***
— А помнишь ту вечеринку в универе? Когда мы стащили у твоего братишки бутылку коньяка? — пьяно смеется Юнги, проходя в квартиру и бросая ключи на тумбу. Хосок смеется в ответ заливисто и искренне, и у Юнги мороз по коже от этой искренности. Разуваясь и скидывая верхнюю одежду Мин думает о том, как ужасно поступает с ним — дает надежду, что для них есть вариант «долго и счастливо», что когда-то он сможет забыть Тэхена, отпустить его окончательно и полюбить другого, того, кто был рядом, с кем душа напополам. Юнги, признаться, даже пытался внушить себе, что «долго и счастливо» с Хосоком — вполне возможно и даже может быть им желаемо. А потом в его глазах блеснула синева тэхеновых волос, его прерывистое дыхание обожгло губы, и Юнги прошибло осознанием — с Хосоком у них не получится. Ни долго. Ни счастливо. — Ты такой красивый сегодня, — улыбается Чон, проходя в гостиную и плюхаясь на диван, — я думал, что невозможно быть еще красивее, но ты не перестаешь меня поражать. Юнги, шатаясь, проходит в гостиную и механически падает рядом с Хосоком. Картинка перед глазами все еще плывет, и когда Хосок переплетает с ним пальцы, Юнги думает о том, что, возможно, влюбись он в Хосока, было бы проще. Хосок заботливый, донельзя верный и любить умеет. Любить правильно. Юнги поворачивает голову и вглядывается в лицо Хосока. У того закрыты глаза, пьяная полуулыбка на лице, ресницы дрожат. Хосок заслуживает любви, заслуживает, чтобы желали, ждали по вечерам и берегли. Юнги сокращает между ними расстояние с мыслью, что он-то давно разбит, точно ваза стеклянная, как бы Хосок не порезался об него. Но все равно садится ближе, ему отчего-то очень хочется отплатить Хосоку за его добро. Он тут же вспоминает слова Тэхена, его виноватый взгляд на вопрос «Быть со мной тоже не хочешь?», то самое «с Хосоком тебе будет лучше» и решительно касается губами губ Хосока. Чон открывает глаза и с пару секунд ошеломленно смотрит на внешне совершенно спокойного Юнги. — Что это было сейчас? — нервно усмехается. — Я поцеловал тебя, — пьяно улыбается Юнги, — в отношениях это, знаешь ли, иногда случается, люди целуются. Хосок остроумие оценил. А еще заметил недобрый огонек во взгляде своего парня. Он не дурак совсем — может, немного мазохист, но не дурак, — понимает, что чувства Юнги к Тэхену, хоть и не плещут, как раньше, из берегов, никуда не делись. И Хосок догадывается о чем шел разговор на парковке и (как бы не хотелось, конечно, но) понимает, почему Юнги впервые за год их отношений нуждается в этой близости. Хочет доказать себе, что с синеволосым мальчишкой его больше ничего не связывает. И не больно совсем, и не трепещет израненное сердце от одного его взгляда. Юнги перекидывает ногу через хосоковы и усаживается на его бедрах, обвивая руками шею. Его тело напряжено, но он не чувствует этого, как и дрожь в руках. — Юнги, ты пьян. — И что? — Мин ерзает на чужих бедрах, тычется носом в шею, упрямо гоня мысль, что парфюм Хосока так сильно отличается от запаха Тэхена, и покрывает поцелуями его ключицы, все еще скрытые под одеждой. — Что на тебя нашло? — Хосок обнимает инстинктивно, он хочет Юнги, ох, если бы тот только знал, насколько. — Я хочу тебя, — врет (в первую очередь самому себе), — лепечет Юнги, стягивая с Хосока пиджак с рубашкой и оставляя его в одном сетчатом лонгсливе. — А, может, ты просто хочешь отомстить Тэхену? — Хосок шепчет это на ухо Юнги, который гладит его затылок и кажется таким уверенным в своих действиях, будто мучительно долго этого ждал. Только Хосок знает, что нет, не ждал, да и уверенность эта лишь на алкоголе да злости и держится. Но Юнги упрям, он поднимается на ноги, стягивает с себя свитшот. Чон сглатывает, рассматривая голый минов торс. Он может скрыть свои эмоции, но стояк в штанах достаточно красноречив. — Ты же хочешь меня, — добивает Юнги, — знаю, что давно хочешь. Так возьми. Юнги лижет тонкие губы, запускает пальцы в свои угольные пряди, и Хосок, наплевав на весь свой внутренний моралитет, подрывается с дивана, подходит к Мину и, разворачивая его, толкает на диван. Он снимает давящую сетку, обнажая подкаченную грудь, и упирается коленом Юнги между ног, склоняясь над ним и целуя так жестко и грубо, как никогда не позволял себе ранее. Юнги весь будто из ночи соткан серебряными нитками. Хосока влечет так бессовестно и безбожно. То, как отливает в его глазах свет от тусклой лампы на столе у окна, то, как он цепляется за лопатки, будто за спасательный круг, как дышит и как заставляет дышать — все в нем. Хосок любит все в нем. Он напитывается, точно провода электрическом, пьянеет от неожиданной нежности хлеще, чем от самого дорого вина. Юнги мажет по его груди теплыми губами, пахнет коньяком и кофе, и Хосок готов собственноручно вырвать не отпускающие мысли из головы. Он целует своего лунного мальчика, ведет языком по снежной шее, понимая, что никакой он не его. Да и не был никогда. — Раздень меня, я хочу избавиться от одежды, — горячо шепчет Юнги, и Хосок останавливается в сантиметре от его ключиц. — От чего еще? — Что? — не понимает Мин. — От чего еще ты хочешь избавиться? От Тэхена в твоих мыслях? — Хосок отсаживается, старается взгляд увести, но Юнги с разведенными ногами, такой пылающий и манящий, что не получается никак. — Ты опять за свое? — злится Мин, — по-моему, это ты все время его вспоминаешь, а не я. — А тебе и не надо, — горько усмехается Чон, — ты ведь никогда его и не забывал. Хосок вспоминает те их совместные ночи, когда Юнги, прижимая руки обнимающего его Хосока к своей груди, звал во сне Тэхена, тихо так, моляще. Он встает с дивана и подходит к окну. Слышит, как уходит Юнги и возвращается с бутылкой откупоренной вина в руках. — Я тебя не понимаю, — Юнги садится на журнальный стол слева от окна и делает уверенный глоток. — Ты себя не понимаешь, любовь моя, — шепчет в ответ Хосок. Юнги на минуту задумывается. Хосок не прав. Юнги как раз все понимает. Но что с его понимания? Тэхен все равно его отталкивает, даже не смотря на то, что Юнги готов простить ему и уход, и год ада после, и сердце, в мясорубке прокрученное, и даже измену. Только вот Тэхену его прощение не сдалось. Ему Юнги не нужен. Мин понял это по тэхеновым словам на парковке Тэмина. Тэхен был весьма убедительным. И пусть сердце, хоть и залатанное с трудом, все равно его просит, ищет его в каждом, ночами зовет, не важно. Важно, что рядом есть Хосок, который поддержит всегда, который плечо подставит и разбиться не позволит, который то самое миново, которое вдребезги после Тэхена, по частичкам собирал, клеил и зашивал, раны теплом своим затягивал, заботой своей согревал, выжженное поле, которое оставил после себя Тэхен, снова к жизни обратил. — Я люблю тебя, — говорит Юнги, отпив вина, и на Хосока смотрит, безмолвно по глазам прочитать просит. Хосока как пулей прошибает, все внутри дрожит и сжимается. Он прикрывает глаза и хмурит брови. Мысленно просит Юнги никогда больше не говорить этих слов или говорить их каждое мгновенье их жизни. Но Чон все же заставляет себя прийти в себя, поворачивает голову в сторону парня, что белизной своей кожи и звездной россыпью в ониксовых глазах луну собой затмевает, и отвечает, мысленно умоляя голос не дрожать. — Я знаю, Юнги, — с улыбкой, — но никогда не будешь любить так, как его. Хосок уже собирается выйти из комнаты, когда Юнги хватает его за запястье. И Чон поклясться бы мог, что заметил в угольных глазах адово пламя, что сверкнуло также быстро, как и исчезло. Юнги дышит тяжело, решается будто, войну с самим собой ведет, но не отступает, запястья Хосока из твердой хватки не выпускает. — Я докажу, — шепчет. Хосоку кажется, что голос его внутри магмой течет, кровь кипеть заставляет. Хосок оторваться от глаз этих не может, чувствует, как демоны Юнги в него ныряют, нашептывают, призывают сделать шаг в пропасть, потерять голову окончательно. И Хосок теряет. Плюет на мораль, на здравый смысл, на понимание того, насколько импульсивно его решение довериться Юнги и насколько Юнги импульсивен в своей немой просьбе довериться. Хосок знает ведь, что пропасть только сверху так маняще выглядит, а сделай шаг — разобьешься, знает, что в Юнги злость на Тэхена говорит, фальшивая ненависть к нему же заставляет сейчас сжимать хосоковы плечи и просить о близости, но Хосок позволяет демонам затянуть эти мысли туманом, оставив лишь бесконечное, вязкое желание этой самой близости, этих губ на своей коже, и пусть ожоги потом болеть никогда не перестанут. Хосок подхватывает пьяного Юнги под ягодицы и несет на кровать. Бросает резко, грубо почти. Юнги морщится, но продолжает стягивать с себя штаны. Хосок прижимает его своим телом, буквально вжимает в синий атлас, забываясь в нем окончательно, теряя себя, позволяя миновым демонам, так удобно расположившимся в голове, столкнуть себя в пропасть. Чон отбрасывает ненужный элемент одежды на пол, оставаясь в одном белье, и пристраивает руку Юнги на пах. Поглаживает, грудь рубинами покрывает, а в ответ ничего. Юнги жмется всем телом, гнется под Хосоком как виноградные лозы, делит с ним свое тепло, но кровь не кипит, вулканы внутри, как было в их первую с Тэхеном ночь, не взрываются, лава по венам не циркулирует. Можно обмануть разум, но заставить тело чувствовать — невозможно. — Прости, — выдыхает Юнги, принимая сидячее положение, — это все вино, говорят, что от алкоголя может не встать. Хосок на миновы оправдания смеется нервно и громко. Чересчур громко. Его звонкий смех будто барабанные перепонки взрывает, в самое нутро ядом просачивается. — Ну себе хотя бы не ври, — улыбается спустя минуту Хосок, поворачиваясь к Юнги. Тот слезает с кровати и присаживается на край рядом с Хосоком. — Я не слепой, Юнги, да и дураком себя никогда не считал, — говорит Чон, — так что ты тоже меня за дурака не считай. Как только Тэхен снова объявился, у тебя будто радар сработал, — усмехается, — в тебе будто ожило что-то. Не нужно притворяться, что это не так. — Хо.. — виновато тянет Мин, даже спорить не пытается, знает, что в словах Чона ни грамма лжи. — Не надо, — Хосок кладет ладонь на миново колено и мягко сжимает, — я знал на что иду, когда мы начинали. И я не жалею, что все сложилось именно так. И, наверное, это будет звучать максимально глупо, но я предлагаю остаться друзьями. — Извращенное у тебя понятие дружбы, однако, — усмехается Мин, взгляд в пол тупя. Хосок приобнимает его за плечи и сразу же отпускает. Поднимается и начинает искать свои брюки. — А жизнь, вообще, та еще извращенная сучка, — подмигивает ему Чон, застегивая на брюках ширинку. — Не уходи, — тихо просит Юнги, — я все исправлю, у нас все будет хорошо, я просто.. Хосок подходит и протягивает Юнги руку. Когда тот поднимается с кровати, он крепко и тепло обнимает его, дает понять, что не обижен и не зол на него. — Я правда очень люблю тебя, Юнги, — шепчет Хосок, прижимая того к себе за затылок, — и я навсегда останусь тебе другом, всегда поддержу и буду рядом, когда понадоблюсь. И я знаю, что ты все исправишь и все будет хорошо, — Юнги чувствует в голосе Хосока горькую улыбку. Чон едва сдерживает себя, чтобы не заплакать, — но не у нас, — произносит сдавленно, ком в горле сглатывает. Юнги пытается отстраниться, в глаза посмотреть, увидеть в них прощение, но Хосок держит его в своих руках крепко, обнимает будто в последний раз, взгляд в потолок поднимает, мысленно умоляя себя не разрыдаться прямо в плечо Юнги, и, наконец взяв себя в руки, сам отстраняется и мягко улыбается Юнги, поднимая с пола его штаны. — Я хочу тебе только счастья, — дрожащим голосом говорит, — и я сам буду счастлив, зная, что счастлив ты, — улыбнуться пытается, — так что будь так добр, — усмехается Чон и направляется в гостиную забрать свои вещи и выйти из квартиры Юнги опустошенным и разбитым, но с мыслью, что все сделал правильно. Ведь Хосок ни в одном слове не слукавил, ни в чем его не обманул, он всем сердцем хочет Юнги лишь счастья. И если счастье его в Тэхене — то так тому и быть.***
Юнги провожает Хосока взглядом из окна и впервые за долгое время позволяет себе заплакать. Раньше он держался ради Хосока, ради их будущего, которое наперекор своим истинным желаниям строил у себя в голове. Но воздушный замок грез пал, его король повержен и обратился в бегство. Отстраивать глупо, пытаться возвести новый — тоже, потому Юнги, стоя с бутылкой вина в руке и новой дырой в сердце, которое так щепетильно латал король его воздушного замка, позволяет дамбе прорваться, выпуская всю горечь, что солеными реками струиться по щекам и обжигает кожу, которую еще недавно ласкали солнечным светом хосоковы губы. Юнги стоит у окна, оплакивая свой песочный замок и призрачные надежды на светлое будущее без Тэхена. Хосок уходит, а вместе с ним уходит и вся минова стойкость. Он оседает на пол, вглядываясь в пелену от слез перед глазами и видя там демонов, которые, так долго сдерживаемые Хосоком, вырвались снова и язвительно потирают ручонки над жалкими попытками Юнги от них сбежать, сбежать от мыслей о Тэхене, от осознания, что никакого светлого будущего без него никогда не было, даже в проекции, да и быть не могло. Они держат крепко, за горло, и ребра сдавливают, показывая, что разомкнуть мертвую хватку смогут лишь одни руки в мире, его руки. А Юнги, в своих попытках сбежать, ничтожен и жалок. Спасения ему нет, пока рядом нету Тэхена. — Нет, — хрипит Юнги, разбивая о пол недопитую бутылку вина. Он жмурит глаза, хватается за голову, отказывается принимать реальность такой, какая та есть, жестокой и несправедливой, ведь он Тэхену не нужен, и разомкнуть лапы демонов на миновой шее некому. Тэхен теперь звезда, половина билбордов по городу трубят об этом всему миру, а кто такой Мин Юнги? Разбитый сосуд с терпкой любовью, наполненный до краев; оголенный нерв, так отчаянно нуждающийся в спасении. А для Тэхена — прошлое, пусть и полное сладких воспоминаний, но все же прошлое. Юнги поднимается на ноги и, шатаясь, идет в чонгукову спальню, где спрятан тэхенов подарок. Он достает из шкафа стеклянную вазу, из которой выглядывает потрясающей красоты синяя лилия. Юнги смотрит на нее, со всей злостью в руках сжимает, будто задушить хочет, а вместе с ней и все чувства в себе задушить. Мин подходит к окну и обводит взглядом пустой двор. Он скользит еще раз по вазе взглядом, смаргивает слезы и выбрасывает ее из окна, чувствуя себя на те короткие мгновения, за которые она летит к земле, наконец свободным. Но чувство свободы исчезает так само быстро, как и разлетаются по земле осколки. В Юнги любовь тяжелым камнем оседает, а демоны смеются над ним и его глупостью, ведь вместе с разбитой лилией он разбил лишь в который раз свое битое сердце. А где-то далеко Хосок, прижимаясь к двери своей спальни спиной и пряча лицо в ладонях, безудержно воет на луну, проклиная ее за дыру в сердце Юнги, которую Хосок все также делит с ним на двоих.***
Утро для Юнги приходит неожиданно. Засыпая на кровати брата, он искренне верил, что оно не наступит, но как обычно все идет ему наперекор. Утро приходит, оглушая гулом колес проезжающих автомобилей, пронизывая свежестью из так и не закрытого окна, с неприятной ломотой в теле и заложенным носом. Голова раскалывается, несмотря на то, что в комнате сильно холодно, Юнги жарко, и то ли от Тэхена, спрятавшегося под аортой и отчаянно не желающего вылезать, то ли температура поднялась. Чонгук приезжает часом позднее, ругается на брата, что не закрыл окно, что заставил ночного вахтера пережить чуть ли не сердечный приступ от страха, когда тот увидел разлетающееся стекло и услышал звон, что трубку не брал; поит горячим чаем и закатывает глаза, когда Юнги в очередной раз отказывается объяснять, почему Хосок не знает, где он и почему в чонгуковой комнате валяется разбитая бутылка, а ковер испачкан вином. — Не расскажешь мне, Чимина на тебя натравлю, он из тебя душу расспросами достанет, — хмурится Чонгук, подставляя свою кружку в кофемашину. — Нет у меня больше души, — мрачно отвечает Юнги и отпивает из кружки. Чонгук рассматривает его с долгую минуту, а потом садится за стол, руки в замок складывает и говорит: — Не вини себя. Он знал, что этим закончится. Юнги поднимает на брата полный непонимания взгляд, брови хмурит. — Ты сейчас о чем? — Хосок-хён, он знал, что в твоем сердце другой, и он его не заменит. — С чего ты взял? — мрачнеет Юнги. Чонгук отвечает не сразу. Он встает, подходит к кофемашине, забирает свою кружку, садится обратно и только после того, как делает небольшой глоток, все же отвечает: — Помнишь, когда ты наглотался таблеток и тебя забрала скорая? Юнги недовольно поджимает губы. — Я не наглотался, просто была бессонница, и я неосознанно больше, чем нужно выпил. — Допустим, — делает еще один глоток младший, — мы тогда с Хосоком стояли в твоей палате, пока ты спал. Чонгук вспоминает этот разговор так живо, будто это было лишь вчера. — Я знаю, что он никогда меня не полюбит, — Хосок голову к Чонгуку не поворачивает, так и замирает, гипнотизируя тонкие запястья Юнги, сложенные поверх покрывала. Чонгук молчит, не знает, что ответить, ведь врать хёну он не станет, а думает точно также. Он хоть и переехал к Чимину и живет сейчас в другом городе, все равно боль брата чувствует. Даже сквозь километры. — Я просто так хочу его согреть, — признается Хосок, рассматривая ключицы и тонкую шею любимого, — что сам сгораю. Но мне все равно. Пусть даже дотла, пусть в угли, я все равно хочу быть рядом. — Ты же понимаешь, что это разобьет тебе сердце? Быть с ним и знать, что он любит другого. Хосок горько усмехается. — Нет, разбить то, что давно необратимо разбито не выйдет даже у Юнги. — Зачем тебе эти отношения? Вы же были друзьями. Лучшими друзьями. Неужели ты не боишься, что если потеряешь его как парня, потеряешь и как друга? — Чонгук мысленно корит себя за сказанное. Понимает, что хоть и горькая, но из его уст правда звучит, а оттого и озвучивать труднее. — Когда, — поправляет его старший Чон, — не «если», а «когда». Я реалист, Гуки, — Хосок все же переводит на младшего взгляд и треснуто улыбается, — я понимаю, что судьба Юнги — не я, как и понимаю, что когда Тэхен одумается — а поверь мне, это случится, потому что в его ересь про какого-то там бойфренда я не верю и на йоту — он придет к Юнги и будет умолять о прощении. И Юнги простит его. Я знаю, что простит. Ведь несмотря на то, что Тэхен так упорно старается разорвать между ними нить, только натягивает ее сильнее. И когда натянет до предела, их как магнитами друг к другу пришьет, — Чон сглатывает, отгоняя от себя картинку перед глазами, где Юнги приходит и просит расстаться. И продолжает, — Тэхен и сам Юнги прошит, как хреновой пулей, и, я уверен, сейчас страдает не меньше. Но он еще слишком мелкий. И глупый. Думает, что делает ему лучше, отстраняясь, — Хосок усмехается уголком губ, — а в действительности и себе душу рвет, и Юнги полосует. — А ты философ, хён, — пытается разрядить обстановку Чонгук. Получается. Хосок хихикает и снова возвращает взгляд на свою любимую картину — лицо Юнги. — Но он ведь был рядом, все это время просто был рядом, ни на чем не настаивая, ни о чем не прося, — Юнги поднимает на брата полный боли взгляд, — я же сам предложил ему встречаться, почему он не отказал? Зачем позволил сделать себе больно? Чонгук допивает кофе и пожимает плечами. — Может, потому что любит?***
— Вот такая история, — горько улыбается Хосок, сидя за столиком у окна и допивая свой ристретто. — Ахренеть, — вздыхает Намджун. Хосок только что забрал его из аэропорта и привез в свое арт-кафе, которое открыл вместо Гриндевальда, — а теперь значит этот пацан одумался и опять к Юнги подкатывает? — Да нет же, — смеется Чон, — ты чем меня слушал? По второму кругу я не пойду. Намджун разражается смехом в ответ и кладет ладонь на плечо другу. — Я думаю ты все правильно сделал, — улыбается, — что не дал ему раскрошиться. Ты сильный мужчина, Хосок, я никогда не перестану тебя уважать за это. Хосок драматично вытирает несуществующую слезу и улыбается другу, стараясь угомонить выжигающую изнутри боль, ведь чтобы Хосок не говорил, как бы не храбрился и как бы ярко не одаривал мир улыбкой, он все равно глубоко в душе надеялся, что ошибется, что Юнги не смотря ни на что полюбит его. Но в чем Хосок не врал ни себе ни Юнги, так это в том, что искренне желает ему счастья. И даже если не с ним, пусть просто будет счастлив. Колокольчики у входной двери звенят, оповещая о вошедшем посетителе, и Хосок оборачивается. Обычно, утром посетителей не так много, даже сейчас заняты всего четыре столика. Тэхен обводит уютный интерьер взглядом и кивает сидящим за столиком у окна друзьям. Он мрачнее тучи, и Хосок мысленно улыбается про себя, подмечая в этом иронию — вроде как сердце выжгли Хосоку, а в печали Тэхен. — Привет, ребята, — протягивает руку для рукопожатия Тэхен. — Ты чего хмурый такой? — спрашивает Чон. — Бабушке вчера плохо было. — Сейчас все в порядке? — обеспокоенно спрашивает Намджун. — Да, я только что от них, Джин даже выходной попросил, порхает как бабочка над ней, — вымученно улыбается Тэхен, — а меня выгнал домой спать. Я просто к ним вчера вечером приехал, бабулю проведать, так и не смог уснуть, боялся, что приступ снова.. Хосок видит, что Тэхену сложно говорить, потому перебивает его в попытке сменить тему. — Так, может, тебе и правда лучше поспать пойти? — Нет, качает головой Тэхен, проводя рукой по клавишам рядом стоящего пианино, — я решил выпить кофе и вспомнил, что ты звал меня, потому решил заглянуть. А потом сразу назад к бабуле. — Конечно, — подрывается Чон, — Джи Ху, будь так добр, сделай кофе нашему гостю. — Джи Ху! — ошеломленно вздыхает Тэхен. Бывший официант и по совместительству бывший тэхенов коллега широко ему улыбается и подмигивает, начиная взбивать молоко для латте. До сих пор не забыл, какой кофе любит Тэхен, подмечает тот, и мысленно радуется, что у друга все хорошо, ведь после того инцидента с Гриндевальдом многие остались без работы. — Я на минуту, — оповещает мужчин Ким и отходит к стойке, чтобы поприветствовать Джи Ху и расспросить, как дела. — Но после ты обещал сыграть для меня и моих гостей, — улыбается Хосок, всеми силами стараясь видеть в Тэхене просто хорошего человека, маленького донсена и бывшего сотрудника, а не того, кто разрушил его счастье и любимого человека заодно.***
Чонгук и Юнги заходят как раз в тот момент, когда Тэхен садится за пианино и уже проводит рукой по белым клавишам, чтобы прочувствовать инструмент. Хосок еще до прихода Тэхена написал Чонгуку смс о том, что Намджун уже в городе и что они в арт-кафе, пусть собирает Чимина и приходят поприветствовать друга. Но вместо Чимина, стараясь скрыть пылающие щеки и зияющую сквозную в груди, в проходе стоит Юнги и, кажется, не дышит. Пальцы Тэхена так и застывают в одном положении, а зал моментально наполняет напряженная обстановка. — Может, нам уже наконец-то сыграют? — Намджун решается первым нарушить неловкое молчание и обращается к Джи Ху, — выключай музыку, братишка бармен, сейчас нам будут музицировать, — Намджун удобнее устраивается в кресле и широко улыбается двум девчушкам, сидящим за угловым столиком, которые, краснея и перешептываясь, делают фото Тэхена, приговаривая «О Боже, это он, это точно он». — Публика требует, — поддерживает Джи Ху, выключая мягкий джаз, до этого момента играющий в зале. Люди за столиками аплодисментами просят Тэхена сыграть. Кто-то достает телефоны, кто-то включает лайвы, чтобы разделить момент с подписчиками. Тэхен молча смотрит на Юнги и, нервно сглотнув, поворачивается к людям. Чонгук за локоть тащит Юнги к столику рядом с Хосоком и Намджуном. — Я сыграю песню с нового альбома, — подрагивающим голосом сообщает Тэхен, — она очень особенная для меня, потому что я написал ее для дорогого мне человека. Тэхен на Юнги не смотрит, но близкие понимают и без этого, что песня посвящена ему. Тэхен приглаживает синие пряди, давая себе немного времени, чтобы собраться и будто заново вспомнить ноты. От одного взгляда на заплаканные глаза Юнги внутри все перевернулось. Он наконец касается пальцами клавиш и начинает петь. где же мой ангел? под вечер прилети и спаси меня я тяжело вздыхаю после трудного дня. Юнги завороженно смотрит за тем, как Тэхен перебирает клавиши, точно играет с его волосами, и почти улыбается, но вдруг осекается, замечая брошенный Намджуном, посвященный ему короткий взгляд. Тэхен продолжает. похоже, что все счастливы, но можешь взглянуть на меня? Мне грустно и уныло, смысл слёз, что отражаются в зеркале, за улыбкой скрыты мои настоящие краски, печаль и серость. Теперь Юнги не сомневается, что Тэхен поет ему. Он гладит его взглядом, мысленно прижимает к себе и, вспоминая вкус его губ, не замечает, как по щекам начинают скатываться слезы. откуда во мне столько сожалений? может, их породило одиночество? я не знаю, надеюсь, большая печаль не разъест меня, и я найду выход. Хосок позволяет себе лишь один взгляд. И по этому взгляду в который раз понимает все. У Юнги на лице написано. Как бы тот не пытался скрыть свою боль, перед Хосоком он открытая книга. я хочу стать счастливее и растопить лёд в себе, мои руки столько раз тянулись к бесцветному эхо. земля под ногами всё тяжелее, и я пою совсем один. Юнги поворачивает голову и встречается взглядом с Хосоком. Тот ему улыбается, будто по глазам просит прочесть, что простил, что благословляет. Хосок кивком указывает на Тэхена, якобы говоря, хоть в этот раз не отпускай его так легко, не лишай себя жизни во второй раз. Сделай мне наконец-то подарок и будь счастлив. Тэхен прекращает играть, но петь не заканчивает. Он поворачивается в сторону Юнги под восторженные вздохи поклонников, собравшихся возле кафе, и встает с места, чтобы подойти к Юнги. Тэхен сделал много ошибок, но вчера, сидя у кровати бабули, понял одну очень важную вещь (после того, как бабуля ее озвучила, конечно же) — жизнь быстротечна и, все оттягивая нужный разговор, однажды можно просто не успеть. А потом жалеть всю жизнь, о том, что не признался, не сказал, не открыл душу и не позволил другому узнать, что он в сердце — единственное, что его биться заставляет. Тэхен подходит к столику, где ошеломленный Юнги не может отвести от него взгляд, и, взяв любимого за руку, поднимает, чтобы смотреть прямо в глаза. Намджун быстро присаживается за пианино, аккомпанируя (Хосок никогда не перестанет восторженно удивляться таланту Намджуна и его прекрасному слуху). Намджун играет, а Тэхен, глядя Юнги в глаза и едва касаясь его ладони своей, поет: я просто хочу быть счастливее, неужели я так много прошу? я упал на холодных зимних улицах, в ушах до сих пор Нервный стук моего сердца. Юнги вглядывается в миндальные глаза, не дыша. Только слезы смаргивать и может. Чонгук слушает и смотрит с разинутым ртом, как и фанаты за панорамными, полностью открывающими все происходящее, окнами. Похоже, Тэхен все же станет первым артистом в к-поп, открыто заявившим о своих чувствах к мужчине. Но сейчас ни его, ни Юнги это не волнует. Ни один, ни второй не замечает людей вокруг. За три года разлуки они наконец-то рядом, наконец-то так близко. И пусть у Юнги дыра в душе размером с галактику, а у Тэхена сердце в щепки, они друг друга излечат. Тэхен сам зашивать минову душу сядет, залатает и замок из любви своей поставит, чтобы Мин никогда не забывал, что Тэхен всегда оберегать будет, до вздоха последнего. А Юнги тэхеново сердце склеит, как бы сложно не было, склеит, ведь только он и может. когда льёт дождь, мой мир танцует над этим городом, и даже в ясный день туманно, но мы всегда вместе даже в самые чёрные дни. поет Тэхен и вздрагивает, когда в кармане раздается звонок. Юнги моментально отшатывается, стыдливо губы поджимая. Он почти поцеловал его. Почти сорвался. — Алло? — хрипит Тэхен в трубку. Взгляда от глаз Юнги, украшенных бриллиантами слез, не уводит. Уже заметно пополнившаяся толпа снимает Тэхена на телефоны и воодушевленно хлопает в ладоши, некоторые, особенно растрогавшиеся от сентиментальности момента, вытирают слезы, обмениваясь понимающими улыбками и взглядами. Тэхен держит в руках телефон, поднесенный к уху, и Юнги замечает как меняется выражение его лица. Он видит как в уголках миндальных глаз скапливаются слезы, а во взгляде вселенская боль. — Все в порядке? — заикаясь и хрипя, спрашивает Мин. Тэхен машинально убирает от уха телефон, даже не удосуживаясь сбросить вызов, и прошибает Юнги одним ледяным: — Бабуля..