Forever After

— Вот как?.. — Беккер задумчиво выдохнул струйку сизого табачного дымка, отвернувшись от сидевшего напротив Дитфрида, дабы не дымить на капитана, который вертел в пальцах тяжелый граненный стакан. Бугенвиллея понадобилось всего несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя, конечно, не без помощи холодного вина, только что поднятого из погреба. Одного глотка хватило, чтобы туман в голове рассеялся и ощущения обострились, словно кто-то снял с него стеклянный колпак. Да и свежий соленый воздух бодрил своей легкой прохладой. Солнце уже поднялось достаточно высоко, но под соломенным навесом узкой террасы оно не донимало и не слепило еще чувствительные после сна глаза. Старик отлучался несколько раз, забрасывая в печь хворост и сухие виноградные лозы, готовя нехитрый завтрак, переговариваясь с Дитфридом, задавая ему какие-то простые вопросы и учтиво кивал, получая ответы. Должно быть, он специально ждал, пока мужчина придет в себя, и не приставал к нему с расспросами раньше времени. Дит считал себя человеком немногословным и грубым, предпочитал отвечать односложно или вообще отказываться от ответа, если это было возможно, но непринужденная атмосфера и простое отношение к себе этого доброжелательного старичка полностью располагало к диалогу. На душе у капитана наконец-то за долгое время стало спокойно, хоть он и понятия не имел, чем обернется его прибывание на острове. Ему все еще предстояла повторная встреча с Гилбертом, и на этот раз он надеялся, что она пройдет лучше, чем то столкновение. Он даже поговорить с ним как следует не успел, сходу осыпая обвинениями и порицаниями. Что с него взять? Он всегда был раздражительным и вспыльчивым настолько, что даже брат, которого он уже готов был похоронить, не избежал участи быть обложенным со всех сторон обвинениями. Не так должна была проходить встреча двух братьев. Пусть Дитфрид никогда не считал себя хорошим старшим братом, но несмотря на свой характер и нрав, он был искренне рад, что Гилберт остался жив. И он хотел бы сказать ему это, вслух, а не про себя, долгие годы корил себя за то, что многое не успел сказать младшему брату, еще когда имел такую возможность, обещая себе, что если судьба не будет жестока к единственным оставшимся на свете потомкам древнего рода Бугенвиллея, он непременно исправит свои ошибки и попросит прощения у Гилберта, даже если тот его никогда не простит. Гил был добрым и справедливым в отличие от него. Обладал чуткостью и состраданием, которое Дит всегда считал проявлением слабости, но были вещи которые и Гилберт не мог простить ему, своему старшему брату. О таких вещах не хотелось думать, но мужчина понимал, что для того чтобы отчистить свою совесть, ему следовало встретиться со своими страхами лицом к лицу. Он вел себя так, словно Гил был для него чужим, практически не навещая его в уже опустевшем поместье, где никто не посмел бы выставить его вон. Это место никогда не было для него домом, и он ненавидел находиться в тех стенах, при одном взгляде на которые нахлывали воспоминания, в основном неприятные. Теперь же ему предстояло проводить там больше времени, поддерживать здание в порядке, сохранять честь когда-то влиятельной семьи. Это требовал его долг. С самого начала он должен был встать во главе семьи. Он, а не Гил, должен был взять на себя эти обязанности. Может быть, тогда все было бы по-другому. Гилберт не поступил бы на его месте так, не бросил бы брата на произвол судьбы с миллионом проблем за плечами. Гил непременно остался бы с ним. Дитфрид знал его не так хорошо, как должен, но в этом был уверен на все сто. Отныне он на своей шкуре испытает все, с чем столкнулся брат. И поделом. От себя убежать не удалось, хоть он и очень старался. Беккер поставил на стол большую тарелку с запеченной картошкой и бросил рядом несколько свежевырваных пучков зеленого лука, жестом приглашая мужчину приступить к трапезе, а сам кряхтя опустился на стул, не вынимая изо рта глиняную трубку. — Давай-давай! — подбодрил его Вилли. — Пить с утра на пустой желудок – дело дурное. Моя выпивка желудок не тяготит, но все по уму делать нужно. Изысканные яства предложить не могу, здесь у нас пища простая, деревенская, но и она к вину подходит. А вы, поди, к такому не привыкли, капитан? — Если я к чему-то и не привык – так это напиваться с утра! — усмехнулся мужчина, допивая вино из своего стакана, с удивлением отметив, что Беккер прав – еда действительно подходила к выпивке как никуда лучше. — Но я взял отпуск, так что ничего. Как знал, что придется здесь задержаться. — На Экарте с ранней весны до поздней осени стоит "курортный сезон", хе-хе... — улыбнувшись в усы, сказал Вилли. — Точнее, так бы было, если бы остров пользовался спросом у туристов. Но он маленький, мало кто из внешнего мира знают о нас, да и смотреть тут, честно сказать, не на что. На острове всегда жили моряки, рыболовы, смотрители маяка. Виноградники-то не так давно нас кормят, почай лет тридцать как, если память не изменяет. Вот так как-то постепенно деревенька и возникла, а все его жители – потомки этих вот самых людей. Я сам из семьи рыболовов, мда... — тяжело выдохнул Уильям. — Веришь, нет, но было время, когда здесь протолкнуться было нельзя. Тогда мы с материком больше рыбой торговали, чем виноградом. А сейчас и рыбачить-то не кому. Ребята кто по старше кое-как стараются к семейному делу приноровиться, да ведь этому учиться надо, а от нас, стариков, какой прок? Нам, старым, теперь в море – что в могилу прямиком. Война она такая... никого не щадит. Сколько мужчин домой не вернулись... что с вашей, что с нашей стороны... Дитфрид подавился вином, едва не расплескав его из стакана, которой только-только понес к губам, и громко закашлялся, задыхаясь. Неужели он по пьяни сболтнул лишнего. Обычно он следил за своим языком, но и напивался он так не часто. Жителям острова под флагом Гардарики вряд ли будет приятно принимать в гости уроженцев другой, когда-то враждебной, страны. Мужчина не был до конца уверен, но все-таки предполагал, что ненависть проигравшей войну стороны может подпортить репутацию Гилберта, нашедшего свой дом здесь. Он вовсе не хотел, чтобы у брата были проблемы из-за его болтливости. Не ради этого ли Уильям споил его? Неужели этот старик на самом деле старый хитрец, и его гостеприимство лишь тонкий расчет? А старик как ни в чем не бывало, смотря куда-то в сторону и погрузившись в свои воспоминания, вновь затянулся, и в его трубке затлели красные искорки. Дит откашлялся и, переведя дыхание, ударив себя в грудь кулаком, спросил у витающего в своих грезах Уильяма: — Дед, а ты-то откуда знаешь, что я из Лайдена? — Ну, брат твой оттуда, стало быть, и ты тоже, — просто ответил Беккер, в перерывах между затяжками. — Правда, он о своей родне никогда ничего не говорил. Он вообще, знаешь ли, не любитель поговорить. Не то что я, старый балабол, хэх... — Он что, сам сказал? — Нет, конечно. Чай не дурак и знает, где оказался... — Вилли вытащил трубку изо рта и посмотрел на капитана. — У нас тут люди мирные, но и я не могу сказать, насколько в каждом из них живет ненависть к Лайдену. Ты человек служивый, должен понимать, о чем я говорю. — Если бы... — глухо буркнул Дитфрид с некоторым стыдом в голосе, словно сознавался в невыполненном поручении. — Я на войне не был никогда... С тихим стуком он опустил так и недопитый стакан на стол. Что-то ему совсем не хотелось обсуждать эту тему, но и просто перейти с нее на другую было бы очень грубо с его стороны перед человеком, который так радушно принял его, незнакомца, да еще и военного Лайденшафтлиха, не отставного как Гилберт. Скорее всего, тот факт, что он с самого начала был далеко от линии фронта, мало его оправдывает. Флот как таковой не участвовал ни в одном из сражений, постоянно находясь на защите портовых городов Лайденшатлиха, в одном из которых Дит и пробыл несколько самых "жарких" месяцев войны, но так и не выпустив ни одного снаряда по врагу. Ему повезло, так ему говорили многие, и он сам верил в это, но после потери брата пересмотрел свое мнение. Мысли о том, мог ли он что-то сделать, чтобы спасти Гилберта, не отпускали его. Пока он дрейфовал в нескольких милидов от пристани, читая донесения разведки, его брат проливал кровь на полях сражения. Он должен был чувствовать угрызения совести уже тогда, в светлой теплой каюте, не слыша даже отдаленной канонады залпового огня, а не сейчас, когда уже действительно ничего нельзя было исправить. Пусть он и не воевал, прекрасно понимал, что здесь нет невиновных, и каждый виноват в разной степени, кто-то больше, кто-то меньше. В воцарившейся тишине было слышно как жужжит пчела, вьющаяся над оставленным без присмотра стаканом, приманенная ароматом винограда, но Дитфрид не спешил сгонять ее, и та вальяжно опустилась на каемку стакана, деловито прохаживаясь по нему, перебирая короткими, зубчатыми лапками. Он сосредоточил на насекомом свое внимание, толком и не зная, что еще можно сказать. Прежде он никогда в карман за словом не лез, его боялись подчиненные, и уважали сослуживцы, но перед этим едва знакомым стариком ему было как-то не по себе. И куда только девалось его самообладание и жесткость. Все из-за окружения, где он чувствовал себя чужаком? Или причина в другом? Пчелка успела проделать половину пути по кругляшку стакана, когда Беккер, рассматривавший все это время Дитфрида, изрек, протяжно выговорив: — Ааааа... А то я думаю, что ты так хорошо выглядишь... — Уильям хмыкнул, мотнув головой, и почесал затылок. — Ну и хорошо. Ничего ты не потерял. Жив остался и ладно, — он затянулся и шумно выдохнул дым через нос, смотря наверх, на соломенный навес. — А вот братцу твоему так не повезло... Молодой совсем, а уже калека. Где его так, не знаешь? — В Интенсе... — ответил Дитфрид, дунув на пчелу, чтобы та не свалилась в стакан. — Посмертно награжден орденом Героя Родины и Защитника Страны... Его все там... — он махнул рукой в сторону моря, — ...в Лайдене считают мертвым. И я считал. Смириться даже смог... отчасти. Я ведь его искал. Все госпитали проверил, списки живых и мертвых пересмотрел, а он как сквозь землю провалился. Наверное поэтому и не мог его погибшим считать, хоть всем обратное говорил. Просил забыть и не ворошить прошлое, когда же сам не был способен это прошлое отпустить... Он осекся, внезапно осознавая, что вдруг разоткровенничался совершенно чужому человеку. Мужчина старался всегда держать в себе все свои эмоции, не позволяя им вырываться наружу и мешать холодному расчету, с которым он подходил ко всему в своей жизни, а тут вдруг ни с того ни с сего вывалил все деду, который его и не спрашивал ни о чем подобном. Вот ведь действительно, балабол – так разговорил, что пришлось в такие дебри заглянуть... А Вилли, казалось, только этого и ждал, посасывая трубку и слушая все, что выдавал ему незваный гость. Скорее всего, старику действительно не с кем было поболтать, и хоть возраст оставил на нем свой след, морщинистая кожа, обрамляющая живые лучистые глаза, вздрагивала и подергивалась каждый раз, когда он слышал что-то особенно интересное. Он не перебивал. Даже трубкой дымил меньше, полностью обратившись во слух, но когда Дитфрид замолчал, заметив свою излишнюю болтливость, Беккер усмехнулся в усы, отгоняя сухой, узловатой рукой с тонкими пальцами назойливую пчелу. — И как же ты его нашел? Неужели Жилберт сам решил с тобой связаться? Он столько писем детишкам написал, наверное среди них и свое припрятал... — В каком-то смысле... — неуверенно ответил Дитфрид. — Но он точно не хотел чтобы сюда объявился кто-то с материка. Домой он не хочет. Хотел бы – давно вернулся. Двери для него всегда открыты, он это знает. Я долго думал: стоит его искать, не стоит... Не очень-то хочется показываться на глаза тому, кто видеть тебя не желает. Но эти двое решились, и я последовал за ними, просто чтобы узнать правду. Обратно-то я его тащить не собираюсь. Если хочет остаться здесь, пусть остается. На его век достаточно страданий. Уильям затянулся, пощелкал ногтем по трубке, чтобы перемешать табак, и спросил, не выпуская ее из губ: — Что же ты, с пустыми руками вернешься? Дитфрид улыбнулся и поднял стакан с остатками вина. — Думаю, пустым ты меня не отпустишь. — Хах, ну это сам бог велел. Вина на этом острове никогда не бывает мало, а пить его и некому стало. Да и некогда. Все дни напролет те, кто на ногах стоит, на винограднике трудятся, а ты видел, какой он у нас большой. Даже дети после занятий бегут матерям помогать. Все полить, все от паразитов обработать, подкопать. Если бы не Жилберт со своим подъемником, совсем худо бы было. Полные корзины винограда на склон не натаскаешься. Он говорил еще что-то про поливочную систему... но я толком не разобрался. В этом году ее строить смысла нет, до холодов все равно не успеть, а потом посмотрим. Дит допил вино и, поставив стакан на стол, жестом остановил старика, который уже потянулся за бутылкой, чтобы налить ему еще. Ему не хотелось снова напиваться до чертиков, тем более, что сегодня у него еще были дела, и до вечернего парохода он намеривался выполнить все, что задумал. И пьянство в его планы точно не входило, хоть выпивка Беккера действительно была мягкой, однако потеряй чувство меры – и опять на диване валяться придется. Старик, скорее всего, против не будет, все-таки не часто ему удается поболтать с человеком из внешнего мира за океаном, но все же лучше было не налегать. Вилли понимающе кивнул и оставил бутылку в покое, так же отвечая жестом руки, мол, "как хочешь", и кряхтя, сел бочком на старом стуле, глядя на пустую песчаную дорогу за низеньким бетонным заборчиком. Больше мимо никто не проходил, и Дитфрид подумал, что к плантации ведет еще не мало дорог, а этой пользуются лишь соседи старика. Становилось жарко. Ветерок, такой приятный и прохладный, забирающийся под рубашку через воротник, пропал. Со стороны моря доносился громкий крик чаек. Солома над головой тихо шелестела, из-за чего мужчина сделал вывод, что ветер не исчез совсем, а лишь поднялся выше. Выезжая из Лайдена навстречу неизвестности, Дит еще подчинялся времени и осознавал календарные дни. Но со вчерашнего дня происходящее полностью завладело его рассудком и теперь, сделав подсчеты в уме и сопоставив их, он непонимающе посмотрел на хозяина дома, у которого похоже заканчивался табак – трубка стала дымить очень слабо. — Сегодня же воскресенье? — спросил он, не совсем уверенный в своем утверждении. — Агась, с утра было воскресенье... — никак не отреагировав на его вопросительный тон ответил Беккер, усиленно чмокая губами, стараясь извлечь, что можно из тлеющих остатков курева. — Неужели вы и по выходным работаете? — А как же? — удивленно взглянул на капитана седой старик, словно он сморозил какую-то глупость, и вытряхивая из трубки остатки табака, продолжил— Деревенские всегда работают. У нас нет выходных. Нас кормит эта земля, и мы ухаживаем за ней, как можем. Даже такие старики, как я, от которых, казалось бы, и помощи ждать не приходиться. Но и мы можем чем-то подсобить. Мужских рук не хватает. Справляемся всем миром. Нам не на кого рассчитывать. Хоть остров и принадлежит Гардарике и до войны находился под ее юрисдикцией, сейчас про нас как будто забыли. Быть может, будь Экарте островом побольше, то имел бы для страны другое значение. Поэтому мы в основном стараемся рассчитывать сами на себя. Того, что земля дает, вполне достаточно, чтобы прокормить население, а большего нам и не надо. А там глядишь, с таким умельцем как Жилберт, нам станет проще жить. Кто знает, что он еще придумает? Даже не верится, что такой парень не обычный работяга, а из семьи знатной... — Я об этом и слова не сказал... — прервал его Дитфрид, уже начиная подозрительно поглядывать на ушлого старикана, который как бы невзначай говорил о вещах, которых знать не мог. — Будет тебе, капитан... — ничуть не обиделся Беккер на грубоватый тон мужчины— Я не трепач, да и отношусь к лайденцам уже не так, как прежде. Было время, я вас всей душой ненавидел, но потом все встало на свои места, и стало ясно, что никто из нас не прав, а ненависть – какой от нее толк ,когда мертвых к жизни уже не вернуть, а мы уже совсем не те, что раньше. Беда нашего Экарте – лишь крупинка в море общего горя. В этой войне каждый пострадал по своему, но и никто не остался невредимым. У кого шрамы на теле, а у кого и на душе... Этого никто не забудет, да... но ненависть – пустое. Так что не переживай, что я кому-то взболтну. Жилберт – хороший парень, добрый. Я ему зла не желаю. Мало кто вот так с ходу станет помогать незнакомым людям да еще тем, с кем недавно он воевал. По нему сразу видно, что злобы к кому-либо он не испытывает, несмотря на то, как его искалечила эта война. Он давно смирился со своей внешностью, и сколько я не смотрел – прекрасно справляется со всем сам, а а если где и нет, ему всегда помогут местные. Здесь помнят добро и отвечают на него тем же. Так что, капитан, можешь не переживать за него. Пусть жизнь здесь размеренная и дни похожи один на другой – ему тут нравится. Самое то для человека, который хочет отринуть свое прошлое и начать новую жизнь. Даже если бы ты захотел увести его отсюда, он бы все равно не согласился. Хэх... — он начал забивать трубку новой порцией табака. — Упрямый, что с него взять? А на меня ты не обижайся. Все, о чем я болтаю – это просто наблюдение и домыслы. Не моя вина, что я оказываюсь прав, и тебя это так пугает. Может я и старый, но голова-то у меня еще варит худо бедно, — он, усмехаясь, постучал себе по виску трубкой. — Но мне подробности не нужны. Достаточно и того, что ты пожелал сказать. Но не удивляйся, что местные могут проявлять к тебе большой интерес. Все таки здесь не часто бывают чужестранцы. — Не страшно... — ответил Дитфрид, — Я все равно собирался уплыть на вечернем корабле. Если только снова буря не поднимется и заставит меня задержаться подольше. Это в мои планы совсем не входило. — Что? Начальство торопит? — спросил Беккер, прикуривая. — Не только. Боюсь Гилб... кхм, Жилберт не горит желанием меня видеть. Возможно, одно мое появление здесь напоминает ему о прошлом, весьма недобром. Мне не хочется вызывать в нем плохие воспоминания, особенно, если ты говоришь, что он начал отступаться от своего прошлого. Возможно, мне тоже стоит остаться в прошлом, поскольку я являюсь источником всего того, что ему пришлось пережить за эти годы. Дитфрид сам потянулся к бутылки и несмотря на старика, который недавно предлагал ему добавки, наполнил стакан почти до краев, но не притронулся к нему. Он сам не понял зачем произвел это действие, ведь пить больше не собирался, а если бы и постарался, ком в горле вряд ли позволил бы ему проглотить выпивку. С чего бы ему стало так гадко на душе от своих же слов? Ведь это была правда которую он и под сомнение никогда не ставил. Когда-то давно в детстве, в самом начале, еще до того как братья начали понимать свое предназначенье в семье, в которой были рождены, они были очень близки. И все эти годы, отдалившись от родового гнезда Дитфрид не горел желанием вернуть прежние теплые отношения с братом, даже после смерти отца-тирана не появляясь в доме. Что же ему мешало? Гордость? Собственные убеждения? Противясь воле отца, он все равно стал военным, пусть и моряком, что не меняло сути. Можно ли это считать проигрышем в постоянных пререканиях с родителем? Пожалуй, старик Бугенвиллея не был бы так категоричен к его выбору, если бы Дитфрид вел себя подобающе, беря пример с младшего брата. Да вот только ему было тошно от одной только мысли о том, что ему придется приклоняться перед этим отцом, который изначально не позволял сыновьям и задуматься о выборе, а вместо этого дал понять, что выбора у них нет и быть не может. После этого в брате, который полностью принял сторону отца, Дитфрид не видел больше поддержку на пути к свободе, которая так сильно была нужна им обоим, напрочь забыв о том, чем Гилберт пожертвовал для того, чтобы старший наследник больше не подвергался постоянному давлению со стороны главы семьи. Гилберт никогда не был так категоричен к старшему брату. На его месте Дит бы был вне себя от ярости и не гнушался бы тем, чтобы напомнить о жертве, на которую ему пришлось пойти. Да только он никогда бы и не совершил ничего подобного. Даже ради собственного брата. Он был слишком самолюбив и горд, чтобы заживо похоронить свою свободу. И Дитфрид признавал это, понимая, каким ужасным человеком он был. А каким чудовищем он представлялся Гилу, который и доброго слова от старшего брата не слышал. Понимать, что к чему Дит начал только после того, когда действительно остался совсем один. После смерти матери, которая под конец жизни начала терять память и звать младшего сына по имени, словно он был здесь, дома, мужчина осознал как много времени было упущено и что любой, даже самый серьезный конфликт можно было решить. Но не когда человека уже нет в живых. Всегда ищущий одиночества, сторонящийся своей семьи, стараясь не иметь с ней ничего общего Дитфрид напоролся на то, за что всегда боролся. Его одиночество стало абсолютным. Уже никто, даже при желании, не мог потревожить его. Да вот только радости от этого спокойствия он больше не испытывал. Воспоминания давили на него так сильно, что в какой-то момент ему стало тяжело находиться там, где когда-то он много времени проводил со своей семьей. Корабль, перешедший ему по наследству, капитан принял решение уничтожить сразу же, как только ему сообщили о том, что срок швартовки в одном из портов Лайдена подходит к концу. И он был непреклонен в своем решении. Но после беседы с Вайолет, которую пригласил на борт, чтобы она смогла забрать с корабля что-то, напоминающее о Гилберте понял, что у него рука не поднимется поступить так с фрегатом, который подарил так много хороших моментов. Да, они были связаны и с отцом тоже, но каждый раз поднимаясь на палубу, Дитфрид забывал о плохом. Море всегда нравилось ему. И почему отец, заядлый моряк, так уперся рогом в пехотную службу? Если бы не его упрямство, быть может, все обернулось бы по другому. Дитфрид усмехнулся. Нет уж. Не с его характером. Он бы все равно нашел из-за чего можно сцепится с главой семьи. Он уже не помнил, как к этому относился Гилберт. Как ни странно, такие мелкие, приятные воспоминания со временем стерлись из его памяти. Он о многом хотел поговорить с Гилбертом, да вот только не знал, как начать и стоил ли. Захочет ли Гил вообще его слушать? Вчера, едва встретившись, Дитфрид уже начал ни с того - принялся упрекать и поучать брата, которого все считали мертвым. Нет бы подойти, обнять, сказать как сильно переживал эту утрату и как искал любую возможность отыскать его, справится о его здоровье, узнать, как он поживает, что с ним произошло и почему он не вернулся домой, но нет же... снова он все испортил со своим мерзким характером, смотря на него свысока и порицая, казалось бы за то, что он негодяй осмелился остаться в живых. И после этого он смеет удивляться тому, что младший брат никогда не был с ним откровенен? Право же, всегда стоит начинать с себя... Послышалось блеяние и Дитфрид поднял глаза в поисках источника, что-то он не мог припомнить, чтобы старик держал у себя какую-то скотину, за все время, что они просидели на террасе было тихо, не считая шелеста соломы и жужжания полосатой пчелы. Вдоль низкого забора , по пустой дороге торопливо переступая ногами, плелось стадо рогатых коз. Дитфрид не стал их пересчитывать, но навскидку мог сказать, что там было никак не меньше пятнадцати голов. Сзади подгоняя отару, шагал мальчик лет двенадцати, слабо подстегивая свернувших с пути коз тонким прутиком, чтобы те не останавливались урвать травинку другую у окраины дороги. Беккер помахал мальчишке рукой, приветливо кивая на ответный жест приветствия. Совсем скоро и мальчик, и стадо исчезли из вида, а блеяние растаяло вдалеке. Лишь над дорогой медленно оседало облако поднятой в воздух пыли. — Детям тут пришлось рано повзрослеть и взять ответственность взрослых на себя...— сказал старик, проводив взглядом паренька. — А иначе вдовам пришлось бы совсем туго... Он перевел взгляд на все это время молчавшего Дитфрида, в надежде отстраненной темой разговорить его, но мужчина не проявлял никакого интереса к происходящему вокруг, глубоко погрузившись в свои мысли, игнорируя даже полный стакан вина, над которым вновь начала кружить пчела. Уильям сжал губы, насколько это позволяла трубка и тяжело выдохнул. Разговорчивый и прямолинейный капитан нравился ему куда больше. Видать даже воссоединение с родственником далось ему не просто, раз он об этом говорил так мало и неохотно. Но и здесь Беккеру было чем крыть, и после долгой затяжки, выпустив струйку дыма, он произнес, как бы невзначай, обращаясь то ли к себе самому, то ли к своему собеседнику: — Жилберт не тот человек который обиды долго помнит. А на семью свою злиться – пустое дело, ненужное. Дитфрид что-то неразборчиво пробормотал, но в диалог так и не вступил. Однако старик продолжал так, словно и не замечал этого: — Времени много прошло... мда... А время-то оно все под себя перестраивает, углы подтачивает, чтобы были не острыми и на них не приходилось напарываться. Все проще становится, когда смотришь на что-то, осмысляя свои старые ошибки. Только вот смелости к ним вернутся хватает не всем. Проще голову в песок спрятать и делать вид, что ничего не произошло. Окружающих-то обмануть можно, а вот себя... — он снова затянулся. — Нет... нет... с собой самим договориться ох как не просто, капитан. Ты меня послушай, я на своем веку много чего повидал и могу о жизни говорить, как о старом друге, даже если самому еще есть чему поучиться. Но ты пока что еще можешь что-то исправить. Не все, конечно, я не знаю, чего ты там натворил, но ведь за попытку тебя никто на рее не вздернет, м? Дитфрид не отвечал и Беккер сделав небольшую паузу, в которую уместилось две глубокие затяжки, проговорил: — Тот, кто ждет, надеется на чудо, не такой дурак, как можно подумать, сынок. Смотрю я на наш народ и думаю, что все они ждут. Не признаются, говорить обратное будут, стараться выглядеть сильными в чужих глазах, но они тоже ждут. Вопреки всему. По местным повериям те, кто в море сгинут могут как-то о себе заявить. Поговаривали, что в море их кто-то видел, когда туман опускается, дескать дрейфуют они, не могут к берегу подойти, к живым вернуться. Кому-то на душе от этого спокойнее, вроде как есть они, пусть и далеко, и вернутся на сушу не могут. Старые поверия, они пусть и сказки, но и старики вроде меня в них верят. Наши парни погибли не в море, а на чужой земле, потерялись там, забытые и никому не нужные. Даже похоронить, как того традиции предков велят, не смогли. Не дело это... — старик поморщился, словно говорил о чем-то постыдном. — По нашим обычаям ждать бессмысленно. Море может вернуть мертвеца хоть ненадолго, а земля... она никого не возвращает. Те, кто в ней оказался, уже никогда не покажутся. Земля мертвая, а море живое. Слышишь, как шумит? Словно вздыхает тяжело, ворчит, ворочается. И я вот так же жду, сам не знаю чего. Да только у меня больше ничего нет, только эта надежда и осталась. Держит она нас всех, не дает на колени упасть, пока еще сами живы. Смерть ведь такая... когда мы живем – нет ее, а когда она приходит – нас самих нет... Знаешь, а я бы все отдал, чтобы на твоем месте оказаться... Капитан поднял глаза на смотрящего куда-то вдаль, поверх забора старика. Уильям нервно постукивал зубами по трубке, от чего та мелко дрожала в его губах, а дымок поднимался рваными облачками, выдавая его волнение. За все время короткого знакомства он впервые говорил так тяжело и тихо, как и положено пожилым людям. Даже жужжащая на фоне пчела куда-то пропала и, поискав ее глазами, Дитфрид увидел ее застывшее тельце, плавающее кверху лапками на поверхности вина, как наглядное изображение смерти, о которой только что говорил Вилли. Смерти, которая могла появится в любой момент и оставить после себя потерянных людей, жизнь которых уже никогда не станет прежней. Размышляя о ней, Дитфрид видел лишь свои проблемы, не задумываясь о том, что на свете еще много людей столкнувшихся с ней, как Беккер, но даже здесь между ними была огромная разница, суть которой мужчина уловил сразу же, еще до того как тишина была вновь нарушена. — У тебе есть второй, последний шанс хотя бы постараться все исправить, сказать то, что думал уже никогда не успеешь сказать. Сделать то, что уже не надеялся никогда сделать. И ты как последний дурак еще раздумываешь, надо ли тебе это делать или нет. Каждый у кого война забрала дорогого человека землю бы грыз только бы получить такую возможность. Что бы там у Жилберта не было в голове, у него тоже есть, что тебе сказать. Если уж ваши пути настолько разошлись, то разойдитесь с чистой совестью, ни о чем не жалея. Еще один шанс судьба тебе вряд ли дарует. Цени. Дитфрид и сам понимал, что ведет себя как минимум по-детски, боясь встретиться с собственным братом и поговорить с ним обо всем, что камнем легло на сердце. Эту ношу следовало облегчить, ибо со временем она становилась невыносимо тяжела. Глупо было надеяться, что эта проблема может решиться сама собой, и убежать от нее, как он это делал прежде, было уже невмочь. Он ведь сам всего лишь несколько дней назад признался Вайолет в том, что бы сделал, встретив брата вновь. Его желание было услышано, и теперь все, что от него требовалось, пойти навстречу и объясниться с Гилбертов, возможно в последний раз, если таковым будет его решение. Дитфрид знал младшего брата как справедливого и доброго человека, способного проявить жесткость, когда это нужно. Должно быть, потому и опасался так запросто появиться ему на глаза: не хотел попасть в немилость, пусть и прекрасно понимал, что получит по заслугам. К тому же, столько времени прошло, а как верно подметил винодел – время все меняет. И в плохую, и в хорошую сторону. И как знать, в какую сторону ветер дул на этот раз? Видели б его сейчас подчиненные... Он всегда старался не терять свое лицо, быть беспристрастным и суровым, вселяя в окружающих трепет и уважение, не позволяя заподозрить неуемную тоску, поселившуюся в душе. Здесь же перед мало знакомым человеком он ничего не боялся. Его тайны и сомнения не уйдут дальше этого пустого, засыпанного песком двора. Хоть кому-то, но он должен был сказать, а этот дед подвернулся ему как раз во время, словно действительно судьба благоволила ему и посылала знамения одно за другим. Сидя на месте он ничего не разрешит. До вечера у него было достаточно времени, чтобы найти Гилберта. Благо остров небольшой, и все друг друга знают. Жаль, вчера он так и не выяснил где этот отшельник поселился. — Ну что, пришел в себя?— усмехнулся Беккер когда Дитфрид тяжело поднялся на ноги. — Сейчас я расскажу тебе, где его найти...

***

— Это необходимо? — Думаю, да. Гилберт придержал дверь, когда девушка вышла на крыльцо, и поплотнее затворил ее. Его дом находился в отдалении от основного деревенского поселения, а по дороге, проходящей мимо, всегда прогоняли стадо коз к пустырям, раскидывающимся чуть дальше, вниз по склону, где уже никаких жилых домов не было. На этот случай, зная норов мелкого рогатого скота, Гилберт всегда плотно запирал входную дверь на случай, если кто-то из рогатых все-таки решит заглянуть к нему в гости. По рассказам местных Гилберт уже был наслышан, что это нередкое происшествие: такие непрошенные визитеры оставляли после себя бардак и опустошали припасы, если могли их отыскать. По этой же причине если во дворе находился огород, его непременно обносили частоколом или привязывали у ворот собак, которые громким лаем заставляли коз передумать заглядывать в гости к соседям. У Гилберта же ничего не было. Весь его небольшой дворик целиком занимала колючая сухая трава, густым плотным ковром захватывая всю придомовую территорию. Такую даже парнокопытные находили неаппетитной, предпочитая более свежие побеги лежащих чуть дальше пастбищ. Иногда мужчину посещала мысль сделать с этим что-то, ведь иногда наличие большого количества свободного времени требовало хоть чем-то его занять, чтобы скоротать серые дни, похожие один на другой, но он не видел в этом смысла. Зачем? Радовать себя? Навряд ли ухоженный двор принес бы ему какое-то удовлетворение. Это он знал наверняка, поскольку ничего не могло вывести его из этого состояния, когда он чувствовал себя и живым, и мертвым одновременно. Но сегодня он словно бы по настоящему открыл глаза, ощущая себя так, словно бы наконец-то излечился от слепоты. Теперь его жизнь непременно изменится, и ради той, которая вернула его к жизни, он готов был на любые перемены в себе и всем, что его окружает. Да, в своем нынешнем состоянии, потеряв все привилегии и свой статус, Гилберт не мог сделать для нее многое, но хоть как-то исправить окружающий дом бардак – было в его силах. Еще до того как Вайолет показалась на крыльце, он бегло окинул взглядом сад, построив в голове план предстоящих работ, собираясь приступить к ним в самое ближайшее время. Но этим он займется чуть позже. Сейчас же он хотел познакомить Вайолет с островом и с его обитателями. Наверняка слухи о прибывших с континента незнакомцев уже прокатились по деревушке подобно морской волне, накатывающей на берег. За то время, что он жил здесь, это было первое событие на его памяти, и оно уж точно не осталось бы без внимания. Прятать Вайолет от чужих глаз было неправильно. Ей все равно придется познакомиться с ними, если она решилась остаться здесь, с ним. Сожительство школьного учителя с незнакомкой в простой деревенской общине навряд ли посчитали уместным и ему следовало придумать этому подходящее объяснение, которое устроило бы и Вайолет тоже. У него никогда прежде не было отношений, и он понятия не имел, верно ли истолковал поведение Вайолет. Понимает ли она, что это такое? Спрашивать о таком прямо было неудобно и неправильно. За то время, что они провели порознь, она изменилась, выросла и Гилберт еще плохо представлял, как будет выглядеть их дальнейшая жизнь. Знал лишь, что они больше никогда не расстанутся, ведь это было их общее решение. Мужчина вновь ощутил на себе груз ответственности за нее, но уже совершенно другой. Бугенвиллея еще не в полной мере поверил в то, что она так просто оставит свою прошлую жизнь, без раздумья спрыгнув с корабля, ни секунды не колебавшись в своем выборе. Следуя ее примеру, он просто не мог позволить себе усомниться в ней. Она была откровенна в своих мыслях. И это не изменилось. Вайолет была такой всегда. Гилберт никогда не забывал о ней, живя лишь одними воспоминаниями. Он помнил о ней буквально все: ее взгляд, улыбку, жесты. Даже движения. Мужчина боялся, что после травмы у него останутся последствия, и его воспоминания постепенно потускнеют, но, к счастью, этого не произошло. Гилберт никогда не жил ложными надеждами, запрещал себе мечтать о чем-то лучшем, не видел смысла своего существования. Местные не согласились бы с этим и привели бы массу аргументов, доказывающих обратное. Все-таки ощущения Гилберта и жителей острова отличались. Возможно, они поняли его лучше дай он возможность этому, да только мужчина, избрав жизнь отшельника, плотно запирал дверь не только в своем доме, но и в своей душе, не пуская в нее посторонних. Теперь же ему казалось, что сегодня он проснулся другим. Что-то в нем поменялось. Очень быстро, словно по щелчку пальца, у него появилась цель и смысл. Нет. Они оба обрели их и только вместе могли обрести потерянную прежде целостность. Гилберт видел это в ее глазах, еще хранящих тень смущения, но чистых и ясных, глубоких, как бесконечное небо над их головами. И он тонул в них, порой прикладывая усилия, чтобы отвести взгляд и не смущать девушку еще больше. У них все было впереди, и какие бы сложности не встретились им – они преодолеют их вместе. Он подал ей руку, помогая спуститься по бетонным ступеням, и она безропотно вложила в его широкую ладонь свои холодные железные пальцы. Он не отпускал ее кисть, даже когда они вышли на пустую дорогу, направляясь по известному одному лишь Гилберту пути. Пустой рукав его рубашки свисал вниз, покачиваясь в такт небыстрому шагу пары. Никого из местных не было видно. Изредка дорогу перебегали юркие, коричневые ящерки, греющиеся на песке и камнях, но испуганные неожиданным появлением людей. В воздухе стояло дрожащее марево, поднимающиеся вверх от нагретой почвы. На витиеватых, колючих ветвях кустарников покачивали передними лапками зеленые хищные богомолы в ожидании зазевавшихся мух. — Глава деревни... кто она? — поинтересовалась Вайолет. — Луиза. Милая женщина. Ее здесь все уважают. Ты теперь часть общины, и нужно представить тебя ей...— ответил мужчина, все еще думая о том, как это лучше сделать. — Вот как... Как мне нужно вести себя? Есть определенные правила этикета, которые соблюдаются здесь? — спросила девушка, посмотрев на него, и Гилберт, очнувшись от размышлений, растерянно взглянул на нее. — Что? Нет, что ты. Ничего не нужно делать, Вайолет. Мы ведь не в городе, не среди высшего света. Просто будь сама собой. Все будет хорошо, не переживай. Она очень добрая женщина. Она очень помогла мне, когда я прибыл сюда. Нет причины бояться. К тому же, думаю все уже знают о тебе. — Знают? — немного склонив голову на бок, спросила девушка. — Полагаю, что да. Деревня маленькая. Едва вы с Клаудией ступили на берег – о вас тут же разнесли весть. Все-таки здесь не часто бывают приезжие, поэтому каждый раз, как подобное происходит, это сразу становится большим событием. До меня тоже дошли слухи, но я и подумать не мог, что это ты...— он мотнул головой стараясь не вспоминать, как именно прошла их первая встреча. Сейчас, идя вот так по пустой дороге, держа Вайолет за руку и просто ощущая ее присутствие рядом, события, произошедшие два дня назад, уже казались ненастоящими. Словно бы это было не с ним, хоть Гилберт понимал, что говорил те ужасные, ранящие автозапоминающую куклу слова, именно он, а не кто-то другой. Как жаль, что тогда это казалось ему единственным верным решением. Мужчине было стыдно за свое поведение и за то, какое воспоминание останется у девушки, чувства которой он когда-то поклялся беречь любой ценой, но на деле хранил их лишь глубоко в сердце и под влиянием пережитого кошмара успел зачерстветь достаточно, чтобы потребовалась помощь. Если бы не ее письмо... Если бы не оно, что бы случилось тогда? Смог бы забыть? Нет... он бы все-таки осознал свою ошибку, на этот раз упуская ее не по велению суровой судьбы, а по собственной глупости. Гилберт всегда считал себя рассудительным человеком, но вместе с тем никогда не проявлял жестокости к тем, кто был ему близок. Даже Дитфрид, откровенно старающийся вывести его на прямой конфликт, всегда оставался не с чем, когда младший брат успешно игнорировал все направленные в свой адрес провокации. Это злило Дитфрида еще больше, но на этом все обычно и заканчивалось, поскольку для серьезного разногласия в полемику должны вступать обе стороны. А тут он не смог даже с самим собой совладать. И в кого он только превратился за эти годы.. .Потерять свой статус, свою значимость, свою семью, родину и лишиться остатков гордости, примерив на себя новую жизнь, как старую поношенную одежду – он все перенес и был уверен, что сможет вновь, но к такому точно не был готов. Хорошо, что ему не позволили совершить такую ошибку. — Надеюсь, наше прибытие не доставило много хлопот... — отозвалась Вайолет, не заметив удрученного взгляда мужчины, направленного вперед. — Мы не хотели причинить кому-то неудобства. Гилберт отвлекся от своих невеселых мыслей и, взглянув на нее, почувствовал, как они сами собой исчезли. У него не получалось надолго погружаться в безрадостные размышления, когда она была рядом – доказательство того, что в конечном результате все закончилось хорошо. — Все в порядке, — улыбнулся он девушке. — Однако тебе придется некоторое время потерпеть повышенный интерес к тебе. Если к гостям присматриваться не стоит, но новый житель острова точно не сможет так сразу рассчитывать на спокойствие. Надеюсь, ты не против? В деревне остались только дети, старики и женщины – те самые люди, которым дай волью поболтать с новым человеком. Я постараюсь по возможности спасти тебя от чрезмерного внимания, но все же, хочу, чтобы ты была готова к этому. Особенно, если тебе такое не по душе. У них еще обязательно была бы возможность узнать друг друга лучше, но даже в простом разговоре Гилберт готов был вслушиваться в каждое ее слово, ловить каждый ответ, чтобы запомнить все предпочтения девушки, и впредь использовать эти знания, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Он раз за разом мысленно напоминал себе, что его маленькая Вайолет уже совсем не маленькая, и ничего странного в том что у нее поменялись интересы нет. Это было естественно и ожидаемо. Следовало учитывать все, каждую мелочь. Мужчина хотел узнать как можно больше, не утомляя свою возлюбленную вопросами. Ведь это был ее первый день на новом месте, где все было неизвестно и чуждо, и он хотел сделать ее жизнь здесь приятной и счастливой. Все, что было в его возможностях, пусть их и было теперь гораздо меньше. Об ее профессии он знал мало, но предполагал, что скоро это изменится, если Вайолет расскажет ему о том, как жила все это время в новой для себя роли, которая позже стала ее призванием. Торопить события не стоило, и Гилберт был готов ждать сколько угодно, не собираясь торопить девушку. Пусть все идет своим чередом. — Мне не впервой сталкиваться с вниманием людей... — начала девушка. — Иногда мне приходилось участвовать в мероприятиях, где их было очень много. Но все это длилось не столь долго и потому не утомляло. Здесь будет по-другому? — Нет, не думаю. Но все же, если тебе вдруг станет неуютно, скажи мне, хорошо? Это просто первое знакомство, оно не должно длиться долго. Я и сам редко бываю там... — Вам... неприятно их общество? — проницательно спросила Вайолет, очень быстро определив причины сказанного. Гилберт, не успев договорить, напрочь забыл, о чем вообще шла речь, запнулся на полуслове от весьма прямолинейного замечания, которое на секунду сбило его с толку, но мгновение спустя он едва заметно улыбнулся. Вот и еще одна черта характера девушки осталась неизменной. Она всегда говорила открыто, не стараясь завуалировать свои слова или преподнести их в другом виде. Порой окружающем непривычно слышать такое, но Гилберт привыкнув к манере ее общения, не видел в этом ничего плохого. Конечно, поначалу это может выглядеть странно, особенно для новых знакомых, но вместе с тем мужчина был убежден в том, что работая автозапоминающей куклой Вайолет была обучена манерам и подобающему поведению. В этом сомнений быть не могло. Стоило только вспомнить газету, в которой он узнал о ней, когда находился в королевстве Дроссель. Королевская семья не могла выбрать кого-то, кто не отвечает всем требованиям высшего света. Когда-то давно Гилберт думал о том, как сделать так чтобы девочка-солдат могла приспособиться к светской жизни, уже тогда решив, что семья Эвергарденов как нельзя кстати подойдет на эту роль. Тетушку Тиффани он знал очень хорошо и полностью ей доверял. Это была очень добрая пожилая женщина, отличающаяся спокойным и сдержанным характером. "Именно то, что нужно при общении с таким необычным человеком, как Вайолет..." думал он тогда, но так и не смог поговорить с Вайолет о ее будущем, надеясь сделать это после последнего задания, ставшего для них роковым. Для него пока что оставалось загадкой, как случилось так, что девушка, отданная на попечительство знатной семье, стала работать автозапоминающей куклой. Насколько он помнил, тетушка не приветствовала трудоустройство молодых, незамужних девушек и навряд ли бы стала настаивать на этом. Получается, это было самостоятельное желание Вайолет. Интересно, почему? Впрочем, сейчас это было не важно. Гилберт вспомнил, что так и не ответил на ее вопрос, и торопливо произнес: — Отчасти... Сложно сказать... Дорога повернула вправо под склон, и впереди показалась лежащая внизу деревушка. Все дома как один были похожи: белые бетонные стены, прямая крыша, сложенные из камней, заборчики. Отсюда хорошо было видно море. Темно-синяя бездна разливалась далеко до горизонта, насколько хватало глаз. Перекатываясь гребнями низких волн, оно переливалось золотистыми бликами, отражая солнечный свет. В бухте у причала покачивались пришвартованные лодки. Большого теплохода не было видно. Должно быть, он все еще находился по другую сторону моря. Вайолет вдруг задумалась о том, как там сейчас президент? Благополучно ли добрался до Лайдена? Не возникло ли трудностей по пути, и как там остальные? Прежде она никогда не позволяла себе таких вольностей, как эта. Само собой получилось, что девушка пренебрегла своими обязанностями, вот так резко оставляя работу. Еще совсем недавно она и в мыслях не позволила бы себе возможность подобного, всегда ответственно относясь к своим полномочиям. Но теперь это уже не доставляло ей каких бы то ни было неудобств. Девушка понимала, что не является незаменимой, и как это не странно, спустя столько лет впервые чувствовала себя дома. Эти ощущения были необычны, она никогда не чувствовала подобного раньше. Почтовая компания всегда являлась в ее представлении надежным пристанищем, безопасным уголком в этом огромном мире, где она могла ненадолго остановиться и отдохнуть перед тем как отправится на новое задание, местом, где всегда ждали ее возвращения. Но она не могла стать домом в общепринятом смысле слова. Вайолет даже не понимала разницу между одним и другим. Не представляла, что может быть по-другому. Сейчас же, держась за руку Гилберта, идущего рядом с ней, она наконец-то поняла, что домом для нее станет любое место, где они смогут быть вместе. Оставалось еще много трудностей и вопросов, и ей непременно придется вернутся к ним, но это будет потом. В данный момент ей не хотелось думать ни о чем больше, оставляя все проблемы и трудности за спиной. Привыкшая всегда и со всем справляться одна, Вайолет без лишних объяснений чествовала, что ее бесконечное одиночество закончилось, и чувствовала, что держащий ее за руку мужчина чувствует тоже самое. Словно чувствуя ее мысли, Гилберт сильнее сжал ее руку, и не поднимая своих глаз, она поняла, что он улыбается. У самых крайних домов, стоящих по обе стороны от широкой утоптанной дороги на ссохшихся скамейках, сидели старики. Они что-то обсуждали. Опирались на свои трости и покачивали головами, с чем-то соглашаясь. Кто-то просто слушал, кто-то совмещал отдых с плетением корзины из тонких гибких прутьев. Перед ними, разбрасывая когтистыми лапами песок, копошились в пыли пестрые куры. Из травы перед частоколом ближайшего дома показалась черно-белая кошка и запрыгнула на лавку, бесцеремонно устраиваясь на коленях пожилого мужчины, который не отвлекаясь от беседы с соседом, ласково прошел по шерсти зверька сухими морщинистыми пальцами. Довольно мурлыкая, кошка свернулась калачиком, смотря на приближающихся людей прищуренными из-за солнца глазами и подергивая кончиком хвоста. Заметив Гилберта в сопровождении незнакомки, старики прекратили свой треп и приветливо закивали. — Доброе утро, Жилберт! — поприветствовал его старичок в потрепанной соломенной шляпе и, приподняв ее, как мог поклонился Вайолет— Здравствуй, голубушка. Вайолет ответила тем же, желая собравшимся хорошего утра. Остальные, не вступающие в диалог старики снова закивали, улыбаясь и посмеиваясь. Ремесленник даже отложил плетение корзины, наблюдая за происходящим. — Доброе утро, Альберт, Ганс... — поздоровался Гилберт и спросил. — Луиза дома? Не ушла на виноградник? Никого не видел по дороге, должно быть все уже ушли? — Известно где, дома она, — ответил другой дед с густой седой бородой и, оторвав руку от своей трости, показал пальцем себе за спину. — Дочь отправила вместо себя. Сегодня там делать нечего, поливать пока не надобно, только листья сухие обобрать. — Да гусениц пособирать... — вмешался еще один, которого Гилберт назвал Гансом. — Поэтому и детишки все пошли помогать. — Будет курам сегодня пир! — сказал еще один и все старики дружно захохотали. — Тогда мы пойдем, пока она не ушла, — сказал мужчина и, оставив веселых соседей, они вошли в деревню. Дома здесь стояли плотно друг к другу: одни маленькие, кубические, похожие как две капли воды на тот, в котором жил Гилберт, другие вытянутые, большие, с пристройками и длинными переходами-коридорами от одного к другому. Где-то виднелись частоколы из длинных веток, поросшие зелеными вьюнами с белыми соцветиями. На некоторых висели, словно скатерти, рыболовные сети, сушась на ветру. У домов без заборов такие сетки покоились на деревяных распорках, а то и вовсе развешанные на бельевые веревки. Проходя мимо них, можно было отчетливо почувствовать слабый запах рыбьей чешуи и соли. Иные дворы окружал уже привычный взгляду каменный забор, вдоль которого тянулись прополотые грядки с подвязанными к воткнутым в землю палкам ветвями томатов, перца и цепляющимися за тонкую, натянутую проволоку стеблями зеленого горошка. В огородах трудились женщины, ухаживая за посадками. Слишком занятые работой они не замечали проходящую мимо пару. Должно быть, если кто и остался утром в деревне, они занимались своими делами и на первый взгляд могло показаться, что поселение пустовало, но чем дальше они углублялись к его центру, тем чаще попадались по пути прохожие старушки, рассыпающие просо перед снующими под ногами курами. Дойдя до перекрестка, Гилберт не задумываясь повернул вправо. Дорога здесь становилась шире, а расстояние между домами заметно увеличивалось. В этих провалах стояли пустые телеги, деревяные ящики, птичьи клетки и большие, предназначенные для переноса винограда, корзины. К стенам домов, под навесами громоздились объёмные дровницы и сваленный в кучу хворост. Для Гилберта все это не было в новинку, но Вайолет, никогда не видевшая островные деревни, с интересом осматривалась по сторонам, не отпуская руку мужчины, словно он был единственным, что связывало ее с этим местом, и без его поддержки могло произойти что-то плохое. — Пришли, — сообщил Гилберт, останавливаясь перед одним из домов. Вайолет посмотрела на большую постройку. Этот дом выглядел таким же как и все, но казалось его стены были несколько толще, и крепче, и, судя по тому как белели на солнце, совсем недавно покрашены. Распахнутые ставни украшал резной узор, такой же, как и на косяках тяжелой деревянной двери, оббитой железными полосами и заклепками. Под окнами стояла длинная скамья, заставленная всевозможными горшками, ведрами с водой и прочей утварью. Узкая лестница, прилаженная к одной из стен дома, вела на крышу, а на ее ступенях прыгали желтые цыплята. Территория двора оказалась чуть больше, чем соседняя. Ее занимал большой цветник с пестрыми соцветиями разнообразных растений, несколько жестяных корыт, наполненных водой, в одном из которых плескались утки и собачьей будкой. Похоже, пустой. На широком крыльце, рядом с лежащей горой обуви, сидела женщина. Она была средних лет, полновата. В ее волосы, заплетенные в две косы, была вплетена розовая лента. Поверх розового платья с голубыми оборками был накинут белый фартук, подвязанный фиолетовым поясом. Женщина склонилась над ведром стоящим у нее между колен, быстро и монотонно луша в него стручки собранного гороха. Горошинки, словно зеленые жемчужинки, с тихим стуком градом опускались в ведро. Отскочившие же в сторону проворно подбирали куры. Хлопая крыльями и кудахтая, они устремлялись за укатившимся горохом, вступая в шумные перепалки. Пустые стручки она отбрасывала в корзину стоящую рядом. Она была так увлечена работой, что Вайолет показалось, что отрывать ее от нее было бы как-то бестактно, но Гилберт, уже подняв руку в приветственном жесте, позвал: — Луиза! Женщина подняла голову растерянно поискав глазами того, кто ее окликнул. Похоже, она и правда увлеклась и не сразу поняла, откуда доносится голос. Но увидев мужчину, Луиза улыбнулась и поманила их рукой, отставляя ведро в сторону и тяжело поднимаясь с крыльца, распугивая кур. — Заходите, заходите! Она вытерла руки об фартук и спустилась со ступеньки, направляясь навстречу гостям, добродушно улыбаясь и немного похрамывая на правую ногу, шаркая надетыми на босую ногу, явно подобранными не по размеру, калошами. — Здравствуй, Жилберт, — поздоровалась она, отбрасывая за спину русую косу. — Не часто ты к нам заходишь. Уже и забыла, когда тебя видела последний раз. На дне Благодарения Морю наверное, — она перевела взгляд на Вайолет. — Кто твоя спутница? — Это Вайолет— представил ее он. Сначала девушка хотела по привычки выполнить реверанс, но вспоминая слова майора о простом общении и привычках деревенской общины, не хотела показаться чопорной и горделивой, и так сильно выделяясь на фоне деревенского населения. Напротив, ей хотелось стать здесь своей, не вызывать особого интереса к своей персоне и уж тем более не вызывать неприязни. Стоило учитывать все это и не провоцировать недопонимания уже с первых минут знакомства, ведь первое впечатление о ней складывалось именно здесь и сейчас. Она совершенно не знала человека, которому ее представили, не представляла, как она может воспринять непривычные для нее жесты, не говоря уже о том, что остров под управлением другого государства мог иметь и свои правила этикета, с которыми девушка не была знакома. Вайолет волновалась, но ее волнение ничего не выдало. Оставаться спокойной ей помогал Гилберт, все еще держащий ее за руку, становясь ее защитой и опорой. — Здравствуйте. Я Вайолет Эвергарден, — сдержанно представилась она, почтительно кивнув головой. — Рада позднакомиться с вами. Женщина удивленно моргнула, ошеломленно смотря на девушку, что-то вспоминая и запинаясь от волнения, произнесла: — Эвергарден... Вайолет? Это же... так ведь, Жилберт? — Да, — ответил он— Это она. Вайолет не сразу поняла, о чем идет речь, но женщина, вдруг просияв улыбкой, взяла ее руку в свои ладони, не сразу обращая внимание на протез, слишком взволнованная таким неожиданным знакомством. — Божечки! Так это ты? Ты написала Песнь Морю? Неужели наш остров посетила самая известная автозапоминающая кукла? — Я... польщена... — вымолвила Вайолет, смущенная таким рвением, но отвечая улыбкой на улыбку. — Не знала, что моя ода знаменита за пределами Лайдена. — Здесь ее читали на празднике Благодарения морю, — пояснил Гилберт, не без удовольствие наблюдая за радушным знакомством главы деревни со своей возлюбленной. — Она всем пришлась по душе. Особенно Луизе, которая каждый год проводит этот праздник на правах главного хранителя местных традиций. Первое потрясение прошло и, ощутив странное покалывание в ладонях, женщина опустила голову и, увидев блеснувшие на солнце железные пальцы, ойкнула от неожиданности, отведя голову назад, но не отпуская рук, шокированная видом неживой кисти девушки. Вайолет, не первый раз наблюдающая такую реакцию, отреагировала на нее молчанием, ожидая когда Луиза успокоится, чтобы пояснить свое увечье. — Как же это... — промолвила женщина, осторожно повернув ее ладонь. — Господи... — Это... долгая история... — почесав затылок сказал Гилберт. — Моя ты бедняжка... —Луиза, покачав головой, придерживала в ладонях руку Вайолет так, словно держала в руках мертвую птичку. — Как же так... — Не переживайте, — отозвалась девушка. — Все хорошо. Мне это совсем не мешает. Это... несчастный случай, — сказала она первое, что пришло в голову, не зная, стоит ли вот так с ходу посвящать женщину в историю своей трагедии, и уж тем более, считает ли Гилберт это уместным. — Я... — Нет-нет-нет! — вдруг замотала головой Луиза. — И слушать не желаю! Не надо тебе вспоминать такое, милая. Прости старуху, что я так... Дура я старая, прости меня! — она выпустила ее руку и отошла на шаг, рассматривая девушку, словно вернулась в свое обычное состояние, и, всплеснув руками, выдохнула. — Нам ведь и поселить тебя не где! Если бы я только знала, что гости будут... Я ведь совсем не готова! Ее хаотичное поведение сбивало с толку, и Вайолет озадаченно посмотрела на мужчину, надеясь, что он сможет пояснить ей происходящие и помочь, направив их общение в правильное русло. Ей было сложно общаться с такими импульсивными людьми, но она изо всех сил старалась вести себя подобающе. К счастью, лопочущая хозяйка не замечала того, как переглянулись Вайолет с Гилбертом, полностью поглощенная размышлениями о устройстве гостьи. " Что мне делать?" — одними глазами спросила девушка у него. " Ты уже все сделала" — так же одним лишь нежным взглядом ответил мужчина. — Может быть... у Эбигейл должна быть свободная комната... — вслух размышляла Луиза, потрясывая указательным пальцем, словно грозя кому-то. — Или Жаннет? Да, лучше у нее... там и комната попросторнее — Луиза, не стоит об этом переживать, — остановил поток ее фраз Гилберт. — Вайолет останется у меня. Женщина снова удивленно захлопала глазами, и бывший офицер сжал губы. Вот разговор и подошел туда, куда и должен был. Молодая девушка живущая в одном доме с мужчиной, который никем ей не приходится, это не могло не быть странным. Это должно было быть обоснованно. И сейчас он мог придумать лишь одно, что по его мнению никак не противоречило истине, но могло быть неожиданным, как для главы деревни, так и для самой Вайолет, с которой он не успел это обсудить. — Она моя... — Эй! Грубый оклик со спины заставил всех троих вздрогнуть от неожиданности. Луиза заглянула за спины молодых людей. Гилберт обернулся, доподлинно зная, кому принадлежал этот оклик.