Forever After

Он вошел в дом, смотря в пол, не сразу подняв глаза. А когда сделал это, увидел что Вайолет сидит за столом, заняв один из пустующих стульев. Девушка вновь облачилась в свое платье и синий жакет. Но перчатки надевать не стала. Должно быть, она сначала думала об этом, но теперь они лежали на краю стола. Свои металлические руки она держала на коленях. Рубашка, одолженная мужчиной, аккуратно сложенная, лежала на кровати, которую Вайолет так же заправила, расстелив на ней одеяло без единой складки на ткани. Гилберт, невзначай скользнув но ней взглядом, и припомнить не мог когда она вообще выгладила подобным образом. Стыдно признаться, но попав сюда он понемногу, не совсем, но растерял свои былые аристократические привычки. В большинстве своем, на такие мелочи он вообще перестал обращать внимание. Окружающая остановка мало его волновала и он совершенно не обращал на нее внимание. Но теперь, с появлением Вайолет в его жизни словно вспыхнуло потухшее огниво, в его искрах он начал вновь подмечать вещи, о которых перестал думать. Каким должно быть неотесанным мужланом он сейчас выглядит в глазах Вайолет...Гордость офицера все еще жила в нем, потому мужчина сжал зубы, уязвленный собственными мыслями. В полумраке глаза девушки светились ярче сапфиров. В них, застывший у порога Гилберт, разглядел немой вопрос, не в силах разжать губ, чтобы сказать хоть что-то, когда девушка сама вывела его из оцепенения, первой нарушив молчание: — Майор... Гилберт снова опустил взгляд. То, что он собирался ей сказать, возможно не сделает лучше, а лишь испортит и без того хрупкие, только что восстановившиеся, но весьма неоднозначные отношения. Но именно для того чтобы они стали прозрачными и понятными для них обоих - мужчина должен был это сделать. Вот почему ему было сложно посмотреть в ее чистые, по-детски наивные глаза. Она все еще считала его самым лучшим в мире человеком. Как же сильно измениться ее впечатление о нем, когда она узнает о том, что до этого момента он собирался навсегда похоронить в самых дальних чертогах разума свое прошлое. Закопать там эту постыдную тайну, спрятать точно так же, как ребенок прячет осколки разбитой кружки, прекрасно представляя что будет, если следы его преступления окажутся у всех на виду. Но даже этому провинившемуся ребенку рано или поздно достанется на орехи за вранье и утайку. И его самого с детства учили говорить правду, чему он и придерживался всю свою жизнь, однако, оказалось, что есть вещи пострашнее разбитой кружки...Он мог бы вечность простоять там, у двери, но не хотел заставлять Вайолет ждать. Она и так ждала слишком долго... Заставив себя сделать шаг, а затем другой, третий, Гилберт подошел к столу, за которым сидела девушка. Пустой правый рукав подскакивал при каждом шаге, когда он, протянул левую руку, хватаясь за спинку стула и отодвигая его с громким скрежетом с которым ссохшаяся древесина чиркнула по каменному полу. С тихим, тяжелым вздохом, Гилберт опустился на стул, положив сжатую в кулак руку на стол, теперь уставившись в исступлении на выскобленную крышку стола. Он сам отшкурил ее чтобы не насажать заноз, но сейчас ему хотелось бы заиметь несколько тысяч таких, чтобы хоть ненадолго отвлечься от терзавших его мыслей. Кто-то говорил ему, что душевные страдания можно заглушить таким образом, но после перенесенных травм, Гилберт мог со знанием дела сказать что это не так...Но ему очень хотелось бы, чтобы этот способ был для него рабочим. Вайолет больше не произнесла ни слова, следя за мужчиной, которому явно было нелегко сказать что-то. Оттого, девушка не решалась мешать ему, страшась того, что даже произнесенное не вовремя слова станут причиной, по которой он откажется от своего решения рассказать ей обо всем. У нее было очень много вопросов, она многое хотела узнать и спросить, но и это нетерпение скрывала в себе и его выражало только ее руки, лежащие на коленях, которые вдруг сжали ладони друг друга. Она не собиралась задавать вопросы, даже имея их огромное множество. Ей казалось, что он и сам прекрасно знает все, о чем она хотела спросить и после этого разговора у нее не останется ни одного вопроса. Гилберт закрыл глаза и вдохнул, собираясь с мыслями. Ему предстояло долгое путешествие назад, в прошлое. Оно началось с того момента, как его поглотила... *** Тьма... Сплошная...Беспросветная... Она заслонила собой все. Казалось, весь мир теперь просто не существовал и если бы он смог открыть глаза, все равно бы ничего не увидел. Его тело как будто перестало существовать. Умерло. В живых оставалось только угасающее сознание, которое подобно пламени свечи, понемногу таяло, становясь все меньше и меньше. Здесь не было ни звуков, ни запахов. Ничего, что могло бы хоть как-то связывать его с миром, который он покинул, провалившись в небытие. Память, если она еще существовала...Гилберт не мог обратиться к ней. На какое то время он забыл даже кто он такой и как сюда попал. Он словно бы уже не существовал. Уже был мертв. Уже очень давно. А может быть этой самой жизни никогда не было. Гилберт проваливался все глубже и глубже в небытие, приближаясь к точке не возврата, но не понимал этого. Прошлое...настоящее...будущее...Этих понятий не существовало в мире, где он очутился. Только покой и умиротворение, которое завладело им с первых секунд его прибывания здесь, усиливаясь с каждым мгновением. Еще какое то время, которое никак нельзя было посчитать, все оставалось неизменным, тихим и мертвым. Он плыл в невесомости, чувствуя, что стал ничем и вместе с этим - всем. Его словно бы не существовало в одном определенном месте, присутствуя абсолютно везде. Исчезла присущая живым организмам целостность. Если бы в этот момент он мог правильно передать это состояние - то сказал бы, что распался на мельчайшие частички, которые теперь, независимые друг от друга, летали где-то в неизвестности. Никакие тревоги, никакие печали, ничто больше не могло тронуть его. Это было самое непостижимое и непередаваемое словами чувство, у которого не было отрицательного или положительного знака. Это была нейтральность в своем чистом проявлении. Она занимала собой все пространство, пропитала воздух, вместе с каждой частичкой, бывшего когда то целым, тела. И чем больше проходило времени, тем сильнее Гилберт растворялся в ней. Назад дороги не было бы, если внезапно что-то не изменилось. Ему стало больно. Сначала немного, потом все сильнее и сильнее. Жгучая мучительная агония начала овладевать им по мере того, как она растекалась по нему словно облизывающая камни лава извергающегося вулкана, к нему вернулось осознание того, что он все еще жив. Во всяком случаи, пока...Мужчина задержал дыхание, чтобы не закричать от терзающей плоть боли, которая уже достигла груди, продолжая свой путь, продвигаясь все дальше и дальше и наконец достигнув своей цели словно пчела, вонзила свое напоенное ядом жало в правый глаз. Этого вынести Гилберт уже не мог и из легких вырвался сдавленный хриплый стон. А почти сразу, где-то над ним послышался голос. Незнакомый, приглушенный, словно человек говорил через толстую пуховую подушку: — Держись, парень! Сразу же после последовала новая порция невыносимой боли. Она пронзала все тело и те частицы, на которые он распадался только что, кричали от страдания. Куда же подевалась та легкость и полное отрешение от всего бренного? Почему его вытянули оттуда, где не бывает муки и боли и как ему вновь вернуться туда? В ушах стучала кровь, от напряжения виски готовы были вот-вот лопнуть, сжимая череп тисками. С каждой следующей секундой случалось нашествие очередной болезненной волны, приносящей с собой новые, не самые приятные ощущения. Его глаза все еще были закрыты. Что-то липкое и горячее скатывалось по коже, под которой словно бы разожгли адское пламя. Сознание, почти угасшее в бесконечной темноте, вспыхнуло яркими искрами, которые заплясали перед опущенными веками, словно нить-проволока в лампочке, переплетаясь в разные угловатые узоры. От всего этого, разом навалившегося на него, резко выдернутого из спокойного, умиротворенного места, хотелось убежать, скрыться от всей этой боли. Но свое тело Гилберт чувствовал только благодаря боли, и из-за нее же не мог пошевелить ни рукой ни ногой, от одного неосторожного подергивания мышц, едва он попробовал повернуть голову, мозг едва ли не взорвался от сдавливающего спазма. Последовал еще один стон в ответ на какое-то прикосновение от которого Гилберту показалась что голова сейчас взорвется. — Мотай. Тут мы уже ничего не сделаем. Живой и то ладно...Бери здесь. И держи его, кажется, он просыпается. — Две ампулы вколол... — Тут и литра не хватит...держи говорю! На этот раз голоса стали резкими, какими то дребезжащими, похожими на звуки разбитого стекла. Такие, что не в силах избежать сверлящую слух какофонию, мужчина рефлекторно дернулся, но левую руку, которую он резко поднял верх кто-то схватил прижимая обратно к телу и не отпуская, продолжал удерживать. — Сильный черт...— с натугой выдохнул над ним кто-то— Док, колите еще, не удержим. Его бы хоть перевязать нормально. Черт его знает, сколько он под обвалом пролежал. " Обвал!" Воспоминания, хранившиеся где-то отдельно от сознания Гилберта вдруг вернулись к нему, завертелись в голове красочными вспышками, обрывками прошлого, которое никак не желали собираться воедино. Перед закрытыми глазами пронеслись размытые картинки, сменяющие друг друга так быстро, что он не сразу сумел осознать с чем связаны эти воспоминания, а боль, которая казалась и не может быть сильнее, стала такой, что Гилберт готов был поклясться, что с закрытыми глазами он просто не видит, как его заживо варят в котле. На какое-то время голоса доносящиеся сверху перестали волновать его и скованные болью мышцы не позволяли больше и пальцем пошевелить. Даже грудная клетка, судорожна поднимающаяся от дыхания, казалось, была стянута стальными обручами, обмотанными колючей проволокой так, что при каждом вдохе они впивались в легкие, заставлял Гилберта задерживать дыхания, заканчивая акт вдоха хриплым стоном. А воспоминания все продолжали проноситься перед глазами, став еще более нечеткими, словно болезненные спазмы создавали эти помехи. Навязчивые, занявшие все пространство его внутреннего взора, они не оставляли и без того измученного мужчину в покое, как бы он ни старался отмахнуться от них, не в состоянии понять, что они значат. Гомон над ним перерос в сплошной шуршащий шум, через который нельзя было разобрать слова. Он походил на низкое мычание разной продолжительности, а шаги окруживших его людей звучали так громко, что у Гилберта звенело в ушах. И тогда на его фоне вновь зазвучали чьи-то приглушенные голоса. Даже в таком состоянии мужчина смог понять, что они намного ближе первых, потому что доносились из его головы, эхом отражаясь от внутренних сводов черепа, запертые в нем и оттого становящиеся единственным, что он мог слышать. "Ее зовут Вайолет. У нее не было имени, вот я и придумал... Это...это же мой голос... подумал мужчина, но до того как смог что-то вспомнить, услышал еще один, уже не принадлежащий себе. Майор...Я вам больше не нужна?... Тихий, тонкий, едва уловимый голос...Кому же он принадлежал? Пронзив его слух, может, только на мгновенье, но боль отошла на второй план. Нет, не прошла и не утихла. Он все еще чувствовал ее, но на секунду, его сознание перестало концентрироваться на ней. Этот голос...пока что Гилберт не мог его вспомнить, но ощущал что забыв его, он забыл нечто очень важное. Как будто этот неизвестный женский голос был смыслом его жизни. Была ли это концентрация спусковым крючком, запустившим новый, более осмысленный поток воспоминаний, или же просто совпадением, но дальнейший водоворот состоял только лишь из сплетений этого голоса, который звал его, кричал, молил...Он зазвучал так громко, что Гилберт сжал зубы. Майор! Майор! Я не брошу вас! Мы уйдет отсюда вместе! Мы там...мы были там вместе... мысленно произнес он. — Поднимай! Мужчина вновь застонал когда его тела приподняли и переложили на какую-то гладкую, холодную поверхность, с тупым грохотом, прогнувшуюся под его весом. Обжигающий холод на некоторое время принес облегчение горящей в агонии плоти, но ненадолго и короткий отдых от боли стоил ему всего одного вдоха, которого было достаточно, чтобы вырвавшись из тисков он предпринял отчаянную попытку поднять голову, просто для того, чтобы убедиться что имеет хоть какой-то контроль над своим телом, что он все еще жив и это не гиена огненная, где его пытают адские существа. Мужчина напряг мышцы шеи, приподняв голову от жесткого, гладкого металла на несколько сантиметров и она безвольно упала назад, когда достигнув недопустимого угла подъема, позвоночник, от шеи до поясницы, пронзила болью, словно кто-то провел через спиной мозг ток. Бух! Его затылок ударился о железо. Гилберт сжав зубы сдержал стон. Суета и голоса над ним стали громче. Похоже, к ним добавились новые, но все они были для мужчины всего лишь бестелесными аморфными образами. Его разум сейчас не мог трезво оценивать обстановку. В душе сохранилась какая-то тревога и ощущение опасности, подсказывающие ему, что он должен убегать, спасаться, что ему нельзя лежать без движения. Иначе он умрет. Мужчина не мог вспомнить кто он и как попал сюда, но то что находиться в смертельной опасности осознавал ясно. Как раненый дикий зверь до последнего сохраняющий способность рваться на свободу. И по мере того как к нему по крупицам возвращались воспоминания, эта сила, которая казалось не может храниться в такой изувеченном теле, накапливалась все больше и больше. Все его естество требовало немедленно подняться на ноги и искать...искать...искать. Он что-то потерял...Что-то очень дорогое. Не ощущал присутствие кого-то рядом. Поддавшись захлестнувшим его эмоциям, Гилберт резко дернул плечом, почти перевернувшись на бок, но сильные руки схватили его за локоть, возвращая конечность в изначальное положение. — Просыпается...Готовьте набор номер 4! Гилберт попробовал вырваться, но на этот раз, израсходовав всю выделившуюся энергию, не смог оказать сопротивления. К кому он попал? К врагам или союзникам? В голове зазвенел протяжный гул из залпа снарядов и ружей, да так, что он не мог понять, все происходило там, снаружи, или же и правда в его сознании, проматывающим перед его глазами словно пленку черно-белого кино, которая отдавала багряным цветом крови. Кровь...Точно...Там везде была кровь. Ее запах невозможно было забыть...Потому как это было неотъемлемой частью его жизни. Все эти крики эхом проносящиеся в голове, выстрелы, взрывы, стоны раненных... И поняв это, Гилберт вдруг осознал, что этот тошнотворный запах стоит повсюду. Он окружает его и это именно от него самого так пахнет кровью. Что с ним произошло? Как он попал сюда? Он не должен был оказаться здесь! Чьи-то руки легли ему на лоб, убирая мокрые от пота и крови волосы, а после какая-то холодная жидкость пролилась на его кожу. Он рефлекторно дернулся. Словно лили раскаленное железо. С шипением жидкость стекала по его скулам, в то время как чужие руки проводили какие-то манипуляции с его лицом. — Погоди. Сначала загрузим, потом прижжешь. — Ты посмотри на это месиво! Пока он уснет - весь кровью истечет. Грузите. Я начну без анестезии. — Сестра, морфий. Подготовьте мне бикс и два опер. поля. — Сейчас доктор. Снова все завертелось в голове. Голоса стали громче и ближе. Ему показалось что его зовет кто-то стоявший прямо здесь, над ним. Майор! Майор! Все тот же женский голос. Срывающийся и какой-то...детский? Но кто мог пустить сюда ребенка? Нет, это все было где-то не здесь...Но все равно рядом. И от этого голоса, хоть он и кричал от страха, стало спокойнее. Хоть что-то способное немного успокоить его, в то время как непонятные люди продолжали что-то делать с ним, орудовать с его головой, переговариваясь между собой. То и дело раздавался стук метала об метал, как будто кто-то бросал что-то тяжелое. Видимо решив, что больше попыток встать он не предпримет, давление, сдерживающее его руку исчезло и просто чтобы убедиться что это так, Гилберт пошевелил пальцами, с некоторым облегчением осознавая, что они поддаются командам, пусть это и был едва уловимый импульс, больше похожий на рефлекс. — Ну где ты там?— раздался недовольный грубый мужской голос над его ухом, такой громкий, что звон в ушах не смог заглушить его и Гилберт скрипнул зубами, не ожидая такой сильной звуковой волны, ударившуюся о барабанную перепонку. — Ты будешь грузить или нет? У меня еще трое на очереди! Похоже, говорил именно тот человек, который держал его за голову, выливающий на правую сторону лица мужчины какую-то обжигающую жидкость, холодную, как лед. Уже после нескольких его манипуляций жгучая боль на коже стала привычной и мужчина, с трудом, но все же смог немного понять, что с ним происходит. Теперь он мог с уверенностью сказать, что человек стоящий над ним - врач. Странно, что он не додумался до этого сразу, как смог оценить обстановку. Удушающий запах медикаментов, спирта, хлора, крови и чего-то странного, не поддающегося описанию, но от которого инстинктивно становилось не по себе, существовал только в медицинском помещении. Наконец-то, после терзаний агонии, он смог сделать чуть более глубокий вдох. Была ли в том заслуга санитаров, или же просто привыкание к боли - непонятно. Но с поступлением кислорода в понемногу начавший восстанавливаться мозг, Гилберт словно награду за выдержку, получил доступ к новым порциям воспоминаний. Они стали немного четче, словно кто-то настраивал радиоприемник, в поисках волны без помех. — Кончился...— ответил второй голос первому, женский и спокойный, ничуть не напуганный тоном обращающегося к ней врача— Три последние ампулы ушли на солдата, которому ногу вчера ампутировали. — Аластор!— взревел первый и мужчина, лежащий на столе, слабо дернулся, вновь подвергнутой беспощадной звуковой атаке. " Господи...зачем ты так орешь...." — Что? — Бросай эти бинты и найди мне еще пять ампул! Живо! — Да где же я их возьму?...— начал оправдываться кто-то, стоящий очень далеко, потому как до Гилберта донеслось лишь едва разборчивое бормотание— Гретта же сказал - кончились. — Посмотри в хирургии в резервном биксе...— посоветовала женщина, к счастью Гилберта, предотвратившая очередной выкрик врача— Кажется, мы припасли немного на ....особый случай... — Да уж...особый...— проворчал врач и Гилберт вновь почувствовал как на его лицо выливается противная, холодная жидкость— Особый...нечего сказать...Торант, придержи вот здесь...не вижу края... Что-то острое воткнулось в кожу над бровью и мужчина слабо отреагировал на укол, дернув головой, словно старался избавиться от того, что причиняет боль. Сам Гилберт понял это только когда услышал уже спокойный, но все тот же грубый голос, нависающего над ним человека. — Что, приятель, не нравиться? Лежи смирно, пока мы тебя собираем. Повезло что жив остался...Сейчас мы уложим тебя спать, а как проснешься, скажешь " спасибо"... — Кххх...— прохрипел Гилберт, понимая, что на этот раз обращались непосредственно к нему. Самый естественный процесс, оказался теперь трудным для него. Голосовые связки едва могли позволить произнести хоть слово, хотя мозг уже начинал возвращаться к нормальному состоянию. Нужно было узнать, что случилось и как он тут оказался? Его губы, мокрые от раствора, которым его щедро поливали, медленно открылись и мужчина почувствовал соленную жидкость на языке, впрочем эта влага была только на пользу. Язык во рту казалось, учился заново тому, как нужно разговаривать. Управиться с ним мужчина смог не сразу и потому пережил еще несколько тупых уколов в районе лица, прежде чем выдавил из себя сдавленное: — Где я?...Кто... — Это ты нам скажи, кто ты? Имя помнишь? Звание? Что-нибудь? Надо найти твоих родных. Они наверное тебя ищут. Не отключайся! Его требовательно хлопнули по щеке — Говори со мной. Как тебя зовут? — Доктор!— неодобрительно воскликнул женский голос. — Что?! У меня пятеро неопознанных среди живых. И пятнадцать трупов. Что прикажешь с ними делать?! Скоро земля у монастыря закончится всех неопознанных закапывать. Парень, ты еще тут? Может быть слова санитарки немного остудили его пыл, а может быть он и сам понял, что ведет себя грубовато даже для такой непростой ситуации, но как бы то ни было, очередной хлопок по щеке оказался слабее, все еще взывающий к ответу. Мужчина как раз пытался понять, что именно требует от него человек, в чьих руках, по всей видимости теперь оказалась его жизнь. Он был как никогда беспомощный, не мог никак повлиять на свою судьбу, даже не контролировал свое тело. Ему стало страшно, стоило только немного глубже понять, в каком положении он оказался. Не помня ни того, кто он, ни как сюда попал, он не мог ничего ответить врачу, даже если бы попытался внятно выразить что-то. Вопрос, который он задал так же остался без ответа. Если от него требовали ответить кто он - они не знали его. — Ладно... шут с тобой...потом разберемся,— разочарованно буркнул доктор— Раз так, лежи, не дергайся. Твоей памятью потом займемся. Пока в сознании, попробуй вспомнить. Тебе же лучше будет. — Не...п...помню...— с трудом прохрипел Гилберт. Язык зашевелился быстрее, стоило врачу вновь взяться за работу. На этот раз мужчина послушно терпел обжигающую жидкость на своем лице и холод, который пришел на смену испепеляющему жару. Он потерялся во времени. Казалось уже вечность лежит на гладком металлическом столе, слушая как вокруг копошатся и переговариваются люди,как что-то катиться по полу, позвякивая железными предметами, как звенит стекло и эхом от стен отражаются торопливые шаги. Больше его не утомляли разговорами и относительно, но все же, пространство вокруг стало гораздо тише, не считая звуков, которые он мог различить и проанализировать, примерно представляя откуда они исходят. Громче всего громыхало у его головы. Бах Бах Кто-то швырял на стол что-то тяжелое, перекладывал с места на место, шуршал чем-то. Дальнейшие реплики, коих было много, мужчина уже не слушал, выполняя то, то ему было приказано - не мешал доктору делать свою работу. Похоже, что ним произошло что-то очень ужасное. Все это почему-то было ему знакомо, как будто уже случалось раньше. Этот запах изначально показался ему знакомым, как и ощущения на коже, где сейчас орудовал врач. Врач...Гилберт дернул веком левого глаза, не ощущая при этом зеркальной проекции правой стороны. Может ему уже вкололи обезболивающее?...Странно...он бы почувствовал это. Ведь это очень больно, когда... Зашивают лицо... наконец-то вспомнил мужчина. Точно. У него уже были шрамы на лице: над глазом и на щеке. Полевой фельдшер, на скорую руку накладывая швы не сильно беспокоился о том, как в последствии будут выглядеть шрамы и только спустя несколько лет Гилберт узнал, что стяни он их лучше - возможно след от проведенном вмешательстве был бы куда меньше. Однако его никогда не заботило то, насколько сильно подпортилась внешность. Во многом из-за отца. Удивительно, но стоило Гилберту подумать о шрамах, как он вспомнил его. Сурового, нелюдимого и жестокого человека, на которого старался равняться настолько, чтобы офицер был горд своим сыном, но никогда не желавший стать военным по своей воле. Кажется, после получения ранения, глава семьи Бугенвеллия стал смотреть на него с гордостью, словно только этого и ждал: случая когда его сын проявит себя как бесстрашный военный, готовый отдать свою жизнь во благо родины. Много лет идеалы отца и его собственные тесно переплетались между собой, настолько, что скоро Гилберт перестал различать свои. Да в общем-то, никогда и не стремился их иметь. У него был долг. Он обязан был выполнять его не взирая на свои желания, а потому, легче всего было бы их вовсе не иметь. Эти воспоминания относились к прошлому. Может, не очень далекому, но восстанавливая по крупицам свое сознание, а вместе с этим и способность, раскладывать отрывки этих воспоминанием по " полочкам", он уже лучше понимал самого себя. Почему-то старые фрагменты его жизни охотнее всплывали перед его закрытыми глазами. Отыскать среди них хоть что-то немного объясняющее то, как он оказался здесь и с кем был перед тем как потерял сознание. Где этот человек, который звал его? Смог ли он выжить? Оценить свое состояние мужчина не мог, но по суете вокруг догадывался - произошло что-то очень страшное. — Чего встал?— опять рявкнул врач на кого-то— Начинай стягивать с другой стороны. Вторая пара рук вступила в дело. Нитки противно пропиливали его кожу, причиняя тянущую боль, но настолько незначительную, что Гилберт не придал этому значения. " Боже...что там у меня..." подумал он. Ему захотелось поднять правую руку и дотронуться до своего лица, но в последний момент, когда мужчина уже готов был рефлекторно совершить это движение, он подумал, что врачи, занимающиеся сейчас его раной не будут в восторге и скорее всего его просто снова будут держать. Сознание почти полностью вернулось к нему и мозг, утомленный постоянной болью, все же был способен выстраивать даже такие длинные логические цепочки. Даже звуки, окружающие его, начали становится многогранными, а неразборчивый гомон людей, находящихся дальше от операционного стола, стал похож на разборчивые разговоры. Несколько раз он отчетливо ощущал, как что-то вкалывают в вену, и почему-то только на левой руке. Возможно, чтобы не мешать врачам, все еще работающим справа, где повреждений было больше. — Почти закончили...— констатировал доктор и уголок губы у Гилберта рефлекторно дернулся от боли, когда грубый мужчина, от которого он теперь отчетливо улавливал запах табака, слишком сильно потянул за нитку,— Где там Аластар?! Операцию нужно было начать еще 10 минут назад! Я не собираюсь третий день подряд оставлять последних в очереди на ночь! — Да они до ночи и не протянут...— буркнул кто-то со стороны,— Сейчас схожу за ним. Хлопнула тяжелая дверь. Мужчина, лежащий на столе осторожно, с дрожью на веке, постарался приоткрыть левый глаз, чтобы хоть немного рассмотреть, что же происходит с ним. Сначала все что он мог различить - это яркий, неестественный белый свет. Казалось, он заполнял собой все пространство. С непривычки, проведя так много времени во тьме, этот свет больно резал глаз, заставляя его рефлекторно закрываться, но Гилберт упрямо снова и снова пытался продержать его открытым настолько долго, насколько это возможно, привыкая к раздражающему свету. Его источником была огромная круглая лампа, нависшая над ним, как любопытное око, от которого ни где нельзя было спрятаться. Перед глазами дрожала прозрачная пленка, мешающая наблюдать происходящее. Но спустя какое-то время упрямых попыток, Гилберт увидел нависшего над собой врача, но так и не смог различить черты его лица или хотя бы глаза. Потом заметил скользящие перед взглядом силуэты, время от времени закрывая собой яркий свет. В этот краткий момент Гилберт мог раскрыть глаз шире и даже смог рассмотреть блестящий стеклянный флакон с присоединенной к нему трубке, как змея, свисающая вниз. На правую часть лица прижали что-то мягкое и сухое, вероятно, заканчивая работу. Теперь было не так больно, во всяком случаи стало терпимее. — Пять последних. Снова хлопнула дверь. Кто-то вернулся в операционную. — Замечательно,— воскликнул врач— Времени не теряем. Инструменты сюда. Трое на мою сторону, один следить за пульсом. Набирай 5 кубиков и вводи немедленно, Алистер. — Тут...кто-то должен быть...— вдруг четко произнес Гилберт. На несколько секунд операционная погрузилась в тишину. Люди замерли, не ожидая от пациента такой реакции. Гилберт и сам не сразу понял, что произнес это вслух, и довольно громко, но он хотел знать, где этот человек. И самое главное - кто она? Кому принадлежит этот голос в его голове? Кто так отчаянно звал его? Ему нужно было знать это. Сейчас. Пока не произошло еще что-то, что отбросит его назад, обратно во тьму. Пока он в сознании и начинает вспоминать -ему необходимо было вспомнить. Может, кто-то из тех кто окружает его знает этого человека и сможет сказать ему что все в порядке? — Ты еще не вколол?— спросил врач у санитара, после молчания. — Нет...не успел еще... — Тогда чего его так...Мозг не справляется. Коли, Алистер. Начинаем. Пара крепких рук легли на его руку, пережимая вену. — Нет...— пробормотал Гилберт. Неужели они не понимают? Неужели не знают? Почему они его не слушают? Почему не говорят самого важного? Он начал сопротивляться, пытаясь вырвать свое запястье из цепкой хватки чьих-то пальцев и предпринял попытку подняться, на секунду сумев опереться правой рукой об стол, немного приподнимаясь. Нужно было немедленно что-то делать. Они не смогут ему помочь. Они не слышат его! — Ну началось!— чертыхнулся знакомый голос врача— Черт тебя дери идиот! А ну, ляг обратно и не мешай спасать тебе жизнь! — Доктор, я не могу его удержать! — Гретта, отойди в сторону, ты его не удержишь. — Где она!?— крикнул Гилберт. — Кто?! Мужчина не смог ответить, продолжая попытки встать, его пятки ударили о железную поверхность стола, ноги согнулись в коленях. Простыня, укрывающая его до пояса, соскользнула на пол. Адреналин забурлил в крови, мгновенно притупляя и чувство боли и логику, мешая думать здраво. Все его естество желало найти, отыскать. Во что бы то ни стало, чего бы ему это не стоило, даже жизни. Этот голос звал его, разрывал барабанные перепонки. Он слышал его так отчетливо и живо и его душа отзывалась, болезненно сжимаясь в груди, заставляя сердце выпрыгивать из груди, стремясь к объекту своего поиска. Кусок марли, приложенный к его лицу, так же упал в пылу сражения с медработниками. Кто-то обхватил его голову руками, прижимая к столу. Другие схватили его ноги за икры, полностью лишая мужчину возможности подняться. А сделать это сейчас он вполне мог. Его мышцы налились силой, взявшейся из неоткуда. Он так яростно сражался, словно превратился в дикого зверя, загнанного в угол, но не сдавшимся, продолжая защищаться. С неимоверным усилием, Гилберт сумел вырвать руку из захвата, махнув ей в сторону так, что что-то стеклянное с грохотом упало на пол, звонко разбившись на части. Но свобода эта продлилась всего ничего и рука мужчины вновь оказалась вжатой в успевшее нагреться от тепла его тела, железо. — Доктор! Давление повышается! Кровотечение! — Да держите вы этого придурка! — Да держим мы! — Аластар! Черт тебя дери! — Да как я попаду если он вертится?! И вот, на долю секунды, в пылу борьбы, как будто снова оказавшись на поле боя...имя. Одно единственное имя, ставшее для него всем миром, существовавшее везде и всегда, забытое им в агонии предсмертной горячки - он вспомнил. Эти воспоминания ворвались в его голову как стремительный поток, пробивающий платину, пронесся перед глазами цветными всполохами : светлые волосы, голубые глаза, нежный тихий голос, взывавший к нему,молящий, срывающийся в истерике, зовущий его, но не по имени. Единственный человек во всем мире, который был нужен ему как воздух. Как, ну как он мог забыть о ней! — ВАЙОЛЕТ! — Колю! Удержи его руку хоть секунду! — ВАЙОЛЕТ! Острая игла проткнула его кожу и санитар изо всех сил нажал на поршень шприца, скорее вводя анестезию, боясь пролить мимо хоть каплю драгоценного препарата. Гилберт ощутил как его тело стало каменным. Силы, разрывающие мышцы изнутри пропали. Ему стало сложно сопротивляться и скоро только пальцы на руке сохранили способность двигаться. Все поплыло перед глазами. Только голос все звучал в его голове, пока он утопая во мгле, накрывшей его старался вынырнуть на поверхность сознания. Туда, где его ждали. Туда, где он должен оказаться. Медицинский персонал обступил его со всех сторон. Последнее что он увидел - угасавший перед взором свет, тени, молча склонившиеся перед ним, громкие ругательства врача. И больше ничего...