Всё было во взгляде

Не верилось и не хотелось. — Не мог, не мог предать, — твердит, окрашивая лицо краской от горячих слёз. Пустая тёмная карета, такие же мысли. Ребёнок наконец притих, видимо, заснул, а разум Кёсем не унимался. Немного придя в себя, она усмирила эмоции и заметила, что приехала. Шаг за шагом ступая по мелкому гравию, вошла в свое жилище. Сейчас оставалось принять решение, что делать дальше. Как только она отпустила всех слуг, походка изменилась. Спина сразу ссутулилась, а голова была уже не поднята так гордо, как пару минут назад. Сама открыв двери, она вошла в тёмные покои. Всё-таки пустив пару служанок, приказала себя раздеть, затопить камин, разобрать волосы и принести духи с корицей. Девушка, посланная за ними, сильно удивилась, но предложить другой аромат не осмелилась. Пробежавшись по коридору, она дошла до одной из комнат в поисках нужного бутылька. Кёсем и сама не знала, чего хотела от этого аромата. То ли дать понять мужу, что всё знает, то ли посмотреть на его реакцию. Кеманкеш, быстро закончив работу, уже отправился в путь. Однако подниматься в покои супруги он не спешил. Уже в привычном темпе собрался и пошел наверх, в пока ещё тайную теплицу. Он очень хотел закончить работу над ней до рождения сына. Буквально каждый день приходил туда. Разбирался с посадками, стругал что-то из дерева, хотел сделать всё сам и не привлекать лишних глаз. Был только один человек, что знал о замысле Паши. Явуз-бей, тот самый торгаш, продавший жасмины. Мужчина стал опытным советчиком и хорошим поставщиком. Благодаря ему Кеманкеш знал, куда применить опилки от струганного дерева, что делать с остатками золы из камина, в какое время надо поливать розы, а в какое тюльпаны, как правильно подвязать жасмин. Своими усилиями Кеманкеш хотел закончить до конца марта, чтоб уж точно успеть. Оставалось немногое: почаще поливать, да и только. А вот с обустройством были проблемы. Самостоятельно разработав макет и рассчитав размеры на бумаге, мужчина вырезал большие качели, по внешнему виду больше напоминающие скамью. Старался продумать всё до мелочей. Вещь должна была стать украшением теплицы, спрятавшимся в уголке, усеянном прекрасным белым цветком. Резные ножки и спинка, широкое сиденье с мягкими стёганными подушками. Кеманкеш видел в этом прекрасную картину, как они с женой будут сидеть и наблюдать за сыном, весело бегающим меж рядов колючих роз или мягких бегоний. Так что все его задержки были связаны с внеурочной работой по дому. Кёсем тем временем получила весть из дворца, отправленную первым гонцом. Она гласила, что супруг выехал за пределы ТопКапы еще в начале восьмого. Сейчас же опустилась ночь, близилось наступление нового дня. Всё-таки решившись нанести на себя аромат корицы, она села за большой стол и написала короткую записку.       «Паша, с этого дня наши близкие отношения окончены. Прошу освободить занимаемые комнаты и переехать в другие покои этого дворца. После рождения сына я вернусь в ТопКапы. Жаль, что Вы не смогли сдержать обещания. Цитата вашей обожаемой — правда. Любовь — дело тонкое.» Оставив бумагу на столе, женщина отошла в сторону балкона. Приоткрыв двери, которые каждый раз учтиво закрывали слуги, она вновь вышла в легком одеянии на большую террасу. Тонкий слой снега отдавался холодом в ногах. Подол ночного халата был смочен. Столько прошло в этом саду, что виднелся под окнами; столько запечатлела воспоминаний, когда только перестала прятать выросший живот. Мужчина был готов носить её на руках, целовать каждую клеточку этого полюбившегося ему состояния. Очень редко, но так ярко, она помнила, как он возвращался, пока ещё гуляла по саду, находил у купели, прикипал сзади своими объятиями и выводил её стоять там до конца солнечного света, чувствуя, как она изредка меняет выражение лица под напором толчков малыша. Сын опять больно толкнулся куда-то в бок, отвлекая от мыслей. В этот момент кто-то зашел в комнату. Кёсем даже не обернулась, только сглотнула ком в горле. Когда плеч коснулись теплые женские руки, накрывающие тело госпожи шалью, стало ясно, что это Салиха. — Валиде Султан, простите, не хотела тревожить, но вынуждена узнать о вашем самочувствии. — Всё хорошо, ребёнок толкается, шевелится и никак не хочет уснуть, — грустно ответила госпожа, совсем не желая сейчас говорить о чём бы то ни было. Салиха, заметив это, приобняла султаншу за плечи, направляя в покои. Уставшая от всех, покорно ушла, садясь на тахту возле камина. — Госпожа, я принесла вам отвар, он немного расслабит мышцы, госпожа, госпожа, что же с вами? — Салиха говорила уверенно до того момента, пока не обратила внимание на резкую смену настроения женщины. Султанша вновь поникла, опустившись на бок тахты, поджимая ноги к себе, настолько, насколько это позволял большой живот. — Спасибо, — прошептала, уже не обращая внимания на других служанок. Повитуха выгнала всех, оставаясь с госпожой один на один. Такая сейчас хрупкая и нежная, Кёсем чуть приподнялась, перевалив вес на руку, которой опиралась. Седовласая подошла, заняв место рядом, непозволительно близко. — Ну, что ты, дочка, что же с тобой стряслось, какие беды опечалили твой лик? — кладя голову Кёсем себе на колени, мягко поглаживала волосы госпожи. Та повиновалась, уходя воспоминаниями куда-то далеко, на родной остров, в объятья к родной матери, что успокаивала её, так же проводя рукой по прядям, выгоревшим на ярком греческом солнце. — Женщина в своей жизни может быть так грустна только по двум причинам. Предательство любимого или смерть своего чада. — В ответ на слова лишь тихий всхлип. — Похоже, что по первой, но знаешь, что я тебе скажу? — Что? — умоляюще поднимая свой взгляд, она всматривалась в черты лица лекарши, что сейчас пыталась помочь восстановиться душе, а не телу. Нос и скулы казались чем-то знакомыми, местами грубыми, но мягкий взгляд старушки означал искреннее сопереживание и заботу. — Оставь это. Не верь ни ему, ни себе, ложись спать, помня о ребёнке, что носишь под сердцем. Только это должно заполнять твои мысли. Он всё чувствует, всё знает лучше тебя. Такие поздние дети не приходят в этот мир, если родители не любят друг друга, — Султанша улыбнулась сквозь пелену горячих слез, окутавших каждый уголок округлого лица. — Мне уже говорили подобное. Но не верю я в это больше, может, и Чудёну мне не суждено прижать к груди. — Ваш большой живот говорит о другом, госпожа, одному Аллаху известно, что может случиться, но ваши мысли могут и его разгневать. — Я же не глупая, Салиха, я понимаю, что и это время он проведёт со своей новой любовью. Он давно уехал из ТопКапы, и неизвестно, какие свои желания воплощает сейчас. — Госпожа моя, вам надо отдохнуть, выпейте, пожалуйста, — чуть приподнимая её тело, потянулась к столику, где стоял стакан с жидкостью зеленоватого оттенка. Валиде выпила, недовольно скорчив лицо, но через минуты две почувствовала, как её забирает в плен пустой сон. Повитуха помогла дойти до широкой постели; обратив внимание, что госпожа, к которой она относилась как к дочери, уже закрыла глаза, выровняв дыхание, то поспешила удалиться, приказав служанкам дежурить, пока не придёт Паша или весть от него. Кеманкеш столкнулся с седовласой, когда выходил из крыла прислуги. Та, окинув его презрительным взглядом, не выразила никакого уважения и прошла дальше, обратив внимание на веточку засохшего цветка в руках мужчины. Быстро преодолев несколько поворотов, он вошёл к спящей жене. В привычной позе на боку, словно ждущая объятий любимого, но в более закрытой, словно понимающей, что теперь это дело кончено. Вложив жасмин в руку своей госпожи, он отошёл снять кафтан и потушить свечи на рабочем столе супруги, что был перенесён наверх на время. Обратил внимание на записку. — Если бы ты знала, моя милая Кёсем, что не предавал я тебя, не думал и никогда не задумаюсь об этом, — сминая пергамент, отбрасывая в горящий углями камин, он приближался к ложе супруги. — Если бы я мог все рассказать, объяснить, но сделаю только хуже. Посчитаешь это ложью, придуманной за пару минут, никак не докажу свои задержки, никак не смогу сказать, что твоей жизни угрожает безродный пёс, которого спас кто-то из твоего же подчинения; что никогда в жизни не придумал я бы себе другую женщину. Ни одна не дарила столько радости одним лишь взглядом на меня. Не выдержу твоей потери. Не смогу пережить, если не увижу сына, поэтому буду молчать, пусть уж ты считаешь меня предателем, изменщиком, но лучше ты будешь вдалеке, чем рядом, но в опасности. Прости меня, но не за измену, а за слабость перед человеком, которого каждый считает мертвецом, наравне с твоим пасынком. Я люблю тебя, — он опустился возле неё на колени, утыкаясь лбом в большой живот, скрытый под толстым одеялом, мягко поглаживая, чтобы не разбудить, хотя в глубине надеялся, что Султанша почувствовала его слова, поверила ему и простила. Кёсем продолжала тихо сопеть, а Кеманкеш, просидев так ещё с полчаса, отправился в ближайшие свободные покои, оставляя подле супруги свой кафтан. Он заснул с болью от того, что больше не вдохнёт её запах, пока не сможет доказать свою непричастность к письмам. Да и его госпожа сменила аромат на такую противную ей самой корицу, только лишь бы показать мужу обиду. Она проснётся с болью где-то внутри и пролежит в постели весь день, укутываясь в одеяние мужа, вспоминая каждый момент, когда тот был действительно рядом. Пройдёт несколько дней, каждую ночь он будет приходить, оставляя на кровати вместо себя очередную сушеную веточку. Все они учтиво складывались в небольшую шкатулку, насквозь пропахнувшую чуть терпковатым ароматом жасминовых духов. Раз за разом сон госпожи будет становиться всё чутче, ожидая прихода гостя, которому покоряется сердце. Каждую ночь, желая открыть глаза и увидеть его рядом, спящим на подушке, погладить его бороду так же нежно, как он прикасается к её животу, буквально кончиками пальцев, так же невесомо оставляя поцелуй на лбу перед уходом в черноту ночи. Но ум и гордость побеждают, хоть и сердце кровоточит, умоляя заткнуть рану её же виновником. Чёрные омуты мечтали хоть на секунду утонуть в блестящих сапфирах, но с тоской уходили, зная, что даже если их обладательница не спит, то ни за что не покажет этого.

***

Приятный на лицо молодой человек сопровождал юную Султаншу в Вакф, как и поручила ему Гевхерхан. Ей было ясно с какой целью приставлена слежка. Мурад дал согласие на это, а значит, что старшая сестра могла сказать всё, что угодно. Атике даже представить себе не могла милую и спокойную Гевхерхан в таком гневе. Рука неприятно зудела, напоминая о случившемся вчера. До сих пор в голове крутилось, что сестра назвала её любимого «Паша», хотя тот и не имел такой статус. — Вот скажи мне, Абаза, чем тебя так привлекла Султанша, что ты верно служишь ей и станешь докладывать каждый мой шаг? — с интересом обратилась к своему Кетхюде, когда они находились в дороге уже долгое время. — Что вы, госпожа, не смею и думать, однако я верен династии, поэтому верен и вам. В мои обязанности входит только предостеречь вас и уберечь от лишних неприятностей. — От каких неприятностей, Паша? Не уж то о любовных делах поведал всё? — полная уверенности, Атике приблизилась к Мехмеду, сидящему напротив, тот сразу поспешил вжаться в стенку кареты, чувствуя, как расстояние сокращается. — Хах, ты же наверняка знаешь причины гнева моей сестрицы, чего же так испугался. Или же хранишь верность для той единственной? Помни, случай с Кеманкешем Пашой один, исключение; никогда тайные отношения не могут закончиться счастливо. Ни одна Султанша по крови не будет засыпать в объятьях любимого, на брак с которым дал согласие падишах. И моя судьба, и Гевхерхан Султан в руках Повелителя и Валиде. Можешь прекращать мечтать о её тонком стане в своих объятьях и забыть её улыбку. Мы предначертаны Пашам с седой бородой, что имеют огромное влияние в других странах, а не вчерашним Беям, защищавшим границы. Мы — пленницы! И я, и она, — откидываясь назад и упиваясь больными правдивыми словами, Атике наблюдала за его реакцией и ликовала внутри. Причина собачьей верности любителя морей стала ясна. — Госпожа, мои мысли занимает только война и ни одна женщина не сможет этого изменить. Вынужден признать, что ваша судьба не весела и до этого момента я не имел ни одной плохой мысли о вас, считая, что вы — достойная дочь Династии Али-Осман, ровно как и Гевхерхан Султан. Не стоит срывать свою злость на мне, пытаясь задеть за живое, моя броня слишком крепка, — приклонив голову, он вышел из кареты, подавая руку. Занявшись делами, Атике и думать забыла о нависающем взгляде недовольного охранника, которого и след простыл в темном помещении Вакфа. Считая, что глубоко тронула мужчину, девушка решила, что тот покинул её, пренебрегая своими обязанностями. Осмотревшись, забралась в средство передвижения. — По привычному маршруту, но не останавливайся у дома, — стукнув ладошкой в стену, она позволила кучеру тронуться. Впереди ехала карета со служанками, а вот сзади, отставая на один поворот, следовал Абаза Мехмед. Как только мимо какого-то небольшого дома проехала карета, из него вышла невысокая русоволосая женщина, обладающая стройными чертами лица, внешне смахивая на славянку. Она подняла небольшую записку, кладя себе за грудь, даже не разворачивая. — Сестра, не пустишь воды отпить, уж больно сухо в горле стало. — Весёлым голосом сказал Абаза, медленно приближаясь к дому женщины. — Ну проходи, Бей, пока никого нет. — Спасибо, хатун, удружила. Зайдя в приличных размеров жилище, сразу обратил внимание, что оно было хорошо обжито, но жили тут не так давно. Пытаясь насытиться водой, в которой на самом деле совершенно не было нужды, он старался успеть выведать больше о женщине. — Ты замужем, хатун? Дети есть? Дом такой большой, но вот детского смеха не слышу. — Да, замужем, Идрис-эфенди, крупный торговец, занимается орехами на рынке Инеболу. — Не слышал, да честно, я и не местный, чтобы слышать. Ну что, спасибо, только ты осторожнее, не выбегай на дорогу в таком виде, даже если султанская карета выезжает, — наконец закончив пить, он удалился, на выходе столкнувшись с человеком в капюшоне. Тот ничего не сказал, лишь зашёл в дом, захлопнув двери. Абаза отошёл, но уходить не решался. Решил послушать. — Кто это? Что тут делает? — Просто какой-то паренёк, Ага, честное слово, понятия не имею, воды попросил, вот я и налила, — девушка тыкала керамическим кувшином в мужчину, нависающего над ней. — Воды, говоришь? — выхватил предмет из рук, с треском разбив о пол. — А ты не думала, что это может быть чужой человек? И почему сегодня нет Султанши? Где она? Отвечай! — придвинул испуганную женщину к стене, посматривая в её испуганные глаза. — Не знаю, Ага, знать не могу. Вот, только записку из окошка выкинула, — быстро шарясь, нашла листок, протянув мужчине в руки, а сама поспешила сбежать от обидчика, умело перепрыгивая через осколки, будто делала это не впервые. — Шайтан! На этих словах Абаза поспешил удалиться, быстрее добраться до ТопКапы.

***

Через несколько часов в дворцовом саду, в одном из самых укромных уголков показались два силуэта. Он поклонился идущей в одиночестве женщине, чей отблеск волос виднелся даже в этой темноте. — Султанша… — Абаза Мехмед Паша, надеюсь, ты хочешь мне что-то сообщить, раз позвал в столь поздний час, — обратилась Гевхерхан к мужчине, что украдкой рассматривал её внешний вид. — Конечно, госпожа, — наконец поднял взгляд, смотря в глаза, отчего она получила легкую дозу смущения. — Ваша сестра, как вам известно, ездила в Фонд, куда я сопровождал её. На обратном пути, следуя указаниям, я ехал за ней. Султанша выбрала путь через лес, вероятно, что подала какую-то весточку в дом на окраине. После отъезда кареты оттуда выбежала девушка, подняла что-то похожее записку и так же быстро вернулась обратно. — Девушка, говоришь? А потом что было? — Простите мне дерзость, но я остановился, зайдя к ней в дом, до ТопКапы было десять минут езды по прямой, так что Атике Султан уже было некуда свернуть, только туда. Это последний дом среди маленького поселения, так что я решил немного осмотреться там, зная, что вашему прекрасному уму будет интересно узнать поболее, — неловкая улыбка темноволосой означала одобрение его действий. — Говори тогда, что узнать смог. — Девушка, молода, весьма красива, как хатун, что отбирают с рынка для Султана. Сказала, что есть муж, Идрис-эфенди, торгует орехами, вероятно, что видел его на выходе. Лица заметить не мог, только достаточно высокий был, но сутулился. К нему женщина обращается как к Аге, явно боится. — Ага, говоришь? Странно, странно… — загадочно улыбнувшись, она хотела удалиться, оставив за собой лишь шлейф благодарности и аромат лаванды. Но обернулась, услышав тихий голос, явно смягчившийся. — Султанша, могу ли я иметь дерзость и рассчитывать на прогулку с вами вдоль вод Босфора в грядущее воскресенье? — вопросил, надеясь на положительный ответ. Она лишь кивнула. — Продолжай следить и за тем домом тоже, Паша, — сверкнув серыми глазами, в полумраке напоминающими океан, она окончательно отвернулась, удаляясь в сторону ТопКапы, где её уже ждала верная служанка…

***

Дни шли медленно, началась только вторая декада февраля, а для Кёсем казалось, что прошла вечность. Каждая ночь казалась пыткой, причём Султанша была и мучителем, и мучеником одновременно. В очередную она уже не спала, дожидаясь, что двери тихонько скрипнут, а со спины повеет тонким ароматом любимых цветов. Ждала горячую ладонь на своём животе, теплые губы на своём лбу. Он всё не приходил, казалось бы, уже так поздно, а его опять не было. Даже не выпив настойку, она лежала на боку, теребя рюшу на ночнушке. Наконец тонкая полоска света и тихие шаги. Молниеносно замирает, расслабляя все мышцы, а он всё ближе. — Моя сильная веточка, не сломайся, молю тебя, — вновь опускаясь подле, шепчет, целуя нежно каждый пальчик, но не желая её будить. — Зима скоро кончится, ты опять расцветёшь, я обещаю. Всё расскажу, но только найду сначала и все расскажу. Прости меня. — Уходи, умоляю, оставь это или я не выдержу, — пускает слёзы, но глаз не открывает, голос неприятно дрожит, как и тело, мечущееся между пропастью предательских объятий и одиночеством. — Я сдамся твоему теплу, но внутри заледенею. Не выношу твой появившийся аромат леса, не выношу запаха чужих цветов, сырой земли. Просто уходи… — Кёсем… — УХОДИ! — срывается на душащий обоих крик, разносящийся эхом по пустому спящему дворцу. Двери закрываются: ушел, а внутри больнее, чем обычно. Всё-таки поднимается за отваром, надеясь, что сегодня заснёт не с восходом солнца. Не доходит и до стола, как чувствует сдавливающую боль внизу. Интуитивно хватается за живот и издаёт слабый крик. — Кёсем! — он вновь появляется здесь, в её глаза резко бьет свет факела, а в уши их неприятный скрип. Моментально чувствует на себе крепкие руки, усаживающие в кресло, проходит с минуту, пока станет легче. — Позови Салиху и уходи, умоляю! — Нет! — лишь отдаёт приказ страже, а сам вновь имеет возможность посмотреть в глаза. Страх и боль, и причина этому явно не физиологические процессы. — Я не изменял и всё тебе объясню, — мало слов, прежде, чем сделает это. — Обещаешь? — опять скупая слеза. — Обещаю, — видит, как она снова напрягается, пытаясь принять положение выгодное, а в голове только вопрос: «Почему так рано?». — Госпожа, — не менее перепуганная повитуха вбегает, держа небольшой чемоданчик. — что с вами? — Салиха, — начинает говорить, а сама смотрит на супруга, умоляя помочь перейти на кровать и самому удалиться. Кеманкеш лишь пересекается глазами с женщиной, что глядят на него зеркалом, врезаясь с той же просьбой. — Пойдём, острожнее, — поднимает жену, не отводя взгляда от старушки. То ли просит сделать всё, что возможно, то ли пытается понять, где уже встречал эти черты лица. Когда наконец немая сцена заканчивается, а двери закрываются, Кёсем продолжает, уже чувствуя руки женщины, трогающие тело. — Живот то каменеет, то отпускает, больно, но иначе, не так в родах, честно… — Чувствую, дочка, чувствую. Малыш уже опустился, хочет появиться, но пока рано. Еще готовится только, — спустя пару минут заключает. — Вы слишком тревожны и он тоже, неужели не помните, как это бывает? Держите, госпожа, вы не выпили. Еще хоть раз пропустите и обернётся плачевно, рано ему ещё радовать вас, нельзя ещё расставаться с вами, никак нельзя. Помогая Кёсем удобнее усесться на кровати, она подала стакан, до которого женщина не смогла дойти. — Скоро пройдёт, но может снова появиться. Вам надо спать, как можно больше. Если будете лучше себя чувствовать, то завтра я выведу вас в сад, — уже в дверях она обернулась. — Паша любит и не предавал, такой мужчина либо любит до смерти одну женщину, либо не влюбляется никогда. Опять тихие покои, отставленный пустой стакан. Крутит в руках веточку, всё ещё иногда чувствуя лёгкие спазмы внизу.       «Докажи, скорее докажи, хоть тысячу раз приноси эти веточки, но только докажи!» Выйдя из комнаты, женщина и не заметила Пашу, тот стоял сложив руки на груди, упираясь взглядом в окно. — Плохо дело, живот и вправду — камень. Только бы доносила ещё чуть-чуть, ребёнок силён, но сможет ли он выжить в этом мире? — Салиха Ханым, — она обернулась, поняв, что Кеманкеш всё слышал. Обратился уважительно, со статусом и возрастом. — Паша, извините… — Говори всё, что утаила от Султанши. — Простите… — ГОВОРИ! — Паша, тяжелые роды будут, очень, и придут с недели на неделю, но рано слишком. Боюсь, что ни госпожа, ни плод не готовы. Раньше я давала более благоприятный прогноз, беременность шла легко, Султанша соблюдала все мои советы, пила настойку, а ваш разлад пошёл ей не на пользу. Она плохо спит, мало ест. Малыш слишком активно растёт, в то время как она тает на глазах. Тело не успевает подготовиться к скорым изменениям. Не пьет настойку и вот результат. Я не смогу ничего изменить и исход тогда будет… — Замолчи! Ни слова! Султанша не должна знать ничего, слышишь? — в ответ только пугливый кивок. — Сейчас ступай! Она скрылась в ночной темноте, а Кеманкеш с силы ударил по камню на стене. — Из-под земли достану, Силахтар!