Думай.
Слово «думай» Мо повторяет себе каждый раз. Слово «думай» идет вместо молитвы перед завтраком, обедом и ебаным ужином. Слово «думай» он выцарапал на обратной стороне ребер, пусть и чешется, и скребет, и болит, но думает, все как он хотел. Слово «думай» Мо говорил бы вместо «привет» и «пока», вместо «мама» и «папа», вместо «Я», взял бы заместо собственного имени. Но у него не получается. Когда надо пользоваться собственным советом — ничего, тотальная пустота, нихуя. Вот и сейчас когда прижатый к кожаному салону пантеры — ничего. Ноет рука, боль достает до лопатки, обратная сторона ребер не чешется, не скребет и не болит. Мо пытается дышать полной грудью, но жилистые руки, что не щадя давят в дверь, ахуеть какой дорогой тачки, не позволяют нормализовать дыхание. Мо знает — дергаться бесполезно, но все равно пытается отлипнуть от стекла, упирается второй рукой, толкается, дергается, извивается. Свободной рукой дергает ручку на себя. Машина закрыта, сзади слышен смешок. Мол, посмотри парень, посмотри куда себя загнал, видишь чем грозит поднимать руки на страшных дядей. Чэн не отпускает, лишь давит когда тот, рыпается, вбивает рыжего в обивку салона. Дворняжка позволила себе слишком много, последовало наказание, да и отпускать рыжего, когда тот в ярости плохая затея, Хэ ведь не хочет заляпать кровью лобовое стекло изнутри. — Что ты хотел сделать? — настолько глупый вопрос. У Мо перебивается дыхание, что он хотел сделать? Ударить. Вбить его нос в обратную сторону, хотел разнести ебало, хотел доказать, что он не позволит так с собой обращаться, хотел выйти из тачки. Чэн желает это услышать. Желает, чтоб из пасти вышли грязные слова. Не отпускает. Ждет ответа. Мо дергается, как рыба на берегу, дергается-дергается-дергается и молчит. И если Мо сдохнет вбитый в обивку салона — он ждет свое пурпурное сердце. Чен начинает злиться, он и раньше был не особо весел, Хэ ожидал от агрессивной собаки девиантный действий, но молчание его не устраивает, будь добр отвечай за свои действия. Мо и не думает успокаиваться, чем вредит только себе. Вредить себе Шань умеет лучше, чем готовить, было бы это блюдом — Тянь сожрал бы с тарелкой. — Успокойся, — голос ровный, властный. Слова бьют из-за спины, а потом просто бьют. За приказом следует боль, Чен давит, Хэ знает как сделать больно и когда остановиться, чтоб не услышать хруста. Мо хватает ртом воздух и замирает, ахуеть какая дорогая тачка полна тишины, она выливается через чуть приоткрытые окна и тянется вниз, тишина разливается как кофе по футболке рыжего. И Мо орет, глухо, сорванным голосом, это больше хрип, чем крик, Чен ослабляет хватку. Рыжий размяк под шершавыми руками и растекается в кожаном салоне, тело расслабляется само собой, рука пульсирует и краснеет. Упирается лбом в стекло и громко дышит, больше нет сопротивления, но Чен руки не убирает. Рыжий трескается, ломается и продолжает стонать. У рыжего в голове набор реакций и инстинктов, записанные как на флешку, чтобы хмуриться, злиться и спорить по порядку и вперемешку, а сейчас сбой в системе, все и сразу и ничего. А границы, рамки и лица все стираются и стираются без возможности вернуться в исходную. Только недавно ты пахаешь по три смены в сутки как ебаная лошадь, приносишь деньги в дом, у тебя ломит все тело, но это больше награда, чем кара. Понятие и осознание своей полезности делает тебе лучше, сильнее, больше и нужнее. «Не грузись» говорят люди, «не переживай» говорят люди без имён и лиц. «Ты стал каким-то агрессивным» — говорит мама. м а м а. Самое важное для рыжего, говорит ты, мол, ты злой, ты агрессор, ты странный. И у рыжего ёкает сердце, бежал бежал бежал и резко остановился, боль во всем теле, отдышка и сердце, которое слышно в ушах, вот так ёкает. Сейчас рыжий приносит домой не деньги, он приносит проблемы, отвратительное настроение и тревожность. Сейчас у рыжего ломит все тело, но не из-за работы, а из-за того что он прижат всем телом к кожаной двери как последняя шлюха, и ничего с этим сделать не может. абсолютно нахуй н и ч е г о. Рыжему с самого детства прививали любовь к окружающим, доверие и альтруизм. Рыжий на своей шкуре прохавал, что это все — хуйня. Доверие ни к чему хорошему его не привело. Его друг, ебаный друг сказал ему идти с ним, показать, мол, хочет как пацаны бутылки об стены разбивают. Одна из бутылок разбилась об бошку рыжего, все ещё помнит, те звёздочки в глазах этот звук, что иногда будит старые раны, звонкий и такой страшный. Как медленно летят осколки с черепа, они переливались от солнечного света, словно новый год, все так сверкало-сияло. А потом темнота, они его просто оставили там, два дня он доставал из волос стеклышки, кажется, под кожей все ещё чешутся осколочки. И в этот раз доверие вышло удавом на шее. Все хуйня. День — хуйня. Погода — говно. Школа — заебала. Семейка Хэ- вообще пиздец. И сам рыжий — еблан. Мо набирает воздуха в грудь как может и: — Отпусти, — на выдохе. Чен недоволен. Окно запотело. Чен дает вторую партию. Наваливается всем телом, огибая ручник, он мощным толчком бьет обмякшего о дверь, вдавливает рыжего в стекло. Шань стонет. Мо чувствует грудь Хэ у лопаток, как тот дышит. На стекле остался отпечаток щеки. Сердце звучит громко словно к нему приложили мегафон, рыжий скалиться от боли. — Последний раз повторяю, что ты хотел сделать? — полушепот изо спины, от этого становиться еще страшнее, состояние на грани паники. Чен чувствует под рукой тощее плечо, он дёргался, Чен чуть хмурится, это больно Хэ это знает, и рыжий это прохавал, сожрал с железной ложки большими комками. У Чена много мыслей, но всего одно желание. Хочет услышать, что хотела сделать дворняжка. Чен дядя не глупый и сам понимает, но все нутро идёт гигантским узлом, узел извивается и скрипит, до рычания желает услышать это. А пацан молчит и громко дышит, стекло запотело, а плечо дёргается под ладонью Хэ, Чен хочет посмотреть ему в глаза, узнать, что там. Гнев? Злость? А может слезы? Ненависть. Слепая, глупая ненависть. Жалящая ненависть, горит и искрится. — Ударить. Свобода. Чен отпускает его, больше не держит-давит-ломает-толкает. Свобода валится на плечи, как мешки с какой-то хуйней, что рыжий таскал пару недель назад. Свобода падает на него. И рыжий хватает ртом воздух, наполняет кислородом полную грудь и дышит. Хватается рукой за плечо и прижимает его всей оставшейся силой, все ещё сидит отвернутым от Хэ. Сгорбившись трёт плечо в надежде, что сейчас пройдёт, сейчас все нормализуется, все будет в порядке, и дело уже совсем не в физической боли. Чена клинит, где-то что-то ломается с каждым вздохом пацана, осознание, что сделал и зачем вообще это было нужно приходит всегда позже действий. Пацан глубоко дышит, а Чена клинит. Пантера заполняется громким дыханием, в тишине только и слышно вдох-выдох-вдох-выдох, а тресканья и хруста не слышно, но он есть. С каждым судорожным вздохом что-то ломается, псина изнутри прогрызает и ломает, ломает, ломает. Чен это что-то на холодном, тёмном и мрачном, что-то на абсолютно непонятном рыжему, а может они всей семьёй болеют одной хуйнёй, не может себе Мо объяснить почему ему так везёт, не получается и вряд-ли уже получится. Чен откидывается на кресло и расслабляется, просто дышит, глубоко, пытается подстроиться под этот вдох-выдох. И надо бы открыть машину и пусть бежит, скулит, лает на бегу, хромает и забивается в свою будку, рычит и скалиться, но, всегда есть «но». Чен больше не может находиться с Мо в одном пространстве, надо открыть, надо открыть. Рыжий сам шёл через город, значит не мог уехать, доверился, сел в машину, на улице холодно, уже темно. Не выкинуть как шлюху на улицу подростка, не может. Чен не садист, не делал это ради своего удовольствия, не хотел, но сделал. Очередное «но». Рыжий все дышит и дышит, сжимая и массируя плечо. Чен хватается за руль, вздыхает носом и снимает ручник. Мо смотрит вниз, на свою обувь, такая инородная здесь, такая лишняя, он лишний. Смотрит и глаза начинает жечь, в глазные яблоки словно суют иголки — колит, он моргает, рыжие ресницы идут вверх-вниз, рука не спадает с плеча, сам скрученный, смотрит вниз, картинка плывёт, блядская капля летит на чужую здесь обувь. Чен поворачивает.***
Кто-то сказал, что через трещины внутрь нас проникает свет. В таком случае рыжий должен сверкать как новогодняя елка, но не зажглось. Рыжий отмачивается в ванной, вода журчит — ванна наполняется. Дворняга зализывает раны, Мо сильнее обычного выдохнул воздух носом, потянулся мокрой рукой к плечу, влажные прикосновения, а после прижимает сжатый кулак к губам. Чувствовать что-то больше злости, думать перед тем как делать, защищать себя — недоступная роскошь. И это выводило, росло, прогрессировало. Мерзко-тянущее чувство уселось.Чем больше света, тем меньше видно.