— Гевхерхан, рад Вас видеть, — Паша поднялся из-за стола, откладывая бумаги. Поклонившись, он заметил её взволнованный взгляд.
— Кеманкеш, скажи честно, Силахтар жив? — в голосе показалась надежда на то, что это не так, но красноречивый взгляд карих глаз дал понять, что её предположение верно.
— Да, и я так понимаю, тебе что-то известно? — он перешёл на менее официальный стиль общения, проводя Гевхерхан до мягкой тахты в конце кабинета.
Оба старались сохранять спокойствие, однако эмоции на лицах так и играли на дневном солнце, то задавая немые вопросы, то подавляя трепет от диалога, который должен был состояться давно.
— Это он тебе пишет письма, я права? — разложив юбку платья, она села подобно матери; Гевхерхан всегда сохраняла гордую осанку, пронзительно взирая на собеседника.
— Верно, — Кеманкеш опустился подле, все еще борясь с каким-то неизвестным и новым для себя страхом.
Он — бравый воин, прошедший войну, видевший много крови и смертей, знавший на вкус голод и порох, не смог победить душащее горло предчувствие. Ноги буквально отплясывали в такт неизвестной мелодии: словно вот-вот должно что-то произойти. Облокотившись рукой на колено, он прикусил грубую кожу вокруг ногтя, думая, что привело сюда девушку именно сейчас и от чего же у него в его душе раздаётся притуплённый сознанием голос.
Устало выдохнув, Мустафа продолжил диалог.
— В ночь, когда вашей Валиде было плохо, произошло еще кое-что. Твой покойный брат, Баязид, готовил переворот в свою пользу, думаю, это известно. Как потом я выяснил, Силахтар в конечном счете должен был занять моё место, взяв на себя управление империей. Похоже, что наше соперничество началось раньше этого дня. Незадолго, но эта псина подстроила покушение, да ещё какое, приказал зарубить памятным для нас предметом — кинжалом. Похоже, что я счастливый раб Аллаха, раз мне сейчас доводится рассказывать эту историю, — впервые за много месяцев, он получил возможность выговориться. Гевхерхан не отрывала глаз от его взволнованного образа, отчаянно старавшегося приспустить эмоциональность. — Я вступил на тропу кровной мести, как только встал на ноги. Это и было ошибкой, посчитав, что с раной он долго не протянет, я помчался спасать Государство во всех его проявлениях, — первая легкая улыбка была подавлена тяжелыми воспоминаниями о виде окровавленной жены и бьющегося в судорогах пасынка. — Это дело тонкое, тоньше любви. Неумелые руки могут положить конец всему, что строилось предками. Империи создаются веками, а рушатся за минуты, достаточно одного приказа. Султан Мурад взошёл на престол очень рано, так что ни один из настоящих наследников не готовился к роли Падишаха всерьёз, — встречая в глазах темноволосой понимание, он продолжал речь, позволяя углубляться в подробности. — Потому Баязид должен был стать марионеткой в руках моего бывшего приятеля. Мустафе был о-о-очень выгоден этот план, но в его мечтах была и ты, он хотел укрепить своё положение путём династического брака. Я не знаю, были ли его чувства ответны. Даже если так — не мне тебя осуждать, — сквозь густую бороду показалась легкая ухмылка, пока Гевхерхан не прервала её львиной долей румянца на щеках. Она с интересом слушала краткий пересказ о событиях того дня, но все же решила прервать мужчину.
— Нет, я впервые слышу о его столь серьезном намерении, Кеманкеш, ты и без меня прекрасно знаешь, что, даже несмотря на титул — я безвольная. Искренне рада, что меня не стали насильно выдавать замуж, а дали спокойно залечить рану. Твои слова всё больше доводят до остолбенения. Да, он подкидывал различного рода записки, назначал встречи, но я хранила траур по мужу, да и никогда не давала повода. Мне тяжело это говорить, но похоже, что его взгляд переключился на Атике. Та хатун, о которой ты настойчиво просил меня разузнать — и есть она! Все письма — и её рук дело, — выпалила девушка, доставая из кармана платья маленькую записку. — Вот, смотри: буквы сложены одинаково с теми, что написаны в любовных посланиях, — испугавшись его удручающего взгляда, девушка захотела встать с тахты, но грозная рука остановила её.
Два полных вопросов взгляда, устремились друг в друга. Теперь голова Кеманкеша, кажется, пыталась собрать всё воедино. И это получалось. А вот Гевхерхан старалась понять судьбу своей сестры, ища ответ в почерневших от злости глазах.
— Где она? — мужской бас прозвучал крайне равнодушно, но его сердце будто разорвали.
Теперь каждое её доброе слово, милый взгляд, даже те объятия по вечерам, рассказы о снах — всё казалось сладкой ложью. Маленькая копия оказалась большой предательницей.
— Скоро отправится в Вакф. Абаза Мехмед Паша последует за ней, — ответила кратко, наблюдая за его действиями, как мужчина мечется по комнате, сравнивая листы подброшенного пергамента и клочок, принесённый Гевхерхан.
— Он знает? — в ответ получил лишь смущенный кивок, хотя и без него было ясно, что подчиненный уже в курсе. — Ну конечно, не просто так ты попросила Султана Мурада назначить его кетхюдой этой девицы, — легкая улыбка коснулась лиц обоих. — А теперь по-порядку. Когда ты об этом узнала? Как? И почему не пришла раньше, зная, что Кёсем Султан угрожает опасность? — лицо мужчины поменяло краски, принимая более серьёзное выражение. Сам он вернулся в кресло, зовя служащего из-за двери.
Судя по эмоциям девушки — разговор обещал быть долгим. Имело место принести угощения, чай, дабы не терять время зря за пустой, но сейчас такой важной женской болтовнёй. Удивительно, но похоже, юная девушка смогла раскрыть загадку за считанные дни, а вот хвалёный Великий Визирь оказался не так прозорлив, хоть его мысли в последнее время и терзали смутные сомнения по поводу монарших господ. Но вот в голове никак не могла ужиться мысль, что светловолосая Султанша, с которой он чувствовал некую родственную связь, смогла так бесцеремонно воткнуть нож в спину, подвергая опасности каждого человека в этом дворце.
Она передала свою мать, свою кровь. Но ради чего? Ради счастья с человеком, который ещё вчера мечтал о другой? Ради того, кто годится ей в отцы? Ради пса, не знающего слова чести? Ужасно, но это так.
— Ага, принеси угощения для Султанши. Мне пусть заварят кофе.
— Конечно, господин, прошу простить, пришла хатун, просит аудиенции, говорит срочно. Касается Валиде Султан.
Мужчина переглянулся с падчерицей, читая в глазах тот же страх, что легко бы заметил в своём отражении, взглянув сейчас в зеркало.
Что-то внутри схватило за рёбра, заставляя выпустить весь воздух из груди, но не давая вдохнуть вновь. Сердце кольнуло, заставляя протянуть свою руку к нему и на мгновение прислушаться к шуму в ушах.
— К добру ли? — испуганный женский голос прервал череду недолгого молчания.
— Ага, проводи эту девушку, я подойду через две минуты, пусть ждёт под твоим надзором. Про сладости забудь, — Поклонившись, служащий покинул кабинет, за ним спешно засобиралась и Гевхерхан.
— Постой! Поступим так, пусть Атике сегодня съездит в Вакф, Мехмед не должен и глаза с неё спускать. Надеюсь, что по приезде нам удастся решить эту проблему. Думаю, что раз Силахтар столько времени занимался подобной ерундой, то потерпит ещё день. Надо многое обдумать, в том числе и с Абазой, он явно служит твоим доносчиком, так ведь?
— Кеманкеш… — он взял её за руку, давая понять, что верит ей и доверяет.
— За Валиде не беспокойся, даст Аллах, это не то, о чем мы подумали. Послушай меня внимательно, что бы ни произошло, тень позора ляжет не только на Атике. Она запятнает всю династию в глазах народа. Коснётся это и меня, и твоей матери. Ты должна предотвратить последствия надвигающейся бури. Я полагаюсь на тебя и твоего товарища. Предупреди Хаджи Агу. Как только девушка вернётся, пусть следит за ней. Ни на шаг не отходит. Даст Аллах — и нам улыбнётся удача.
— Аминь. Кеманкеш, прошу, будь рядом с матушкой, она любит тебя больше жизни, я такой её никогда не видела, — на глаза навернулись слёзы, мужчина подошёл чуть ближе и обнял темноволосую, так, как обычно делал это со своей Атике.
— Прошу, девочка, не вешай нос. От тебя слишком многое зависит. Ступай, мне нельзя терять время.
Он отпустил девушку из своих объятий, указывая на дверь. Покачав головой, он отвернулся, смахнув такую ненужную сейчас слезу. Ещё не время для этого.
Быстро пройдя по коридору, Кеманкеш зашёл к ожидавшей Хатун. Лицо показалось знакомым, весьма приятным, но это была точно не служанка из их дворца. Там не так много прислуги, и, фактически, Кеманкеш знает всех по именам.
— Оставьте нас! — когда двери закрылись, он продолжил. — Что с Султаншей?
Девушка тряслась, судорожно бегая руками по юбке серого цвета.
— Идрис Ага, Идрис-эфенди, он приказал смешать травы для выкидыша госпожи. Меня заставили это сделать, Паша. Я долгое время молчала, но за Вашей спиной что-то происходит… — промямлила девушка, уже готовясь отдать жизнь в этом месте. Взгляд Паши заострился, а ее пухлую щеку огрела тяжелая мужская ладонь.
От силы удара девушка упала на пол, чувствуя, как вокруг становится темнее. Алая капля крови стекла по коже. Тяжелое мужское кольцо рассекло ее лицо, заставляя неприятно вскрикнуть от боли.
— Что ты сделала? — он припал к её опустившемуся телу, хватая за волосы, — Повтори!
— Это Ага, он приказал сварить отвар. Я передала его Султанше, Паша, Атике Султан, — горькие слёзы смочили лицо, стекая на шею.
— Она знает? Специально попросила? — в ответ смогла только отрицательно покачать головой, сглатывая накопившуюся слюну, — когда?
— Вчера днём, Султанша приходит раз в неделю, всегда берет сонную настойку, общается записками с Агой, часто они проводят время вместе наверху. Никогда в доме не задерживается, уезжает сразу же, как только собирает какие-то листы. Паша, помилуйте! — пыталась, как можно связнее рассказать о происходящем, чувствуя, что лицо сводит от стягивания волос.
Крепкие русые локоны начали буквально отрываться, словно тоненькие рыболовные лески.
— Ты говоришь про Атике? — наконец отпустив измученную красавицу, он поднялся. Теперь наседая уже своими чёрными очами, — отвечай! Атике Султан к тебе приходит? Я тебя спрашиваю, пропащая!
— Так, Паша, — оперевшись на руку, она попыталась подняться, но что-то силой придавило ее обратно к земле.
— Ага! В темницу ее и доложить об этом Гевхерхан Султан. Пусть рассудит, что с ней делать! — громкий холодный рык раздался в помещении.
Кеманкеш пулей вылетел из ТопКапы, седлая первого коня, читая про себя суры Корана и молясь успеть к своей единственной. Кажется, не прошло и десяти минут, как он ворвался в ворота своего дома. Быстрыми шагами он пронёсся по коридорам пустого дворца. Где-то отдельно от него слышались голоса подчинённых, скрипы, стуки. А в его ушах неприятно звенело, во рту появлялся металлический привкус, он чувствовал, словно торопится на войну, напасть на своего главного врага.
— Салиху Хатун в покои! Живо! — заорал на перого встречного, открывая дверь ведущую на первый этаж. Пробежавшись по лестнице, он мгновенно открыл и вход в их спальню.
Кёсем осела на пол и тихонько постанывала. Платье было неприятно мокрым, а её глаза то и дело жмурились, отказываясь открываться, тонкая побледневшая рука придерживала крупный живот, а вторая всё еще сжимала дуб.
Она даже не обернулась на скрип дверей, пуская слезу одну за одной. Родные, аж до боли, шаги так быстро оказались возле её хрупкого, но неподъемного для себя самой тела. Чувствуя очередной приступ, она закусила губу, заскулив, опять оставляя царапины на лакированном дереве.
— Моя Кёсем! Ты слышишь меня? Аллах, посмотри же на меня, — он взял лицо жены в свои руки, утирая бесконечные слёзы. Её рука, прежде державшаяся за стол, теперь мертвой хваткой вцепилась в его предплечье.
— Кеманкеш, больно, мне очень больно. Я его не чувствую, Мустафа, я… А если он умер? — слабо проговорила она, еле шевеля бледными губами.
— Какой же я дурак! — он выругался, ударив кулаком пол. — Моя единственная, моя стойкая веточка! Ты слышишь? Я тут, посмотри на меня, родная, мне без твоих прекрасных глаз не вдохнуть спокойно. Ну же… Вот, молодец, — она все же одарила его мутным, заплаканным взглядом, — Помнишь? Жасмин стойко переживает зиму, чтобы снова порадовать своими лепестками весной! — путаясь рукой в её волосах, он прижал госпожу сердца к своей груди.
Кёсем пыталась отдышаться, уткнувшись лицом в его кафтан. Почти фарфоровая ручка цеплялась за него, как за последнюю надежду. Тяжёлые для них выдохи растворялись в удручающей тревожности ожидания. Её глаза теряли объекты перед собой, внутри оставалась только боль, смешивающаяся с редкими схватками.
Два человека сидели на полу, забыв о своих статусах. Вдыхая ароматы тел друг друга, они пытались вернуться воспоминаниями в светлое начало. Кажется, что прошла вечность, прежде чем в проёме показалось несколько женщин в привычных одеждах лекарей. Более юные девушки сразу занялись приготовлениями, а вот чуть сгорбившаяся, но все еще быстрая фигура приблизилась, кажется, к уже единому целому.
— Кеманкеш Паша! — Салиха дотронулась до его плеча, тот обернулся, окинув её взглядом, умоляющим по-детски, искренне и безмолвно.
— Ей совсем плохо, хатун, я… — он запнулся, пытаясь не показать внутреннего отчаяния, уже разодравшего его душу в клочья. — Я не могу ее потерять.
— Паша, поднимите Султаншу, ей нужно лечь, а мне её осмотреть.
Легкая, как лепесток жасмина, исхудавшая за последнее время, она оказалась в стальных руках мужа. Вроде бы несколько шагов, но как же нестерпимо было это перемещение. Спина гудела, а сознание путалось. Боль не проходила ни на секунду.
— Кеманкеш, не оставляй меня, — все ещё держа ткань его одежды, она почувствовала, как он опускает ее на перину, приподнимая верх тела на подушках.
Безумный страх охватил ее, отдаваясь в новой схватке. Подавленный вскрик и она уже задевает грубую кожу родной руки, впиваясь ногтями сквозь кафтан.
— Султанша, мне надо Вас осмотреть, позвольте, Паша должен покинуть покои, — Салиха лишь пожала плечами, придвигаясь к ложе, ожидая, пока Кеманкеш отступит.
— Женщина! Ты в своём уме? О чем ты сейчас горишь? Я никуда не уйду, будь тебе хоть сто раз надо… По велению Аллаха эта женщина принадлежит мне! Я могу видеть любой уголок ее тела, если она этого захочет. Я. Остаюсь. Здесь, — взревел мужчина, лишь сцепив две их руки в прочный замок, который ещё несколько дней назад был слаб и создавал тень при томном свете канделябр.
Ничего не оставалось, как притихнуть и подчиниться приказу господ, не желавших разрывать столь тонкую связь даже сейчас.
Особенно сейчас.
Умелые руки Салихи прощупывали живот Султанши, стараясь найти причину столь резкого ухудшения состояния. Кажется, что этим утром Кёсем была готова летать на внезапно выросших крыльях, а сейчас ее тело изнывало, прося о благодеянии.
Кеманкеш помог избавиться от тяжелой накидки, мелких побрякушек, оставляя лишь заколку в волосах, ту, которую сам подарил ей в день, когда они узнали о Чудёне.
Салиха приподняла насквозь мокрый подол платья, заметив небольшое количество кровяных сгустков. То, чего она боялась, начало проявляться.
Хатун принесли чистые ткани, рядом стоял таз с тёплой водой. Кажется, все замерли, в ожидании вердикта седовласой.
— Госпожа, Вам больнее? — мягко спросила старушка, продолжая свои нехитрые действия. Кёсем лишь отрицательно покачала головой, вновь запрокинув её назад.
Тело становилось мягким, больше не поддавалось даже напору схваток. Веки окончательно сомкнулись, а где-то далеко послышался тёплый голос, нашептывающий её имя. Кажется, что он стал вне её досягаемости.
— Говори! — он вынуждено отодвинулся от жены, подпуская к ней повитух.
— Её организм слаб, господин. Она не справляется. Роды начались очень стремительно, буквально несколько часов назад она чувствовала себя удовлетворительно. Сейчас же тело не борется, у неё начинается горячка. Я не могу дать гарантий, вероятно, если схватки пойдут на убыль, с этим я не смогу ничего сделать. Вашего ребёнка может спасти только чудо. Мне не ясна причина, возможно, как-то связано связано с её болезнью или возрастом. Мне очень жаль, Паша, — правдивый и не утешительный прогноз. Глаза, покрытые седыми ресницами опустились вниз, скидывая слезу. Омыв руки, она положила одну на его предплечье, стараясь поддержать, словно перед ней её же сын.
Чудо.
Кеманкеш вышел из покоев на балкон, сбрасывая с себя чалму вместе с тяжелым кафтаном, теперь только одна рубашка защищала от холода последнего зимнего дня. Ветер обдал его приливом сил, задевая клетки внутри тела. Как же ему хотелось забрать её боль, хотелось умирать за неё, дать ей поплакать навзрыд над его телом, а не скулить от ломоты внутри себя.
— Девушки, она что-то пила? — заинтересовался Мустафа, разглядывая остаток жидкости на дне стакана, стоящего на перилах.
Смешная привычка, всегда оставляет полупустую ёмкость тут, если намеревается ещё посидеть на террасе.
— Да, Паша, просила принести настойку, — ответила одна из трёх служанок.
— Салиха! Это могло дать такие последствия? — Мустафа буквально вбежал обратно в покои, впихивая в руки тару.
Она недоверчиво сделала глоток, ощутив резкий привкус жерухи, которую обычно заваривают славянки с одного из южных кварталов Стамбула, желая прервать нежелательную беременность или избавиться от плода раньше положенного срока. Обычно их судьба — работа в тавернах, так что такие случаи не редкость.
— Определённо, Паша, этим и вызвано кровотечение. Благо, у Султанши уже подходящий срок, насколько это возможно. Выпей она эту отраву неделей раньше — я бы не смогла ничего сделать.
— А сейчас? — дьявольский огонёк умирающей надежды показался в его глазах.
— Я постараюсь. Дай Аллах, вы, как никто другой заслуживаете прижать чадо к своей груди, поверьте, такого сильного чувства я не видела.
— Умоляю, делай, что хочешь, но сохрани ей жизнь!
Две пары карих глаз резко стали родными друг для друга. Объединяясь одной мыслью.
Главное спасти госпожу.
— Мустафа… — хриплый голосок и рука, перебирающая подушки. Всё в этой женщине искало любимого.
Какое счастье в последние минуты жизни видеть его, примкнувшего к телу драгоценной. Чувствовать не только боль, но и его сердце, молящееся и кричащее от тоски по ясному взгляду глаз цвета Босфора.
— Родная, я тут, — он вновь сидел подле, целуя место на животе, где должен был остаться шрам от нападения в Вакфе, тот день навсегда изменил их историю, подарив им надежду на ответные чувства. Сегодняшний день должен подарить продолжение этой любви.
***
Каждый час давался ей с большей тяжестью, солнце давно зашло за горизонт, оставляя спальню в мраке. Зажигались свечи, полыхали камины, слышались отчаянные крики, меняющиеся на всхлипы. Её тело побледнело, отдавая последние силы, а внутри все выжигалось адским пламенем, что даже слёзы казались кипятком.
— Кёсем, ты чувствуешь, совсем немного. Давай руку, — сжав сильнее, он затягивал её в тиски, лишь бы она не отводила от него свой уставший взгляд, проваливаясь в пелену забвения, в мгновение, когда схватка заканчивалась.
Ребёнок рвался наружу, все чаще напоминая о себе сильными потугами.
— Я не смогу, Кеманкеш, прости меня, умоляю… — она каждый раз судорожно искала его темные омуты, в которых виднелась стоячая Луна. Кажется, что она отражается в них уже вечность и эта ночь никогда не закончится.
Каждая мышца напрягалась в её теле, когда ноги поджимались под себя, а обе руки разрывали остатки льняной рубахи мужа. Круглые щёки испытывали на себе новый поток слёз, которые он бережно вытирал, оставаясь рядом каждую секунду, из которых уже складывались часы. Сколько раз он прочитал молитву? Сколько просьб отправил к Аллаху?
Потное тело стало напрягаться с каждой секундой всё сильнее, зажимая между зубами развязавшуюся лямку нижнего платья. Мустафа вдыхал её аромат, зарываясь носом в мокрых локонах. Аллах, как же ему сейчас нужна эта женщина. Вместе с ней пропадёт и он.
Кто будет шептать ночью его имя? В чьих глазах он найдёт бушующий Босфор? Кого будет согревать в своих объятьях? На чью талию будет класть руку во сне?
Кому он будет приносить жасмины в любое время года?
— Не говори ничего, моя мятежная госпожа… Я клялся тебе, что ни один лепесток не осыпется с прекрасного цветка, так оно и будет, — его рука гладила кожу щеки, ощущая всю её горечь и боль.
— Кёсем, напрягись, последняя потуга… — не успел он договорить, как Салиха сказала столь долгожданные слова.
Изнеможенный женский крик в последний раз создал эхо в покоях. В камине вновь вспыхнул огонь, а тело наконец избавилось от своей тяжкой ноши. Уходящий лунный свет всё ещё освещал покои, проходясь тонкой струйкой по лицам этих двоих. Кеманкеш заглянул в её глаза, сверкнувшие в полумраке, замечая, что слёзы высохли, а сам он видит там счастье в смеси со своим отражением. Широкая улыбка пухлых губ нарушила мрак, заставляя его пустить слезу. Пустоту уходящей ночи наполнил детский визг.
Чудо случилось.
Длинная борода щекотала раскрасневшееся круглое лицо, пока тонкие губы осыпали поцелуями кожу, собирая капли слез и пота. Её рука наконец разжалась, примыкая к родному лицу мужа. Кристально чистый взгляд в глаза друг друга, и они всё ещё чувствуют себя единым целым.
Маленькая и хрупкая плоть оказалась на материнской груди, пытаясь согреться, устраиваясь в ложбинке. Их руки накрыли ещё грязное багряное тельце, кричащее во всю силу своего маленького организма.
— Так вот ты какой, Чудёна… — она поцеловала хрупкую головку, впервые чувствуя его движения вне своего чрева.
— Ты пережила ещё одну зиму, моя ветвь жасмина, смотри… — он указал ей на приоткрытые двери балкона. Полумесяц скрывался из вида, поднимая за собой полоску красного света. Небо было ещё таким темным, а горизонт казался абсолютно чистым. Ковш на небе словно встал на место, указывая новый путь, — Луна тлеет на глазах, скоро придёт рассвет, а новая весна уже наступила. Сегодня первый день марта, родная.
— Корай — наша тлеющая Луна.
— Наш Корай, — лбы соприкоснулись, давая рассмотреть новый, ещё такой неосознанный взгляд огромных глаз, которые с трудом смыкались и открывались опять, даруя новоиспеченным родителям возможность заглядывать в них вновь и вновь. — Я так тебя ждал!
— Мустафа, я… — крупная слеза, размером с каплю росы, не успела спуститься вниз, как была отброшена большим пальцем его руки.
— Паша, простите, но сейчас точно настало время выйти, — тихий голос повитухи прошёлся табуном мурашек по их телам.
— Я знаю, Кёсем, знаю, — последний раз он поцеловал ее, собирая соль с губ и вышел, направляясь в теплицу.
В голове до сих пор не укладывалось, что этим ранним утром он впервые увидел собственного ребёнка. Его родной сын лежал на груди любимой женщины, такой сильной и стойкой. Сейчас мальчик легко помещается в его ладони, а через несколько месяцев будет с трудом располагаться в объятьях мужских рук.
Теперь у него есть новое начало, новая частичка себя, новое пристанище.
Преодолев крутую лестницу из крыла прислуги, Визирь не поверил своим глазам. Ещё вчера этот сад был просто сборищем зелёных листьев, а сейчас благоухал тонкими лепестками белого цветка. Резная люлька, которую он успел закончить на днях, стояла в том укромном уголке сада, что уже начал заливаться первыми лучами весеннего солнца.
— Аллах, ты даровал мне такое чудо, что я буду твоим рабом, пока день сменяет ночь! Сохрани его, не дай погибнуть! — слезы упали на матрац детской кроватки, оставив пару влажных капель.
Самая крепкая из тысячи других веточек оказалась в руках мужчины. Его Кёсем — прекрасный жасмин, поселивший однажды весну в его глазах. Его Махпейкер — стойкий стебелёк, дарующий цветы своей любви только ему. Теперь он зацвёл, распыляя прекрасное чувство на ещё одного человека.
Их новая Луна спала в руках Салихи, нашёптывающей какой-то знакомый мотив. Тихое сопение совсем крохотного комочка обдавало теплом все стены этого дома. Низенькая женщина бесшумно ходила по покоям, ожидая появления Паши.
— Как Кёсем? — первое, что он спросил, когда налюбовался увиденной картиной. Он поставил кроватку вблизи спящей жены, окидывая ее боязливым взглядом.
— Даст Аллах, к вечеру её глаза засияют пуще прежнего. Она приказала отдать сына Вам, а потом уснула. Она истощена, не будите ее, господин, — старушка положила малыша в объятья отца. — Вот так, макушка должна быть у Вас на сгибе руки, правильно, да… — при таком освещении ее морщины разгладились, а формы лица напомнили кого-то, так давно забытого в памяти.
— Спасибо Вам, я во век в долгу перед Вами и Вашими руками. Вы действительно сотворили сегодня чудо, — прошептал в след уходящей женщине.
— Ваш взгляд на свою жену — вот настоящее чудо! Вы достойно прошли рядом с ней эти испытания, не чувствуя ни капли отвращения. Никогда ранее я не видела подобного. Благо, что ваши родители посеяли в Вас зерна этих чистых чувств. Ещё больше благо, что они сумели прорасти.
— Разве можно испытывать отвращение к любимому? — вопрос остался без ответа…
Вдыхая запах детства, исходящий от невинного существа, он подошёл к Кёсем, мирно сомкнувшей глаза на постели, которая уже не напоминала о событиях этой ночи.
Омытая женщина спала на боку, привычно подпирая рукой пока ещё округлый живот. Только спутавшиеся локоны могли выдать ее тяжкое положение. Воин поцеловал лоб, понимая, что тот наконец-то остыл. Мужчина присел на второй половине кровати.
Покачивая сына, Мустафа рассматривал его черты лица. Даже сейчас виднелась ямочка на подбородке, которую он так любил в своей Кёсем. Нос был немного островат, как того и хотела его жена.
— Моя красавица, сегодня ты подарила мне это прекрасное лицо, спасибо!
Положив Корая на чистые простыни, Мустафа взял ее нежную ладонь, которая ещё считанные минуты назад впивалась в его стан с особой силой.
Уста коснулись тыльной стороны, так трепетно, чтобы ни в коем случае не нарушить сон. Достав цветок из нагрудного кармана порванной рубахи, он вложил его в тонкие пальцы госпожи, зажимая в руке первую свежую веточку этой весны. Первую новую жизнь их прекрасного сада.
Он сомкнул глаза только когда алый рассвет полностью поразил своим светом столицу. Проникающий в покои блеск солнца никак не нарушал особую идиллию умиротворения этих троих.
Теперь их трое…
