***
— Ты поняла меня, Хатун? — встретил взглядом измождённую девушку, что уже с месяц держали в неволе. — Конечно, Паша. Свет неприятно режет глаза, когда она видит яркие лучи этого утра. Впервые воздух касается её легких так свежо. Взаперти сложно сосчитать дни, которые она провела в маленькой комнатке, откуда не было выхода. — Ты соберёшь нужные травы и лекарства, сваришь свой настой и вернёмся во дворец. Одно лишнее движение, попытка что-то передать, оставить знак — лишу жизни на месте! Кажется, слова поняты и так. — Паша, скажите, как Кёсем Султан? — интересуется круглолицая, когда тот выводит её под руку к старой карете. — Твоими молитвами, хатун, твоими деяниями — жива, — резко отвечает, нехотя просматривая в голове картинку измученной жены, истошно стонущей от боли, — Вот скажи, почему ты так поступила? Могла бы сварить другой сбор, другую траву. Ага бы не заметил. — Господин, он бы узнал. Женщины часто обращались ко мне с подобной просьбой. Я была вынуждена. Мне запрещено. — Ты должна была положить свою жизнь на пути госпожи, а не склониться перед жалким рабом, — заталкивает внутрь, оглядываясь по сторонам. Никого. — Паша, но я же… — Замолкни! — рыкнул, когда та в сторону отвела взгляд. Какая низость. Из-за падших господ, вроде Атике, возиться с подобными девками, спасающих только свою «достопочтенную» особу. Они входят в переворошенное пристанище Силахтара. Юная красавица морщится, чувствуя смрад и темень помещения. Кеманкеш недовольно поджимает нос, проходя вслед за девушкой. — Паша, не смущайте меня. Если я хотела вам навредить, стала бы приходить во дворец добровольно? Не стоит так плохо обо мне думать, — уже собирая комбинации гербариев, она тянется за маленькой книжечкой с несколькими листами, сложёнными в пару раз. «Цветы белые, куры рябые, лики жёлтые, травы пёстрые, куры чёрные, возьмите свои ночницы, а девчушке дайте доброе здоровье и сон…» — бормочет на неясном языке, открывая первую бумажку. — Что ты там болтаешь? Дай сюда! — вырывает из рук. — Заговор, Паша. Его читают на пятнадцатый день до Пасхи, им сон возвращают, силу отдают, не трогайте! — язык на листе не похож ни на один точно известный, кажется, права девчёнка. — Ага, посиди тут с ней, глаз не спускай, как закончит — в карету посади и меня ждите, — кричит кучеру, а сам поднимается наверх, вызывая волну холода от головы до ног. Воспользовавшись моментом, один лист из книги оказывается за воротом скромного платья. «Когда я уйду, подбросишь его Паше, поняла меня?» — снова отскок голоса, вводящего в транс и страх. В комнатке, которую занимал Силахтар, душно. Воздух спёрт и совсем не отдаёт благовониями, которыми не пренебрегал бывший приятель, будучи хранителем покоев. Тогда, кажется, он чертовски был верен всему: аромату, Султану, оружию, предмету воздыхания. А что сейчас? Прячется в каких-то лесах, только и занимаясь мелкими пакостями. Почему этот человек предал? Почему у него появились планы на Шехзаде Баязида? Зачем ему была нужна власть, если он и так имел влияние на Султана? К чему же сейчас эта бесконечная борьба? Для всех он мёртв… Что ему остаётся? Только ли это месть за неоправданные надежды? Зажигая огниво, Мустафа приоткрыл окно, от чего в комнате что-то хлопнуло, подобно двери от сквозняка. Только вот она открыта, да и форточка находится не напротив. Оглядевшись, он заметил у противоположной стены несколько гардеробов и камин со скромной картиной сверху. Ничего необычного, если бы не характерный хлопок. Быстро раскрывая один из шкафов, не заметил ничего странного: вещи: не больше, не меньше, чем у обычного рабочего; парочка писем, не представляют никакой важности, только подтверждают отношения с Атике Султан. В прочем, забрать с собой их не мешало; несколько шкатулок, в одной из которых — брошь. Выглядит знакомой, кажется, что видел её где-то в детстве. Может быть в вещах товарища, долго они прослужили в одном полку. Странно, если эта вещица так памятна, почему мужчина не забрал с собой и её, вещей в гарнитуре явно не хватает. — Паша! Я закончила! — доносится звонкий голосок снизу. Приходится вернуть на место. Спешно открывает и второй шкаф. Вещей нет, но и признаков того, что за стенкой что-то есть тоже. Стучит, чтобы убедиться в этом. Звук глухой, точно стена из лощеных досок сзади. — Ага, проводи девушку, — уже спускается вниз, не удовлетворённый результатами поисков. Мужчина берёт Марию под руку и та спешно роняет банку с сушеными растениями. Невзначай. — Оставь! — командует Кеманкеш, появляясь перед испуганными глазами, — Толку нет! Всё равно никто здесь уже не живёт, так ведь? Девчонка послушно кивает и ступает в карету, поднимая подол длинной серой юбки, держа сумочку с несколькими баночками отваров. «Оставишь мне знак, уронишь банку посреди кухни, придумай. Я должен понять, что вы были в доме. Зная Кеманкеша, он не убьёт тебя, когда ты явишься к нему. Ценит людей, способных исправить свои ошибки. Ты станешь его необходимостью. Этот мужчина готов пойти на всё, лишь бы не видеть расстройств жены. Так что, когда придёшь к нему завтра, то скажешь правду. Пусть думает так…» — вспоминаются слова Силахтара, когда она ожидает Визиря в карете. Недолгая дорога до дворца, Кеманкеш не сводит глаз с девушки. — Давай лекарства, хатун, — процеживает, когда видит знакомые стены из решета кареты. Осторожно протягивает тканевую кошёлку. — Паша, мне надо бы самой осмотреть Атике Султан, прежде чем выбрать настой, — как ни странно, уверено заявляет. — Об этом поговоришь с Гевхерхан Султан. Меня это не касается. Не сегодня. Как сказали лекарши, её жизни ничего не угрожает. Она спит. Назвали это комой, — забирает флакончики, дабы избежать их пропаж. При выходе из кареты девочку встречают несколько евнухов и ровно также, как и несколько часов назад. Давая сухую отмашку, мужчина подглядывает на стекляшки с зелёными жидкостями, переливающимися на солнце. Все подписаны на чужом языке. Кириллица или что-то подобное греческому. Хатун со славянских земель, не удивительно. — Ага, вези на рынок! — скомандовал Кеманкеш. До похода оставалось всё меньше. Пара недель и его ждёт страшная разлука. Он не увидит больше своего сына, своего Совёнка, что так похож на него самого. Не сможет укрыть в объятьях свою Кёсем. Женщина стала такой мягкой за это время. Каждый миг жизни Кеманкеш предпочёл бы остаться подле неё. Он стал зачарованным рабом её глаз. Те, что днём сияют ярче солнца, балуя малыша в руках, а ночью так спокойны в безмятежном сне. Одна мечта так и осталась неосуществлённой. Сад. Он цвёл, радовал своими цветами, но никак не мог порадовать очи его полноправной хозяйки, пока та набиралась сил. Чёрная накидка ничем не выдавала в мужчине Великого Визиря. Простая одежда, в которую Кеманкеш сегодня нарядился, не говорила о статусе. Уже не впервые он приходил сюда за советом, некоторым количеством семян или орудий. Его интерес на полупустом от султанских указов, рынке — Явуз бей. Мужчина много старше, годящийся в отцы, но очень хорошо знающий толк в садоводстве. Много месяцев назад он продал Мустафе семена стойких жасминов, после подсказал как выстроить грамотно теплицу. Сейчас же они могли дружески общаться, соблюдая рамки, обусловленные статусами и возрастом. — Паша, большая честь видеть Вас вновь, — поприветствовал мужчину, снимающего чалму под ярким солнцем середины апреля. — Могу тоже сказать и о Вас. Здоровья вашим рукам, жасмины радуют мою супругу день ото дня, впрочем, как и другие цветы. В лавке не так светло. Приятная девушка принесла чай, как любил это Мустафа. — Если Ваша супруга довольна, то и я буду спокоен, — с гордой улыбкой отвечает мужчина, прочёсывая белую бороду пальцами. Бей часто переплывает Чёрное море, пропадая из Стамбула на несколько месяцев. Так что на его лице множество пятнышек, от яркого морского солнца. Старца не назвать красавцем, но и приличный возраст тоже не дать. Не молод он, но морщин нет, только покров белой седины на загорелом лике выдаёт его лета. — У меня будет к тебе небольшая просьба, бей. Мужчина призадумался, делая глоток крепкой заварки. — Меня не будет, вероятно, до зимы. Я возьму тебя на службу, будешь помогать ухаживать прислуге за цветами, но… будет и ещё кое-что, что будешь делать для меня. — Паша, как так, я свободен, моя жизнь в море, я торговец, вы же знаете, — растерянно глядит на Мустафу. — Я предложу тебе больше, чем ты получаешь здесь. Раза в два, у всего есть цена, мой друг. Твои цветы мне приглянулись, но и ещё один вопрос к тебе есть, — стоит на своём, зная, что корысть сведёт любого. — Паша, не смею торговаться с Вами. Каково Ваше предложение? — спустя пару минут задумчивости, всё же выдаёт ответ. Кажется, карие глаза сверкнули в мрачном помещении лавки. Уловка удалась. Этот мужчина кажется хорошо знакомым и верным, уж столько времени прошло. — Ты сохранишь всё в полном секрете, но мне нужно будет от тебя ещё кое-что, — посмотрел, вырвав очередной седой волосок из темной бороды, — Есть некий дом, недалеко от ТопКапы, я, похоже уже не успею этим заняться, но вот ты будешь смотреть иногда, не произошло ли там чего. Приходить, проверять. Если хоть что-то изменится — отправишь срочное послание, гонец всегда будет при дворе. Старик послушно качал головой, не понимая, с какой целью знакомый Паша интересуется заброшенными домами. Но жажда большего, да и просто желание помочь хорошему человеку стали выше. Ведь, данный господин не раз прикрывал его перед глазами кадиев, да и ясно, что должность его высока. Но Явуз даже не мог представить, что мужик, однажды представившийся Мустафой, был вторым человеком империи и хранил в своих руках целое государство, как и главное его сокровище. — На днях я буду тебя ждать. Покажу всё в доме, супругу мою узнаешь позже. Когда я вернусь, то сможешь продолжить работу в городе или на меня, как будет твоей душе угодно. Если же уеду раньше — покажет домоуправка моя. Главное помни, что если хоть одна тайна вылетит из моего семейного гнезда, ты полетишь в след за ней, эфенди. — Да что ты за Паша такой, бесчестный и бессердечный. Конечно, твои тайны уйдут со мной в могилу, господин, — старик проворно улыбается, дружески толкая мужчину. — Узнаешь, всё узнаешь. Когда воин поднялся, то в сумке затрещали лекарства, Мустафа вспомнил и про них. — Не скажешь ли ты мне, что за язык на баночках? Кириллица, верно? — достаёт один бутелёк. Седовласый берёт в руки и отодвигается, щуря глаза. Всё также немногословен, только покачивает головой. — На русский похож. Я бывал там, Христа они славят. Болел как-то, так на меня какие-то бормотания накладывали, шептали над ухом. Странные они… — Уж точно.***
Вечерело. Какой прекрасный закат майских дней, скоро станет совсем тепло. Только вот душа Махпейкер может понести участь маленьких оттоков пролива в холодную зиму. Предстоит ли ей заледенеть этим летом? Ведь, это лето она встретит без объятий и ласк. Суждено ли им ещё согреть друг друга, подобно июньскому солнцу? Эти два месяца пролетели незаметно, удивительно, счёт пошёл на дни, а может и на часы. Конное войско выдвигается как только Абаза Мехмед Паша преодолеет рубеж Мореи и выйдет в Адриатическое море. Теперь, похоже, больше нет покоя сердцу луноликой красавицы. — Паша не появлялся? — спрашивает у стоящей рядом служанки, входя в покои с балкона. Подросший Корай сопит на руках матери, забавно поджимая кулачки. Надо же, их мальчик такой большой. Кажется, пару мгновений назад они впервые увидели его багряное тельце, покрытое влажной пеленой, а сейчас он во всю капризничает, подолгу не спит, чувствуя каждое волнение матери. Ребёнок просто не покидает её рук, словно боится, что её заберут. Похоже, что сейчас он сомкнул глаза надолго, может даже до середины ночи. Материнские ладони быстро меняются на люльку. Шелковая маленькая рубашечка золотого цвета поблескивает на красном свету последнего луча этого дня. — Нет, госпожа, — кратко отвечает девушка. — Хорошо, — Кёсем обречённо усаживается на тахту возле сына, немного покачивая колыбель, — прикажи греть хаммам и позови Салиху. Почему-то только этой седовласой женщине удавалось утихомирить громкий крик мальчика в момент отсутствия мамы рядом. Её бархатный голосок спокойно напевал песню, в которой было что-то знакомое. Это словно убаюкивало саму Кёсем. Эта женщина дарила спокойствие и сердцу бывшего регента. — Госпожа моя, что-то случилось? — чуть опускаясь в уважительном поклоне, старушка проходит в глубь помещения, — Вам бы стоило отдохнуть, слышала, вы приказали подготовить для Вас ванну, я посоветовала добавить туда мяту с полынью, девушки скоро закончат. — Я так устала. Совсем забыла каково это: просыпаться по ночам от плача, кормить грудью. Просто хочу надолго раствориться в тёплой воде. Да я и не знала этого. В ТопКапы всегда было много слуг, с детьми всегда был кто-то рядом. А его даже на миг отпустить не могу. Да и не хочу. Женщина присаживается рядом, делая это без какого либо позволения. Спокойно, она убирает руки беспокойной матери с резного дерева. Тогда Кёсем просто падает на плечо, от которого исходит приятное тепло. — Султанша, не стоит вам так страдать над сыном. Он родился вполне здоровым мальчиком. Не доводите себя до обморочного состояния, тогда ему точно не будет хорошо от этого. — Спасибо, — утирает слезу, катящуюся по щеке. — Не печальтесь и не опускайте руки раньше времени. Смотрите, он — совёнок. У него большие чёрные глазки, гордый носик, вот и хнычет ночи напролёт. Скоро и это пройдёт, — одна рука поглаживает локоны женщины, а другая показывает на личико мальчика. — Ах, — стон сожаления срывается с губ, — Кеманкеш говорит точно также, я всё понять не могла, почему «совёнок». Забавно, — ухмыляется своей шальной мысли, удивительно похожи близкие люди госпожи. Только перед ними она может позволить стать такой же мягкой, как цветок жасмина. Салиха разделит любую мимолётную печаль, даря тёплые, в чём-то материнские объятья. А Кеманкеш, даже если не рядом, то всегда, словно, стоит за ней, заставляя поднять голову в даже гордом одиночестве. Он стал лучшим садовником её сердечного сада, сохранил каждый лепесток, цветок и корень. — Идите, верно, готово всё, — кивает, отпуская темноволосую из своих рук. Глаза старушки прикрываются, говоря, что ни на шаг не отдалится от обожаемого чада. Проходит время, совсем немного, как в лучах ночных огней появляется высокий мужчина. Он явно устал, ссутулился и хочет просто увидеть родных и заснуть в их объятьях. Последние дни даются особенно сложно, Султан все больше насторожен состоянием армии, да и новости от Абазы Паши придут с минуты на минуту, стоит им только подойти к берегам Боснии. «Ni-na nana — ni-na baba Ni-na nana, ni-na baba Sikur era nëpër male. Vjen si fluturat në livadh. Që të bëhesh ti i madh. Të ndriçosh si dielli e hana Lum për ty baba e nana…»«Ни-на мама — ни-на папа Ни-на мама, ни-на папа Как ветер в горах. Прилетает, как бабочки на лугу. Стать великим, как отцы. Сияй, как солнце и будут Блаженны отец и мать.»
Сладкий голосок лекарши доносится до его ушей, когда он поднимается наверх. Какая-то радость детства окутывает со всех сторон, когда он видит своего малыша, лепечущего что-то на руках седовласой. Женщина не кланяется, лишь подходит ближе, продолжая напевать мотив, только теперь уже совсем тихо и без слов. — Привет, мой мальчик, да… — улыбается сыну, когда тот оказывается а его руках и хватается за пуговку тяжелого кафтана. От Кеманкеша пахнет потом и смрадом подвальных помещений. Кажется, сегодня он не видел света, только лишь черноту темниц, коридоров и корпусов. А его совёнок дарит легкий аромат молока, что вбирал в себя совсем недавно, вместе с нежным жасмином, который всегда перетекает к нему от рук блаженной Кёсем. Мальчик улыбается отцу, что делает последнее время так часто. Почему-то в его объятьях он всегда весел и игрив. — Вы что-то пели? Колыбельная, что-то знакомое… На албанский похоже… — продолжает мелодию, шепча помнящиеся строки. — Именно она, господин. Вы знаете? Кеманкеш склоняет голову укачивая на груди малыша. Кисти рук придерживают маленькую головку, а ноги тихонько ходят по покоям, танцуя своеобразный танец. Не проходит и получаса, как под тихие звуки этой песенки мальчик вновь засыпает. — Помню, покойная матушка пела её. Если честно, то даже слова сейчас написать не смогу, так давно покинул эти земли. — Я тоже уехала много лет назад, но, к счастью всё помню, — улыбается, следуя за мужчиной, что двигается к господской кровати, не выпуская мальчика. — Смешное совпадение, не так много людей с малой родины добиваются расположения во дворце. Я знал только одного… Знаю. — Ну, что вы, господин, я так, лишь помогаю, — пожимает плечами, наблюдая с каким трепетом отец накрывает малыша большим для него одеялом. — Салиха, не говорите так. Вы для моей жены стали второй мамой, вы очень ценны, — немного неловко поглаживает её руку, доказывая близкое отношение. — Вы также нужны ей, прошу Вас, проведите дни до похода вместе. она тоскует по Вам уже сейчас, — без слов поняла следующую реплику Мустафы, — Султанша удалилась в хаммам, скоро придёт. — Спасибо Вам, будьте с ней рядом, когда меня не будет. Он выходит к дверям, останавливаясь у лестницы. — Через несколько дней после моего ухода придёт мужчина. Имя у него Явуз. Пропустите в дом, подготовьте комнату, проводите в сад. Он займётся им в моё отсутствие. — Хорошо, Паша.***
Мягкий воздух турецкой бани окутывал каждый уголок большого помещения. Девушки бережно растирали успокаивающий и освежающий мятный сироп по запястьям госпожи, пока та наслаждалась давно забытыми минутами спокойствия в объятьях тёплой ванны. Приятная пена, посыпанная сверху бутонами свежих жасминов, что каждое утро Кеманкеш приносил для дамы своего сердца. Насквозь мокрое полотенце обёрнуто вокруг тела, по которому было тяжело понять, что ещё недавно его обладательница носила драгоценное чадо. Совсем неслышно отворились двери и в них зашел Кеманкеш. Несколько девушек покинули хаммам, хватило лишь одного движения руки. Сменив грязные одежды на белую хлопковую ткань, мужчина прошёл в глубь помещения, встав сзади от жены. Ох, её лик и образ — сводят с ума. Оставшиеся служанки поспешно ушли, заметив присутствие мужчины в комнате. Грозный взгляд Кёсем метнулся в сторону, когда её руки синхронно опустились на теплый мрамор восьмиугольной купели. — Ч-ш-ш-ш, моя госпожа, не сердись, — наклоняется и лепечет прямо в центр пучка густых волос, зарываясь в них носом. Руки тут же погружаются в тёплую воду, стремясь очертить ключицы и плечи. — Кеманкеш… — прикрывает взор голубых глаз, отдаваясь во власть его ладоней, — ты пришёл. Мужские кисти ловко поднимают невысокую женщину на борта, оставляя в воде только бархатные ножки. Запястья уже чувствуют прохладу, оставшуюся от мяты. Капли горячей воды стекают с неё, оголяя изгиб за изгибом, всё ещё скрытого за тканью тела. Пышная грудь стала только больше от наполнявшего её молока. Кожа покрылась краснотой испарины от горячего воздуха и начала сиять при свете Луны, поднявшейся над городом не так давно. Её образ прекрасен. Она для него словно русалка из множества легенд иноверцев. Эта женщина создана для воды. Встретить такую в море — верно умереть от её чарующего вида. Длинные пальцы Паши аккуратно двигаются по тем участкам, что пока доступны его взору. Теперь она не так далеко, и столь податлива, какой не бывает никогда. — Ты выбрала мяту, почему? — спрашивает, улавливая яркий аромат. Тёплый поцелуй на шее почти не заметен, но так приятен. Сколько времени они не получали ласк друг друга? Кажется, что вечность. Её окутала бесконечная тоска по его губам. — Устала, да и выбирала не я. Салиха, — оба расплываются в улыбке, вспоминая приятную старушку, — Корай сейчас с ней, я скоро тоже пойду, — поворачивает голову, когда чувствует влажные отметины, усердно прокладываемые от ушка к впадине ключиц. Он словно не слышит, продолжая свои манипуляции. Своими действиями говорит: «Нет, не скоро…» — Знаю, она меня к тебе и отправила. Не надо никуда идти, — подсаживается на край, наконец, разделяя с ней свой взгляд. Он ушёл сегодня ещё на рассвете, не видел бурю в её стеклянных очах. Уста сливаются в нежном поцелуе, который тает в тишине пустого хаммама. Только маленькая капелька стекает с крана, падая в огромную ванну. Её полотенце приспускается, оказываясь на бёдрах. Впервые за столь долгое время он видит её тело без всяких прикрас, что создавали одежды. Множество темных растяжек вызывают её растерянный взгляд. Неужели она… стесняется? — Ты прекрасна, моя Кёсем, — он лишь ловит её думы, не давая им забиться внутрь. Она для него прекрасна и идеальна. На этом точка, этого ничего не изменит. Смущённые глаза бегают туда-сюда, никак не хотя остановиться на одной точке мужского тела. Мустафа умело прерывает это, поворачивая женщину к себе спиной и открывая небольшой флакончик зелёного сиропа мяты. Он сладок, как мёд; горьковат, как настойка. Проходясь по коже — делает её бархатной, оставляя за собой холод, словно кусочек льда. По ровной спине стекает первая тягучая капля. Позвонок за позвонком, он собирает полоски губами, заполняя тёплом то место, где секунду назад всё леденело. Он всегда заполнял место её прохлады, тонко чувствуя любую эмоцию недовольства, даже мимолётно обжигающую слуг или вуаль грусти, покрывающую её взгляд по ночам. Тонкий стон срывается с пухлых губ, когда он вновь поднимает свои пылающие и такие контрастные уста к шее, уже более уверенно оставляя там яркий след своего присутствия. — Мустафа… — бормочет, ускользая из его рук обратно в воду. Тогда капельки сиропа вновь дают о себе знать, замораживая вместе с кожей и все плохие мысли, — Иди ко мне. Водный вихрь кружит в танце своеобразной песни холода и страсти. Внутри горит всё от прикосновений столь желанного человека. Вкус его губ пропитан сиропом, а её — влечением. Впервые за долгое время она вновь чувствует себя желанной и желаемой. Хлопок полотенец расплывается по воде, накрывая её. Ровно также как и их чувства — до самых краёв. Он готов зацеловать каждый кусочек её кожи, собирая любую каплю, стекающую по складкам, будто это эликсир жизни. Так и поступает и со слезами, что появляются в первые секунды их любви. Кёсем лишь целует его лоб, удобнее располагаясь в объятьях, тихо и верно набирая темп. Её волосы распадаются, впитывая в себя влажный воздух. Они качаются на воде в такт песни их чувств, их обжигающего пламени, что знаменуют яркие возгласы и мокрые, от выплесков воды, полы. — Я соскучилась, — твердит из последних сил, когда чувствует ещё больше теплоты внутри себя, — Люблю тебя. — Я люблю тебя, — кладёт себе на грудь, утопая в её шикарной каштановой гриве, — сильнее. Она не возражает, лишь находит его широкую спину, обнимая. Как же хорошо на душе сейчас. — Пойдём в покои, вода остывает, — смотрит на него усталым взглядом, приподнимая голову от его торса. Пальчики медленно водят по женской ровной спине, а сам он улыбается, словно довольный лис. — Как прикажите, моя госпожа. Шёлковый халат небрежно накинут сверху полупрозрачной светлой ночнушки, также как и его ночные одежды, что учтиво были принесены слугами. Они выходят из горячего помещения в коридор, совсем немного разделяющий вход в их комнаты. — Я кое-что тебе задолжал, родная, — приобнимает, прижимая к себе, пока она складывает руки крестом на своей талии, запахивая халат. — Я догадываюсь, Паша, — улыбается, зная, что сейчас пойдёт речь о месте, что он хранит за семью замками, принося от туда только цветы. — Зачем же так официально, моя Султанша, вашему рабу не подстать такое обращение, — целует макушку, также улыбаясь, — Можно просто — мой любимый супруг. — Хорошо, любимый супруг, — только сильнее утопает в его руках. Пуская лёгкие смешки они уже стоят у дверей в покои. Из ниоткуда появляется знакомый силуэт дворцового стража. — Кёсем, иди, Иншаллах, ничего не стряслось во дворце. Листок с печатью падишаха оказывается в руках Паши: «Весть от Абазы правдива. Завтра утром ты выдвигаешься в поход, будь готов. Султан Мурад Хан» Удивительно быстро рушится карточный домик их мечт на следующее утро. Он не успеет показать сад, не знает, что вообще сможет сделать, а как же сказать Кёсем? — Едь к первому Визирю, пусть пребудет к рассвету в ТопКапы. И прикажи на выходе, чтобы начали собирать мои вещи. — Слушаюсь, — невысокий слуга спешно покидает дом. Внутри женщины всё стынет, когда она понимает, какие новости столь срочно могут принести во дворец. Махпейкер стоит у камина на первом этаже, прислушиваясь к словам мужа за стенкой. Двери открываются и заходит он. — Нет-нет, не стоит плакать, мой цветок жасмина. Ещё не утро, а значит не время для росы. Пойдём лучше со мной, — обвивает её стан, потом и вовсе ведя наверх по лестнице. Старушка посапывает рядом с их кроватью, куда Кеманкеш уложил Корая. Он быстро оказывается в руках отца, чуть больше сворачиваясь калачиком. Пальчики сплетаются вместе, когда одна из дверей второго этажа легко раскрывается кистями госпожи с подачки мужчины. — Ларчик просто открывался. — Так стало только вчера. Он ведёт ее по крутой лестнице, заворачивающейся наверх. Вторая дверь не становится препятствием и она видит это чудо. Вся мансарда большого дома — словно огромный райский сад. Такого её глаза не видели. Ровные ряды растений освещаемых луной. Внутри тепло-тепло, а аромат лучше любых духов. Словно сказка, которую читали в детстве родители, словно она снова на родине, где ночами также душно, если нет ветра с моря. Его рука ведёт в какую-то темную глубь. Уютный полукруг весь покрыт её любимым цветком, отчего даже сынок поводит носом, что-то кряхтя. Всё ещё придерживая мальчика, Мустафа быстро справляется в двумя источниками света, что даруют ещё больше тепла. Завороженно она глядит на каждый отблеск растения, в темноте ночи появляющегося на свету факелов. В миг оказывается на коленях мужа, что уже уселся на резные качели. — Тебе нравится? — спрашивает прямо в ухо, отодвигая мокрую прядь волос. — Это правда? Столько цветов и всё в доме? — он кивает, улыбаясь. Последние часы блаженства. Они сегодня вместе, сплетают руки, утыкаются в лбы друг друга, а глаза так чётко видят родные черты лица каждого. Уже утром это станет сном, но пока что их реальность. Кёсем меняет положение и кладёт свою макушку ему на колени, чувствуя, что большие качели медленно покачиваются. Он прикрывает глаза, копоша крону её волос. Вокруг них всё в любимом цветке. Кажется, эти минуты совсем не долги, но он просыпается, когда на руках уже нет сына, а жена куда-то ушла. Страх и испуг, что этот рай был только миражем просыпается вместе с ним, но в далеке, под лучами оранжевого света виднеется силуэт её ровной спины. На качелях лежит её халат, а сама она стоит, смотря солнцу в лицо. Небрежно скрутившиеся локоны полностью закрывают спину, а рукав сорочки спущен открывая грудь. Мальчик на руках жадно поглощает свою пищу, пока мать багровеет в лучах рассвета последнего совместного утра. Она словно Мадонна Литта, словно ангел, сошедший с небес. Мужские руки тихонько отрывают веточку от ближайшего деревца, поднося к носу её халат. Одинаковый запах, ни с чем не спутаешь. Шелка оказываются на оголённых плечах, а белый цветок в волосах. — Ты уже уходишь? — Пришло и моё время, Кёсем… — шепчет, словно в бреду. Его крепкие объятья сцепляют их троих в одно целое, — Я обещаю, что вернусь до зимы. Ты более никогда не встретишь снежную бурю без меня, моя единственная. — Я верю. Только шепчет, роняя слезу на одежду сына. — Нет-нет, не стоит плакать, — повторяет как часы назад, — Пойдём лучше в покои. — Иди, я останусь, — в миг становится холодной, превращая боль наступившей разлуки в броню, — Береги себя. — Береги сына, — обходит и целует маленький лобик. Затем он вовсе скрывается из виду, ровно в тот момент, когда солнце озаряет белым светом их душу, их сад.***
Конь мчит в сторону дома Силахтара. Последнее дело, которое осталось завершить — понять, как он ушёл из крепких рук мужчины. Единственное, что остаётся — дымоход камина, удивительно, но там не было нагара, а значит он не действует. Без какого либо препятствия входя в хижину, он резво поднимается наверх. Долго думая как открыть тайный ход, в котором теперь точно уверен. На утренней заре видны следы песка от подошвы ботинок. Беря в руки кочергу, Мустафа пытается сдвинуть заслонку. Когда наконец это удаётся, то и несложный механизм закрывающейся дверцы раскрыт. Перед взором показывается широкую трубу внутри, к одной стенке прикреплена лестница, а к другой факел, насквозь пропитанный маслом. Если его зажечь, то должен осветить весь путь. Где-то в шкафу он видел огниво. Легко открывая шкатулки, быстро находит то что нужно, но сперва в руки попадается брошка, на которую обратил внимание ещё несколько недель назад. Только детские воспоминания летают по комнате, словно пачка неотправленных писем. Он. Он убийца? Темноволосый мальчик не шевелится в пугающей темноте ночи. Только что он совершил страшное. Убил. Окровавленное тело юной дамы лежит на полу, в то время как в его руках зажата горячая кочерга, которой он поправлял дрова в догорающем камине. Девушка подошла так тихо, что он и не заметил эту особу. Кажется, она не хотела ничего плохого, просто незнакомка. Но что-то сподвигло высокого ребёнка обернуться слишком резко. Раскалённая кочерга ударила её голову, чем испугала юнца. Пол темной комнатки начал пропитываться кровью, а его сердце ужасом. На свету приоткрывшейся двери сверкнула брошка с чёрным камнем, прикреплённая к уже мертвому телу. — Мой мальчик, Мустафа, мой Совёнок, что же ты натворил? — видя окровавленный труп знакомой, девушка подбегает к своей маленькой копии. Кусок металла звонко падает на деревянный пол, когда тёплые руки заключают в объятья мальчишку. Его кафтан в крови, его душа в крови, от этого не отмыться. Он стал малолетним убийцей.