Истончаются часы

Монки Д. Драгон — был невероятно умным человеком, возможно, даже излишне умным. Он знал, насколько мир несправедлив, знает из первых рук, из первых взглядов, из своей крови того, что не должно было сочетаться. Из своего имени, что звучит, как проклятие и напоминание. Он растёт с отцом довольно беспечным, социально неуклюжим, беспардонно сильным и невыносимым во всех смыслах этого слова. Хорошем и плохом. И Драгон любит своего отца, что бы тот ни думал о нём; что бы, кто не пытался рассказать о нём. Драгон знает своего отца, тот предан своему делу, предан Дозору также, как солнце преданно земле и освещает их каждый новый день. Эта преданность — не то, что Драгон может поколебать или сломать. (Он бы не осмелился. Потому что у него есть ровно такая же преданность своему делу, совершенно противоположную отцу и так отличающуюся от его сына. Они все такие, Монки Д., с головы до пят упрямы и преданным тому делу и тем людям, который выбрали). Драгон вырастает, не зная матери и не задавая вопросов о ней, потому что у его отца появляется такой взгляд, который он предпочёл бы не видеть снова. На его стопах есть мозоли от песка из-за жизни у берега, кожа сухая и обветренная с солью, которую он не сможет смыть, и загар, к которому он привык. Он довольно юн, когда его отец фактически похищает его ради работы в Дозоре. Драгону едва исполнилось четырнадцать, когда ему приходится врать, что ему есть шестнадцать лет, потому что давать шанс его отцу врать это… без комментариев. Тогда Драгон не знает ничего лучше, он не видел ничего другого, а его отец фактически спрятал его от всего мира на обратной стороне острова в Ист-Блю, посреди песка, джунглей и любых книг, которые Драгон только попросит. Проходят мгновения, которые равны также его тяжёлым вдохам, когда он становится старше, выше, сильнее, а его отец продолжает оставаться собой и творить беспредел. В самом деле, Драгон хотя бы умеет скрываться с мест преступлений, иначе бы Цуру-сан давно бы потребовала его отстранения и сразу под трибунал. Драгон думает, что ссоры между Сенгоку и Цуру могут быть очень забавными. Ему едва ли исполняется двадцать, когда он сыт по горло Морским Дозор, его лицемерием и руками по локоть в крови. Ему все ещё девятнадцать и его отец достаточно напивается на какой-то праздник, когда он тащит его в его кабинет; его отец говорит, что он похож на мать, её глаза, её манеры, даже тот же взгляд; его отец говорит это с отвращением и ядом в голосе, что ему абсолютно несвойственно, потому что его отец самая открытая книга, которую он знает. Ему девятнадцать лет, когда он узнает, кто его мать, что значит его имя, и когда звон в ушах стал очень ощутимым. Сорок три. В его голове есть число. Оно всегда было там. Так далеко и тяжело, что у него начиналась головная боль каждый раз, когда он пытался думать о нем. И он всегда забывал о нем, когда хотел спросить, как будто оно ускользало, как будто оно отвергало его. Монки Д. Драгон — очень умный человек. Даже слишком умным для своего блага. И он понимает всё с ясностью и болью сильнее, чем любой другой Д. до него. Драгон не смеётся, но ему очень хочется. Драгон не плачет, даже когда стоило бы. Драгон сжимает кулаки так сильно, что кровь окрашивает пол в кабинете его отца. Его кровь ядовита и омерзительна. Его тело отвергало его. Д. — отвергало его. Драгон исчезает той же ночью, оставив за собой неровную записку косым почерком и след из капель крови. Он забирает с собою достаточно много ценных файлов с информацией и тонет в ночи. Он скидывает свою униформу в океане и ловит чей-то потрепанный зелёный плащ. Монки Д. Драгон отныне клятвенный предатель и преступник. И он делает этим татуировку на лице, чтобы никогда не забывать о подобном. Она красная, потому что кровь — это то, о чем он должен помнить, помимо имени. Драгон не знает, что изменилось, и будь он учёным, нежели деятелем грядущих перемен, он бы незамедлительно изучал бы вопрос своего происхождения. Чувство времени странно обострилось, и он лучше может сказать, какой сейчас час, день и год. Он знает, где находится его отец с точности до градуса и расстояния, и это странно, потому это не сила хаки. Драгон просто знает это. И поэтому он избегает этих встреч так часто и долго, как может себе позволить. Намного позже, когда у него будут люди, которым он посвящает всего себя, когда у него будет вырисовываться план, когда прогремит казнь Короля Пиратов, а его слова начнут новую эру — он встретит женщину. В ней, куда больше значимости, чем она кажется всем остальным: у неё тёмно-синее волосы и карие глаза; от неё пахнет тропическим ветром, а её кожа полна поцелуев солнца в виде родинок; в ушах серьги из чистого жемчуга, а на пальцах части сложной татуировки, скрываемой под рукавами. Её звали Йоко, она логия ветров, и Тенрьюбито оставили её немой, выбросив в океан в надежде, что она умрёт или пойдёт на корм морским королям. (Она выжила, потому что океан не убьёт того, кого считает своим ребёнком, даже если её дочь стала фруктовиком.) Йоко была хрупкой, невысокой и молодой для него. В самом деле, он почти на пятнадцать лет старше её, но, как ни странно, Йоко была старше и мудрее своего возраста. У неё была широкая улыбка, больше говорящая о Д., чем о девушке без фамилии. Она не может смеяться, но делает буквально всё, чтобы рассмешить его. Она удивительная и достойна определённо лучшего, чем он. Драгон признается ей, чья кровь в его жилах. Йоко не удивлена, она выглядит почти убедившейся в чем-то, она смотрит в его красные глаза, и Драгон понимает. Ему так жаль, так жаль, что это едва не ставит его на колени от безысходности. Йоко не даёт ему этого сделать. Драгон говорил, насколько она невероятна? Он повторит это. Ветра приходят и уходят, когда в его руках оказываются две невероятно хрупкие и неподъёмные вещи: Фрукт и младенец. Йоко улыбалась ему, закрывая глаза, почти что заснув. Её улыбка не остаётся надолго, опуская белые губы вниз, и это невыносимо. Драгон не знает, как проживёт в десять раз больше без неё, чем три года жизни с ней. Ребёнок в его руках плачет громко, требуя внимания; Фрукт, размером с клубнику и цвета снега, обжигает кожу. Позади него есть Революционная Армия, и он не может отступить. Позже. Намного-намного позже, он позволит себе горе. После всего этого. Впервые, за почти пятнадцать лет, Драгон звонит отцу. Они встречаются на пересечении острова Фишман в глубинах океана и Панк Хазарда. Где-то посередине, на маленьком пустынном клочке земли, всего лишь большом камне. У его отца есть седина, ещё больше морщин, чем он помнит, и вопросы. То, чего он ему дать не может. Поэтому он отдаёт ему своего сына. У его отца снова то странное выражение лица, когда он смотрим ему в глаза, и Драгон впервые думает: кого его отец сейчас видит? Тридцать, — гудит число, словно насмехаясь и отдавая мигренью. — Его зовут Луффи, — говорит он и летнее солнце печёт его голову, когда его отец выглядит таким растерянным, — пятого мая у него день рождения. Его мать… — он чувствует руку Йоко в своей, чувствует её поцелуи, её тепло, — нет в живых, — он старается улыбнуться своему отцу, чьё лицо выдаёт какое-то сюрреалистическое недоверие, — позаботься о своём внуке за меня, пожалуйста. И Драгон исчезает в ветрах, сливаясь с ними, возвращаясь туда, где ему место.