Current mood: exercise. Current music: Panic! At The Disco – House of Memories
Я происхожу из рода Дунлайнге, непримечательного и консервативного. Не могу сказать, что в моём роду были такие Дунлайнге, о ком можно было бы рассказать подробно. Мой род выбрал скромный удел, и не было такого Дунлайнге, который претендовал бы на нечто большее. И я не стал исключением. Да, я отказался от традиционного ремесла, заповеданного нам основателями рода, но и не выбрал путь, ведущий к кратковременному сиянию рода. Я не стремился занять место в истории как предводитель общности, и в моём лице мир не приобрёл значимого политика или философа. Да, сначала я стал «книгочеем», как называли когнитологов орденские меченосцы. А затем, едва завершив обучение, подался в наймиты. И здесь, к своему стыду, должен признаться, что я не вёл походные дневники и даже думал, что моя работа и не работа вовсе, а постыдное занятие. Ну что такое быть «наймитом»? Это извлекать из опасностей сугубо практический интерес. Оставив войну, я понял, что приобрёл профессиональную деформацию, и многие моменты, сейчас непонятные современным людям, вынужден был переработать. Кое-что смягчить. Объяснить подробнее. Но это сложно сделать, опираясь только на свою память и не имея свидетельства о событиях. Да, я принимал участие в войнах и больших конфликтах между сильными людьми. Но это события масштабные, нет необходимости ещё одному старику, такому как мне, например, служить рассказчиком об историческом развитии Старой Земли. Но я возьму на себя иную ношу. Моё имя Брук Дунлайнге. Я начал работу над мемуаром, чтобы рассказать о своём друге, Йоване. Но книга посвящена не ему одному. Этот труд я дарю своим друзьям, Лизе и Михаэлю, и их дочери Вете. Особенно ей: я приложил немало сил к тому, чтобы она выросла достойным человеком. И, я думаю, ей, как представителю современных людей, следует уступить право написать предисловие моему труду. Это она и сделала: внесла первый вклад в мемуар. Мемуар является сложным произведением, он включает в себя всё, что мне известно как об эпохе, в которую я жил, так и обо мне и моём окружении.***
Предисловие к книге, написанное Иветтой Михаэловной Гильермо
Не богатство опыта составляет «Начала ксенобиологии»: реалистичность, жестокость, натурализм, невзыскательность, обыденность зла, пускай и стреноженного нечеловеческими характерами личностей мемуара, но в тоже время житейская простота, которой проникнут мемуар, является его основной деталью. О «Началах ксенобиологии» мы говорили с Бруком, и отмечали стройную логическую завершённость большинства линий, за исключение тех, кто из персонажей ныне жив и здравствует. Как объяснены, с натурологической позиции, отражающей взгляд учёного, чудовища и иные виды человека, в незапамятную для нашего поколения эпоху двадцать второго столетия царствовавшие на Земле! Но с этой ли целью работал над мемуаром Брук Дунлайнге? Только ли ему хотелось прельстить читателя и угодить преданным поклонникам, своим студентам? Утверждать подобное — значит высказаться о мемуаре как о прописном, вымученном произведении, которое по некоей случайности из стола перекочевало в типографию. Я думаю, что Бруком движет скорее любовь к человечеству и попытка показать способ прощения наших далёких предков. Не потакая морализаторству, но и не забывая указать на греховную сущность некоторых проступков, Брук тем не менее даёт нам беспристрастно взглянуть на ошибки наших предков. И здесь мне предстоит задать вопрос. Один очень важный вопрос, и наверняка я не единственная, кому он пришёл бы в голову. Но я знаю, что кто бы ни задал его, ответ будет разниться от человека к человеку. О чём же этот мемуар? Его сквозной линией, главной, является история как самого Брука, так и его друзей (не скажу, что они были верны ему на протяжении повествования, но после долгих лет Брук пришёл к такому выводу: они были и остаются его друзьями, несмотря ни на какие трудности): то был Крант, в бытность свою наймитом, и мои родители, Элайза и Михаэль. Помимо них были и другие люди, чьё упоминание здесь, в предисловии, обязательно: о трагичном и страшном Сибальде, о Букере Дунлайнге, о Фредерике Фергюссоне, о любви Брука, Вальрике, и о его муке, Дорофее, об Артемиусе, и о тысяче тысяч других. О чём же этот мемуар? О, это ода искажённой безнравственностью плоти, о стали, которой эту плоть врачуют, и эта сталь осыпается ржавчиной иллюзорных надежд на когда-то светлое, а ныне безрадостное и унылое будущее. Это произведении о бессмертии, в погоне за которым Рабан Ворхольц погиб и воскрес, но уже не как Человек, которым он был, мастер и визионер, а как порабощённый собственными навязчивыми идеями мозг в банке; Авелина Апрентис, в кулуарах известная как «imperatrix mundi», добилась ценой жизни множества найтонцев кратковременной отсрочки, и как и иные подобные ей иммортократы, обратилась примитивной машиной, исполняющей безумные желания своего искалеченного разума; как дошли до крайности найтонцы, усеяв, подобно зерну, житницы Остарины, своими кенотафами её пустоши; а в тех пустошах скиталась остаринская безотчина; и Торвальд Стоунсон, бездетный и несчастный человек, оставил свою фамилию склонному к неврозам боту Шеумейсу, и это выглядит как насмешка над природой: человеку дано иметь детей, но вместо этого Торвальд, упиваясь трагедией своего одинокого гения, помог создать самую разрушительную силу из всех, что выходила из заводов Найтонии; Маргарет Хаберакс, едва её коснулось железо, отняв красоту, лишилась остатков достоинства и бросилась ради власти, ради места в истории, к трону изъязвлённому манциллами Мерсеру, собственному отцу. И все эти способы подобны невразумительному объяснению неполноценному физически и интеллектуально ксеноантропоиду: даже идею его, рождённую в муках внутри нечеловеческого разума, сложно понять, чего же говорить о содержании, которым эта идея наполняет его разум? Все эти способы губительны, оставляют после себя ощущение прикосновения дряхлой, немощной, хилой руки глубоко больного человека, продолжающего своё существование, но отнюдь не на пользу или благо, нет! Это паразит, зудящий, жалящий лишь потому, что кроме слабых зубов у него ничего не осталось, лишь зубы да кишечник. Вскрыл ли эту проблему Брук Дунлайнге в мемуаре? И нет, он не писал произведение о бессмертии! И да, потому что оно его неотъемлемая часть. Движущая сила характера многих персонажей – стремление отыскать вечность и своё место в ней, или объяснить, почему они этого хотят или не хотят, но не отказались бы, получив задарма. По-настоящему живыми остаются те, кто или вовсе не желает иметь дело с бессмертной жизнью, или кто отказался от неё, выбрав удел предков, и за это им было даровано благословение долгой и насыщенной жизнью. О чём же этот мемуар? Он как грань между человечеством и нечеловеческой природой: границы первого необъятны, второе же суть продолжение первого, но создано в тишине, в хаотической мешанине из идей. Что есть клепперы? Продукт компании, занимавшейся индустрией развлечений. И когда клепперам дали право выбрать судьбу, они поступили также, как и до них ксеноатнропоиды, форогоминиды, лемуты, отарки и мустелинофоры. Каждый из искусственных видов восставал против человека, и чем сильнее вид был похож на человека, тем сильнее он ненавидел его. Окончательный же вариант человечества, известный как homo radical, устроил планетарную катастрофу, начав шествие Хейтхтона. Но как же так получилось? Почему живое существо, являющееся смесью жиров, костей и белков, обладающее сформированным руками эпигенетиков разумом, поступало так? Разве мы, выращивая новые кариотипы, не были близки к тому, чтобы надеть венец эволюционного совершенства? Всякому виду была дана ниша, его потребности сводились к тому, чего хотел до него человек, мы не лишали ксеноантропоидов сна и пищи. Это был не бунт изуродованного пса, не кипящая от праведного гнева кровь, не разум, испепеляемый ненавистью. Это было отчаяние, растущее внутри очеловеченного зверя, и, не в силах найти ему выход, ксеноантропоиды, задыхаясь от лимфы и темпоринов, обратились против хозяев и создателей. И верхом их блаженства было удовлетворить примитивный инстинкт сильного: убить и изваляться в падали человека, хотя бы так приблизиться к его совершенной природе. О чём же этот мемуар? О том, как наймиты проиграли битву у Золотого Ключа, и последние отряды их расформировали, и как Йован и Брук потеряли всё, что у них было: он наставника, а Брук своё предназначение. И это поражение позволило им вернуться к обычной жизни. Но до того они прошли через плазменные каскадные бомбардировки и сверхтяжёлый ионный дождь, остановили движение Национал-табуна и обратили штурмовые колонны Хейтхтона вспять. И с ними через тоже самое прошли наймиты Остарины, последние шестьсот тысяч её бывших граждан. И от этой армии бродяг и убийц осталась горстка, ныне рассеянная по миру. Их втаптывали в грязь континента неофашисты по шкурой непарнокопытных, их сжигали и плавили киберификаты и их преследовали кошмары поствоенного мира. Грохочут, сминаемые катком времени, империи, тяжко их рушить, но неумолимая сила не может остановиться, и оставляют они за собой пыль истории. Таково было презренное величие наймитской вольницы: но она ушла достойно, защищая человечество, и одно это, как болезненный оскал титана Прометея, давшего людям атомный огонь и за это справедливо падшего, искупает её провинность. Чёрный свет сопутствует делам наймитов: предателей, дезертиров, клятвопреступников, ренегатов, душепродавцев. Безродной военщины, бывшей когда-то хрустально-чистой как вычищенный уличный фонарь перед праздником. Вместе с Остариной они потеряли основу основ, своё естество, своё гражданство, и через конечную цепь непрерывных изменений пришли к последней точке, когда человек или оставляет позади средоточие зла, вырывает его из сердца с корнем, или выбирает, как он сделает последний шаг, и что даст его бессмертной душе искупление, будь то защита невинных или родины. Наймиты погибли за Остарину, и она вместе с ними исчезла. О чём же этот мемуар? Он о теореме Марата Ричардовича Волоколамского о ксенонуклеиновых кислотах, и чьи исследования вдохновили и Йована, и Брука. Стройная и непротиворечивая теорема, объясняющая закономерности взаимодействия частиц жизни, таких же фундаментальных, как фотоны, и объясняющая, что происходит с цепочками кислот, как они отражаются друг в друге, как ведут себя внутри клеток и какими свойствами будет обладать организм. Это было открытием нового, незнакомого для нас мира, но наполненного чужеродным смыслом, закономерности которого и изучали ксенобиологи. Это был отказ от детерминистского подхода в необиологии, её виток в сторону невероятного числа вероятностей возникновения как жизни искусственной, так и продолжающей себя естественным путём. Ксенобиология оказалась наукой, где интуитивно-очевидное объяснение недействительно, поскольку тот вид, что изучает специалист, непостоянен, и его кариотип, единожды занесённый в ЛАИК, через какое-то определённое время останется всего лишь ещё одним генетическим шаблоном, возможно, дизайнерской находкой, но никак не отражением реально-существующего вида, ибо вид изменится, следуя не программе, заложенной в его кариотипе, а законам, спрятанным ещё глубже. То деление на естественные и гуманитарные науки в рамках ксенобиологии оказалось ложным, и ксенобиология, описывающая в формальном виде свойства кариотипов, в то же время предлагает взглянуть на абстракциалей, чьи свойства, в свою очередь, можно постичь только психологическими методами. О чём же этот мемуар? Он об Остарине, разрушенной, но гордой; о Найтонии, повелевающей миром; об Эквиленде, о Гемайншафте фюрстов Германии, о Серверном Доле, о Святых Орденах, о воле и авантюризме, ведущих людей по миру. Эти люди, они путешествовали под горными хребтами Альп, зримой границей двух миров: клепперов и людей. И горы эти были как великанская стена, ограждающая миры, обвалившаяся и зыбкая. Они преодолевали кристаллические моря, изнанку океанов Нептуна, на атомоходах. Они охотились в псевдокремниевых лесах, потому что иным способом пропитания, на той же исключительно углеводной диете, долго не протянешь среди абиологической флоры и фауны. Они погружались в вековечную опасность бесконечных подземелий - искали технологии, и в действительности многим людям, непрофессиональным сталкерам, пришлось облазить множество бункеров и фабрик в поисках забытых артефактов. Одним из таких артефактов стала копия меча Аттрациариума, найденного Йованом. И среди этого искусственного хаоса именно наймиты встретили последних предтеч, жалких мироходцев и воров, обманами и слухами запустивших культ имени себя. Они персонифицировали обыденные явления, и надели эти цифровые оболочки, а фанатики дарили им почёт и вверяли жизнь свою. Они видели, как циклично маршируют по мультивселенным антагонисты, собирая собственные отражения и перевоплощаясь: настоящие облики этих бедняг расплывчаты и туманны, поскольку заключены в рамки одной-единственной идеи. Брук Дунлайнге рассказал обо всём, что видел. Это необыкновенное приключение полного надежд юноши, и хочется сказать ему: «в путь-дорогу!».