Истончаются часы

Трафальгар Д. Ламми была рождена, чтобы умереть молодой. Она знала это. Это похоже на кашель ее брата, когда ей четыре, а ему восемь; это похоже на тяжелый взгляд отца, направленный за океан, когда он ориентируется в темноте ночи лучше, чем при свете дня; это похоже на то, как у ее матери, и многих взрослых, кружится голова и они устают быстрее, чем раньше. Это похоже на белые пятна, что проявляются через один выдох и вдох. Ее старший брат — похож на нее. Но Ламми знает, что он умнее и упрямее ее, чем она когда-либо надеялась стать. Он усерднее и усидчивее, стараясь запомнить из книг больше, чем способны некоторые взрослые прочитать. У ее брата грустные глаза, такие же тяжелые, как у их отца. Как у ее зеркального отражения. Ламми слишком молода, чтобы принимать смерть, но она чувствует себя более готовой, чем ее отец и брат вместе взятые. Но затем есть огонь, есть дым и крики, есть кровь на белых стенах и халате ее отца, когда пираты врываются в их дом. Ламми никогда не видела, чтобы ее отец убивал — он врач, он не должен делать подобного; она держится за Ло и чувствует, как сильно он сжимает ее в своих руках. Ламми всегда любила своего отца, но сейчас его глаза — это смесь золота и крови, он держит их за плечи, и она чувствует силу лучше, чем видит её. Ее отец говорит ей жить. И все что знает Ламми дальше: она обязана выжить. Вопреки всему. Ламми это Д. по крови, духу и силе. Она улыбалась всю свою короткую жизнь, потому что была готова принять свою смерть. Поэтому, когда ступор прошёл, а её старший брат ушёл, (он обещал вернутся; она знает, что он не вернулся только потому что ему не позволили) Ламми встаёт и бежит через огонь. Это больно, даже более, чем больно, с её сверхчувствительными белыми пятнами, но она встаёт, прячется и бежит. Её золотые глаза встречают каждый новый рассвет, как личную битву, когда она учится быть больше, чем девочкой, которая выбрала смерть. Ламми не знает, что сделал её отец, но это что-то очень серьёзное — и она не знает благодарна она ему или нет, потому что ей тошно от самой себя. Она не может смотреть в зеркала и её гонят отовсюду, куда она не попадёт. Она — урод, которого пытаются забить палками, камнями, оружием и мечами. В конечном счёте, Ламми скалит зубы и точит клыки. Ламми дышит болью и живёт сквозь боль — ей не страшна чужая ненависть. Ламми ищет своего брата, потому что если жива она, то должен быть и он. Ей четырнадцать, хотя её организм не может выйти даже в пубертатную фазу, но она делает то, чему её учил Ло: анализирует и узнает больше. Ламми не может излечить болезнь самостоятельно, и единственное, что может хотя бы отдаленно помочь — это Дьявольский Фрукт. У них есть завитушки и они самых разных форм и размеров. Ламми знает о том, что способен управлять металлом (она не хочет думать, как может быть больно избавиться от частиц свинца в её теле, но это определённо особый вид боли), и о том, что может манипулировать ядами. Парамеции, которые ей ещё предстояло найти. Ламми смеётся, зловещий детский смех разносится по бушующему морю, когда она покидает родной Норт-Блю, который пытался убить её чаще, чем она готова считать. Холодный ветер обдувает её щеки, когда она встречает на пути двух врачей. В разное время и в разных местах, но суть одинакова. Её лихорадка становится постоянным спутником, когда старик со странной причёской в виде цветка, даёт ей обезболивающее и нечто, что может лишь помочь облегчить прогресс. Он странно хмурится, глядя на её результаты анализа крови, когда она бежит дальше. В снегах и льдах она встречает старую женщину, одетую не по погоде ещё больше, чем сама Ламми, и которая похищает её одним движением руки. Женщина более профессиональный врач, чем она когда-либо встречала, и она посоветовала ей искать все же фруктовика с парамецией ядов, чем металла. В метели ей дали лекарства, чтобы замедлить регресс её клеток. Это большее на что она могла рассчитывать. Ламми улыбнется ей так, как не улыбалась несколько лет. (— Могу я узнать твою фамилию, прежде чем ты ускользнешь? — спрашивает Куреха, отворачиваясь от двери. Ламми удивлённо моргает. — Трафальгар Д., — честно отвечает она и пытается вспомнить, когда кто-то в последний раз спрашивал её полное имя. Это сложный вопрос. Старика на маяке не волновали имена. — Я так и подумала, — усмехается Куреха своим мыслям.) Ламми живёт на семь лет дольше, чем ей следовало, когда ей кажется, что болезнь решает съесть её живьём. Она в Новом Мире, и это большое достижение, но почему-то есть чувство, будто её сердце хочет сыграть кульбит, а кровяное давление танцует танго. Ламми скрипит зубами и двигается на одной силе воли, в конце концов, она посреди шторма с градом, у неё нет времени расслабляться. В какой-то момент, она не уверена в какой, она кашляет так долго и сильно, что теряет сознание. Ламми просыпается в тепле, на чистых простынях и с хриплым вздохом, который мог бы напугать даже мертвеца. Ламми в два раза старше того возраста, в котором должна была умереть, когда её находят Пираты Белоуса. Пламя Марко Феникса — это самое божественное чувство, что она испытала, и она плачет от ощущения отсутствия боли, когда он пытается вылечить её. Удивительный, прекрасный и добрый человек. Ламми убеждается, что говорит это вслух. У Феникса грустная улыбка и он гладит её по спутанным волосам. Трафальгар Д. Ламми знает, что даже у преодолении пределов есть свои рамки. Ламми понимает это, когда Феникс говорит ей о болезни, которая не является Янтарным Свинцом. Этот мужчина грустит, и Ламми просит его этого не делать. Он говорит, что ей не так долго осталось — Ламми не говорит, что она перешла свой порог достаточно давно. Ламми не покидает кровати и едва ли может сидеть, но к ней заходят многие незнакомцы. Они хорошие люди, эти пираты со своими странностями, совсем не такие, каких она встречала по пути сюда. Она надеется, что где бы не был её брат, он нашёл таких же хороших людей. Ламми встречает Йонко, и она может сказать, что Белоус — огромный человек; он улыбается ей, хотя и также грустно, как все вокруг. — Не стоит, — говорит она им три ночи спустя, когда шеф-повар кажется готов заплакать, — у меня была удивительно насыщенная жизнь. Как ни странно, это заставляет шеф-повара расплакаться сильнее. О моря, эти люди знают её всего семь дней. Что с ними происходит в обычное время? (Ламми надеется, что рядом нет того, кто бы мог воспользоваться этой добротой). Ламми тяжело дышать ещё несколько восходов солнца спустя, когда в лазарете есть только она и Йонко. Он спрашивает, не хочет ли она стать его дочерью? Ламми хрипло смеётся. — Конечно, — отвечает она. Её кожа достаточно белая, чтобы соперничать со снегом её родины, а тело едва смогло внешне достигнуть хотя бы одиннадцати лет. Солнце целует её кожу на прощание, вместе с солью океана, когда она гордо выпрямляет спину из того, как может сидеть, и улыбается, широко и ярко. — Я, Трафальгар Д. Ламми, с удовольствием буду твоей дочерью, Ояджи!

И разве она сделала не всё, что в её силах, чтобы добраться до этого момента?