Сожженный крест

Телега, запряженная двумя сытыми тягловыми лошадками тронулась в путь. Многочисленные расписные горшки, тарелки и прочая глиняная утварь была аккуратно переложена соломой и укрыта плотной холщовой тканью. Тюки с тканым полотном и вышитыми рубашками были тщательно убраны в несколько больших широких крытых корзин. А еще в телеге лежали свеже испеченные лепешки, несколько круглых хлебов, два больших кувшина с молоком и две головки козьего сыра с зеленью, яблоки и несколько крупных томатов. Все эта нехитрая еда должна была служить небольшой трапезой, путь до города был неблизким.  — Инес, почему Мария не поехала с нами? Ее Хосе уехал на ярмарку еще вчера утром. — спрашивал Матео, ловкий, черноглазый и кудрявый парнишка лет пятнадцати, задорно покручивая соломинку, которую он только что вытащил из подстилки в телеге. — Она ждет первенца и Хосе еще на той неделе отговаривал Марию ехать с ним и я бы ее сама не взяла с нами. Лето будет жарким, а ей, бедняжке и так несладко — покачала головой Инес, сочувствуя положению своей лучшей подруги. — Все эти недели, что мы пробудем в городе — все хозяйство на ней, ты же знаешь, у Хосе нет лишних денег, чтобы нанимать работников на пашню. Да и Мария… Трястись по проселочным дорогам так долго, нет Матео, даже, если бы она сама меня просила, не взяла бы ее с собой. Они так долго ждали этого ребенка и вот, наконец-то, Господь послал им дитя. Инес улыбнулась, представляя как она будет помогать Марии с ее первенцем. Они были лучшими подругами еще с детства, а когда родители Инес погибли во время страшного пожара, вместе со всем имуществом и домом. Отец Марии взял маленькую Инес к себе и растил обоих девочек вместе. Так они выросли вместе, вместе делили горе и радости, вместе плакали, когда хоронили отца Марии, вместе смеялись, когда выходили замуж в один день, помогали друг другу во всем. Инес и Мария были будто сестры, если не по рождению, то по духу и по воле судьбы.  — А когда и мы будем радоваться нашему первенцу? А, Инес? — подмигнул Мануэль своей жене и свернул с дороги, чтобы дать передышку лошадям, а заодно и перекусить. Надвигался полуденный зной, лето действительно выдалось жарким, едва вступив в свои права, солнце нещадно начинало палить уже в полдень.  — Я буду рад повозиться с малюткой! — улыбался Матео, глядя на своего старшего брата и Инес.  — Еще бы! — рассмеялся Мануэль. — Это тебе не поле пахать! Волы, запомни, братишка, нас ждут волы!  — Как только поправим крышу нашего дома и купим волов — задорно ответила Инес, также подмигивая мужу. — А еще, если продадим все твои глиняные горшки и мои рубашки, а еще, если… Но Мануэль не дал ей договорить и обнял Инес крепко-крепко, перебив ее нетерпеливым поцелуем, а Матео залился довольным раскатистым смехом. Остановившись неподалеку от высоких раскидистых деревьев, Мануэль и Матео принялись распрягать лошадей, чтобы дать им немного передохнуть, а Инес, тем временем, успела достать кое-какую снедь из телеги и кувшин с молоком. После полудня, когда лошади отдохнули, а путники смогли подкрепиться, Мануэль и его семья продолжили свой путь. Лишь ближе к вечеру им удалось добраться до города. Как раз в тот момент, когда их повозка проезжала в главные ворота города, Инес обратила внимание на несущуюся кавалькаду с факелами — это были всадники, облаченные во все черное, надвинутые капюшоны скрывали их лица, стражники, растолкавшие толпу, расчищали им дорогу.  — Стой-стой! Дорогу! — крикнул один из стражников, чтобы Мануэль со своей телегой оставался в стороне до тех пор, пока вся кавалькада не въедет в главные ворота.  — Кто это? — спросил Матео, воззрившись на людей в черных одеяниях, некоторые из которых были с факелами в руках, а их высокие сапоги из дорогой кожи выдавали в них принадлежность к особому роду людей. Матео хорошо знал, что подобные вещицы могли позволить себе лишь дворяне и никак иначе. Но пока младший брат Мануэля разглядывал их одеяния, Инес с ужасом заметила, что к седлу одного из всадников был приторочен мешок из которого тонкими струйками сочилась кровь.  — Они призваны самим Господом, вершить его суд! — отозвался один из горожан.  — Это брат Родриго, самый лютый палач еретиков — сказал другой, сняв с себя дорожный колпак и перекрестившись. — Спаси нас, Господи, от гнева твоего…  — Молот еретиков и свет нашей доблестной Испании! Спаситель своей страны и истинной веры! Честь и слава своего ордена! — кричали другие.  — Не смотри на них, Матео! — почему-то, неожиданно для себя самой, выпалила Инес, прикрыв глаза рукой парнишке, который сгорал от любопытства, продолжая таращиться на странных всадников в темных одеждах. — Не смотри.  — Ладно, тебе, Инес — улыбнулся Мануэль. — Как видишь, мы под защитой самих слуг Господа.  — Господа ли? — добавила Инес, глядя на удаляющуюся процессию всадников и нащупывая рукой свой нательный маленький деревянный крестик, единственная память о ее погибших родителях всегда была с ней.  — Тише, Инес, мы сюда приехали не для того, чтобы сыскать проклятья на наши головы. — Мануэль нетерпеливо хлестнул лошадей и они продолжили свой путь.  — Разве ты забыл, такие же «спасители истинной веры» обвинили несчастную Луцию в колдовстве и сожгли ее заживо… — начала было Инес, но муж сурово ее одернул.  — Помню! Тише! — рыкнул Мануэль, призывая жену к порядку. — И помню то, как ты постоянно шлялась к ней при каждом удобном случае. Инес, лишь чудом тебя тогда не обвинили в пособничестве этой колдунье и не поставили рядом с ней к столбу!  — Ты прекрасно знаешь, Луция никогда не была той, коей ее хотели выставить эти завистливые кумушки! Они завидовали ее дару целительства и умению поднять на ноги даже тех, на кого лучшие лекари махнули рукой, они ненавидели ее лишь за то, что она не такая как они! — негодовала Инес. — Или ты забыл и то, кто поставил на ноги нашего Матео?!  — Не забыл, Инес! Я ничего не забыл — вздохнул гончар, немного смягчившись, поглядев на жену. — Я помню, помню и то, что Луция спасла ему жизнь, но и не забывал никогда, чем закончилось для нее самой это врачевание… Инес, пойми, я очень люблю тебя и боюсь. Да, я боюсь за тебя. Ты и Матео — все, что у меня есть и кто мне так дорог. Не забывай о том, зачем мы приехали сюда. Прошу, Инес.  — Хорошо. Ты прав, прости. — женщина вздохнула и поцеловала своего мужа. Повозка тронулась дальше.

***

На другой день, когда ярмарка была в самом разгаре и в город съехалось много народа из ближайших и дальних деревень, Матео с самого утра уже помогал своему брату раскладывать товар и даже успел поднести покупки первым покупателям. Торговля шла бойко и не прекращалась даже в полуденные часы. Инес же расположилась, как и раньше, на своем месте, в рядах с тканями и готовой одеждой. Здесь были и чепцы, и шелковые юбки с дорогой вышивкой золотом, и воротники, и мантильи, шелковые расшитые ленты и прочие роскошные вещи, которые предназначались для состоятельных знатных дам и горожанок. Чуть дальше были ряды с одежной попроще, которая предназначалась для таких же женщин, к коим относилась и сама Инес. Уже не первый год она ткала и шила, а также вышивала причудливые узоры, разукрашивая свои изделия редким, запоминающимся и не повторяющимся рисунком. Со временем, Инес приобрела постоянных покупателей в лице как знатных дам, так и простых крестьянок. Сама же она мечтала оторваться на некоторые время от торговых дел и пойти поглядеть на очередное представление, которое обычно разыгрывались на ярмарках. Это были не бог весть какие актеры и кукольники, но они веселили и привносили некую живую нотку в этой бесконечной череде интересующихся ее изделиями покупателей, привередливых матрон, и капризных молодых кумушек, выбиравших сразу несколько товаров. Матео только и успевал, что бегать с купленным товаром и обратно. А еще Инес очень любила слушать истории, которые рассказывали странствующие путники. Они часто собирали вокруг себя мальчишек, да и всех желающих, кто хотел бы послушать новости из самой столицы, а также небылицы, собранные со всего света. Книги для Инес и ее небольшой семьи были непозволительной роскошью, не смотря на то, что она умела читать и писать, даже клочок пергамента был бы равен для них стоимости неплохой упряжи для лошадей. Так что, ей приходилось лишь вздыхать, когда она видела, как какой-нибудь важный господин тащил с собой очередной кладезь мудрости, тщательно обернутый в несколько хорошо выделанных кожаных лоскутов. Книги были лишь для избранных и очень богатых людей.  — Не хочешь немного передохнуть и пойти поглядеть на актеров? Говорят, они приехали к нам из самой столицы. — спросил Матео, обращаясь к Инес, которому тоже не терпелось посмотреть на них.  — Осталось отнести еще эту ткань и рубашку вон той госпоже и мы сможем пойти посмотреть на актеров — глаза Инес заискрились от радости. День выдался тяжелым, но в этот раз, ей удалось распродать почти весь товар в первый ярмарочный день. Это была большая удача. Матео с радостью выполнил последнюю для него задачу и как только Мануэль согласился отпустить их, оба с удовольствием направились в ту часть города, где выступали бродячие актеры.

***

Матео нетерпеливо протиснулся сквозь собравшуюся толпу и сел прямо рядом с импровизированной сценой, где выступали актеры. Инес же стояла неподалеку, сняв платок, чтобы немного отдохнуть от насыщенного дня. Она улыбалась, глядя на смеющегося Матео. Ее темные густые волосы рассыпались волнами по хрупким плечам, а загорелое с румянцем лицо, выдавало в ней далеко не благородную госпожу. Ее простое темно-синего сукна крестьянское платье немного облегало ее стройную фигуру. Казалось, что эта женщина вовсе не была той, какой ей припасла быть судьба. Стройный стан, тонкие пальцы и благородная осанка были совсем не похожи на тех плотно сбитых деревенских женщин и девушек, что работали в полях или занимались хозяйством. Инес была совершенно другой, лишь ее простое платье, стоптанные башмаки, да привыкшие ко всякому труду руки выдавали в ней ее истинное происхождение. Некоторые жители ее деревни даже шутили, что Мануэлю удалось заполучить в жены не иначе как принцессу. На что гончар только довольно улыбался. Он очень любил свою Инес, а она очень любила его. Это редкое счастье, которое дается некоторым людям всего один раз в жизни, Инес и Мануэль берегли пуще всего… Пока Матео и толпа веселились, слушая и глядя на выступление бродячих актеров, Инес, которая продолжала стоять чуть поодаль, услышала какой-то странный шум, раздававшийся с соседней улицы. Толпа тут же загудела и кто-то выкрикнул, страшные и такие привычные по тем временам слова, заставив людей обратить внимание на зрелище куда более впечатляющее, чем кривлянья бродячих актеров.  — Ведьма! Ведьма! На костер! Сегодня будут жечь ведьму! — голос этот выражал неподдельную радость и Инес не разглядела лицо кричащего, а только лишь повернулась в ту сторону, откуда доносился шум.  — Неужели? Вот это да! — воскликнул Матео, походя к Инес. — Пойдем поглядим! Такая удача, такое не стоит пропускать! Инес, пойдем!  — Нет — твердо ответила та, схватив за руку Матео, который уже было ринулся в ту сторону, куда поспешила толпа. — Ты не будешь на это смотреть.  — Ну, Инес, когда мы еще будем в городе и увидим как жгут ведьму?! — Матео вытащил свою руку и обиженно поглядел на Инес.  — Я сказал ты никуда не пойдешь! — строго ответила она, сверкнув темными глазами. — Это отвратительно… Неужели ты сам не понимаешь этого? Какая радость глядеть на страдания и боль? На страшные мучения невиновного человека…  — Откуда тебе знать, если ее приговорили к костру, значит — она виновна! Ведьмы просто так на костре не оказываются. Я пойду, я еще никогда не видел такого зрелища. Прошу, Инес, не сердись! — с этими словами Матео скрылся, затерявшись в толпе.  — Матео! Матео! Остановись! Не ходи туда! Матео! — кричала Инес, побежав вслед за ним. Она и сама не заметила, как нахлынувшая толпа, подхватила и несла ее туда, где должно было свершиться роковое сожжение.

***

Наконец, не смотря на многочисленную толпу, Инес все же пробралась туда, где стоял Матео, но возвращаться уже было поздно — все окружила стража, а напиравшая толпа отсекла им путь. Инес пришлось остаться, вопреки собственной воле. Осужденная еле протискивалась сквозь озверевшие ряды кричавших людей, в нее летели камни, гнилые овощи, ее осыпали проклятиями и гадостями, но казалось, несчастная уже давно прибывает в другом мире, будто бы не обращая внимания, она шла и всматривалась куда-то вперед, бессмысленные слова, срывались с ее разбитых в кровь губ. На вид этой молодой женщине было не больше двадцати, но ее голова была покрыта седыми волосами, а взгляд напоминал глаза человека, который уже слишком долго прибывал на этой земле и искал лишь покоя для своего тела и души. Босые ноги ее были испачканы кровью, а некоторые, еще плохо зажившие раны, красноречиво говорили о недавних пытках. Руки обреченной на смерть, казались настолько тонкими, что висевшие тяжелые кандалы то и дело сползали вниз и звенели при каждом ее шаге, а сочащаяся кровь капала на каменные плиты ее последнего пути. Грязная холщовая рубаха, испачканная кровью, нечистотами и грязью, была ей слишком велика и все время сползала, обнажая истерзанное хрупкое плечо. Взгляд Инес неотрывно был прикован к несчастной. Стражники теснили толпу и все время кричали. Позади осужденной шла длинная вереница из монахов, распевавших что-то о спасении души. Впереди процессии шел доминиканский монах в дорогом темном одеянии. Его высокая статная фигура выделялась среди остальных, а дорогие высокие сапоги, которые были отнюдь не свойственны монахам, выдавали в нем одного из тех всадников, которых Инес видела при въезде в город. Рядом в этим важным господином шел молодой послушник и нес тяжелый крест на золотой опоре. Наконец, когда процессия достигла того самого места — огромного деревянного столба, закрепленного между большими охапками хвороста, несчастной предложили в последний раз исповедоваться. Один из монахов поднес к ней крест, за который та схватилась как за последнюю спасительную нить, целуя этот символ и прося помиловать ее. Потом другой монах зачитал ей вслух приговор, обвинявший женщину в колдовстве, общении в Дьяволом и совершении богомерзких ритуалов. Слезы хлынули у нее из глаз, пробудив ото сна. Осознание близкой смерти заставило трястись ее от ужаса. Она еще пыталась ухватить того монаха, зачитавшего ей приговор, за полы его рясы, прося пощадить ее, но стражники тут же подхватили несчастную и потащили к столбу.  — Господи, помоги, спаси и помилуй ее. Даруй ей скорую смерть… — прошептала Инес, инстинктивно нащупывая у себя на груди тот самый деревянный крестик. Она видела как эту женщину крепко привязали к столбу и стали мазать дегтем с ног до головы, а монахи тем временем читали Отче Наш. Взгляд Инес невольно упал на того странного, возглавлявшего процессию, человека в темных одеяниях. Лишь он один не произносил ни единого слова, ни молитв, ни обвинений. Этот мужчина молча стоял и глядел на ту жестокость, которая, как показалось Инес, стала для него чем-то обыденным. Как только ведьму привязали, стражники с факелами окружили снопы с хворостом и лишь ждали сигнала, чтобы поджечь вязанки. Толпа бушевала и повторяла только одно — «СЖЕЧЬ». Наконец, когда действо приняло слишком пугающий оборот, а люди были готовы сами кинуть в огонь ведьму-осужденную, этот странный человек отдал сигнал, поглядев в сторону стражи и махнув рукой. Огонь взвился большими высокими языками ввысь, уничтожая живую плоть. Страшные, душераздирающие, истошные крики несчастной сжигаемой заживо жертвы, разносились по всей округе. Инес в ужасе зажал уши, а толпа только все громче орала и приветствовала невыносимую и омерзительную жестокость. В суматохе кто-то толкнул Инес и она упала за пределы толпы, которую отделяли стражники, от того места, где сжигали осужденную. Инес упала на колени и оказалась совсем рядом с костром, не смея поднять глаза на тот ужас, который продолжал твориться вокруг. Все же она смогла ощутить то тепло, тот жар, исходящий от страшного пламени. Инес сжала в руке свой деревянный крестик и будто застыла на месте, не смея пошевелиться.  — Господь, прошу тебя, прекрати это безумие… Пощади ее… Забери ее к себе- прошептала Инес. Как только она произнесла эти слова, несчастная затихла, а языки пламени полностью поглотили ее тело. Через мгновение она ощутила сильные, крепкие руки на своих плечах, которые подняли ее на ноги одним рывком.  — А может, это сам Дьявол, а не Господь прекратил ее мучения и забрал к себе? — голос, который показался Инес столь глубоким, будто проникающим в самые отдаленные уголки души, принадлежал тому самому странному человеку в темных одеждах. Глаза его, черные как ночь, пронзительные и сверкающие, нагоняли еще больше ужаса на Инес. В их отражении бушевавшего пламени, они казалось, принадлежали демону, нежели служителю веры Христа. Красные языки отражались в его глазах, взвиваясь и разливаясь, напоминая то самое адское пламя, о котором она слышала столько раз на воскресных мессах в церкви. Теперь странные и страшные глаза, устремленные на нее, внимательно изучали ее лицо. Какой-то холод и страх начала проникать в душу Инес. Было в этом человеке что-то пугающее, страшное. От него веяло смертью. Это был тот самый инквизитор, принадлежащий к доминиканскому ордену, брат Родриго, которому были подчинены все приходы Арагона и Кастилии. Тот, кто возглавлял кавалькаду спасителей истинной веры Христа…  — Лучше тебе отойти подальше, иначе, пламя может утащить с собой, дитя. — сказал он бесстрастно холодным голосом, а его руки мигом поставили Инес на то место, где она стояла ранее. Инес лишь кивнула, продолжая дрожать от ужаса и хвататься за свой деревянный крест, а монах тут же отошел в сторону и снова уставился на бушующее пламя. На его лице не дернулся ни один мускул, когда обгорелое тело осужденной переломилось по палам и рухнуло в пылающие вязанки хвороста. А брат Родриго стоял, подобно каменному изваянию, и взирал на догорающие, некогда еще живые, останки. Толпа стала креститься и затихла. В воздухе стоял невыносимый смрад сожженной плоти, а жалкие остатки одеяния, превратившиеся в пепел, взмывали в верх и тут же оседали черными хлопьями, укрывая всю городскую площадь погребальным саваном…