Всё было во взгляде

Спустившись с места наблюдения, Кёсем обнаружила себя ужасно потерянной. Голову не покидали мысли, едко отпечатывающиеся на каждом документе, который довелось просмотреть. В покоях уже всё казалось одиноким, не хватало раздающегося скрипа дверей и появления силуэта, немного более уставшего или же сонного. Отозвав лишних слуг, она осталась сама. Ровные буквы всё не уставали напоминать о печальной судьбе Баязида. Весть о том, что тот заперт в кафес — лучшая и худшая за последние дни. Слова разгоряченного сына — худшее, что доносилось до её слуха в этот же промежуток.       «Ох, Кесем, что же ты творишь! Если хоть что-то пойдёт не так, на твоих руках вновь окажется кровь династии. Кто бы его ни казнил, кровь запачкает твои руки! Если раньше ты убирала с пути династийцев, которые действительно мешали государству, то сейчас ты готова отдать одного из самых любимых людей…» Она действительно любила Баязида, но суровая правда легко возвращала в реальность. Напуск мыслей совсем не помогал, а только больше отдалял от дум об ужине, которым решил закончить день её старший сын. Балкон вновь встречал свою любимицу, обдавая её ветерком. Холодный мрамор приятно контрастировал с разгоряченной кожей. Больше не было шума, даже того грохота голоса совести в голове. Только пустота. Из раздумий женщину вынули тёплые руки на талии. — Ты всё сделала правильно! — словно почувствовав переживания женщины, сказал Кеманкеш. — Не знаю, не знаю… — даже не удивилась его появлению, уж слишком была расстроена, чтобы допрашивать об очевидном. Мурад явно дал ему право на вход в гарем. Возможно, только в сопровождении евнухов, может, только на время или всего на раз. — Помни, что твоей силы всегда хватит на любое задуманное. Ты обладаешь нежностью, за которой скрывается небывалая стойкость, — протянул, чуть касаясь губами её шеи. — Твои слова мне дороги, больше, чем любые другие, странно, — пожала плечами, накрывая его ладони своими. — Кажется, это называется любовью, — неустанно твердил это слово. — Получается, что я люблю вас, Мустафа, — откинувшись на его плечо, произнесла. — Получается. За робкими касаниями, нежным счастьем и непозволительной дерзостью наблюдал Мурад, блеща локонами на уходящем солнце. Ожидая прихода сестёр и братьев, он проветривал свой ум подобно матери.       «Ох, Мурад! Позволь же ей быть счастливой! Не губи ее, она достойна. Оправдай ее надежды! Скажи всем об этом! Скажи же, что согласен! Себе признайся!»  Пожалуй, подобная картина перед глазами давала возможность беспечно отвлечься от событий сегодняшнего дня. Пусть это и приводило Падишаха в смятение. Чаще он видел свою мать продумывающей каждый свой шаг или занятой за книгой. Сейчас же впервые за годы услышал чуть звонковатый смешок, пущенный в улыбке. — Повелитель! — в комнату начали заходить представители монаршей семьи, опаляя её яркими звуками, которые обдавали радостью и озадаченного Падишаха. — Мои родные сёстры, вы всё так же прекрасны, как, впрочем, и всегда, — провожая их рукой до мягких подушек, принял приветствие доброй улыбкой. — Брат, да будет во благо сегодняшний вечер, ты поступил правильно! — Спасибо, Касым! — А где Баязид? — наивно спросил Ибрагим, кажется, наиболее привязанный к среднему брату. Касым лишь провёл по плечу младшего, кивнув Мураду в ответ и уходя подальше. — Ибрагим, не стоит испытывать моё терпение в столь сложный день, лучше проходи за трапезу. Баязида сегодня не будет, — тот, глотая обеспокоенный ком в горле, всё же склонился в поклоне, проходя мимо сестёр и второго наследника Шехзаде. — Повелитель, для чего выбирать подобное время для сборов; наши дни не слишком радостны, нет дела и до дружеских посиделок, — недовольно фыркнула Атике, обременённая не лучшими отношениями с матерью и старшей сестрой. Мурад привычно стерпел легкомысленные думы любимой сёстры, не начиная громких споров. — Нет, Атике, наши дни вполне подходят для того, чтобы я обмолвился о своём решении на семейном ужине. — О чём ты, брат?! — удивленно спросила Гевхерхан. — С нами трапезу разделят ещё два гостя, рассаживайтесь, подождём их. Дети замерли, ожидая появления своей царствующей матери и её невестки, но их планы были нарушены большой тенью, беззвучно появившейся в комнате. Вслед за ней вошёл и хозяин тёмных линий — Кеманкеш Паша. — Повелитель! Госпожи, Шехзаде! — мужчина поклонился. — Проходи, — Мурад указал на подушку подле себя, оставляя остальных в непонятных чувствах от подобной вольности брата. Кеманкеш не имеет и малейшего отношения к династии, так что легко было предположить, что Мурадом будет вынесено решение именно о замужестве сестёр. Теперь уже и Гевхерхан приняла не самое довольное выражение лица, ожидая второго возможного жениха. — Что он здесь делает? — тихо шепнул Касым Ибрагиму. — Не знаю, но кто ещё придет? — Я тоже не знаю, брат! Под голос стражников в покои вошла Кёсем, чуть дольше ожидая своего появления. Её взгляд был обычно спокоен и вовсе не обращён на всех сидящих. — Валиде! — опустив ненужные формальности, она приняла лишь приветствие старшего сына, занимая указанное им место возле кетхюды. Дети заметно оживились, заметив едва видимую улыбку. Только темноволосая дочка уловила ту неловкость искристого взгляда, который сменился, стоило матери взглянуть на мужчину. Мурад обеспокоенно спросил, как бы уточняя верность своих решений: — Валиде, вас не затруднит остаться подле Кеманкеша Паши? — Нет-нет, сын мой, — некая мнительность вновь заметна Гевхерхан, принимающей своё предчувствие о новостях, которые отнюдь могут быть не связаны с династийными браками. — Ну и славно. Тихая трапеза продолжалась до тех пор, пока слуга не передал Султану небольшую шкатулку. Лёгкий взгляд Кёсем коснулся Кеманкеша. Кажется, его лицо озарила лёгкая улыбка, навеянная воспоминаниями о былой красе прошлых дней, когда её уста смаковали пищу, подаваемую его ладонями. Может, так непозволительно, но, надеясь на нечто светлое, мужчина еле заметно для остальных прошёл пальчиком по её ладони. — Этот день открыл мне глаза на многое, что происходило за моей спиной. Не слишком углубляясь в подробности, я принял решение, которое будет наиболее верным, зная, какую храбрость проявил человек, делящий трапезу с нами, — жестом он поднял Мустафу, продолжая говорить, — Кеманкеш Мустафа, ты долгие годы служил мне, моей матери и государству Осман. Но и твоё время службы подходит к концу. Я назначаю тебя на должность Великого Визиря империи. Пусть будет твой путь добр, а меч так же храбр. — Спасибо, Повелитель! Это честь для меня! Я буду верен вам на протяжении всей жизни! Вы наделили меня силой, которую стоит оберегать, как главный бриллиант империи, — он почтительно склонился, целуя полы наряда Султана. — Береги, но не только её, — лёгкий взгляд Султана и главных виновников торжества охватило смущение. — Кеманкеш Паша, примите мои поздравления, однако, я позволю себе удалиться, мне нездоровится, — рука Кёсем остановила торопящуюся Атике, более не желающую находиться под сварливым взглядом Гевхерхан, которая то и дело бегала по лицам своими светлыми глазами, приторно улыбаясь матери. — Валиде, если вам не составит труда, то прошу и вас встать. Немного горделиво посмотрев на младшую дочь, Махпейкер всё же поднялась с места, опираясь на руку своего кетхюды. Кажется, что этот жест был ничем иным, как простое беспокойство за свою госпожу, но показался таким интимным для Гевхерхан, болеющей до счастья матери. То, с каким чувством смотрела Кёсем в глаза помощника, было любовью. — Валиде, мои братья и сёстры! Сегодня, в такой мрачный день, я хочу сообщить вам радостную весть! — после этих слов Кёсем начало становиться плохо, она стояла напротив Кеманкеша и смотрела в его глаза, те хоть немного ее успокаивали. — Мурад, о чём ты? Какая радостная новость? — резко спросил Касым, потому что ему было несколько не ясно поведение брата. — Валиде, ваш путь тоже окончен, я принял решение, — лёгкую паузу нарушила бабочка, пролетающая велением на балконе; приняв её за добрый знак, Мурад продолжил, — поженить Вас и Кеманкеша. — Похоже, что мне не показалось, вы и правда сияете, Валиде, — Гевхерхан поднялась, выходя на балкон к возлюбленным. — Матушка, к благу ли Ваш брак? Вы покинете нас, выбрав любовь человека, который должен быть казнён за это? — опечаленно и вполне серьезно поднялся Ибрагим, которого безуспешно старался остановить Касым. Тишина наступила вслед за последними лучами солнца. Она увидела его глазки, как в детстве наивные, но такие чистые. — Ибрагим, послушай меня, — несколько мягко она оторвалась от общих радостей, заключая плечи молодого человека в объятия своих кистей, — я действительно выбираю эту любовь, потому что могу вновь довольствоваться тем, что даёт мне силы жить. Я прошу тебя, не вынуждай меня отказаться от этого в силу твоего положения. Я никогда тебя не покину, мой Ибрагим. Смахнув слезу, она притянула его в свои объятия. Тот легко улыбнулся, после чего, вдруг почувствовав себя несколько окрылённо, рассмеялся. За стеной эйфории семья, вновь чувствовавшая себя таковой, не заметила отсутствия Атике. Та так тихо исчезла, не прося на то позволения. Сердце рвалось от ревностной боли. Всхлипывая, она отбросила платок, уверенно крепившийся к платью. Теперь он закрывал её спину, которая столкнулась с ближайшим куском камня на золотом пути в гарем. В глазах читалась столь сильная нелюбовь, которую можно было черпать только из столь же сильных обиженных чувств.       «Она — супруга покойного Султана Ахмеда, наидобрейшего из всех. Матушка всегда с таким добром его вспоминала, храня его память и в умах многочисленных детей. А теперь предала её, забыв о своей обязанности забвения», — медленно сползая по стенке, думала Атике, даже сейчас она не могла порадоваться за мать. Девушка и сама не понимала, почему ведет себя так… В ней играл эгоизм. В детстве мама была занята старшими детьми. Они с Ибрагимом оставались друг у друга одни. Женщина лишь твердила, что двойняшки чувствуют друг друга, потому один всегда более твёрд и уверен, а другой мнителен и слаб. Как же ценно было то внимание, когда мать приходила поцеловать уже дремлющих детей, всегда засыпающих в обнимку, или же расчесывала золотистые локоны, какими когда-то обладала сама. Ревность всё больше сжигала сердце, не позволяя и допустить мысль о доброте избранника Валиде. В голове крутилась лишь назойливая мысль, что отсутствие даже осталось незамеченным, раз из покоев до сих пор не доносятся звуки. Там, и правда, было спокойно. — Матушка, ваша улыбка теперь стала понятна и мне! Если моё мнение важно, то я очень рад за вас. Будьте счастливы. — Мой храбрый Лев, ты не можешь познать этого счастья силу своего титула, но даже если ты когда-то встретишь свою любовь, помни, что всё возможно, — тот лукаво улыбается, целуя руку на прощание и покидая покои. Глаза не находят младшей дочери, которая и без того жаловалась на плохое самочувствие. Запереживав, Кёсем нашла Кеманкеша, аккуратно придерживающего её ладонь, и чуть сильнее сжимая её, произнесла: — Ваша сестра, Атике, где она? — Шехзаде и Султанши переглянулись, не находя её подобно матери. — Дочка! — вскрикнула Кёсем, оставляя детей в недоумении. Её фигура поспешила по коридору, ведущему в гарем, где настигла тусклую и хрупкую фигуру. Та поспешила подняться, мелькая своим золотым отливом и по слуху поняв обладателя столь четких шагов. — Атике, дочка! Подожди, — услышав голос матери, она принялась бежать. — Мама, не надо! Не трогайте меня! — вдруг завопила, набирая темп своими чуть слышными балетками. — Нет, дочка, — Кесем ускорилась за ней, подбирая юбки плотного платья. Девушка, периодически оглядываясь, видя торопливый шаг, всё быстрее настигавший её тень. Ещё чуть-чуть и она бы совсем приблизилась, но чувство стыда остановило её прямо возле спуска в гарем. Глаза матери просили о доле понимания, а мысли заставляли устроить скандал с громкими криками. Издали послышались рассуждения Кеманкеша на пару с Ибрагимом, которые явно не ожидали, что подобное может произойти столь скоро. Кёсем увидела лоскутный взгляд дочери, перепуганной, обиженной и в какой-то доле радостной. Её состояние несколько пугало, потому, выставив руки, Валиде Султан решилась приблизиться хоть на шаг. — Прошу тебя, не делай того, о чём пожалеешь! — Не приближайтесь! — собираясь сразиться в громких криках, её юный стан только оступился, делая парочку неосознанных шагов по лестнице и катясь кубырем вниз.