***
А Чэн дядька серьёзный, ходит хмурый, смотрит с отвращением на псину, мальчик рос-рос, но как-то и не вырос, пугать подростков как нехуй делать, показывать кто тут папочка, кто главный. Чэну нравилось его положение в обществе, даже очень, нравилось, что перешагнул ту линию, на которой сейчас Тянь, его мнение уже имеет вес и тут уже и не важно, что мнения своего практически нет, все от отца перешло, как перейдет и бизнес, и недвижимость и блять движимость, на Тяня Чэн давно уже не ставит, много свободы братец хапнул, в его время Чэну столько не позволяли. Так что сейчас и остается просто следить за младшим, смотреть чтоб ничего радикального не случилось, и к большому сожалению Хэ случилось — ободранная, рыжая псина, ооо, эта дворняжка, что не признает никого и ничто, откуда столько злобы и ненависти? А разобраться в этой потертой псине, как гуглить себе диагноз, там всегда придешь к СПИДу и ближайшей смерти, вот и остается только смотреть и ждать, что выкинет рыжий. Рыжий уже и не в силах противостоять сам себе, не может держаться, вести себя нормально, как бежать стометровку безногому, не получается и все, все. А держать себя в руках приходится, стирать зубы в порошок, сжимать кулаки, держаться-держаться-держаться, через закипающее нутро, наступать самому себе на горло. Старший братец Тяня заставляет, послать Тяня это ежедневный план, со старшим такие фокусы не проходят. Чувствовать, что он авторитарнее, выше, сильнее, он властный, серьёзный, до него не дотянуться просто так, за слова придётся отчитываться и отвечать, поэтому пережимая себе глотку, умницей жрешь все говно. Мо мальчик умный, понимает-понимает, что если Чэн что-то захочет — он это возьмет, если что-то захочет — он это сделает, вот и остается только смотреть и ждать, что выкинет страшный дядька.***
Рыжий решает, что сегодня мерзкий денечек, длинный, знойный и от самой первой минуты пробуждения и до 19:49, как он сейчас стоит на остановке, — полная хуйня. Само несчастье на пятки наступает, все хуйня, когда бежал до автобуса в школу ногу подвернул, водила еблан уехал, в столовке какой-то еблан на рыжего свой кофе вылил, сейчас белая футболка в отвратительных пятнах, директор еблан доебался, мол, почему опоздал, Тянь — еблан хвостиком ходит, шутит, на мозги капает, и сам рыжий тоже еблан, это уже аксиома. С Тянем негласно какое-то соглашение заключил, типа сейчас в мире живем, ты ведёшь себя нормально, а я, так уж и быть, не кусаюсь, пакт Молотова-Риббентропа, отсрочить неизбежное. Хэ вообще монополию на рыжего ввел, как мажор в его жизни появился с Мо резко общение всех сократилось, если бы еще рыжий посещал это обществознание, уточнил какого рода монополия эта: картель, синдикат, трест, концерн, но для начало стоит узнать что такое монополия, помимо мажорской настолки. Вот сейчас 19:49, рыжий стоит на остановке, ждет автобуса домой, нога все еще побаливает, на грязную футболку накинута олимпийка, подмерзает все же. В кармане лежат две зажигалки, смятая сигарета и ссаные копейки в табаке, как раз на проезд, ровно. Автобуса ждет Мо, как второе пришествие, 19:50 должен стоять прям перед еблом рыжего с открытыми дверьми, желательно пустой, желательно чтоб внутри не воняло, желательно сейчас. Но несчастье отдавливает пятки кед ехидно смеясь за спиной, время 20:02 автобуса нет, скорее всего уже уехал, следующий будет только через час. И Мо надо бы уточнить координаты где забрать статуэтку «еблан года», но это он сделает чуть позже, ведь зарядке на телефоне хватит лишь на еще пару раз посмотреть время, кто-то заливается ядовитым смехом за спиной Мо. Оглядываясь по сторонам и ничего не находя, Мо уже холодными руками достает последнюю сигарету, пытаясь ее вернуть в первозданное состояние он чуть гнет, из-за чего сигарета остается наполовину пустая, табак несчастно был подхвачен воздухом и улетел на пару метров от рыжего. Что за день то блять. Шань достает обе зажигалки и поджигает сигу желтой, вторая вообще как трофей лежит, синяя, покоцана, что уже давно не работает, но все еще греет. Дует неопрятный, какой-то блять северный ветер, что заставляет Мо пустить бегунок олимпийки вверх. Сигарета без кнопки, тлеет и тлеет, а как хотелось растянуть последнюю, горечь во рту, копится слюна, пепел улетает и что-то день сегодня хуйня. Мама всегда говорила, что солнце светит всем одинаково, пиздела выходит, над мамой в левом углу полоска жизнь, уже давно не набирается, хпешка с каждым годом только падает, работает как не в себя, такие-то таблетки, пилюли всех цветов засовывает комом в горло, а зеленая полоска все падает, не набирается, пишет, мол потрачено, Мо обещает найти денег и ищет, помогает чем только может, из кожи вон лезет лишь бы с мамой все хорошо было. Шань смотрит вдаль дороги куда скорее всего уже уехал автобус и похрамывая отправляется в путь, кидает сигаретный фильтр на асфальт, мама все же ждет. Срезать рыжий решил через центр, людей тут правда больше, чем окурков около дома Мо, чувство дискомфорта накатывает как горячий кофе пару часов назад. Все бегут куда-то торопятся, врезаются в друг друга, залипают в телефон, в наушниках музыка на максимуме, один рыжий потерянный ребенок в толпе, ориентируется, пялит вдаль, все сияет и переливается, город живет, все разложено по ячейкам, но своего места Мо что-то не видит и «когда вырасту» больше не работает. Отходя от центра на километр, все успокаивается, некой тревожности уже и нет, что-то другое, пустота какая-то, не любил Шань людные места. Идя по знакомым-незнакомым улицам странно, места ему известны и нет, ну стоит эта лавка с мясом всю Шаневскую жизнь, ну и стоит, а что с того? Не доставая промёрзшие руки из карманов, оглядываясь и ориентируясь пространстве, не поднимая глаза с пола Мо на свое удивление зашел в элитный райончик, понял он это по плитке, это не потрескавшийся асфальт, ебнутая плитка, целая, вся. Вздернув голову, продолжает оглядываться, цепляется липким взглядом, вот ночной клуб, пока что еще закрыт, говорят там казино, картель и бордель, 3 в 1, у Мо такое только кофе, дорогущий рестик, странное здание, полностью стеклянное, офисное бы рыжий сразу распознал, это не то. Да, здесь точно не его место, стоит прибавить шаг.***
Очередное нудное заседание, очередные планы и задания на отцовский бизнес, очередной черный костюм, очередные обещания, очередное позднее возвращение домой, очередная тишина. Варился Чэн в этом котле последние года три, плюс-минус всю жизнь. Собрав исполосованные чернилами офисные листы и передав их своему\отцовскому секретарю, Чэн с тяжелым вздохом встал изо стола. — Господа, сегодня мы выявили недостатки и обсудили как их решить, — на Чэна виновато смотрел сиплый мужчина, тем самым перебивая, — семья Хэ постарается Вам помочь, — строго, четко, Хэ не любил таких «вечно нуждающихся», сидит почти с протянутой рукой, Чэн уже смотрит с отвращением, — До свидания, всем спасибо за встречу, — разворачиваясь и быстрым шагом, цокая каблучками идет к двери. Шум позади, мужчины начинают расходиться. Нервы шалят. Чэна не любили в этих самых офисах, сам слышал: «папенька жизнь обеспечил, богатенький мальчик, все понимаю, но вести можно себя корректно», «такой молодой, господин Чэн отдает отчет своим действия кого отправляет, что этот сопляк в таких делах понимает? А, нам же лучше». Знали бы ребятки чего стоило сюда попасть. Офисная работа совсем не привлекала, Чэн больше был благодарен «наказанием» отца, когда тот отправлял сыночка на «горячие точки», оттуда и все шрамы, там осталась эта крупица свободы, которую так желал Чэн, грезил и мечтал, огонь в глазах, каждый день как первый и последний, движение-движение, иррациональная ебучая смелость и возможность разрешать себе вещи, которые никак нельзя делать на гражданке. Ступеньки под ногами не кончались. Выходя из подвального помещения, нащупывая ключи в кармане Чэна накрыл зябкий воздух, а после северный ветер, Хэ и сам не понял как оказался в Антарктике, благо до машины идти не далеко, днем еще было тепло. Ритмичным шагом дойдя до парковки он поймал взгляд, ощущение как прицел на лоб навели, знакомое чувство, ключи в руках чуть звякнули и хозяин поднял голову. Рыжий. Чэн липко хватает глазами за паренька, после ситуации в клубе псина засиделась в мыслях и встреча была делом времени. А рыжий, как обычно, ебало недовольное, то ли отвращение, то ли осуждение, мальчик еще не понял, что в такие переглядки с Чэном играть не стоит? Тишина как вакуум не давала не то, что говорить, дышать. Рыжий выглядел так себе, сам замёрзший, тонкая ветровка явно не грела, что он вообще тут делает? Смотрит собачонка, глазки не отводит, молчит, ручки в карманах, все такой же дикий, кажись моргни и он пропадет, поэтому Чэн не моргает, его блядские глаза тянут на дно.***
Ты то, что ты ешь, говорила мама, и что-то Рыжий не помнил, что съедал еблана, не способного контролировать эмоции, который не может нормально расставить приоритеты, который решил сесть в машину Чэна, который решил сам себя загнать блять в угол, большие жилистые руки снимают ручник и тянутся к коробке передач, а машина у Чэна большая, неприлично удобная и теплая, ты здесь скорее пятно, чем гость. Ебнутые ассоциации с Е-100, немцы умеют в машинах. Чэн водит аккуратно, тихо, словно крадется, тогда это больше «пантера», чем сверхтяжелый*. Бродяге сегодня чуть повезло, в последнюю встречу Чэн был злой, в эту уставший. Шань чуть коленом задевает черный кожаный бардачок и Чэн пилит острыми глазами ящик Пандоры. Чэн и сам не знает, что в бардачке том лежит, в последний раз когда он был открыт там был палец, извинения своеобразные, но были приняты, обычно лежит пистолет, и мятные конфетки. Мятные конфетки ещё тот пережиток прошлого, что побаливает периодически, мама всегда давала их, когда Хэ болел, теперь они лежат там, может метафора на постоянную болезнь. В 13 лет Чэн узнал грязную ложь, оказываются, что мятные конфетки не спасают от боли, панических атак и приступов ярости и даже ебаного кашля, Чэн не был склонен к рефлексии. — Воняет твоими сигаретами, — пугающе спокойно произносит Хэ, не кривиться, нестрашно смотрит, такое спокойствие Мо не радует, Шань с самого первого взгляда подумал, что сейчас его силком затащат в машинку, поедет рыжий в багажнике в лес и будет себе ямку копать. Но в ответ кидает лишь косой взгляд. Рыжий решает, что сегодня мерзкий денечек, длинный, промёрзший и от самой первой минуты пробуждения и до 21:13, как он сейчас сидит в машине Чэна, — полная хуйня. Само несчастье на пятки наступает, всё хуйня, когда ждал автобуса домой, когда закончилась последняя сигарета, когда решил пешком идти до дома, когда сел в машину Чэна. Несчастье отдавливает пятки кед ехидно смеясь за спиной. И Мо надо бы уточнить координаты где забрать статуэтку «еблан года», но это он сделает чуть позже, если выйдет живым из этой тачки. — Где Тянь? На звонки не отвечает, — и кажется, что здесь он согласен с Тянем в абсолюте, как же он его понимал, Мо под дулом пистолета не взял бы трубку. — Я не слежу за ним, думал это твоя работа, — неоправданно дерзко, рискованно хамить находясь не на нейтральной территории, рыжий, папа ведь учил. У Чэна сводит горло и ссадят руки, дворняжка забывает уроки данные ей из вежливости, так упрямо гнет палку и продолжая скалиться, руки тяжелее сжимают руль. Рыжему не надоело прикидываться дурачком? Или провоцирует? Только с какой целью. — Это, ты, за ним постоянно тащишься, — ставит акцент на этом мерзком «ты», не хотел он ругаться, но и молчать не будет. И Чэн знает, что это не правда, знает как Тяню крышу сорвало, знает, что братец готов уже спать в ногах рыжего. Псина изводиться на кресле, челюсть сжимает, жилками играет, сейчас не время драться или орать, бесследно такое не пройдет, Рыжий уже и не в силах противостоять сам себе, не может держаться, вести себя нормально, как бежать стометровку безногому, не получается и все, все. А держать себя в руках приходится, стирать зубы в порошок, сжимать кулаки, держаться-держаться-держаться, через закипающее нутро, наступать самому себе на горло. Старший братец заставляет, поэтому тихо сиди умницей. — Останови здесь, — приказным тоном шипит Мо. Чэн на удивление съезжает в сторону и останавливается. Ручник не ставит, поворачивает голову к рыжему, и последнему дебилу понятно, что до дома далеко и холодно, но гордость выше этого, это желание выйти, желание свободы. Глаза у Хэ не поменялись, все также острые, ледяные, полны безразличием, смотрит сверху вниз, все также надменно, рыжего уже судорога берет, если сейчас не выйдет что-то будет. У Мо все также глаза горят, смотрят блядско, с ненавистью, говорят «дай мне повод. Я страшный, я кусаюсь, отойди», если сейчас не выйдет что-то будет. — Дверь открой. — Дворняжка забыла, где ее будка? Вспышка в глазах, громкий вздох, тяжелый замах изо плеча, потеря в пространстве, резкая боль в руке, что продолжалась до самой лопатки, громкое дыхание, чужие жилистые руки на спине.