Год Дракона

      — Дедушка Камадзи! — вырвалось у болтающейся в воздухе, как парашютист на стропах, Тихиро, когда они наконец-то прекратили спуск и оказались в громадной, сильно протопленной комнате. Здесь было не только жарко, но и достаточно светло, чтобы девушка смогла разглядеть того, кто пришел им на помощь: после абсолютной темноты тоннеля теперь она видела всё как днем.       Многорукий фрик отпустил ее и бережно уложил раненого Юкити на соломенный матрас в углу своей котельной. Выглядел он так же, как во время их последней встречи: тот же лысый череп с торчащей, как острая сторона яйца макушкой, те же мохнатые усы под горбатым мясистым носом и круглые черные очки, как у слепца. На минуту он отвлекся от Безликого, бочком, по-крабьи, подтянулся к своему пульту и сунул лицо в какое-то устройство, напоминающее бинокль или маску аквалангиста.       — Ага, — засмеялся он, потирая ладони одной пары рук, — разбежались! Ничья, значит…       Тихиро тем временем пыталась осмотреть ожоги на спине Юкити, а под ложечкой противно саднило при виде почерневшей, сплавленной с одеждой кожи призрака, который так не вовремя обрел человеческий облик. Сам он не двигался, а лежал на животе, уткнувшись почти исчезнувшей маской в закопченный наматрасник. Девушка дрожащими руками раскрыла свой рюкзак в надежде найти вещь, о которой он просил перед тем, как закончился заряд в телефоне, и стала перебирать бутылочки. Тут как раз подоспел Камадзи.       — Та-а-ак! — сказал он, бесцеремонно отодвигая ее и внедряясь в рюкзачную полость едва ли не по пояс. — Ну и что мы тут имеем? А! Вот оно! Ну, Дзениба, ну, голова!       В прошлый раз Тихиро вылечила растертые в кровь ладони из такой же бутылочки, только теперь внутри сосуда плескалась зеленоватая жидкость. Дед-истопник перелил содержимое в большую глиняную чашу, зачерпнул из бочки воды, развел эликсир и сразу же вылил всё на израненную спину призрака. Юкити вскрикнул, придя в себя от боли, прогнулся и вцепился обеими руками в матрас. Раны заживали со сказочной быстротой, и даже обугленная одежда восстанавливала свою текстуру, сращивая дыры в ткани. Как видно, мучения быстро прекратились, и Безликий снова обмяк, но теперь остался в сознании и просто лежал, переводя дух. Под зыбким туманом его маски Тихиро с трудом разглядела черты спрятанного лица — чуть вздернутый нос, приоткрытые, четко очерченные губы, высокие скулы. Вот только глаз его она так и не увидела, а когда Юкити совсем ожил, то постепенно начал возвращать себе облик Каонаси.       — Вот заставь этих дураков воду таскать, так они сито к колодцу потащат! — посетовал Камадзи. — Говорят, одна голова хорошо, а две лучше. Так а тут их аж целых три — и что толку? Пока добьешься от них два слова связать, пока вас отыщешь — вот уже и жареным потянуло! Не успел я, значит, второй столб из строя вывести…       Гладя Безликого по разлохмаченным, выбившимся из-под черного капюшона вихрам светло-каштановых волос, Тихиро оглянулась:       — Вы про касира говорите?       — Да про кого ж еще? На весь Ёми больших глупцов и не найти! — беззлобно откликнулся дед, продвигая одну из своих телескопических рук в сторону чернушек и забирая у них небольшой узелок. — Вот молодцы! А то я уж совсем проголодался. Это я их за едой посылаю, они хоть и безмозглые хлопья сажи, а уж ума-то в них побольше, чем в этих троих болванах!       — Юкити сказал, чтобы я ничего здесь не ела…       — И правильно сказал. Кто съест пищу с очага в Ёми, тот навечно останется в Ёми. Даже для богов нет исключений из этого правила! Потому и гоняю сусуватари за обедами наверх, не хочу тут оставаться навсегда.       Развязав узелок, Камадзи быстро приговорил завернутую в него еду, предложив Тихиро разделить с ним трапезу, однако Безликий поахал и покачал головой, да и саму девушку не слишком-то грела идея проверить целесообразность запрета, хотя она изрядно проголодалась. Пережевывая рис, дед вкратце рассказал историю своего ухода из «Абурая» и разногласий с хозяйкой.       — Вот чую: не обошлось тут без подмены! Юбаба и в былые времена отличалась скверными замашками, а тут и вовсе с цепи сорвалась, когда отпустила к тебе Хаку девять лет назад. Всех разогнала, все разбежались, не в силах уже ее терпеть. Раньше пусть и была она сурова, но редко грешила несправедливостью, а после ухода Нигихаями такое творить начала, что в аду и то лучше работается… Поговаривают, хозяйка — не настоящая!       — Может быть, ее обликом завладел Коллекционер? — предположила Тихиро, подпирая плечом усевшегося на матрасе Безликого, который уже почти совсем восстановил свой первоначальный призрачный вид и скользил рассеянным, пустым взглядом по комнате, оборудованной дедом Камадзи привычным тому манером — как в кочегарке бань «Абурая», с множеством выдвигающихся из стен ящиков. Правда, теперь они больше напоминали секции в морге, а не ячейки библиотечного каталога, и девушка поймала себя на мысли, что ей совершенно не хочется уточнять, что там, внутри. Понятно, что не травы для целебных настоев.       — Если бы лицо Юбабы захватил себе этот асура, она сама была бы в Ёми, и я бы об этом знал. Уж кого-кого, а Юбабу я не просмотрел бы, могу ручаться!       — Дедушка Камадзи, так вы знаете всех, кто здесь обитает?       — Всех не всех, а мимо значимых не проскочу. Царь Эмма любит таких, на них у него всегда особые запросы для истопника. Только сейчас он в отъезде… Вот, очухался твой аи наконец!       Она удивилась: с чего Камадзи это взял, какая еще аи, когда такое творится? Но старик лишь добродушно ухмылялся, поглядывая на них с оборотнем, и Тихиро решила не спорить.       — Дедушка, ками Инари повелела мне найти дух Ведьмы пустошей и поговорить с ним, вдруг Арэти но мадзё что-то знает о Коллекционере, где он может быть сейчас…       — Вот кто точно здесь — это она. Всё просит у его величества милости и нового воплощения — никак не забудет своего демона. Пойми ее: тот ей всю жизнь поломал, а она не уймется никак…       — По законам кицунэ ее простили бы, — заметила Тихиро. — Если даже после смерти она его не забыла…       — Ну она же не кицунэ, она Ведьма. У этой публики все по-другому, да и его величество законами кицунэ не пронять. У Эммы свои мерки. Любит он пообщаться с нею, подолгу, бывает, беседуют во тьме, так что нескоро еще отпустит погулять в свежем облике на белый свет.       Тут девушка вспомнила кое о чем:       — Дедушка Камадзи, как бы нам еще Хитоми сюда привести, чтобы она к страже Ёми не попала? А?       — Какую еще Хитоми?       — Лисицу. Она тоже еще живая, но я только что видела ее в коридоре. Даже не видела — я почувствовала ее и сразу узнала.       — Нет здесь живых, кроме нас с тобой… И его еще угораздило ожить не к месту, — истопник кивнул на отрешенного Каонаси, который давно уже убрался в угол комнаты и там подпирал стеночку, стоя, как изваяние, и не вступая в их беседу ни охом, ни чихом. — Ладно, хоть обратно в призрак перекинулся, иначе не выбраться вам отсюда.       — Но я же точно знаю, что то была Хитоми! — возразила Тихиро. — Она из вредности, наверное, сделала вид, что идет в «Абурая», а сама тайком пробралась сюда вслед за нами.       — Нет тут живых, девочка, верно тебе говорю. Идем, поищем Арэти но мадзё. Может, не откажется поговорить с тобой…       И покуда вел их Камадзи по известным лишь ему лабиринтам преисподней, попутно рассказывал, как вести себя с Ведьмой, что говорить, о чем молчать. «И не вздумай зажечь огонь или свет в присутствии умершего, сама же потом пожалеешь о том, что увидишь! — предупредил он. — Говорить с ними нужно только в полном мраке!»       — А что произошло в «Абурая», когда Юбаба отпустила Хаку? — не удержалась от вопроса Тихиро.       — Отпустила! — хмыкнул дед. — Очень уж не хотелось ей отпускать его обратно к людям, но что поделать, мальчишка извелся, так к тебе хотел. Когда она поняла, что ничего не поделать, то приготовила зелье. Оно должно было помочь ему там, у вас, остаться тем, кем он был, не поддаться искусу и хворям вашей расы. Рин тогда сама не своя ходила…       — Рин? А Рин почему?       Одной из рук Камадзи поскреб в затылке:       — Дошло до меня, но поздно, что неравнодушна она была к твоему Нигихаями. Странный вы, женщины, народ: вечно ищете тех, кто вам не ровня, а потом страдаете. Не пойму я этого. То ли вы сложности любите, то ли они вас…       Открытие про Рин неприятно поразило Тихиро. Подруга ничем не выдавала свое чувство к Хаку, всегда держалась немного в стороне от него и даже как будто настороженно, во всяком случае, что касалось их тайных делишек с Юбабой. А Камадзи рассказал, как юна Рин первой расторгла контракт со старой колдуньей и исчезла в неизвестном направлении и как вслед за ней потянулись многие другие работники купален. Видимо, текучка кадров самым скверным образом сказалась на характере властной бизнес-леди, и Юбабу начали побаиваться все, к кому она раньше благоволила. А потом она придумала эту штуку с болтливыми стенами и индюками, повелела жителям сдавать ее посыльным тех, кто превратился в птиц, и очень гневалась, когда от нее пытались что-нибудь скрыть. Было время, когда на всех деревьях ее владений висели призывы обязательно слушать и смотреть говорящих призраков в течение трех дней лунного цикла: за одну ночь до полнолуния, в канун и через одну ночь после. В этот период «урожай» индюшек был всего обильнее.       — А как вы считаете, дедушка Камадзи, почему на Хаку не подействовало зелье Юбабы или подействовало как-то неправильно? Только не говорите мне, что это просто люди так меняются…       — И люди меняются, и боги меняются, и детская и юношеская любовь зачастую не проходит всех испытаний. Так уж всё устроено в этом мире, — вздохнул истопник, шурша многочисленными конечностями в темноте. — Но, быть может, зелье Юбабы в его случае все усугубило, кто его теперь знает… Если же лисы пообещали тебе помочь — будь спокойна, тут они не обманут. Нет больших знатоков в области сердечных дел и предсказаний будущего, чем кицунэ. Хотя, — оговорился он, почему-то со смешком в сторону молчаливого Каонаси, — пройдохи они при всем том фантастические!       Безликий тоже что-то хмыкнул в своем духе — кажется, соглашаясь с утверждением Камадзи.       Лабиринты Ёми полнились криками и стенаниями невидимых существ, от которых остались лишь голоса. Иногда эти звуки становились нестерпимыми, ввинчиваясь в виски и в барабанные перепонки. Да, это были чертоги смерти и загробных страданий…