Чудесный цветок в заброшенном саду

Спустя почти год после смерти Нэйта я покидал эти стены, не испытывая никакой радости. Я мог бы выйти вслед за ним. Выдохнуть из лёгких тюремную вонь, вдохнуть воздух долгожданной свободы. Он бы меня встретил, мы обнялись, расплакались от счастья и укатили в закат, навстречу новой жизни. Банально звучит, но я бы всё отдал за эту банальность. Кажется, за долгие месяцы без него я даже постарел: на лбу появились морщины, лицо осунулось, я перестал чувствовать в себе былой задор. Хотя на здоровье не жаловался — в тюрьме я занимался спортом, курить бросил сразу, как оказался за решёткой. Четырнадцать лет я держался молодцом, а год без любимого оказался самым тяжёлым и страшным. В тюрьме ничего не менялось, а я будто умирал изнутри. Чистил зубы, работал, ел на автоматизме. Я перестал обращать внимание на людей, перестал рисовать комиксы, они больше не радовали меня. Каждый вечер я засыпал в надежде, что всё это дурной сон, и что, проснувшись, я вновь увижу Нэйта. Вскакивал ни свет ни заря и смотрел на верхние нары. Но там спал кто-то другой. Можно подумать, что меня сломили тяжёлые условия, долгий срок, несправедливость обвинения и недостаточно твёрдый характер. Но меня сломило вовсе не это. Просто я чувствовал себя, как человек, потерявший любовь всей жизни. Я скучал по Нэйту и скорбь моя со временем не становилась слабее. Через месяц с небольшим мне исполнится тридцать три. Не такой большой возраст, чтобы считать, что жизнь пролетела мимо. Ещё столько же впереди и даже больше. Я дистанционно получил высшее образование, скопил пару десятков тысяч на счёте (сказались немалые траты за выкуп Нэйта), умел рисовать, многие считали, что неплохо. Мог подрабатывать иллюстратором, художником-оформителем, открыть тату-салон или автомастерскую, как папа, хотя копаться в автомобильных внутренностях меня совершенно не тянуло. Или рванул бы в Пуэрто-Лобос, добившись давней цели. Увидел бы родину предков, искупался в тёплых волнах Мексики. Самое главное — я ничего никому не должен; всё, что мог, я сделал. И хорошего, и плохого... …Думал я, выходя на улицу, пока не увидел Даниэля. Все мысли мгновенно улетучились из головы, когда он подбежал ко мне. Брату было уже двадцать шесть, ему шла лёгкая небритость. Я бросил сумку, мы обнялись, хлопая друг друга по спине. — Дэни, ты больше не злишься на меня? Я вёл себя, как дурак. Прости, если сможешь, — сказал я, а у самого глаза на мокром месте. — Я не злюсь, Шон, — ответил Даниэль, отводя взгляд. Ну, он хотя бы приехал. — Лучше посмотри, кто пришёл тебя встретить. Солнце светило в лицо, но я разглядел Карен и Лайлу, мнущихся на автостоянке в ожидании. Мама помахала мне рукой, я махнул в ответ. Даниэль подхватил сумку, положил руку мне на плечо и мы пошли к его машине. Лайла первая бросилась в мои объятия, я подхватил её, почти оторвав ноги от земли. — Шон, наконец-то, — сказала она, рыдая на моём плече. — Пятнадцать лет… — Пфф, Лайла, сущие пустяки, — фыркнул я. — Впереди ещё семьдесят, я собираюсь дожить до ста. — Узнаю Шона Диаса, — улыбнулась она, смахивая слёзы. — Этот лысый бородач точно он! Потом мы обнялись с Карен. — Как ты, сынок? — Прекрасно, мам. Гораздо лучше, чем пять минут назад. Мы ехали в Сиэтл. В приоткрытое окно дул ветер, я не мог надышаться. Всю дорогу мы болтали ни о чём и обо всём. Сначала они рассказывали только о себе, избегая затрагивать моё заключение. Наверное, думали, что это может принести мне ненужные переживания. Но тех переживаний, что у меня были внутри, ничто переплюнуть не могло. Я сам стал рассказывать о своей тюремной жизни, даже упомянул Нэйта. Они знали, что мой друг погиб, но не знали, насколько близки мы были и что его смерть значила для меня на самом деле. Наверное, только Даниэль догадывался — он имел суперспособность видеть старшего брата насквозь. Если бы он спросил напрямую, я не смог бы ему соврать, не нарушив данную когда-то клятву. Через четыре часа, уже в сумерках, мы были в Сиэтле, у нашего старого дома. По словам Даниэля, он много лет стоял заколоченным, кое-где прохудилась крыша, внутрь неоднократно забирались бродяги. После переезда сюда брату пришлось выселить семейку енотов и устроить большой ремонт. Он обновил фасад (теперь дом не выглядел обшарпанным обиталищем мексиканских эмигрантов), но постарался по памяти восстановить старый интерьер и сохранил многие памятные вещи. Рассказал, что украли всё ценное: технику, инструменты, всё металлическое, тёплую одежду, но остались рисунки, книги, плакаты, керамическая посуда и целая гора старого хлама, большую часть которого пришлось выбросить. Свою собаку он схоронил в прошлом году, она умерла от старости, но об этом я узнал только сейчас. Оказалось, у меня есть ещё какие-то накопления. Мы унаследовали долю после продажи папиной мастерской и моя часть уже много лет дожидалась меня, помноженная на проценты. Дом в Бивер-Крик брат сдавал, но, если бы я захотел поселиться отдельно, считай, у меня было бы своё жильё. Даниэль не любил говорить о своей карьере. Мягко говоря, она не задалась. Он так и не смог поступить в колледж, проблемы с математикой и точными науками, преследовавшие его в детстве, никуда не делись. Если бы я был рядом, то, возможно, смог бы помочь… Он несколько лет работал баристой в кафе, а недавно устроился в крупную грузовую компанию на автопогрузчик. Что-то явно не так в этой странной жизни — я в тюрьме оканчиваю бакалавриат, а супербрат на свободе работает грузчиком. Но в целом он не жаловался, зарабатывать стал больше. Когда мы зашли домой, я остановился как вкопанный. Всё здесь было так же, как раньше. Мебель, книжные полки, кухонная утварь, плакаты и картины на стенах, даже фикус у окна. Приглядевшись, заметил, что многое обновлено: выкрашены стены и потолок, на полу новый паркет, мебель переобита, всё, что было не жалко заменить, он заменил. — Сколько денег ты сюда вбухал, брат? — Не так уж много, — отмахнулся он и подмигнул: — Ты бы лучше взглянул на свою комнату! Карен тоже оглядывалась поражённая. Она не была здесь четверть века, но узнавала многие вещи, трогала книги на полках, разглядывала фотографии в рамках на стенах. Остановившись перед комнатой папы (их с матерью комнатой), она спросила, набрав в грудь воздуха: — Даниэль, можно мне войти туда? — Конечно, мам. Там всё так же, как раньше. Я с замершим сердцем открыл дверь в свою комнату, когда услышал тихий мамин плач за спиной. Представляю, как ей тяжело там. А может быть, это слёзы облегчения. Моя комната была такой же, только пол выложен паркетом — Даниэль полностью избавился от бетона. Он сохранил всю мою мебель, даже дурацкий жёлтый светильник на потолке. А ведь когда-то он мне нравился. Воры поживились скейтбордами, аудиосистемой и моими наградами за участие в соревнованиях, зато сохранились стенды с фотографиями. Пожелтевшие старые плакаты и вырезанные девичьи силуэты висели на своих местах. Я подошёл к столу и увидел папину зажигалку, а на кровати лежала моя старая толстовка с красно-синим волком и надписью SQUAD. — О, боже, Даниэль, ты всё это сохранил, — прошептал я. — Конечно, Шон. Я вздрогнул, обернувшись. Оказывается, он стоял в дверях и наблюдал за мной. — Как я мог не сохранить? — А где Лайла? — спросил я. — С мамой. У них там женские слёзы. — А у меня мужские, — сказал я. — Спасибо тебе. — Это твоя комната, Шон. — Он подошёл и взял меня за плечи. — Оставайся со мной. Я опустил взгляд. — Хотя бы на несколько месяцев. — На несколько месяцев я останусь, — улыбнулся я. — Почему ты один? У тебя есть кто-нибудь? — Нет, — он отстранился. Мне кажется или у него заалели уши? — У меня никого нет. — Ну а хоть с кем-нибудь ты встречался? — Конечно, Шон, но ничего серьёзного… — Он мотнул головой. — Так, допрос окончен, пошли выпьем что-нибудь. Твой приезд надо отметить. Но сперва мы спустились в подвал. Внизу всё было почти так же: на стене нарисован огромный осьминог с гаечными ключами в щупальцах, велосипеды отсутствовали, полки стояли полупустые, многое растащили, кое-что пришлось выкинуть. Я хотел попасть в гараж, но дверь была заперта. Даниэль сказал, что устроил там свалку строительного мусора, разобрать завалы пока руки не дошли, поэтому свою машину он вынужден парковать на улице. В остальном весь дом был вполне жилым и словно вернувшимся вместе с нами в прошлое. Все были в сборе, даже Карен, не хватало только папы. Мы немного выпили, но это была всего лишь небольшая подготовка — закатить вечеринку в честь «легендарного возвращения Шона Диаса», как сказала Лайла, планировалось через несколько дней. Позвали моих друзей детства, Крис обещал приехать. Я не очень-то хотел веселиться, но почему бы и нет? Пора возвращаться в строй. Поздним вечером, впервые за шестнадцать лет, я лежал в своей комнате на своей кровати и слушал тихий гул пролетающих над домом самолётов. Оказывается, я так по нему соскучился! Ночью я проснулся от странного стука. В темноте долго не мог сообразить, где я. Должен быть в камере, а место казалось каким-то и знакомым и незнакомым одновременно. Наконец, я вспомнил, где нахожусь. Стук не прекращался, к нему добавился чей-то голос. Я вышел из комнаты в одних трусах и понял, что шум доносится из-за двери напротив. Она была приоткрыта и в полумраке я разглядел, что по комнате брата летают вещи, бьются друг о друга, о стены, а он мечется на кровати, сбив простыню в кучу. — Шон… Шон… нет… не бросай меня... — Даниэль! Я включил свет и поспешил к нему, закрывая голову руками. В спину и живот больно бились разные предметы, но мне было не до них. Я присел рядом и стал трясти его за плечи. — Даниэль, проснись! Даниэль! Он проснулся и тут же зажмурился от яркого света. — Шон, это ты? Что случилось? — У тебя тут ураган вообще-то! Он сел на постели и посмотрел вокруг, прикрыв глаза руками. Смерч в комнате прекратился, предметы попадали на пол с тихим стуком. — Это нормально, я всегда так сплю. — Это НЕ нормально, — сказал я, только сейчас заметив, что это единственная комната в доме, где на полу было ковровое покрытие, на окнах с внутренней стороны редкая металлическая сетка и такая же сетка закрывала светильник на потолке. — Чтобы лампу и окна не побить, — сказал он, перехватив мой удивлённый взгляд. Когда брат каждую неделю приходил ко мне в переговорную комнату, я говорил ему, что он будто живёт в тюрьме вместе со мной, но и представить не мог, что он и дома живёт, как в тюрьме, оградив себя решётками. Сравнения образные, не настоящие, но от этого не менее пугающие. — Теперь ты видишь, почему я ни с кем не могу заводить отношения. Я — урод. — Не говори так! — воскликнул я, беря его за руки. — Ты супергерой, самый сильный человек на земле! — Самый сильный грузчик, — невесело усмехнулся он. — Знаешь, Шон, был только один человек на земле, рядом с которым я спал по-настоящему спокойно, но он оставил меня пятнадцать лет назад. Сколько нервов я потрепал бабушке с дедушкой, сколько бессонных ночей у них было. Они мечтали о твоём переводе в Орегон — когда мы виделись с тобой, меня кошмары так не мучили. — Теперь я здесь, Даниэль. — Я обнял его. — Спи, я посижу рядом. — Если тебе не трудно. Он лёг, я выключил свет и вновь сел на кровать. В течение следующих месяцев я каждую ночь охранял сон Даниэля. Ждал, когда он уснёт, сидя рядом с ним, потом шёл к себе. Оставлял двери открытыми, чтобы слышать всё, что происходило в его комнате. Сон мой и раньше был чутким, сказывались годы в тюрьме, а сейчас я просыпался от любого звука, который доносился из комнаты напротив. Я приходил и успокаивал брата, если ему снились кошмары. Утром он благодарил меня и уезжал на работу. Через несколько дней после вечеринки мы посетили могилу папы на местном кладбище. Я попросил его приглядывать за Нэйтом. Карен вернулась в Аризону, а мы с братом остались вдвоём. Частенько звонила или заходила в гости Лайла. Я пока не строил долгосрочных планов, в конце концов, имею я право на длительный отпуск? Я готовил еду для нас с Даниэлем, ходил за покупками, занимался уборкой и рисовал. Каждую комнату, улицу, наш дом, соседний — семейство Фостеров давно переехало в престижный район и теперь в их доме жили другие, более приветливые люди. На некоторые рисунки я добавлял папу. На другие Даниэля или Нэйта. Последних двоих я рисовал так, что нельзя было точно определить, кто именно изображён. Получалось как-то само собой — в моём воображении образ Нэйта стал сливаться с образом брата, и это меня тревожило. Через месяц отпраздновали мой день рождения. Были те же люди, что и на вечеринке, только мама и Крис не смогли приехать, поздравили по телефону. Волосы у меня превратились в лохматый ёжик, они так нравились Лайле, что она чуть ли не каждую минуту подбегала и проводила ладонью по волосам, восклицая: «Ух, как здорово! Шон, ты такой колючий!» Меня завалили подарками — коробками, свёртками, кулями, пакетами. Столько я в жизни не получал. Даниэль подарил мне протез и я наконец-то смог снять свою пиратскую повязку. Теперь у меня было два глаза: один нормальный, другой стеклянный, молочно-белого цвета. Я спросил у брата, почему он выбрал белый, а не чёрный, он ответил, что я не ассоциируюсь у него с чем-то тёмным и вообще хватит в моей жизни тьмы. И то верно. Но это были не все подарки. Даниэль остановился перед дверью в подвал и пригласил виновника торжества и гостей проследовать за ним. Интересно, что он собрался нам показать? Мы спустились по лестнице. Он отпер дверь в гараж. «Туда нельзя, там грязно!» Конечно, за дверью оказалось светло и чисто. Вот же маленький негодник, давно готовил мне сюрприз! И я уже догадывался, что это будет машина. Что ещё можно прятать в гараже? — Даниэль, — выдохнул я. — Бог ты мой! Он стоял там. Старый автомобиль, который папа старательно собирал мне на выпускной, но так и не успел закончить. Сейчас он был полностью готов и выглядел, как новый. Даниэль улыбнулся сияющими глазами и запел, все подхватили вслед за ним: — С днём рожденья тебя, С днём рожденья тебя, С днём рожденья, мой братец, С днём рожденья тебя! Гости разразились криками и аплодисментами. Мы обнялись с ним, я не смог сдержать слёз. — Спасибо, Дэни, ты лучший брат на свете! — Ты лучший старший брат, Шон! В октябре я решил поехать в Мексику. Папа когда-то говорил, что хотел бы встретить старость на родине. Найду его дом, посмотрю, в каком он состоянии, на месте ли ещё, потом решу, что делать дальше: открыть автомастерскую или заняться чем-то другим. Волосы у меня на голове уже отросли, бороду я сбривать не стал. Смуглый бородатый мачо с белым искусственным глазом готов навести шороху в Пуэрто-Лобосе! Даниэля новость о моём отъезде не обрадовала. Он не пытался отговорить меня, но я заметил, что взгляд его снова потух. Мог ли я остаться? Я любил его, мне нравилось жить вместе с ним и эти три месяца было несложно сидеть рядом в ожидании, когда он уснёт. Но больше так продолжаться не могло — у него своя жизнь, а у меня своя. Когда-нибудь он найдёт кого-то, кому можно довериться, кто примет его таким, какой он есть. Кто будет обнимать его по ночам, спасать от кошмаров, шептать ласковые слова на ухо… Как это делал я. Он напросился сопроводить меня до парка «Маунт-Рейнир», провести там ночь, как в детстве, и оттуда уже я мог поехать по своим делам. Накануне вечером я попрощался с Лайлой по телефону, муж её с чего-то приревновал и не отпустил ко мне. Я загрузил багажник вещами, которые пригодились бы на пути в Мексику, и в субботу после обеда, примерно за неделю до Хэллоуина, каждый на своей машине мы покинули Сиэтл. Мы ехали по той же самой дороге, по которой я бежал с бесчувственным Даниэлем на руках, миновали мост, под которым мы провели первую ночь вне дома. До места мы доехали всего за полтора часа, а когда-то нам потребовались на это целые сутки пешком. Мне тогда хотелось убежать, как можно дальше, чтобы нас никто не увидел и не выдал полиции. Это место в парке к концу октября становилось безлюдным, сюда мало, кто ходил, поэтому я выбрал его, чтобы на время спрятаться. Вот и сейчас осенний тсуговый лес нисколько не изменился. Мы углублялись в него, оставив машины у дороги. Даниэль о чём-то рассказывал, а я увидел знакомую поляну в окружении реликтовых деревьев. Как шестнадцать лет назад, кроны тихо шумели над нами, пели птицы, а в воздухе стоял пьянящий аромат хвои и палых листьев. На меня нахлынула такая волна ностальгии, что я остановился, как вкопанный. Когда-то мы шли здесь вместе с маленьким Даниэлем, он бегал вокруг, залезал на пеньки, то и дело вскрикивая: «Шон, я нашёл большую шишку! Шон, а это что? Шон, смотри, белка!» Я рассказывал ему о путевых метках, о ягодах, которые нельзя есть, о птичьих гнёздах, мы даже видели енота... Мы шли вниз, к реке Нискволли. Теперь мне не требовалось брать его на руки, чтобы перенести через упавшее дерево, или помогать на крутой тропинке — он спускался резвее меня. На берегу никого не было. Мы, как в детстве, натаскали дров, посоревновались в бросках плоских камешков по воде. Я выиграл. Не знаю, специально ли проиграл Даниэль, но мне было приятно. К наступлению темноты мы разожгли костёр у нашего укрытия в скале. За прошедшие годы она обросла плющом и теперь не выглядела такой голой и неприветливой, как раньше. Опускалась ночь, рядом с нами тихо шумела река, приглушая лесные звуки. Мы сидели у огня, Даниэль увлечённо рассказывал о своей работе, о том, как он иногда подшучивает над коллегами, роняя на них пустые коробки, или удивляет тем, что может справиться с работой гораздо быстрее, чем самые опытные грузчики. Он вскакивал, жестикулируя и улыбаясь. В этот момент он как никогда напомнил мне Нэйта, который так же увлечённо мог о чём-то рассказывать... Я не сдержался и просто зарыдал, уронив голову на руки. Даниэль замолчал и присел ко мне. Я уткнулся ему в грудь, мы не говорили ни слова, он гладил меня по спине, утешая. Интересно, он догадывался, почему я расстроился или подумал, что это из-за него? Нельзя было допустить, чтобы он ещё больше усугубил свою вину за моё заключение. Мы какое-то время посидели в обнимку, наконец, я вытащил из-за пазухи потрёпанную книжку. — Дэни, я хочу подарить её тебе. — Ох, Шон, ты уверен? — спросил он. Я кивнул. — Я знаю, насколько она важна для тебя. — Знаешь? — Я же не идиот. Ты любил Нэйта и тебе его очень не хватает. Так же, как… — он запнулся, — так же, как Лайле не хватало тебя. Он точно видел меня насквозь. Я отдал ему книжку, но сперва аккуратно вырвал страничку с портретом Нэйта. — Это я оставлю себе, если позволишь. Даниэль заметил рисунок. — Это Нэйт? Можно посмотреть? Я отдал страничку ему, а у самого замерло сердце. Он подсел ближе к костру и стал разглядывать. — Шоооон… — протянул брат так, как умел только он. — Ты уверен, что это?.. — Да, это Нэйт, — ответил я. — Он был очень похож на тебя. Честно говоря, когда я впервые его увидел, подумал, что это ты. — Он удивительный, — сказал Даниэль, внимательно рассматривая рисунок. — У него такой взгляд, которого у меня никогда не будет. Он одновременно и открытый, и кроткий, и умный, и печальный... «Такой же, как у тебя!» — хотелось сказать мне, но брат ещё не закончил. — …Взгляд человека, который пережил много плохого, но в итоге познал подлинное счастье. А как он смотрит на этот цветок! Это очень крутой рисунок. Брат вернул страничку, я спрятал её в нагрудный карман, ближе к сердцу. Ночью ему, как обычно, снились кошмары, он тяжело дышал и шептал что-то. Я обнял его и прижался плотнее, уткнувшись носом в затылок. Он успокоился, дыхание его выровнялось. Я почти уснул. — Шон... я люблю тебя... Подняв голову, я пытался понять, не приснилось ли мне? Прислушался к Даниэлю, но он мирно спал. У меня было какое-то странное чувство в груди, но я не мог понять, с чем оно связано и вскоре тоже уснул. Утром мы прощались у автомобилей. — Передавай всем привет, — сказал я ему. — Поцелуй от меня Лайлу и не забывай звонить. — Конечно, Шон, — ответил он. — Передай привет маме, если заедешь к ней. И сам обязательно звони, а то я буду волноваться. Я привлёк его к себе, мы обнялись и не хотели отпускать друг друга из объятий. Чувствую — если задержусь ещё немного, не смогу уехать. Отстранившись и похлопав его по плечу, пошёл к машине. Сел, завёл двигатель, поехал. В боковое зеркало я увидел, как он машет мне рукой, и помахал в ответ. Откуда-то донёсся слабый волчий вой. Неужели в лесу появились волки? Не страшно, им с младшим не справиться.