***
Солнце накрыло это место ещё часы назад, но женщина не спешила его покидать. Грудной младенец сопел в окружении белых лепестков. Сад цвёл ровно также, как и до ухода мужа, за эти часы не изменилось в нём ничего, только вот сердце любящей жены стало беспокойным. Хотелось хоть издалека увидеть его, посмотреть на родное лицо в последний раз перед месяцами разлуки. Ей никогда не хватит этих мимолётных взглядов, ведь ими невозможно насытиться, но почему-то всё равно готова отдать многое, хоть бы увидеть эти карие глаза ещё раз. В это же время, на заднем дворе дома седовласая женщина ожидала гостя, которому заведомо не доверяла. Непонятным ей казалось появление, с садом слуги вполне могли справиться, к чему ещё делить с кем-то место приближённых людей. Теперь, кажется, единственный, кого не хватало в этом дворце — Хаджи Ага. На милость Салихи, он остался в ТопКапы, занимаясь гаремными делами. За многие годы наблюдений — ему не было равных в усмирении гаремных куриц. Вот, скромная карета подъезжает к ажурным вратам. Оттуда выходит мужчина, примерно ровесник. На вид простой, глаза, как говорят, умные. — Госпожа, — склоняет голову, осматривая достаточно статную женщину с седыми забранными локонами. — Явуз, верно? Паша немного упоминал о вас. Пройдёмте, вам покажут комнату, а затем место работы, — пара начала неторопливую прогулку по владениям, — Я так понимаю, этот сад тоже будет под вашим присмотром. Там купальня, помосты старые, не исключено, что прихотью станет обустроить и её. Тут же, розовый сад. Место где разгуляться. Ваша комната будет в крыле прислуги, я же в главном, можете обращаться, если появятся вопросы, — лекарша ещё раз оглядела довольно высокого мужчину и дала отмашку Агам, чтобы проследовали с ним дальше. — Постойте, вы, видимо, не поняли, я сюда пришёл по доброй воле, госпожа. Со мной не стоит обходится, как с прислугой, даже если вы хозяйка этого дома, — женщина мило улыбнулась, и всё же подошла чуть ближе. — Я не хозяйка, но ваша лесть мне приятна. Думаю, узнав главную и единственную женщину Паши, я покажусь вам крайне мягкой особой. Поверьте, к вам относятся более чем лестно. Расположитесь в своих покоях, я подойду к вам скоро и покажу выход в верхний сад. — Как же ваше имя, госпожа, как к мне вам обращаться, о, Султанша? — решил съязвить торговец. — Салиха. Моё имя Салиха. Она упорхнула, как-то слишком резво поднимаясь по лесенкам дворца. Словно ей не было за шестой десяток. Мужчина только посмотрел заворожённо ей в след. — Что за женщина, Аллах помилуй?! Если она просто мне приказы раздаёт, то кто тогда их отдаёт? Не повезло Паше, не повезло, — с ноткой восхищения снял тюрбан и позволил Агам всё-таки проводить его. Спустя некоторое время, в дверь постучали: — Явуз бей! Выходите, мне стоит показать вам сад. Не занимайте время, госпожа скоро проснётся! — Иду я, Салиха хатун, иду. Парочка поворотов, сложная лестница и эти двое почти вломились в умиротворённое логово Кёсем Султан. Первой зашла Салиха, оставляя мужчину ожидать чуть подальше от себя. На больших резных качелях сидела женщина в дорогих шелках, обрамлённая каштановыми локонами, но с крайне грустными глазами. Ребёнок рядом покорно спал, удивительно, но не на руках своей матери. Она покачивалась, обдавая ветерком бесконечные ряды зелёных растений. Шорох нарушил душевное умиротворение, заставляя поднять Корая на руки. — Кеманкеш? Ты вернулся? — кажется, прошло немного времени, он вполне мог зайти попрощаться ещё раз, но слабая надежда распалась в пух и прах, когда из-за массивных дверей выглянул знакомый женский силуэт, — Салиха? — Султанша, простите, что потревожила, мне передавали, что вы ещё не выходили из покоев, а Кеманкеш Паша ушёл рано утром, выпроводив и меня. Он поручил провести сюда своего служащего. Мы удалимся сейчас же, простите, — торопливо и неловко женщина стала объясняться перед Кёсем. Та лишь повела добрым взглядом, останавливая поток извинений. — Не успел отъехать, как уже отдаёт распоряжения. Хорошо, я пойду вниз, думаю, что мне не стоит здесь задерживаться. Занимайтесь своей работой, я познакомлюсь с садовником позже. Пусть пока не знает кто я, верю, что супруг решил найти себе помощника не взирая на внешность и гордость. Мне нужны такие люди в его отсутствие, — вслух проговорила некоторые мысли и также спешно удалилась с мальчиком на руках. Всё же усталость перебила тревогу и вместе со своим совёнком засопела и его мама. Ненадолго, необдуманно, непривычно для себя, но ранним утром сон забрал её к себе в объятиях холодных простыней. Тело ещё помнило ласки мужа, любимый сын спал в своей люльке, вот и голубоглазая госпожа сомкнула веки. Душа проснулась с дурными предчувствиями, сердце больно закололо, а голову посетило беспокойство. Похоже и Корай его почувствовал, стал хныкать и успокаиваться только у материнской груди. — Тише, мой совёнок, все хорошо, — шепчет, целуя крохотную головку. В этом доме чувствует себя запертой в клетке, но одновременно свободной. Сама себе удивляется, как легко отказалась от власти и её лавр. В зеркале видит совершенно другую женщину. Светлые одежды, непослушные локоны, крохотный мальчик на руках. Годами ранее, увидев бы такой портрет, спросила бы почему в таком странном виде нянчит внука, или же почему он так несопоставим по времени с рождением её детей. Теперь же чувствует себя вновь так непривычно, словно растит первого ребёнка. Этот мальчик действительно другой. Поздний, никак не засыпающий вне объятий. Корай будет совсем иной. Неподходящий на своего старшего брата-повелителя. Тот пылкий, не знающий границ, но при этом любящий, требующий внимания матери, любимый. Не будет похож на Гевхерхан, чью голову занимают отнюдь не мысли о гареме. Сейчас Кёсем наблюдает в её глазах искорку, которую сама не так давно познала. Будет отличаться и от Касыма, который, похоже, единственный остался честен с собой. Корай будет отличаться и от Ибрагима с Атике. Те могут существовать только вместе. Если одного посещает хвора, то и другой будет весьма печален. Как давно она не видела своих двойняшек… За кого примет её бедный Шехзаде, явно теряющий рассудок? Назовёт ли Валиде? Поймет, что младенец в её руках — его единокровный брат? Не примет ли за тень? А что скажет её златовласка с непокорным характером волчонка? В обиде ли она? Как её здоровье, почему она до сих пор хандрит и не приезжает? Кеманкеш так убедил эту женщину, что всегда будет рядом со старшими детьми, что сейчас, когда он ушёл, кажется, всё проходит сквозь пальцы и она не понимает, как собрать воедино. Что если в поход ушёл не только её мужчина? Что если приказ был отдан и о Шехзаде? Что-то происходит без её ведома, сердце не может так разбиваться от предчувствий. Сглатывает ком, ещё раз посматривая на курчавые локоны ребёнка. — Хатун, скажи готовить карету, и меня собирать, — практически шёпотом выговаривает, с заметной интонацией волнения, — Салиху предупреди, поедет со мной, пусть отвлечётся от своего гостя. — Как прикажите, госпожа. Действительно, оказалась в клетке, в ней всё это время было так хорошо и спокойно, но сейчас что-то не чувствует этого спокойствия. Теперь здесь одиноко и страшно. Её птенцы натворят бед, если за ними не присматривать. Ах, Мустафа, он так сильно оберегал её, что она и забыла о своих проблемах. Всё вновь оказалась на её хрупких плечах. — Госпожа, вы приказали подать карету, вы же даже не поели, с вашей болезнью не стоит так пренебрегать пищей, — уже поправляя украшения, женщина слышит знакомый голос с нотками волнения и заботы. — Салиха, не стоит так переживать за меня, тем более, что я беру тебя с собой. Лучше скажи, что за человек теперь у меня в услужении? Женщина подходит сзади, расправляя ворот на массивном платье. — Сегодня вы выглядите менее уставшей. — Чувствую, это ненадолго. Чем дальше Паша от столицы, тем неспокойнее его сын, да и мне становится дурно в его отсутствие. — Увы, Султанша, матери остро чувствуют переживания за детей, да и дети перенимают этакие нотки материнской грусти. — Не похоже, чтобы мой лев Мурад чувствовал переживания. — Думаю, вам следует их навестить, погода хорошая, Корай уже окреп, да и вы… — выдерживает паузу, — да и Хаджи Ага явно давно вас не видел. От такой тоски ему тоже места нет. Элегантные пальчики выбирали последний элемент туалета — серьги. С грустью окинула те, которые когда-то подарил покойный муж Ахмед Хан. Всё же остановилась на длинных, с двумя бриллиантами. — Эти серьги убери, больше не показывай, если не прикажу, — острота сожаления слетела с губ женщины, а глаза безысходно закатились за веки. Покойный Хан оставил её такой молодой, тогда, по своей глупости, женщина отдала трон Мустафе, желая уберечь детей от дворцовых интриг и страхов, как когда-то пыталась сохранить жизнь будущего безумного Падишаха. Помнит, как её лучезарный супруг игрался с братом, любил его детскую улыбку, как сама носила мальчишке каштаны, которые обжигали его пальчики. Неповинный юноша — первая жертва её Султаната. Никогда не сможет простить себе его заточение, но ровно как и смерть старших детей, не сможет забыть его неизбежную кончину. Рано или поздно она догонит и его невинную душу, которая так не хотела становится Падишахом. Ахмед ушёл так рано, не дав прожить ей вторую весну после никаха. Никогда не сможет сравнить единственных мужчин в своей жизни, но явственно чувствует, что тоска по Кеманкешу в разы страшнее отдаётся в сердце, чем по покойному. Больше не может смотреть на эти серьги, не хочет признавать, что искренне полюбила мужчину, которому заведомо не должна была быть обещана. Любое счастье кончается в её жизни, ровно как заканчивается весна. — Вы задумались, Султанша? Она отогнала слуг прочь, приказав собирать сына. — Я приехала сюда совсем юной, полюбила народ, первого мужчину, нынешний бриз с Босфора, сохранила верность жасминам, которые Ахмед сожал везде. А потом всё прошло сквозь меня: мои дети выросли, мой муж покинул этот мир, даже с Босфора стало дуть иначе, не то, что цветение жасмина. Я долгие годы носила серьги с изумрудами, как напоминание об обещании покойному Султану, но, увы, не всем клятвам суждено сбыться. Сейчас я ношу любимый подарок Паши — заколку. Я боюсь, Салиха, боюсь, что в один день сниму её с теми же словами, что сейчас отослала от себя серьги. — Прислушайтесь к сердцу. Уверенна, что оно говорит, что ему стоит верить и ждать. Может обречённо вздыхая в том саду, может быть радостно, смотря на подрастающего сына в ваших руках. Уверяю Вас, Кеманкеш Паша выполнит любое обещание, данное вам. — Ты думаешь? — В юности я знала одного человека, отца моих детей. Однажды он сказал мне, что не оставит меня раньше, чем сама не уйду от него. Он долго добивался меня. Вся Влёра знала эти ухаживания. Потом родился сын, какой же кареглазый, как Корай, потом и дочь. Он покинул нас, я вышла замуж, к сожалению, уже не по любви. Я никогда не любила того человека, хоть чувствовала его заботу. Но вот отец моих детей выполнил обещание, всегда был рядом, даже если и на небесах. Он был всегда единственным, кого я помнила и чьи глаза стояли перед мной в каждый момент жизни. — И что сейчас? Вы его забыли? — с нескрываемым интересом, словно девчушка без собственного опыта, мучает вопросами женщину. — Нет, никогда. В вашем муже я вижу его черты. Он также благороден, честен с вами, никак не похож на того, который покинет ваше сердце. Он вас не оставит.***
— Сколько ещё ждать выздоровления? — статная фигура разговаривала с девушкой подобающе тихо для комнаты больной. — Госпожа, я никак не смогу сказать, что она поправится, я не всесильна. Но раз Атике Султан пришла в себя, то ей может стать лучше. Дайте мне только время. — Я не смогу оставлять тебя в гареме и выпустить не смогу. Ты не можешь быть служанкой или повитухой. По всем порядкам ты уже давно должна была быть казнена, не надейся на своё везение. Дай Великому Визирю вернуться — он лично сведёт с собой счёты, — всё вторит, что Мустафа разберётся с ней. Смешно и страшно. «У тебя всё готово? Помни, Атике Султан должна только на время потерять рассудок, свари любое зелье, ведьма, но только помни, что нужно и противоядие. Иди», — очередные едкие слова Паши вспомнились. Особенно то, с какой безумной улыбкой говорил. Будто ему не безразлична судьба девушки, может и действительно стал чувствовать что-то больше, чем скупое желание женского тела? А она от чего каждый раз поддавалась его приказам? Не уж-то тешит надеждой встретиться с семьей? Неужели тоска по дому, так сильна, что она готова подставить под удар глав великого государства? Её маленький братик, помнит свою сестрицу, которая всегда была окружена травами, да пряностями? Хватит ли ей сил, найти путь из этого места, вернуться домой, о чём прежде и не мечтала? Только загадочный Ага, свалившийся ей в ноги с подачки светловолосой Султанши, смог узнать что с мальчишкой, но никак не собирался помогать просто так. — Я же никогда не смогу жить спокойно, Султанша? Меня навсегда ждет забвение? — руки Гевхерхан подверглись состраданию, огладив круглые щёки русоволосой. — Мария, у меня нет ответа на эти вопросы. Увы, то, что ты сделала — никогда тебе не простится, никогда не забудется. Ты предавала по неясной мне причине. Наказание за это едино для всех, но настигает по-разному. Не всегда дают такой шанс, каким пренебрегла ты. Ты добра сердцем, но душой черна, иначе бы не стала скрывать того мужчину. Твой путь кончается, Мария. Помоги этой душе. Пусть она не страдает от вашего с Агой греха, хоть сама грешна не меньше. Склонив голову, травница отошла, позволив себе немного подумать и не отвечать на речи добродушной госпожи. Действительно, она сама виновата. Руки взяли бутылёк с вязкой жидкостью, решаясь нанести на свежий надрез кожи больной. Это бы ей очень помогло. Теперь ей уже ничего лишнего взболтнуть, Силахтара нет рядом, да и знать она не будет, что же стряслось с её матерью и по чьей вине. Девушка проснётся в мире, где её ждёт любящая Валиде, младенец-брат, сестра, забывшая обиды за вечерами возле её постели, братья, ждущие выздоровления. — Спите, Султанша. Это немного больно, будет щипать, но вы потерпите, скоро вам будет лучше. Прошёл час, два, может начал отсчёт третий. Ранка с мазью уже не колола, а девушке виделся сотый сон, в котором, может быть, всё было хорошо. Покои теперь были хорошо зашторены, а слуги оставлены лишь у дверей. Просыпаться ей совсем не хотелось, мир, который оставался позади, сейчас догоняет её со страшной силой. Переворот; Силахтар, которого почему-то не смогла оставить; Мария, пришедшая на выручку; Вакф; ссоры с Гевхерхан, самое смешное, что помнится, та придумала себе лишнего, явно знала больше, чем хотелось бы; постоянные кошмары и бессонницы, в которых видит то умирающую при родах мать, то себя; страх за мужчину, в которого беспамятства влюбилась, закрывая глаза на грубость. Его аромат ландышей, тот терпкий и дурманящий, заставляющий подбрасывать и писать письма, врать… Очередной круг испытаний, очертания теней, страх за жизнь, Гевхерхан, висящая над её головой, Абаза Мехмед Паша. Страх. Она — Султанша, что так отчаянно боялась отпустить всё, что всё тайное вскроется, что ничего не забудется. Отрывки, в которых узнала о плохом самочувствии матери, флакончик, который заказала у Марии вместе с настойкой для себя. А дальше всё как в тумане: слишком горький вкус лекарства; чертовски раскалывающаяся голова; больные нотки в голосе; всё вокруг кружится, будто ударилась; непривычно тесно во всей одежде; непривычно жарко в платьях, хотя стоит ещё конец зимы. Помнит, что уже к приходу весны чувствовала, что тело будто поместили в огненное пламя, но как бы отчаянно не хотела, самый нужный ей человек всё никак не появлялся перед глазами. Лица менялись, а матушки всё не было, от того кошмары только чаще навещали её. В этом мире к ней будет много вопросов, ведь она стала предательницей. Султанша, которая раньше не знала счастья, а после стольких поступков не считает себя достойной его. На мягкую ткань подушки стекает слеза то ли от жара, то ли от плохого сна. Она сама выбрала этот путь, который не смогла пройти. — Хаджи, что значит, Атике не может выйти, что ты от меня скрываешь? — строгий голос донёсся до Марии, охранявшей сон чуткой госпожи, девушка поспешила отойти в сторону, дабы не попасться на глаза Валиде. — Моя Султанша, что Вы, мне нечего от Вас скрывать, но Вы до этого изъявили желание пойти к старшим детям. Может Ваша дочь подойдёт в ваши покои чуть позже, незачем её будить? — Хаджи, клянусь Аллахом, если ты что-то пытаешься скрыть, скажи сейчас, не испытывай моё терпение, — шикнула в лицо Аги, которому долгожданный приезд Кесем Султан уже не принёс столько радости, как могло показаться. Дело в том, что с раннего утра ТопКапы стоял вверх дном. Неугомонные девушки так и шептались о слухах, то беременность Фарьи Султан, то поход, то новый указ повелителя. Всё у бедного слуги валилось из рук, так ещё и Гевхерхан Султан пребывала в крайне задумчивом настроении, видимо, ни слухи, ни новости, которые уже стали правдой для султанской семьи сегодня не трогали. Так ещё и приезд Кёсем, совершенно некстати пришедшийся на осложнённое здоровье Атике Султан и Шехзаде Ибрагима. — Нет, что Вы, скрывать нечего, Вы же знаете, она немного хандрит, вот, сегодня ещё не просыпалась, — мужчина пожимает плечами, искренне радуясь, что получил вести от лекарей, что состояние династийки стало хоть немного лучше, а значит уже можно надеяться на чудо и на благосклонность Валиде Султан. — Моли, чтобы ты остался жив, а сейчас иди к Салихе, помоги ей с моими покоями, я, вероятно, останусь на несколько дней здесь, поэтому пусть принесут всё необходимое для ребёнка и для меня. Только попробуй мне ещё раз соврать — в лазарете окажешься, — последний раз цокнула, угрожающе занеся палец, указывая, чтобы евнух скрылся, принимаясь за работу. Не дожидаясь медлительных девушек, сама распахнула дубовые двери. Девушки сразу же склонили головы, а картина, не сказать чтобы ужаснула, но крайне удивила. Весьма исхудавшая, бледная дочь лежала на белёсых простынях. Запах в покоях был более чем смрадным, пахло хуже, чем в лавках гадалок, постоянно мешающих зелья. Темень помещения принуждала думать о страшном. В голове пронеслась грустная мысль, но сразу же была отсеяна. — Хатун, что с моей дочерью? — как в тумане обратилась к старушке, кружившей вокруг болезненной девушки. — Султанша… — руки перестали с опаской переставлять красочные пузырьки на тумбе, а глаза склонились, дабы не встречаться ими с госпожой. — Честно отвечай, иначе… — Великий Визирь приказал не говорить. «Аллах, если ты ещё раз преподнесёшь мне испытание моими детьми или мужем, я не выдержу» — Я — Валиде Кёсем Султан. Кем бы не являлся Кеманкеш Паша мне и моим детям, в первую очередь я должна узнавать о всех проблемах в этом дворце. Ни он, ни Хаджи Ага, ни Гевхерхан Султан не главнее меня в этой части ТопКапы, если ещё хоть одна весть о здоровье моих детей будет скрыта — я лично оставлю вас всех без головы. Говори, женщина, — орлиный взгляд оглядел каждую девушку в покоях, чуть заостряясь на русоволосой, пытаясь припомнить, кто она. Грозный шепот внушил страх каждой, кто стоял в услужении. — Последнее время Султанша болела, к сожалению, мы не знаем ни причину, ни течение её болезни. Она непредсказуема. Одна травница из города помогла нам, её лично привёл Паша, сегодня Атике Султан приходила в себя. Та девушка пропадает сразу же, как выполнит работу, госпожа. Спасибо ей, не знаю, как, но ваша дочь чувствует себя лучше. От этих слов Мария поспешила удалиться, цепляя платок, оставляя только глаза. Краска от гордости и от мерзкого чувства предательства разлилась по лицу славянки. А двери тихо скрипнули в её попытке убежать. Ноги принялись быстрее обычного перебирать полы, пока никто не хватился её отсутствия. В руках держалась бумажка, оставленная Агой в том доме. Новое послание для Кеманкеша. Наконец, евнухи, приставленные к ней, спохватились и догнали непутёвую девушку, уведя в покои к Гевхерхан Султан. «Найди способ отправить этот листок в дом Паши. Помни, как только сможешь привести в себя голубку, можешь просить что хочешь — она должна дать, всегда даёт необходимое людям, которых ценит» — Султанша, простите. Там, Валиде Султан, она вошла в покои вашей сестры, она… — чуть отдышавшись и кланяясь продолжала перебирать слова, которые всё никак не хотели складываться в картинку. Лицо Гевхерхан опечалилось, понимая, что матушка уже узнала больше, чем раньше. — Я извещена о приезде Кёсем Султан, как видишь, — ребёнок в руках был отдан слугам, задорно улыбнувшись русоволосой и закусив свою ручонку. Глазки, как угольки, сразу дали понять чей это сын. А вот Гевхерхан напряглась больше прежнего. — Атике не стало лучше? Что сказали Валиде? Она тебя видела? — Султанше ещё не время просыпаться, организм слаб, но борется. Лекарша, благо, была рядом, сказала честно, но на меня не успела пальцем показать. — Оставайся здесь, только попробуй приблизиться к моему сыну или брату, я узнаю, хатун доложат, а я пойду, — надо было срочно объясняться, а вот девушке деваться некуда. Уже подходя к покоям, в которых провела не одну ночь, заметила, что и те немногочисленные девушки уходят. Явно Валиде приказала оставить её. Никогда эта женщина не делила печали с кем-то, кроме одного мужчины, которого, жаль, уже нет рядом. Сейчас она вновь одна. Совсем невесомо девушка проскальзывает внутрь, прислушиваясь к тихому лепету матери. Сама встаёт у стенки, содрогаясь от всего сказанного. Женщина в шикарных одеждах сидит на самом краю, желая только бы её дочурка открыла глаза. Как бы не было больно от недоверия к ней, от их отстранённости, Кесем всё равно видит в ней продолжение себя, той стойкости, о которой так много говорит народ, гордости, о которой глаголет Мурад, чуткости, которую не изменить. — Моя маленькая, прекрасная девочка, ты наш лучик с твоим покойным отцом, бойкий волчонок, так любящий упрямиться. Почему же ты так заболела, почему же мне не сказали? — кисть девушки соприкасается с губами матери, глаза которой взмокли от переживания. Кончики пальцев поглаживали спутавшиеся волосы, затрагивая кожу румяных от жара щёк. Организм отчаянно боролся с неясной напастью. — Знаешь, я думала, что мой муж никогда не скроет от меня столь важную вещь, не предпочтёт собственного ребёнка выше дел государства или династии. Я понимаю твою сестру, брата, Хаджи Агу. Они переживали, думали, что смогут тебя выходить, не сказав мне, что ты просто прихворнула. Однако, найти тебя в таком состоянии — страшная кара для меня. Много месяцев назад, наверное, уже больше года, я сидела также у твоего ложа, и бесконечно молила, чтобы ты приняла мой брак, чтобы ты могла испытать это чувство, которое я проживаю по сей день. Я знаю, как ты противилась, но знаю, что стала Кеманкешу роднее любого ребёнка, от которого он бы не смог пережить предательства, простил бы и закрыл глаза на всё. Он любит тебя также, как и нашего сына, твоего брата. Как бы я хотела, чтобы всё было хорошо. Ты бы встала на ноги, твои братья взялись за ум, твоя сестра обрела счастье и покой, Кеманкеш вернулся цел и невредим. Я бы очень этого хотела, но, увы, — губы расплылись в улыбке, на самом деле рождающей большую печаль в её сердце, — всё не так. Золотые локоны рассыпались по подушкам, а руки Махпейкер всё ещё ласково оглаживали тело дочери, понимая, как сильно опекал её Мустафа, но в то же время насколько сильно её обманывал. Гевхерхан добро улыбалась, подходя ближе и кладя ладонь на плечо матери. Та оторвалась, поднимая чуть красные глаза на старшую дочь. Она всё слышала, точно стала копией Кеманкеша. — Она по вам скучает, как и Ибрагим. Первое, что сказала, так вас звала, — мать прикрыла глаза, разрываясь до этого взглядами между детьми, — Простите нас, Валиде. Сначала она правда приболела, но потом мы уже не знали, что делать, не хотели вас тревожить, вы были так счастливы в своём доме, что Паша не хотел, чтобы вы знали тревоги. — Он обещал их делить со мной, а не забирать на себя, Гевхерхан. Я понимаю почему ты молчала, почему Хаджи, но никак не он, моя девочка. — Похоже, что им двигала безграничная любовь к вам, не стоит держать обиду, он хотел Вас уберечь, пока вы не окрепли. — Какая ты стала мудрая, как изменилась. Может просто я поменялась? — она позволила девушке присесть рядом, всё ещё сжимая в ладони горячую кисть Атике. — Вы изменились, право, простите, но теперь народ описывает вас точнее, чем любой человек во дворце. Вы стали такой, какой я помню вас при покойном отце. Паша поменял вас, вы расцвели в его объятиях. — Моя девочка, красавица, ты всегда была такой чуткой ко мне, впредь не стоит скрывать что-то от меня. Я бы хотела со спокойной душой оставаться в своём доме, зная, что ты честна со мной и с собой. Я бы хотела, чтобы мои дети сумели познать то счастье, которое было суждено мне, но я готова от всего отказаться лишь бы вы жили так, ты понимаешь? — руки наконец обняли и лицо старшей дочери, прося поднять голову и послушать мать, — Ты многое от меня скрываешь, я вижу, прекрасно вижу это сейчас, но скажи, есть ли что-то, что случилось с твоими братьями, что вы решили скрыть от меня? — Я… Ибрагим, он скучает, боится, что вы его оставили, не знает про брата. Мы ему не говорили, он последнее время всё твердит, что кто-то умрёт, никак не хочет посмотреть, что всё хорошо, — сердце Кёсем отчаянно забилось в ужасных предчувствиях, которые бегали из стороны в сторону в её голове, — Лекари лишь пожимают руками, его приступы ярости сменились на безумные разговоры. — Почему вы с Кеманкешем умалчиваете такие вещи, Гевхерхан? — лицо изменилось, а подол зашуршал по ковру, руки сжимались в кулаки, желая сжать всю боль, которую испытывает её сын, а он никак не может это изменить. Дочь поспешила за ней, но та остановила. — Принеси Корая, искренне надеюсь, что не пожалею, о том, что ещё и его оставила на тебе. Мне надо увидеть Ибрагима, он у себя? — та только кивнула, — Послушай меня, Гевхерхан, ещё одна тайна и я лично выдам тебя замуж за первого достойного моего мнения Пашу. Не разочаровывай меня также, как твой брат-повелитель. Ты моя дочь, обладаешь такой же силой, но при этом не имеешь права скрывать что-то, а уж тем более заставлять других молчать. Твои брат с сестрой больны, тяжело, а я узнаю лишь сейчас, Гевхерхан! — как только двери комнаты закрылись, шепот буквально сменился на крик, а от былого понимания не осталось и следа. В ней проснулся гнев. Больше на себя, уж столько упущено в этом дворце, уж так опрометчиво было оставлять всё на плечах дочери, которая лишь недавно вдохнула жизнь, пережив смерть мужа. В ту же секунду темноволосая исчезла из-под пристального изучения матери, внимая все слова, которые вошли в её думы. Глупо было полагать, что ей и Мустафе удасться вернуть всё на места, не взбудоражив ум Кёсем Султан. В былые времена и птица бы не пролетела без её ведома. Мальчик безутешно рыдал в руках незнакомой хатун, пока Мария ожидала прихода госпожи, всё покручивая бумажку меж пальцев, притаившись в углу. — Девочка, дай его мне, ты, видно, совсем не умеешь с детьми нянчиться, — уже не выдержав плача, попросила взять на руки, иначе бы ребёнок просто разорвался меж неумелыми сиделками, которые следили только за Султанзаде Селимом последние пару лет. Мальчик, стал убаюкиваться от того, что травница мягко поглаживала животик. Детский плач наконец стих, а все служанки выдохнули. Только вот мерзкое чувство, говорящее о том, что душа ещё оставалась в этом человеке, начало грызть её. — Ага, ребёнок не виновен во вражде, помилуйте. — Молчи! Я тоже был невиновен, тоже был невинен, когда стал сиротой по его милости. Как там твоего брата зовут? Так вот представь, что у него навсегда отберут тебя, ты никогда не сможешь вернуться. Он надеется, ждёт, ты же передала весточку, а тебя действительно убила Кёсем Султан или может свёл с тобой счёты её возлюбленный? А может и я? Так что делай! — остервенело отпрянул и вновь хлопнув дверью, ушёл наверх. Приятный детский аромат всё больше напомнал о братике, так что силы вернулись, но жалость к малышу и отвращение к плану Идриса — никуда не делись. — Как же ты похож на них, — не смогла определить на кого больше. Слишком четко читались черты обоих родителей, — похоже, что и скучаешь тоже по ним. Шептала над ушком на родном языке. Много испытаний ради одного малютки, с которым её разлучили, уже потеряв надежду. Записка осторожно бросается на дно плетёной переноски, куда укладывает засыпающего ребёнка. Надеется, что ещё успеет обнять родного брата, пока он не стал ростом с Султанзаде, наблюдающего за ней. — Султанша, — хором девушки отдали приветствие Гевхерхан, но та лишь оглядела Марию, недовольно фыркнув в её сторону. Та была ближе всех к брату. — Девушки, возьмите переноску, мальчика я понесу сама, — аккуратно и не будя, приняла ребёнка к себе на грудь, медленно выходя из покоев. Благо не заметила пергамента в шелковых лоскутах. Размеренно ходила туда-сюда, даже не пытаясь вслушаться в звуки за дверью, правда возгласы Ибрагима стали чуть громче, чем полчаса назад: — Валиде! Я устал! Отпустите меня! Я не хочу вас видеть! — резко взмахнул руками, отодвигая от себя мать. В глазах читался испуг, словно смотрит на незнакомку. — Мальчик мой, Ибрагим, что же с тобой сделали, не надо, не отворачивайся от меня, — боится, что делает только хуже, но затягивает курчавого Шехзаде в свои объятия, гладя голову на свою грудь. Тот не на шутку вздрагивает, никак не находя попыток вырваться. Сейчас женщина, назвавшаяся Валиде, уже не кажется чужой. Он узнал её руки, её аромат и тепло. Бушующий Босфор в его голове начал спокойное течение, словно ветер стих. Он не мог понять, что за женщина перед ним, но только сейчас осознал, что эта его матушка. Большой страх разбился о стены комнаты, когда его доброе и привычное «Валиде» прошлось мурашками меж их тел. — Мой маленький Шехзаде, моя самая последняя надежда, которая так стала пуглива, что не может узнать меня, — грудь равномерно вздымается, пока твёрдый голос дрожит, — Ты всегда приходил ко мне с жалобами на Атике и докладами на старших братьев, всегда был честен. Так вот и я хочу быть честной с тобой. Я много месяцев не видела тебя, не слышала твоих рассказов о снах, мне нет оправдания, но есть тот, кто боится оказаться в этом мире не меньше тебя. Он часто бушует также, как ты, тоже успокаивается в моих руках. Взгляд Ибрагима устремился в зеркало напротив. Большая тень в нём ушла, осветив лучами угол где мать нашла его. Он снова казался себе маленьким мальчиком, который жаловался своей Валиде на то, что у него нет младшего братика, чтобы побеждать его в играх, а есть только Атике. Тогда мама обнимала его, прижимая к себе точно также, а он подобно сцеплял руки на коленях, обхватывая их. — И кто же это? — вымолвил, явно отпустив страх в теплых ладонях Кесем. Всё в голове давно забылось, все рассказы, все новости. — Совсем недавно у тебя появился кое-кто, для кого ты бы мог стать учителем, наставником и другом. Стук в дверь означал просьбу открыть двери. Стражи быстро выполнили это, а Гевхерхан подошла чуть ближе. Взгляд правительницы уже показался не таким грустным, сколько отчуждённым. Двери закрылись, оставляя девушку ждать в гордом одиночестве. — Это твой брат, — руки весьма осторожно придержали малютку, передавая его Шехзаде, но не отпуская, — он пришёл к нам совсем недавно, но очень бы хотел, чтобы у него был человек, который полюбит его также, как полюбили родители. Шехзаде немного безумно улыбнулся, кинув взгляд на мать. — Как зовут моего брата? — спросил вполне спокойно, на небольшом выдохе. — Корай, — волнение стало трудно скрыть. — Так вот, мой брат Корай… Тебя здесь любят, может даже ждали, но вот незадача, ты родился от Валиде Османской Империи и её раба, — смешок, настолько больно бьющий по достоинству матери, что глаза невольно прикрылись, а туловище пошатнулось, чуть не отпрянув от тел детей. — Ибрагим… — тяжело пуская слезу, даже не нашла сил остановить поток слов сына. — У тебя есть ещё один брат, правда, рождённый в законе и от покойного Султана Ахмеда. И он не оставит тебя в живых, ни тебя, ни меня, ни Касыма, да даже дядю Мустафу казнит, вот поверь. Пока каждый считает меня безумцем, которому кажутся какие-то тени, я говорю тебе истину. В них истина, мой маленький брат. Руки Кесем задрожали, а сама она просто осела на пол, не желая верить, что её добрый Ибрагим произносит эти слова. Голова уперлась в его колени. Парень лишь целует лобик Корая, который сладко сопит, ощущая рядом родной запах мамы. — Не печальтесь Валиде, я уже смирился. Я вижу тёмную комнату, она снится мне каждый день, сначала туда заходят палачи, там совсем нет солнечного света, только мрак. Во сне они не пропадают, я вижу только, как туда за ними заходит дядя, а потом выходит женщина, с мальчиком. Они в крови. Я никак не мог понять кто она, почему зовёт меня. Это вы, Валиде, он и вас убьёт, и этого ребёнка. Вчера сон начал сниться с момента, как туда идёт мой брат. Похоже, что Султан Мурад уже кого-то казнил, Валиде. Руки женщины опёрлись на худощавые ноги сына, а темный каял так и норовил расплыться по лицу Султанши. Голова твердила только одно имя, но в то же время противоречило другому — Султан Мустафа. Тот безумец, которому она столько лет пыталась сохранить жизнь, мёртв. Как жаль, что сны Ибрагима уже давно казались вещими. —Молчи! — упрямо затвердила, чувствуя, как ноги становятся всё более ватными, а от безумной улыбки Ибрагима внутри селятся муки отчаяния, — Он не мог никого казнить, сын, не говори ерунды! — обогнула ладонями его лицо, бегая по нему глазами. Холодный пол под коленями не ощущался так, как ощущалась боль. «Не казнит, скажет, не скроет от меня» — голова всё не утихала. — Валиде, я сказал лишнего, я явно не хотел, это всё боли, у меня резко заболела голова, они сказали за меня, я не хотел, — вдруг испуганно окинул взглядом мать, встречаясь в её очах с собственным безумием. Голос стал рябить, а руки буквально отпускать младенца, прося, чтобы она переняла его. — Мой мальчик, за что же тебе эта напасть? — в последний момент спохватилась за своего Совёнка, но никак не отводила взгляда от его старшего брата. — Мой Ибрагим, ложись, отдохни, прошу, не испытывай судьбу. Я позову лекарей. Её тень так быстро скрылась, кажется, он мог принять это за ведение. Дети в коридоре смотрели на неё с явным беспокойством, потому что взгляд казался слишком пустым и отрешенным. Касым, кажется, вовремя заметил опечаленную сестру возле покоев. Хоть за него душа Кесем теперь спокойна. — Сынок, мой лев, хоть ты обрадуй, скажи, что у тебя все хорошо. Тот лишь целует свободную руку Валиде, улыбаясь в привычной манере. — Конечно, мне нечего от Вас скрывать, только что от брата Мурада, он передал благие вести. Фарья Султан ожидает ребёнка. Это заставило Султаншу выдавить улыбку, правда ненадолго. — Славно, наконец она оправдает ожидания сына, Иншаллах, родится здоровый Шехзаде. Как твой брат? — Рад, не иначе, Валиде. — Хорошо, я остановлюсь здесь, пока вашей сестре не станет лучше, да и Ибрагиму тоже. Поэтому, Гевхерхан, я посмотрю все бумаги гарема, пусть их перенесут ко мне. Судя по последним новостям, у тебя весьма неплохо получается сочетать управление, но вот только будь осторожнее со своей скрытностью, дочка. — Конечно, Валиде, — дети внимательно слушали наказ матери, хоть та и выглядела отстранённой, только покачивала Корая на руках. — Касым, прошу, ты не давай повода усомниться в тебе. С этими словами она отошла в сторону покоев, приказав девушке, несущей переноску, пойти за ней.