Всё было во взгляде

Пока Кесем пила отвар, её мысли переставали кружиться вместе с головой; тёплом разливаясь по телу, он помогал собраться с силами. За какими-то заботами день подходил к концу, оставляя за собой шлейф неприятного смрада, так как тучи над головой сменили солнце, добавляя только тоски к её небному лику. Задумываясь о будущем, Махпейкер расставила руки на перила мраморного балкона, желая насладиться недостающим одиночеством. Но пришло время ещё раз навестить сына-повелителя. Так что ещё раз выйдя из покоев, она уже более устало прошлась до султанских комнат, минуя тихий гарем и продолжая думать о будущем. — Повелитель, как вы и решили, деньги из казны Валиде Кёсем Султан будут разданы янычарам, — сказал один из верных слуг. — Ладно, пусть среди них пустят слух, что Шехзаде Баязид болен. Посмотрим, какова будет реакция. — Хорошо, но к чему это нужно? — Ты родной язык не понимаешь? Не твоего ума дело! — Мурад резко вскипел, кожа и глаза покраснели. — Можешь ступать, — отрезал, выпуская пар от подобным материнским мыслей. Когда в дверном проёме показалась женская фигура, два одинаково усталых взгляда встретились, понимая, что разговор будет долгий и может уйти совсем нет в то русло, какое они бы хотели. — Сын мой, я должна сообщить тебе. Мария, та девушка, что провела с тобой ночь, оказалась услужницей Синана. Тот готовил покушение на тебя, благо, ты всё ещё крепко стоишь на ногах. — Что вы такое говорите, безрассудство! Как же вы узнали, мне интересно? — Не столь важно, только та проговорилась о всём, что было нужно. Теперь у меня есть полное представление о проделках Синана. Похоже, что их дела процветают, но не настолько, чтобы выйти в свет. Если говорить о Гюльбахар, шайтан бы ее забрал, ты принял её просьбу? — Да, сегодня гонец должен передать ей! Кстати, про Гюльбахар: шехзаде Баязид уже в Амасье. — В каком он состоянии? — даже не заглядывает в глаза сыну, лишь подходит к его столу, наблюдая за бумажками. Так делала последние годы регентства, когда Лев уже был достаточно крепок для самостоятельного ведения дел, но всё же, по скромному мнению Валиде, нуждался в полном контроле. — Он написал два письма, одно мне, другое матери. В письме для меня сказано, что он хочет вернуться и помочь с бунтовщиками, даже не знаю, стоит ли мне думать, что это правда, — поднимается за ней, убирая листы со стола. — Хм… вечно ему на месте не сидится! А во втором письме что? — Ничего необычного, вот держите, можете сами прочитать!       «Дорогая моя Валиде… Сейчас я пребываю в неизвестном для себя месте, меня спрятали на время бунта в столице! Как только он стихнет, меня сразу же вернут! Я искренне надеюсь на ваше здравие, у меня все хорошо! Ваш храбрый Шехзаде Баязид!» Раньше и Баязид называл Кёсем матерью, нередко приходил за советом, правда, многое изменилось. Будто вся его теплота ушла сквозь пальцы, поселяя маленький осколок в сердце Матери Империи. Теперь она только и может, что лживо улыбнуться этим строкам, желая получить подобное. — Да, достаточно мило! Я думаю, что вручу это письмо лично Гюльбахар! — Представляю ее лицо! Можно сделать ещё интересней. По моим подсчетам она прибудет в столицу через пару дней. Больше чем уверен, что первым делом она пойдёт к Баязиду. Вы же можете подождать её за ширмой в покоях Шехзаде и тогда вручить свиток в руки! — Да, я тоже представляю ее лицо! — пустили лёгкий смешок, только бы отвлечься от дурных мыслей. И мать, и сын прекрасно понимали, что Баязид вырос и стал для них угрозой. Как бы ни любили его маленький образ, теперь над ними нависает рослый мужчина, может, пока не готовый, но потенциально вцепившийся во власть, как только она окажется в его руках. Этот дурман так приятен, потому сейчас Мурад и Кёсем всё ещё не похожи на родных, как бы ни стремились к этому. Власть всё равно стоит стеной меж ними. Султан только хотел спросить про Кеманкеша, как Кесем сразу же начала торопиться. Она резко встала и, попрощавшись с сыном, быстро удалилась из покоев, тот не успел и рот раскрыть. Порядком надоели вечные перебежки матери, но её натура так не хотела касаться этой темы, что раз за разом скрывалась в коридорах, бесшумно ступая в маленький личный рай. Словно чувствовала этот разговор, который был бы увековечен как её вечные переживания о последующей судьбе. Ночами, когда тело Кеманкеша так близко, она или принимает это за сон или думает, что это злая шутка судьбы, которой быть не должно. Мурад в любой момент может отобрать то, на что негласно дал добро. Тогда цветущая весна закончится и вновь на лице застынет печаль, на которую даже госпожа не будет иметь права. Когда покои освещает тусклый свет свечей, а с балкона веет прохладой — все печати оказываются убраны, а слуги отозваны. Глаза болят от их постоянных перемещений. Легко пробирается за двери, где должен быть Мустафа. Чувствует себя несколько виноватой, что не заглянула туда с того момента, как сама же прогнала его. Там ее встречает весьма милая картина, Мустафа спит в своем «убежище». Видно, задремал за книгой, угрюмо утыкаясь носом в её страницы. Кёсем тихо подошла к нему, шелковые руки аккуратно накрыли одеялом, затем продолжая свой путь по торсу, а вслед и по щеке. Как же ей хотелось, чтобы он побыстрее выздоровел, чтобы она не боялась коснуться его торса или случайно надавить на руку. Женщина легко прикоснулась губами к щеке. От этого он расплылся в улыбке, но не проснулся. Выйдя из скрытых «покоев» Кеманкеша, она решила не обращаться за помощью служанок, уж так умиротворённо и сонно, что совсем не хотелось терпеть лишних касаний к своей коже. Женщина стала снимать с себя дорогие украшения, развязывать платье. Медленно, развязка за развязкой, в томных мечтах тая желание, чтобы этим занимался желанный мужчина. Бархат в сочетании с дорогим ситцем спал к её коленям, оставляя отражению в зеркале лишь прекрасную картину из нижнего платья, всё ещё перетянутого корсетом. Восковые осветители прятали в тенях её фигуру. Корсет стал меньше сжимать рёбра, как бы не хотел воспротивиться и остаться прилегать, подчеркивая изгибы. Фигура легко переместилась к небольшому комоду, доставая оттуда свой ночной туалет. Теперь уже афгален обволакивал её тело весьма приятной расцветкой. Халат отлично скрывал от холода, а локоны, отдающие нотками жасмина, наконец-то получили свободу от строгой причёски. Наконец можно было позволить девушкам немного посуетиться, собирая старые тряпки и подавая то баночку с нежным кремом, то отвар, выписанный лекарем от диабета. Теперь уже последняя свеча возле ложа не мешала спать, однако Морфей всё не хотел забирать рабу в свои объятия. Та грустно глядела на подушку подле, понимая, что привыкла к тому обволакивающему теплу, которое не чувствовала на себе долгие годы. Взяла в руки тоненький фитилёк, обрамлённый вощиной; босые ноги стали торопиться по холодному полу, только потом настигая тёплые ковры чужой спальни. Кровать её встретила своими миниатюрными размерами, даже больной воин с тяжестью помещался на ней. Но тихонько пристроившись на бок, женщина смогла уместиться, пусть и не в полную силу устраиваясь в объятиях Кеманкеша. Ещё недолго рассматривала своего мужчину, периодически поглаживая то лицо, то волосы, то бороду. Ее прикосновения были едва заметными. Вместе со своими мыслями она провалилась в сон, в макушку ей легко дышали, а значит, этой ночью всё будет вполне спокойно. Через несколько часов она очнулась на полу. Спина сильно болела, женщина поняла, что не удержалась и с грохотом упала с кровати. — Аа-а-ай, — томно выдавила из себя Валиде. — Кес… Кесем? — Паша резко открыл глаза, услышал сначала звук падения, а потом и вовсе тихий стон любимой. Та ничего не ответила, лишь жалобно посмотрела, затем сменив взгляд на более строгий, чувствуя, что больше всего в жизни ненавидит излишки сердобольности. — Что ты здесь делаешь? Почему ты не наверху? — уже вставая и подходя к своей драгоценности, сказал Паша. — Я… Мне было холодно наверху, не уснуть, — нехотя признавала поражение в схватке со своими чувствами. Взгляд вновь становится мягче, а после и вовсе его обладательница пропускает улыбку, понимая абсурдность ситуации. — Госпожа, не соизволите ли встать, а то, знаете, не пристало в таком виде с вами беседовать, — Кеманкеш подал ей свою здоровую руку, чтобы помочь подняться и, как только Султанша за нее взялась, резко притянул Кесем к себе. — Вот так уж точно не пристало! — восклицает, когда оказывается прижатой всем телом к нему, медленно тонущей в ночи его карих глаз. — Ничего, так тоже нельзя! — он резко впился в ее уста, а затем, оступаясь, немного неловко путаясь в ночной тьме, отправился в сторону постели; мгновение — и кровать оказалась подмятой под их телами. Два тела были преисполнены наиболее сильной страстью, подстать молодым любовникам, какими чувствовали себя в этот момент. Даже если что-то болело — это забывалось в тугих ласках, безмолвно проносящихся по телам. — Не стоит, мы оба не готовы… — отдалив его от себя, выпалила прямо в лицо, сверкая глазами. — Ты права, но ещё немного и беседовать я более не буду, — заставляет её податься, вновь искушая уста. — Немного, совсем немного, — тихо сменила положение, улеглась на плечо, расправляя одеяние, весьма помятое руками Мустафы. Теперь уже сон крепко забирает её, оставляя только пущу умиротворения, за которым она спустилась сюда пару часов назад. А Визирю не спалось, всё не выходили из головы слова его Кёсем, что спокойно уснула и только что-то шепнула сквозь сон. Рассуждения метались от нелюбви к нему же до правильных сомнений, которыми окутана столь сильная любовная связь. Как бы ни хотелось сладко соврать, что теперь они свободны, никто и не посмеет это произнести вслух. Сколько бы дней они ни засыпали в обнимку, как бы многого ни требовали взгляды — остаётся нерушимая грань того самого «позволительного», которое не так уж и нужно переступать, если в твоих руках нежится главный бриллиант Империи.

***

Прошло ещё несколько дней в рассветах и закатах, но ситуация чинов государственного правления не близилась к изменениям. Но так было лишь на первый взгляд. Янычары встали на сторону Султана, полагая, что их денежное состояние улучшиться, а у самого достойного наследника — Баязида, уже нет шансов, ведь тот болен. К приезду Гюльбахар всё было готово, она немного задерживалась, но это шло только на руку Махпейкер. Соперница думала, что Кеманкеш Паша всё ещё тяжело болен и у Кёсем не осталось верных визирей. Эх, каким бы было её удивление, если бы она узнала правду. Судьба хатун складывалась так, как того они заслужили. Аиду, ту, что была отправлена передавать письма, нашли девушки рано утром, на теле ни единой отметины убийства, но в руках был яркий пузырёк от яда. Тело, подобающе османским традициям, захоронили и только Хаджи Ага, за которым теперь этот грех, знал, что девушка была убита парой крепких евнухов, чётко следующих приказу свыше. Мария, та, что благородно упала в ноги и молила о прощении, получила его. Немногим позже нашла себя в маленьком домике. Оставленной там под присмотром и с небольшим запасом продуктов. Тогда в ней поселится юношеская мечта о возвращении домой, но не больше, чем мечта. В этой жизни она и так получила многое — милосердие самой Кёсем Султан.

***

Карета Гюльбахар Султан прибыла ко дворцу. Встретить ее решил лично, оказывая честь только оправившейся от «какой-то непонятной хворы» женщине. — Султан Мурад! — вежливо склонилась в поклоне, затем лишь поцеловала его руку в знак уважения величества. Глаза пытались умело замаскировать внутреннюю злобу и выдать за восхищение, которым она в какой-то степени всё же обладала. Она помнила Мурада совсем юным мальчишкой, больно привязанным к матери и не слишком добрым по отношению к дворовым собакам из султанской псарни. Сейчас перед ней стоял по истине мощный Лев, как нарекают всех Шехзаде. Он пришёл на смену тому ягнёнку, как ласково звала его Кёсем. — Надеюсь, что воздух Стамбула пойдёт вам на пользу. — Большей пользой для меня будет только встреча с сыном, Повелитель, — всё ещё читала по его глазам то, что таилось в глубине этого маленького ягнёнка. — Вы можете сразу проследовать в его покои, тот, кстати сказать, тоже немного приболел. Слуги проводят вас. Та расплылась в улыбке, только и видя доверчивость юнца перед ней. Проходя мимо, женщина неловко цокнула, говоря тем самым: «Какой из тебя Султан?». Пусть и не хотела, чтобы это донеслось до ушей Мурада, но тот послушно терпел, ожидая, когда цирк закончится и настанет по-настоящему его время. Гюльбахар медленной походкой прошла в гарем, девушки, кружившие вокруг, вдруг встали в ряд, выстраиваясь, будто перед ними идёт сама Валиде. Это иронично забавляло, но не более. Хатун, одна краше другой, шептались о новой тяжкой болезни, которой уже две недели болен Шехзаде Баязид. Упоминания этих слов в одном предложении насторожило мать, ведь до теперь она знала лишь о простуде, но, не подавая виду, последовала за какой-то прислугой, в момент подводящей её к простым дверям покоев. Войдя в них, женщина поняла, что там никого нет. Ее лицо скривилось в удивленной гримасе, и Султанша направилась к выходу, как вдруг послышался знакомый голос: — Ну, здравствуй, Гюльбахар! — с кошачьей улыбкой её силуэт выглянул из-за ширмы, сразу наполняя пространство такими знакомыми для соперницы духами. — Кёсем, ну, привет, привет, — весьма вальяжно протянула в ответ. — Для тебя — Валиде Кёсем Султан! Кто ты такая, чтобы обращаться ко мне без должного уважения? — шикнула, надвигаясь всё ближе. Бывший регент даже не стала слушать оправдания, какими бы они не были. Легко заткнула женщину жестом руки, даже так показывая своё могущество во всей красе. — Я сюда не просто так пришла, — Кесем протянула шкатулку. В ней были письма, но не только от Шехзаде, но и те, что должна была передавать разведчица. Дело в том, что всё это время, Кеманкеш писал письма не только от имени своего лекаря, но также умело подделывал переписку Синана Паши и Аиды, дабы ещё больше запутать карты противников. Надо было признать наличие таланта, почерки не отличались от оригинальных; было сложно поверить, что это все работа одного человека. Он будто точно знал, каким нажимом обладает каждый из персонажей этой большой игры. Благодаря этому, никто, включая Гюльбахар, не знал о пропаже Баязида и его «болезни», никто не был также осведомлён о судьбах девушек, посланных в гарем. Отсутствие правдивых писем в руках предателей сыграло в очередной раз на руку Кёсем. Теперь все гаремные козыри перед ней, а главные представители лжи сидят в Диване. Им осталось недолго: Султанша уже готовится насладиться своей властью. — Что это? — развернув пару свертков, спросила Гюльбахар, пытающаяся выразить непонимание. — Это, моя дорогая, твой конец! — Что?! — съёживающийся шарик напряжения проскочил между ними, когда от расстояния не осталось и метра. — Я всегда тебе говорила, что буду играть с тобой, как кошка играет с крысой. Рано или поздно этот день должен был настать и любым из этих писем я могу подписать твоему сыну смертный приговор, что уж говорить о тебе? Крыса никогда не победит, сколько бы себеподобных не было в её крысятнике! — Да как ты смеешь обвинять меня в подобном? Ты за это ответишь! — крикнула Гюльбахар. — Моя дорогая, ты действительно думаешь, что я остановлюсь на тебе?! Какая же ты жалкая, — провела по её подбородку, чтобы затем показать своё отвращение. — Если бы ты знала, сколько боли я смогу причинить тебе, дай волю своим желаниям. Мой Шехзаде всегда был достойнее Мурада; тот даже сейчас терпит любое твоё слово, что говорить об издевках над ним, — звонкая пощечина впечаталась в щеку весьма уставшей женщины. — Бей, только помни, настанет день, когда твоя власть отхлестает тебя намного безжалостней. — Баязид достойнее?! Но где же он сейчас, да и кто сделал его достойным? Ты, отправленная в Амасью в его далёком детстве? Уверена ли ты, что его желания ладят с твоими? С того момента безысходное молчание подбежало к горлу поверженной, заставляя взмахнуть кистью, целясь вдарить по щеке Султанши и закрывая глаза на сказанные ранее слова. — Я — Валиде Султан Великого государства Османов! Никто не смеет и пальцем меня тронуть! — с этими словами Кёсем схватила руку соперницы и толкнула её в сторону кровати. Та только выпустила пар парой колких слов, слушая устрашающий низкий тембр. — Не тешь себя пустыми надеждами, Гюльбахар. Ты, Синан Паша, каждый Визирь, каждый янычар, каждый сипах, который был причастен к этому — окажется на плахе. Той осталось только сглотнуть слезы и робко спросить: «А Баязид?». Тихий кивок и наедине с гостьей только груда листов, аккуратно собственноручно свёрнутых Кёсем Султан. — Если спустя минуту здесь не будет бостанджи, — евнух тут же удалился, не решаясь дослушать описание своих последних минут жизни в красках. Не так много времени прошло, как Кёсем уже ворвалась в покои Мурада, пребывая всё в том же настроении ненависти к окружающему. — Валиде, — Мурад поцеловал руку матери, — мои думы занимает Синан Паша. Он слишком проворно ищет следы Шехзаде Баязида. Пусть ищет дальше, я только помогу ему, давая ложные зацепки, — задумчиво поглаживает отпущенную бороду. — Верно, сын мой, только пусть ему придётся не раз сменить маршрут. Чувствует моё сердце — непросто всё будет. — Да, к вечеру надо собрать Диван, я хочу, чтобы вы были подле меня, как и Кеманкеш Паша, надеюсь, он сможет дойти до места сбора? — Да, конечно, травы дают нужный эффект, кажется, что он почти здоров, — немного погодя, её глаза поднялись на уровень Мурада, смотря так безразлично сквозь него. Такой взгляд всегда действовал крайне нелестно, выставляя Султана проигравшим в любой войне с ней. — Мама, — Мурад заключил её руки в свои, — послушайте меня внимательно. Не так давно я заметил крайне непозволительное вам поведение, его можно списать на многое. Но тогда же я распознал причину ваших любимых прогулок в саду, иногда искрящихся глаз и мимолётных лёгких фраз. В моих силах сохранить это. Когда-то вы были против моего никаха с Фарьей, тогда, пойдя против вас, я познал приятное чувство, которое заставляет меня улыбнуться среди бела дня. Да, я многое дарую вам, давая волю этому греху, но больше, чем вашей верности, взамен не требую, — Мурад явно намекал на никах, что не прошло незамеченным для Валиде. — Я казню его лишь в том случае, если вы хоть раз посмотрите на него так же, как сейчас на меня. — Мой добрый Мурад, — поглаживая пшеничные лоскутки локонов, — твоё сердце невероятно велико, раз язык может произнести подобное. Но этот союз не может быть всеми принят. Я полюбила, так случается, но мне нет свободы. Мои дети, мой народ, моя вера — всё будет стоять против. — Матушка, я — выше закона, выше вашего слова, выше слова любого. Вы ангел для простых лиц, добрая Валиде для своих детей. Вам снова присущ огонь во взгляде, который видели не все. С позволения Аллаха, я могу дать согласие на то, что его вызывает. — Спасибо, сын мой… — нежно посмотрев на него, её глаза указали на тахту напротив камина. Там они сидели в необходимой тишине, которая грела их пылкие нравы. Сейчас это было направлено отнюдь не против друг друга. Она, как в детстве, позволяла касаться к себе, нежнейше поглаживала колоски его волос, ожидая, когда повелителю это надоест и его вновь захватят дела. А Султан в тот момент понял, как же этого не хватало. Последние года за скорбящей вдовой пришла властная правительница, готовая отказываться от любых радостей жизни, лишь бы дальше стоять за спиной сына, оберегая своими крыльями государство. Её мало радовали дети, от слова совсем не трогали государственные дела, к которым она так стремилась. Но сейчас её глаза кричали о другом. В ее душу снова пришла та весна, которую она проживала последний раз ещё с Ахмедом. Она пришла тогда, когда все думали, что её сердце превратилось в камень, покрытый толстым слоем льда. Так и было ещё год назад. Она оставалась холодной к новому назначенному Кетхюде, верила только, что лучший способ примириться с ним — не замечать. Не замечать, как стал дорог, как поменялся взгляд в уголках сада, как полюбила вновь. А как изменились её глаза? Если ранее они выражали только гнев, а то и вовсе казались пустыми, то сейчас они завораживали и притягивали. Скупые слёзы изредка спускались по ним, но стоило найти взглядом одного человека и она вновь крепла, не боясь ничего. Все проблемы отходили на второй план, как только эта женщина видела Кеманкеша. А он в свою очередь вечно почтенно опускал голову, стараясь не показаться очарованным, но как только эти пары глаз вновь пересекались, становилось понятно, что рядом с ней Мустафа будет до своего конца. — Валиде, — обратился, чувствуя, как она выходит из пьянящего забвения. — Мой Лев, я благодарна тебе, но есть дела важнее, чем любовные чувства, — вдруг завелась, видно обдумывала что-то совсем не связанное с её грехом. — Совет совет соберётся на площади Дивана, вам необходимо занять место в башне правосудия. Думаю, что вы не будете противиться казни Гюльбахар, но вот Баязид… — задумчиво поднялся, ожидая мнения матери. — Мой Лев, я, как и ты, не хотела бы увидеть твоего брата на плахе. Он тоже мой ребёнок и тоже претендент на трон. Его мать, взаправду, достойна этого, но вот его душа — жертва обстоятельств, — неуверенно поджала губы, поднимаясь вслед и кладя тонкие пальчики на плечо. — Это не было моей целью. Вы должны понимать, как я полагаю, что одни неверные Паши покинут нас, другие придут. Они всегда будут одурманены идеей смены власти. Но это будет сложнее, если за их спиной не стоит мать наследника или его наставник. С долей сомнения он протянул эти слова. Всё же, пока его брат невинен душой — тот будет свободен. Но шаловливый ум не так сильно верит в эти сказки. Одного кивка Баязида хватит, чтобы этим прекрасным днём он решился бороды. — Полагаю, что Гюльбахар не оставляет попыток выбраться, так что с долей позора уже сидит в темнице. — Как только Синан нападет на след Баязида, тогда я созову Диван. — Как прикажешь, ты знаешь, я не смею ослушаться, — а как же иначе? — Думаю, что раньше, чем мы убедимся в светлых побуждениях твоего брата — это не имеет смысла, — уже улыбаясь говорила Валиде. Ее душу грела мысль о скором триумфе, одним из итогов которого должно стать воссоединение с Кеманкешем. Жить в одних покоях — занятие интересное, но совсем не по нраву столь свободолюбивой. Хоть и то счастье, на которое она случайно обрела, хочется таить от лишних глаз, но всё же не хватает глотка свежести, который бы приводил в чувства всякий раз. — Что ж, тогда вы можете быть свободны, — сказал Мурад, поняв, что его мать мыслями совсем в другом месте. — Я всё же не могу поверить, что чуть больше двух недель я наблюдаю ужасные изменения в моём государстве. Пусть я сделал это с вашей помощью, но многое я увидел впервые. — Во благо, сынок, ты знаешь, что я никогда не пойду против тебя, какой бы силой ты меня ни наделил. Я всегда буду рядом, — одобрительно кивнув, Мурад позволил удалиться, дабы не терзать более друг друга словами. После слов Падишаха становилось легче на душе, можно сказать, что будто опьяненная, она старалась быстрее пройти к себе, оставив служанок в позади. Легкая улыбка не сходила с лица, а желание скорее ворваться в свои комнаты, только прибавляло скорости её всегда грациозной походке. На входе в покои её встретила странная темнота, пугающая и будоражащая разум.