***
Под томным лунным светом лежали двое. Руки были крепко сплетены, а глаза наполнены мечтаниями. — Ты весь день пробыл со мной. Что-то случилось? Ты больше не Великий Визирь? — с наигранным беспокойством спросила она, поглядывая то на угольки камина, то на точку соприкосновения их тел. — Кёсем, у нас не так много времени осталось наедине. Я хочу этим насладиться и быть рядом с тобой, — поглаживая бархатную кожу немного припухшей к концу дня руки, он заглянул в её мечущиеся туда-сюда, смыкающиеся от усталости веки. За прошедшую неделю состояние не улучшалось, так и честные слова Салихи твердили, что малыш слишком крупный для тела Кёсем, не по времени развитый, стал затихать и опускаться, словно готовясь появиться на свет в ближайшие время. Сейчас Махпейкер редко вставала с кровати, словно действительно не могла этого сделать. В основном она находилась в покоях. Последний раз женщина спустилась в сад на несколько десятков минут, наслаждаясь возможностью погладить жухлые листья зимних кустов и посмотреть на завязи на ветках деревьев. Пока что ни один цветок не радовал глаз, да и рано ещё. Только вторая половина февраля подошла к середине. — Кеманкеш? — сонный голос раздался с супружеского ложа, когда мужчина встал, дабы, как требовалось, принести настойку с маленького столика. — М… — отдавая стаканчик в руки Кесем, он улёгся рядом, сменив их прежнее положение, пододвинув жену чуть ближе к себе. — Тебя что-то печалит или мне кажется? — Не знаю, мне думается, а что если Чудёна — дочка? Да и что будет ждать ребёнка с нашими статусами? Сможем ли мы вырастить этого малыша? Мы не так молоды, да и я, например, не так здорова. — Тихо, моя Кёсем, тихо. Не смей даже думать о таком, — он опять привстал, чтобы накрыть их одеялом, но сам пытался не мучать себя словами Салихи о возможной смерти жены и ребёнка ещё до момента их воссоединения. — Мы вырастим нашего сына, поставим на ноги. Он сам сложит свою судьбу, станет ремесленником, может, пойдёт на военную службу или на государственную. Если будет знать толк в этих делах, то спустя много лет, перед тем, как отойти с тобой на тот свет, я порекомендую его Падишаху на свой пост, или хотя бы подготовлю к смене власти. Мы будем наблюдать за его парой карих глаз, смотрящих сначала из люльки; а потом и вовсе за бегающим по верхнему саду. Он должен быть обычным ребёнком с необычными родителями. — И всё же, если будет девочка? — вопрос не давал покоя женщине, она то и дело сомневалась в правильности предчувствий. — Да и какой статус будет иметь этот ребенок? — Я, быть может, не похож на предсказателя, но сейчас я уверен, что нас ждёт прекрасный сын. Ну, а даже если и дочка, то, может, я буду рад вдвойне. Ведь она должна, в таком случае, унаследовать красоту своей матери. И это будет самый желанный ребёнок в государстве. Его появление для меня прекраснее, чем рождение Шехзаде для Султана Мурада. Но для этого матери нужно перестать изводить себя вопросами и закрыть глаза, — вновь соединяя руки, он поцеловал макушку жены, зарываясь носом в густую каштановую капну волос, словно боясь вдохнуть вернувшийся аромат жасминов в последний раз. Прошедшую неделю Мустафа мало бывал в ТопКапы, многие обязанности, в частности проверки общественных заведений, решение земельных вопросов, морская и пехотная подготовка были распределены между несколькими Пашами, верными как Кёсем Султан, так и Великому Визирю. Многое Мурад решал сам: после ссоры с матерью он старался взяться за ум, бороться с пагубностью своих привычек, часто смотрел на братьев, удивляясь их уму и душевной чистоте, мечтая прийти к этому. Меньше пил, иногда сидел до позднего вечера при свете тусклых фонарей и рисовал что-то на светлых листах. Причудливые картины, которые можно было бы принять за происки Шайтана, увидь их кто-то. В то время, когда Кесем ещё заезжала в родной дворец, перебирала бумаги гарема и Вакфа, интересовалась сплетнями Хаджи о девушках, Мурад наблюдал за матерью с своего балкона, видя, что та цветёт, заливаясь румянцем, на тогда ещё осеннем солнце. С наступлением зимы они иногда пересекались в его покоях или кабинете Кеманкеша. Тогда Султан отдавал знак уважения, целуя руку и перекидываясь парой ничего не значащих фраз. Странное чувство сидело внутри Кёсем при виде старшего сына. Возможно, это был страх. Даже не за себя, а за ребёнка под сердцем. Конечно, совершая необдуманные поступки, оставляя мать в темнице, Мурад и не догадывался о её положении, не думал, какой удел мог ожидать невинную душу. Каждый из них боялся по-своему. Теперь Падишах предпочитал наблюдать за матерью издалека, избегать её. Всё ещё боялся отрешённого взгляда, полного нелюбви. Кажется, что последний раз он видел его, когда та окинула Баязида перед тем, как Шехзаде заключили в Кафес. Тогда она была чертовски права, распознав угрозу в этом вчерашнем податливом пареньке. Мучал и вопрос о том, что будет после рождения ребёнка… Вернётся ли его мать к государственным делам? Посчитает ли его угодными Падишахом? Есть ли у неё причины для недовольства своим сыном? Не зря ли он сам даровал ей безграничную власть в лице нового супруга? Но то, что крутилось в его голове каждый день — так это рождение брата или сестры. Как всё пройдёт? Родится ли малыш здоровым или, не дай Аллах, унаследует что-то, например диабет. Позволит ли мать хоть немного взглянуть на него? Взять на руки? Кто это будет? «О, Аллах Всемогущий, как же много вопросов к этому тленному миру и нет ни одного достойного ответа!»***
Прошёл день, второй, третий. Февраль приближался к своему закату. Пустые листы не появлялись, что ещё больше грело подозрения Кеманкеша о том, что во всем действии завязана Гевхерхан Султан. Теперь медлить нельзя, стоило разобраться с Силахтаром до рождения Чудёны, а времени всё меньше. Странным покажется сравнение беременной жены с пороховой бочкой, но ситуация имела тот же характер. Пока Султанша спокойна, то и жизни ребёнка ничего не угрожает, но вот несколько неправильных и резких движений — и начнётся необратимый процесс, исход которого неизвестен, а может и оказаться достаточно трагичен. — Хаджи, скажи, единственный верный друг, что мне делать? — в один из дней он позвал евнуха. Ага за это время вынужденно остался без покровительства своей Султанши, но получил огромное влияние на её супруга. Именно он подсказал Кеманкешу развеять все сомнения Кёсем, показав, что больше между ними нет тайн. Вероятно, это добавило причин беспокойства, но не таких, как возможная измена. Кёсем за последний месяц отдалилась от всех, что было так не похоже на эту женщину. Она часто сидела в полном одиночестве, наблюдая за природой с балкона. Словно именно в этой пьянящей тишине Султанша находила свой покой. Имели право его нарушать лишь трое: Кеманкеш и их общее чадо, а также Салиха. Теперь место Хаджи заняла она, по праву став правой рукой Кёсем в новом доме. Занималась всем: от личного здоровья до кухонной утвари. — Чем вызвано столь сильное волнение, друг? — присаживаясь в кресло и ожидая того, что Мустафа поступит так же, он задал первый за эту встречу вопрос. — Ты сам не догадываешься? Ни одного листа не получил с прошлой недели. Этот пёс притаился! — раздался стук по столу, от которого пара бумаг разлетелась в разные стороны. — Я не могу знать его следующий ход, но и не могу в должной степени защитить Кёсем. Она сейчас одна и беззащитна, кто бы что ни говорил. Да, дом полон охраны, она практически всегда вынуждена сидеть в верхних комнатах, но любая служанка, любой Ага, кто угодно может представлять опасность, — Кеманкеш наворачивал круги по комнате, привычно сложив руки в замок. Периодически они цепляли бороду, выдергивая первые седые волоски. — Вынужден признать, ты прав. Кёсем Султан никак не защитить от этого несчастного и душевнобольного. Определенно, он душевнобольной. Иначе это не назвать, он явно не дружит с разумом. А с душой тем более. — Знаешь, когда мы были детьми, то часто копались палками в земле, в перерывах между обучением военному делу. Оба носили имя Мустафа, часто нас путали, только потом я получил кличку «Лучник», определенно, лук и стрелы стали мне лучшими друзьями. А вот Силахтар — лучшим соратником. Как-то мы, юные, гуляли в свободное время. Это было в Мерсине — прекрасный город, в котором я получил своё первое назначение, — похоже, что Кеманкеш ушёл куда-то далеко воспоминаниями, за что Хаджи решил вернуть его в реальность, немного громче кашлянув, всё ещё сидя в кресле. — Так вот, там мы подстрелили лимон. Случайно вышло, но нас позабавило. Потом ещё несколько. Уже не помню, но кто-то из старших сказал, что если растереть лимонный сок с сахаром, то получатся этакие «волшебные» чернила. Исчезнут, а потом появятся. Кто же знал, что этот рецепт мне выйдет таким боком. — Никогда не бывал на войне, да и дай Аллах, последний вздох отпущу здесь, так и не увидев пушку вживую, но никогда не думал, что товарищи-сослуживцы так поступают, — сгорбившись, и Хаджи стал думать о чём-то. — Жажда власти, она творит с людьми чудеса, накладывая проклятье, и если не найдётся целитель, что снимет порчу, то и конец такого человека ясен, — наконец и Кеманкеш присел подле, опять задумываясь о том, когда стал заклятым врагом вчерашнего друга. Неужели зависть действительно сделала своё дело? — Получается, ты у нас «целитель»? — с легкой улыбкой спросил евнух, явно намекая. — Хм… Знаешь, посмотрим, думаю, Кёсем Султан нас рассудит в этом вопросе. Два мужских голоса раздались в свете ясного дня. Всего неделя до конца февраля, наконец, эта зима кончится. — Знаешь, Хаджи, ты близок к Султаншам, поведай мне о Гевхерхан. Только не как Валиде, а проще, честно и по-дружески. Кеманкеш отошёл к столу, всматриваясь в почерк нескольких записок. После взгляд переключился на чертёж нового корабля, принесённого Абазой. — Ну… С детства приближена к Кёсем Султан, привязана к ней душой, можно сказать, некая совесть нашей Валиде. Честна, кратка и ясна в своих выражениях и желаниях. Любит французскую литературу и духи, хорошо знает и испанский, не уверен, но возможно, ведёт переписку с кем-то из того королевского двора. — Духи, говоришь? Какие предпочитает, не корицу ли? — хоть какая-то возможная зацепка появилась в этом диалоге. — Нет, слишком пряные для неё, насколько помню, её служанка выписывает аромат лаванды или что-то такое. Корицу раньше Атике Султан предпочитала. Помню, как Валиде Султан, будь она здорова, причитала: «Придёт, посидит минут пятнадцать, так дышать после неё нечем. Иногда ещё и ядом пшикнет на меня, так совсем от неё тошно становится!» — Аминь, да, ты прав, слишком терпко для неё, — одно подозрение отпало. — Но знаешь что? Сообщи-ка мне в срочном порядке, если госпожа покинет Гарем, куда направится, с кем… Ты знаешь, как эти дела делаются. — Конечно, твои просьбы для меня наравне с приказами самой… — показательно взглянул наверх, чем вызвал смешок друга. — Новый чертёж? — Да-да, самой «великой и прекрасной». Верно, чертёж. Думаю, что после похода повышу Абазу Мехмеда до Капудан-Паши. Человек моря, он мне симпатизирует. — Не только тебе, друг мой, — похлопал высокого война по плечу. — Та-а-к, если ты владеешь какой-то информацией про моих служащих, то это не скроется и от меня, — откладывая зарисовку, он нашёл опору в дубовом шкафу, сложив руки на груди и оглядев Хаджи с ног до головы. — Рассказывай! — Это к разговору о Гевхерхан Султан. Они довольно часто выезжают вместе за пределы дворца, как ни странно, Повелитель не против. Хотя ранее не замечал, чтобы он был настолько спокоен к подобным встречам. Говорят, что по просьбе Султанши, к её младшей сестре и приставили охрану в лице этого любителя морской глади. — Интересные предположения, думаешь о тайной связи, Хаджи? — ухмыльнулся своему другу, вспомнив былые времена в роли Кетхюды своей женщины. — Пока не думаю, но нам известно, чем это может кончиться, — Хаджи уже собирался выходить, по привычке оставляя за собой след тайны, но вот бас Кеманкеша перехватил его у двери. — А что Атике? Когда она сменила аромат корицы? — Зачем тебе эти духи? Чего ты от них хочешь? — резкий интерес Кеманкеша своими падчерицами вызвал несколько вопросов его друга. — Так когда? — Не знаю, полгода назад, вероятно, надо посмотреть в гаремных книгах. — Посмотри, посмотри и сообщи, на всякий случай, если и Атике решит выехать из дворца. — Конечно, но позволь узнать, зачем это тебе? — Ты главное скажи мне, а я уже разберусь.***
— Приготовила? — Султанша вошла в дом, уселась за стол, ожидая, пока девушка достанет все необходимое. Это было первое появление за долгие три недели. — Да, госпожа, — хатун отошла от молодой Султанши, открывая шкатулку с несколькими бутыльками, содержащими жидкости разных цветов. Руки неприятно задрожали, но всё-таки ухватили две нужные ёмкости. — Это ваша настойка, — стекляшки с прозрачной жидкостью оказалась в правой руке светловолосой. — А это, как и просили, для Валиде. Поможет ей облегчить ношу. Дай Аллах, наследник родится здоровым, — голос неприятно скакнул, заставляя першить в горле. — Что ты сказала, Мария? Она попросила тебя приготовить снадобье для Валиде Султан? — Мужчина уже около пятнадцати минут наблюдал за девушкой, перетиравшей сухие листы черники и лопуха. — Да, Идрис, я не смогу ей отказать. — спокойным тоном она отвечала ему, занимаясь любимым делом. — А причина какая? Что-то случилось? — пытаясь сохранять спокойствие, но ликуя внутри, он знал, что теперь у него есть козырь, сделанный на его глазах. — Ага, ты явно из бывших дворцовых служащих, зачем спрашиваешь, прекрасно известно, что беда нашей Султанши — диабет. Да и её бремя не улучшает ситуацию, — продолжая помешивать размокшие листы, она говорила с мужчиной, не обращая внимания на его эмоциональность. За последние полгода она привыкла к своей теперешней жизни. Незадолго до появления в её бытности Идриса девушка была выслана Кёсем Султан из дворца. Расчётливая Султанша помиловала её, не судя за предательство смертью. Под страхом казни ещё около месяца ей было запрещено покидать дом, в котором очнулась. Раз в неделю какая-то девушка приносила продукты, проверяла обстановку. Всё шло своим чередом. Никто о ней не помнил, да и не вспомнил бы. В гаремных книгах она считалась мертвой, но вот на деле могла пригодиться, зная она о Синане Паше больше. В конечном итоге, она просто получила шанс на жизнь в ответ на правду. С ужасом иногда вспоминала страшные дни воспитания у Паши, ночь с Султаном, сильную горячку в день, когда упала в колени Валиде с мольбой о помощи. Всё шло своим чередом, девушка стала ходить в деревню, собирать травы, варить отвары, помогала местной лечебнице. Пока в одну из ночей в двери не ввалился молодой человек, держа записку. «Моё имя Идрис. Смилуйся во имя Аллаха и сохрани жизнь. За мной придут — не выдавай, а появится на пороге светловолосая девушка, так пусти, ты её узнаешь, Мария!» Позже появилась и Атике. Девушке снова было приказано молчать, да прислуживать. На своей родине Мария была знахаркой, знала множество травяных настоев. Лечила заговорами, наговорами, что-то шептала на родном языке, рану обрабатывала своими мазями, приготовленными в небольших кувшинах из каких-то засушек ягод и трав: она варила их каждый вечер. Эти странные, на взгляд Атике Султан, методы лечения помогли Силахтару встать на ноги. Под именем Идрис он значился мужем юной девушки. Отдалённая деревня, хоть и была близка к ТопКапы, связи с ним не имела. Так что укрытие верное, как и девушка, которая отныне стала свидетелем тяжких грехов, предательств и интриг. — Правда, ты знаешь, что ещё ты сделаешь? — тёмные глаза сверкнули, заставляя в них заглянуть. — Чего ты от меня хочешь? Ты прекрасно знаешь, я молчу про ваши интриги, а вы меня не вмешиваете в них, — вместо страха девушка предпочла колкую правду, зная, что все дела этого человека возможны, пока её рот на замке. — Молчи и слушай, девчонка! — резкий удар кулаком по столу заставил подскочить Марию и все предметы на столе. — Завтра, когда придёт Атике, ты привычно отдашь ей свое снотворное и вместе с ним это лекарство. Только состав будет изменённый и действие обратное. Ребёнок родиться не должен. Поможешь разрешиться Султанше. Поняла? Не слышу! Ты меня поняла? — он подошел, взяв ее за шею. Венки на лице славянки стали окрашивать лицо в багряно-красный, а сама она пыталась вырваться из его рук. — Да, господин. — только и получилось сказать, отдышавшись. Мужчина швырнул заготовку со стола и покинул дом в сумрак ночи. До утра его не было, а вернулся он с перегаром и явным недовольством в голосе. «Бойся, Кеманкеш, найду способ и от тебя избавиться, а пока займёмся твоей драгоценной. Пусть мучается, пока ты гадаешь, кто мне помогает. Даст Аллах, увижу и твою смерть.» — Здоровья твоим рукам. Идрис не оставлял весточку? — убирая бутыльки, она осмотрела Марию, которая покрылась заметной испариной при одном только упоминании этого человека. — Нет, Султанша, не видела. В привычном месте нет, значит, и в другом быть не может, — кратко ответила круглолицая, убирая предметы со стола, стараясь не смотреть в глаза, не выдавая себя. — Я зайду завтра. — Хорошо, мне передать Аге? — Да, пусть ждет наверху. Мария закрыла дверь за девушкой, занялась своими делами. Атике, оглядевшись по сторонам, села в ожидающую карету. Своего Кетхюды она ни разу не наблюдала на обратной дороге. Сегодня он не сопровождал её вовсе. Похоже, Гевхерхан успокоилась, других выводов не было. Сам Мехмед наблюдал за Султаншей, не отходя от своих обязанностей. Слышал все разговоры, сидя напротив дома. Уже растаявший вчерашний снег оставил приятное чувство влаги, сравнимое с легким бризом, тем ощущением маленьких капель на коже, которые тут же высыхают на свете полуденного солнца. Теперь сомнений не осталось. Атике Султан замешана в чём-то недостойном её титула, и явно делает это по своей воле.***
— Говоришь, что поедет завтра? — в темноте сада опять встретились два силуэта. — Да, Султанша сказала это, будучи в дверях, просил предупредить о визите некого Идриса. Насколько известно, это муж девушки, — Мехмед в привычном для себя поклоне проговаривал каждое слово, наблюдая за эмоциями Гевхерхан. — Идрис? Ты уверен? — Гевхерхан улыбнулась, догадываясь кем же является этот человек. Теперь всё сошлось. — Что-то знаете? Я, насколько помню, уже упоминал о нем, орехами торгует… — ухмыльнулся на миг, заметив довольствие на ее лице. — Один мужчина… Он писал мне стихи под этим именем. Как же я раньше не вспомнила. Но быть этого не может, я не видела его уже долгое время, да и вестей о нем не получала, — шире улыбнулась, понимая, что даже не заметила отсутствия Силахтара в своей жизни, хоть тот и уделял её персоне особое внимание. — Султанша? — неприятное чувство загорелось внутри Паши, заставляя задуматься о большем, чем просто поэтические вечера. — Выслушай меня, Абаза, — рука коснулась его плеча, заставляя вздрогнуть. — Атике не должна поехать туда завтра. Садись к ней в карету, сам её веди, запрети въезд, но и тени подозрения на тебе быть не должно, я сама с этим разберусь. — Моя Султанша, нет нужды Вам бороться со столь сильным противником. Моя рука всегда рядом и всегда окажет помощь, — он накрыл её ладонь, в первый раз заглядывая в глаза так открыто, так неожиданно для себя. Теперь уже задрожал женский стан. — Абаза, я знаю, но сейчас я справлюсь, прости меня. Она упорхала, оставляя лишь шлейф своих, до боли приятных, духов и поручение, которому нельзя воспротивиться. «Ах женщина, ты пленила мой разум больше, чем море. С этим никто не справлялся.»***
Последний февральский день. Кажется, весь мир трепещет в ожидании весны. Первые птицы защебетали за окном прекрасной Султанши. Соседняя подушка уже встречала прохладой, но оставляла воспоминание о том, кому она принадлежит ночью. Веточка жасмина, опять. Каждое утро он оставлял их, если не успевал запечатлеть на себе сонный взгляд глаз цвета Босфора. Сон Кёсем в последние дни был слишком чуток, Кеманкешу пришлось научиться быть бесшумным, дабы супруга могла выспаться. Иногда ночами он заставал её за чтением очередной книги, вместо нужного обоим успокоения. Это печалило воина. Его сил не хватало, чтобы помочь своей единственной. Сегодня внутри было непривычно хорошо, будто становилось легче дышать. Но вот тело всё ещё казалось тяжелым и тучным, напоминая, что дышать практически нечем. Закончив утреннюю рутину, она привычно сидела на тахте, пьеса «Вольпона», переведённая по личному приказу на уже родной османский язык, последнее время занимала думы Султанши, удерживая её пытливый ум, не давая погружаться в государственные дела. С ухудшением состояния она приняла для себя тяжелое решение, что сейчас с неё будет достаточно. Верно считать, что государство в крепких руках мужа, не менее сильной хваткой за него держится и Мурад. Верные Паши, Беи, Шейх-Уль-Ислам — дают опору для самых важных мужчин в жизни Валиде Султан. На столе пылилась стопка из нескольких писем не особой важности, оставленных на потом. Среди них стоял флакончик, переданный на днях Атике. Кёсем ухмыльнулась, посматривая на чудо-жидкость зеленоватого цвета. Родная Атике принесла её, чуть ли не слезно умоляя принять лекарство, якобы облегчающее все страдания диабета. Поведала какую-то историю про Хатун из Вакфа, заговоры, дурманы. Кажется, что искренне хотела помочь, словно извиняясь за что-то. Но что такого натворила светловолосая — пока для матери осталось неизвестным. Однако этот провинившийся взгляд можно заметить издалека. Даже в этот краткий приезд дочери Валиде была холодна к ней, почему-то именно этот ребёнок никогда не чувствовал на себе любовь могущественной женщины, хоть и был любим. — Хатун, подойди! — приказала девушке, которая покорно ждала возле балконных дверей. — Попробуй, принеси мне, если с тобой всё будет хорошо. — Конечно, госпожа. Пока Кёсем ожидала девушку, к ней подошла Салиха, опять окидывая Султаншу грустным взглядом. — Госпожа, вы не так бледны, как ранее, Вам лучше? — присаживаясь рядом, она подала Султанше маленькое блюдечко с лукумом. — Ты права, тело то и дело откликается, стягивая низ живота, но в целом — мне лучше! Я бы хотела ещё немного посидеть на балконе, ты осмотришь меня позже, мне осталось не так много читать, да и есть ещё несколько дел. Сегодня мне необычайно хорошо, кажется, что подобного я не ощущала уже больше месяца. Видимо, тело чувствует приближение прекрасной весны. — Я поняла Вас, и правда, глаза вновь сияют, дай Аллах, я увижу в них ещё больше блеска. — Аминь, но надеюсь, что это будет не так скоро, как ты говоришь, пусть малыш ещё окрепнет, ему стоит набраться сил перед встречей с нами, — вошедшая девушка подала небольшую металлическую чашу, покорно поклонившись, говоря, что с напитком всё хорошо. — Я попрошу принять меня позже, госпожа. — Иди, буду рада тебя видеть, — отпустив верную подругу, Кёсем сделала пару глотков разведённой жидкости. Она показалась горьковатой, но всё же действительно напомнила лекарства от диабета, которые ей подбирали лекари ещё до беременности. Потому заела лукумом и легко махнула рукой, чуть нахмурив брови. — Оставьте меня все, слушать ничего не желаю! Дочитав последние пару страниц пьесы, она отложила книгу на столик, направляясь в покои. Наконец, она не ощутила этого неприятного чувства головокружения, когда поднялась с тахты. Встав возле стола, открыла одно из писем, бегло пробежалась по строкам. Её повергло в ужас написанное, а низ живота охватила сильная резкая боль, затмившая солнце, проникающее в комнату. Это было так не похоже на те привычные легкие сведения мышц и на забытые первые схватки, которые она так давно не испытывала в своём теле. Что-то тёплой струйкой побежало по ногам, смачивая юбку платья, руки с силой сжали уже ненавистный листок, а из груди вырвался негромкий стон боли. Кисти судорожно схватились за дуб, из которого была вырезана рабочая поверхность, отчаянно цепляясь ногтями за твёрдый предмет. — Аллах! Помоги, осчастливь свою рабу! В то же время Мустафа сидел в кабинете, борясь с дурным предчувствием в своём сердце. Двери отворились, впуская в помещение темноволосую управляющую султанским гаремом. — Гевхерхан, рад Вас видеть, — Паша поднялся из-за стола, откладывая бумаги. Поклонившись, он заметил её взволнованный взгляд. — Кеманкеш, скажи честно, Силахтар жив?