Forever After

— Да... я понимаю, — медленно кивнул Гилберт. Он хорошо знал правила, по которым проживала община и уважал их. Эти люди приняли его, когда ему некуда было податься, помогли обустроиться, нашли для него, калеки, дело, способное приносить пользу, и никогда не допытывались о его прошлом и том, что привело на изолированный остров "потерявшего" память мужчину. При всем своем желании, он не смог бы перечить Луизе. Ее решение всегда было справедливым и обдуманным, именно поэтому она долгие годы пользовалась общим уважением как заботливая и внимательная женщина, следящая за жизнью своей деревни. Мир за пределами острова понемногу менялся, совершенствовалась техника, уходили встарь обычаи и традиции, объединялись страны, и разрушались государства, но на этот маленьком клочке земли, затерявшемся последи бескрайнего океана, все оставалось по-прежнему. Наверное, именно поэтому Гил и прижился здесь так хорошо. Он тоже не любил перемены, а тихая, спокойная жизнь была именно тем, что и искала его разбитая, израненная душа. Несмотря на то, что старейшина была справедлива и он понимал, чем руководствовалась старушка, выставляя такие условия, бывшему майору не хотелось оставлять Вайолет даже на минуту, особенно сейчас, в самые первые и непростые для них дни воссоединения, когда в памяти были слишком живы ужасы жизни порознь. Навряд ли для них сейчас это было на благо. У людей возникнет очень много вопросов, когда они узнают, что холостой, уже немолодой мужчина живет под одной крышей с незамужней молодой девушкой. Для здешних жителей это было неприемлемо и, проживая с ними в одном обществе, ему следовало разделять местные убеждения. Стоило благодарить судьбу уже за то, что они встретились, что Вайолет согласилась остаться с ним, а остальное... с остальным все можно решить. Не сразу конечно, но Гил верил, что для них это все-таки возможно чуть позже, когда они оба будут готовы. Придется согласится с Луизой, пусть ему и вовсе не хотелось, чтобы Вайолет покидала его дом. Ему было страшно отпускать ее от себя. Все еще не до конца верилось в то, как благосклонно судьба позволила им снова встретиться. Разве можно было просить о большем? Тем более, когда все это лишь временная, вынужденная мера. Нужно просто немного времени. И оно у них, наконец-то, было. Отчасти, он был готов к такому повороту событий. Поэтому и воспринимал эту новость спокойно, пусть и не без тоски на душе. Трудно было представить, что старейшина ни с того ни с сего изменит своим правилам. Но вот как эту новость воспримет сама Вайолет? — Вот и хорошо... — облегченно выдохнула Луиза, высыпая в ведро очередную горсть зеленого гороха, словно ожидая, что мужчина станет спорить. — А там видно будет. Я поспрашиваю, есть ли свободная комната. Если нет, оставлю ее у себя. Дом большой, просторный, всем хватит места. А у тебя есть какие-то мысли? Может быть, ей может понравится что-то другое? Наверное, ты лучшее ее знаешь. Не хотелось бы обижать Вайолет. Надеюсь, ей понравится у нас. Такая знаменитость да на Экарте, — все еще не веря покачала головой женщина. Гилберт, задавив в груди начинающуюся расползаться тоску от скорого, неминуемого расставания, пусть и на время, поднял глаза на возвышающийся над островом одинокой, старой башней маяк на краю скалистого, пустого мыса. Быть может девушке, долгое время работавшей автозапоминающей куклой будет проще освоиться в почтовом отделении? По сути, почтой это можно было назвать с натяжкой: старый телеграф да небольшой уголок для приема корреспонденции – вот и все. Большим маленький остров не мог похвастаться. Но жить там... Марта, почтальон приглядывающая и за маяком, никогда не оставалась там на ночь, всегда возвращаясь в свой дом, но может быть, с этим можно было что-то сделать. Они с Вайолет провели очень много времени вдали друг от друга, и мужчина не мог так смело судить о ее желаниях, но почему-то ему казалось, что здесь он не ошибся. Даже если она будет там одна. Сейчас общество незнакомых для нее людей вряд ли поможет как следует освоится на новом месте. Он и сам первое время избегал их, хотя, по правде говоря, и сейчас не очень любил долгие социальные контакты, предпочитая им уединение. — Куда ты смотришь? — спросила женщина и, проследив за его взглядом, удивленно вытянула лицо. — Маяк? Ты серьезно думаешь, что ей захочется поселиться там? — Не уверен, но наверное для Вайолет – это самое лучшее решение... — задумчиво ответил Гилберт. Он не стал бы утверждать, но наверное девушке будет удобнее некоторое время ограничить общение с местными жителями, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Внимание к своей персоне несколько дней может быть слегка навязчивым. Может сейчас все по-другому, но раньше Вайолет не приветствовала подобное. Судить о ней, основываясь на опыте прошлого, конечно было не совсем правильно. В конце концов, из "дитя войны" Вайолет превратилась в прекрасную девушку, работающую на службе почтовой компании, что само собой подразумевало общение с большим количеством людей. Такую работу вряд ли можно было назвать не общественной. Однако, сейчас ситуация была иной. Пусть она и не говорила об этом, но Гилберт прекрасно понимал, как это непросто – оказаться в совершенно новом месте, оставив все привычное позади. Ему хотелось, чтобы этот непростой период прошел как можно легче, и Вайолет на самом деле считала Экарте своим домом, а не просто делала вид. Для него было очень важно, чтобы ей действительно хотелось остаться, несмотря на то, что она уже пообещала это. Мужчина понимал, что двигало Вайолет, когда она говорила это, и он был рад услышать от нее такие слова, но все же еще больше он желал, чтобы она и правда полюбила это место. У Гила не было сомнений, что местные хорошо примут девушку. Особенно после того, как они узнают, кто она. Ведь именно ее "Песнь морю" читала Луиза. Вот эта известность как раз и может вызвать проблемы... — Или может быть Вайолет займет пустой дом? — предложил еще один вариант мужчина, смирившийся с тем, что девушке нельзя больше оставаться в его жилище. — Вы когда-то предлагали мне другой, когда я только прибыл на остров. Он еще свободен? — напомнил он женщине, и та задумалась, медленно оттирая с рук зеленоватый, жидкий сок от стручков, протирая пальцы передником. Маяк действительно не был приспособлен для проживания в нем. Когда-то давно, как рассказывали ему старики, там жил смотритель, но еще до начала войны, когда его не стало, обязанности по уходу за сооружением взяла на себя Марта, единственный работник почтового отделения, но жить в маяке не осталась. Что там внутри маяка, Гилберт не знал. Ему никогда не доводилась бывать в нем, однако мужчина часто заходил в пристройку рядом. Маленький, даже меньше, чем у него, домик и являлся почтовым отделением, и все пространство в нем занимали полки для писем, широкий письменный стол, для заполнения квитанций да маленькая жестяная печка, чтобы хоть как-то согреваться промозглой зимой и не перебирать конверты озябшими пальцами. Жить там точно было нельзя. Будь там даже тепло и уютно просто не хватит места. Но возможно на самом маяке можно было что-то придумать. Ведь жил же все-таки там как-то смотритель? А если Вайолет решит продолжить работать на почте, ей и идти никуда не надо будет. Во всяком случае, сейчас Гилберт не мог придумать ничего лучше, но все равно был готов рассмотреть любые варианты, если Луиза не согласится с ним. Здесь ее слово тоже было решающим, однако Гил надеялся на взаимопонимание, с которым у них никогда не было проблем. Не было ничего удивительного, что женщина хотела, чтобы девушка оставалась поближе к общине. Живший отшельником, он все еще заставлял некоторых жителей деревни коситься на его дом, когда они проходили мимо, но в основном многие уже давно не видели в этом ничего плохого и странный, прибывший с материка, калека уже давно стал здесь своим. У Вайолет тоже не должно было возникнуть с этим проблем. — Мне бы хотелось все-таки, чтобы она была под приглядом у кого-нибудь. Молодая ж совсем, вдруг какая помощь понадобится, — ответила старейшина. — Чтобы девочка обживалась потихоньку, смотрела, как мы тут все поживаем. Из большого города все-таки приехала. К нашему быту не привыкшая... Как же ее одну-то оставить? Подумает еще, что мы ей не рады тут. Мне бы ее еще представить по-хорошему нужно, чтобы все знали. Да как на зло, пока по улице прошлись, никого не встретили. Как сквозь землю провалились. От жары что ли попрятались... — Вовсе нет, — замотал головой Гилберт, боясь того, чем может закончится этот разговор. — Если нужно я сам могу проследить за этим. Он мог бы много чего сказать, чтобы хотя бы постараться объяснить, что их с Вайолет ситуация отличается от общепринятых понятий, что для них быть вместе – острая необходимость, что разлука, даже временная, станет для них, переживших ад, еще большим мучением, но понимал, что на словах это невозможно донести. Никакие выражения не помогли бы ему рассказать Луизе о том, насколько они выбиваются из общепринятого понятия о влюбленности отчасти еще и потому, что повесть об этом непременно затрагивала прошлые моменты их жизни, о которых никому постороннему знать не следовало. Они двое убийц, воевавших когда-то на вражеской стороне. Мужчина старался всеми силами избегать этих мыслей, но не мог не думать о том, что возможно, когда-то он отнял жизнь у кого-то из бывших обитателей этого острова, лишив кого-то из своих добрых знакомых сына, отца или мужа. Глядя в ясные, по наивному добрые, глаза детей, с которыми он проводил почти каждый свой день, ему становилось тяжко на душе от невозможности что-либо исправить. Ведь он с самого начала ничего не мог сделать, смиренно выполняя один свой долг, но нарушая иной. Перед сердцем. Не спрашивая, он знал, что и Вайолет испытывала эти же чувства, когда перестала считать себя оружие и начала познавать человеческие чувства. Если все это выйдет наружу... они лишатся последнего уголка в мире, где могли бы скрыться от всех, от всего, кроме своего прошлого, а в глазах его учеников отразится уже не всепоглощающая радость и желание познавать новое. Тогда в них он увидит только ярость и жажду мести. На острове старались не поминать войну, тихо скорбя о не вернувшихся с поля боя, но дети на то и были детьми, чтобы не сдерживать свои эмоции и выражать все, о чем могли сказать. В их представлении случившиеся было несправедливостью мира взрослых, отнявшего у них счастливое детство и семьи, заставившее повзрослеть раньше времени и взять на себя ответственность, чтобы помогать родным. Все это Гилберт наблюдал каждый день и потому не мог перестать размышлять об этом и о том, что на самом деле, находясь в общине, помогая и поддерживая ее, он все равно остается невероятно одиноким. Обманывать своих спасителей, продолжать поддерживать легенду о своем происхождении - вот и все, чем они могли отплатить им. Единственным человеком, способным его понять, была Вайолет. Возвращаясь в прошлое в своих воспоминаниях, Гилберт не нашел никого другого кому, он хоть немного, но открыл свое сердце. Он был одинок до встречи с ней. Был одинок, когда оставил ее, и единственный светлый отрывок своей серой, бесцветной жизни, приходился лишь на тот недолгий период который они провели вместе, несмотря на то, что встретились они в самом начале четырехлетней войны между Лайденшафтлихом и Гардарикой. Если бы не она, кто знает, где бы он оказался и остался ли бы он жив. Мужчина долгое время не мог понять, почему он выжил? Слышал бы эти рассуждения суровый Крук, буквально собравший его по частям, точно одарил бы "ласковым" словом, но все же... Ему было не нужно такое существование и только вчера, когда он летел быстрее ветра с трепещущим в руке письмом наконец понял, все эти годы проведенные в апатии без какого-либо просвета, вели его к этому. Вместе с Вайолет в его существование вновь превратилась в жизнь, словно бы девушка, покинув его, забрала с собой осколок его разбитого сердца и теперь, вернувшись, вернула и его тоже на законное место. Это было слишком сложное чувство и при всем своем желании, рассказать об этом не получилось бы. Им будет очень нелегко привыкнуть к правилам, озвученным Луизой, но Гилберт был рад и тому, что это предмет договора вообще существует и они могут вернутся к нему позже. Намного лучше испытывать боль от расставания, зная, что оно всего лишь на мгновение, чем годы рвать душу на части, не надеясь на избавление. "Лишь на ночь. Мы будем прощаться только на ночь, и после нее снова будем вместе." — Ты меня не проведешь, Жилберт, — беззлобно, но назидательно, словно отчитывая внука, погрозила ему пальцем Луиза. — Сказала же, никакого самоуправства пока все по уму не будет. Ты парень хороший и мне не хотелось бы менять свое мнение о тебе, — она вздохнула. — А про жилье... подумать надо. Но ты уж спроси ее тогда, чего бы ей больше хотелось. Раз ты знаешь ее. Как узнаешь, сообщи мне, чтобы я зря людей не тревожила. До конца дня нужно все организовать. А сегодня ночью она у тебя оставалась? Гилберт кивнул. Женщина поджала губы и осуждающе покачала головой. — Не на улице же я должен был ее оставить? — спросил он, удивленно подняв бровь. Здесь старейшина уже немного перестаралась с осторожностью, но ему хотелось верить, что ему всего лишь показалось. И правда, Луиза тяжело вздохнула и махнула рукой. — Да что уж там, конечно нельзя было оставить. Такой шторм прошел, когда они к нам прибыли. Хорошо, что Марта нашла для них место в маяке. Раз уж она нашла, где их приютить, может ты и прав, и там действительно можно жить. И для Марты помощь хорошая. Вайолет ведь на почте работала? Думаю, никто не будет против. Сам знаешь, Марте сейчас не до работы... Она ведь никак не могла найти никого, кто мог бы за телеграфом последить на случай, если в ее отсутствие что-то срочное телеграфируют. А Вайолет умеет с телеграфом обращаться? — она выжидательно посмотрела на Гилберта, как на человека, который должен знать ответ на вопрос. Но он не знал. Он много чего не знал о Вайолет и отчасти заявление о том, что они хорошо знакомы, было большим преувеличением. Скорее, ему очень хотелось узнать ее. Ту, которой она стала за время их разлуки. Хотелось знать, чему она научилось, о чем узнала. Но и с этим придется повременить. Во всяком случае, пока они не решат проблему с ее устройством на новом месте. И конечно же, в первую очередь, стоило учитывать мнение самой Вайолет. Оставалось надеяться, что она поймет и не решит, что он хочет держаться от нее подальше. После того, что он натворил в прошлом, она имела полное право считать именно так... — Я с ней поговорю, — Гилберт оставил вопрос без ответа. — Лучше решить все поскорее, чтобы до вечера она могла обосноваться на новом месте. — Правильно говоришь, — Луиза поднялась на ноги и стряхнула с передника зеленую шелуху. — Вайолет за домом с Хью. А я пока пойду с Мартой переговорю. Сегодня выходной, она должна быть дома. Спрошу ее, может она еще чего посоветует. Женщина тяжело спустилась с крыльца, придерживаясь рукой за перила, и молча прошаркала мимо, что-то бубня под нос, очевидно, продолжая размышлять над сложившейся ситуацией. Гилберту же предстоял долгий и не самый приятный разговор. Даже если его идея не приглянется Марте, за которой по сути и будет последнее слово, Луиза даже в этом случаи не позволит Вайолет остаться с ним еще на одну ночь, пока они ищут подходящий вариант. Пустых домов в селении хватало. Какие-то были совсем заброшенные, какие-то приличные, вполне подходящие для жилья. За некоторыми даже приглядывали соседи, не давая прийти в запустения. Сначала Гилу казалось, что занимаются этим от скуки, но потом понял, местные все еще надеются, что покинутые дома встретят своих старых владельцев. Никто и никогда не говорил об этом вслух, но даже совсем пожилые старики продолжали верить в чудо, где-то в глубине души. Это и заставляло их подметать заброшенные дворики, выдергивать разраставшуюся траву и выгонять забредших в поиске корма, соседских коз. На первый взгляд, абсолютно бессмысленное занятие лишенное всякой пользы, однако именно это помогало им не падать духом. Никто не убеждал друг друга в бесполезности данных занятий, не старался образумить. Все были солидарны друг с другом настолько, что и вслух говорить не нужно было. И наверняка все были бы только рады, если бы Вайолет остановилась в одном из таких домов. В отличии от маяка, любой из них мог предложить гораздо больше удобств необходимых для жизни. И с чего он вообще решил, что девушке будет лучше остаться в стороне от селения? Обдумав свою мысль, Гилберт догадался, почему Луиза удивилась услышав его предложение. И действительно: оставлять ее одну, в дали от деревни, на краю скалистого, голого мыса, а когда поднимается шторм, волны и вовсе поднимаются едва ли не до самой крыши башни, облизывая белые, обтесаны ветром и водой, стены. Предлагая это, он руководствовался своим ощущением, почему-то решив, что Вайолет подобное может понравится больше, чем находится в тесном сообществе. Наверное все потому, что Гилберт продолжал рассуждать, держа в мыслях ту маленькую девочку, с которой делил невзгоды и лишения войны. Тогда им действительно требовалось совсем немногое для того, чтобы выжить и продолжать выполнять свою работу. Да чего уж говорить, он и сам выбрал для себя жизнь в отдалении от остальных, замкнувшись в своем одиночестве. Для него это было самое лучшее решение, но так ли он знает Вайолет чтобы отвечать за ее предпочтения? Конечно же она изменилась за это время, выросла, стала думать иначе... Они даже не поговорили толком, и он успел рассказать лишь немного о том, что случилось с ним после взятия крепости в Интенсе. Сама же автозапоминающая кукла мало что успела поведать о себе. Гилберт и правда нашел их за домом, где у Луизы был взращен небольшой сад. Земля на острове не отличалась особым плодородием и потому культур, которые могли приспособится и дать хоть какой-то урожай, было немного. Конечно же здесь был горох. И много. Почти вдоль всей ограды огорода, отделяющей его от соседних дворов, тянулся вверх по деревянным перекладинам забора, обвивая его своими усиками-стебельками, зеленые побеги с перистыми листьями. Ближе к центру, почти половину отведенной под грядки территории, занимали выглядывающие из-под раскидистых листьев, крупные тыквы. Неприхотливые и нетребовательные растения, хорошо чувствовали себя и при жаркой погоде и при штормовых ливнях, лишь хорошели еще больше, становясь крупнее изо дня в день. Деревенские жители обходились тем, что могли вырастить и собрать самостоятельно, хоть итоговый продуктовый набор получался скудным, не роптали на судьбу. Все необходимое, чего они не могли изготовить своими силами - всегда можно было купить в лавке на причале, которая всегда снабжалась товарами, привезенными по морю, и сами успешно торговали с материком. Картофель выращивали мало и редко, когда удавалось снять хороший урожай, но зато редис, морковь и кабачки прекрасно вырастали и в жесткой, глинистой почве, а зелень, взошедшая самая первая, была самой распространенным продуктом на столах сельчан. А вот с плодовыми деревьями дела обстояли хуже. Их корни уходили в почву намного глубже и небогатая, островная земля могла подойти лишь самым распространенным и неприхотливым сливам и яблоням. Да и тех было немного. В огороде Луизы таких деревьев было только четыре, по два каждого вида. Они стояли в самом конце огорода, в отделении от овощных грядок, закрывая тенью своей листвы старую, сколоченную из шершавых, необработанных досок, скамейку. Обычно на ней стояли ведра с водой для поливки, но сегодня скамейка оказалась пуста. Когда-то давно, как рассказывал Хью, Луиза держала и коз тоже. Крупного рогатого скота на острове не было. Все опасались того, что корма для них может не найтись. А вот мелкий скот содержали многие. Но сейчас его поголовье уменьшилось. Не всем семьям стало это по плечу. У Луизы остались только птицы и огород - то, с чем она, с помощью Хью, могла справится. Не считая ухода за виноградниками, на которых трудились абсолютно все, от мала до велика. Если бы не помощь детей, взрослым пришлось бы совсем туго. Вот и сейчас, Хьюго сражался с сорняками, размахивая тяпкой с таким упорством, что выкорчевывал их не просто с корнями, а прихватывал с собой и добрую порцию земли с грядки, к счастью, не трогая раскидистые листья молодых тыкв. Хорошо что так, иначе бабушка точно его не похвалила. Рядом, на протоптанной между рядами посадок тропинке, лежала куча свежевыкорченной сорной травы. Луиза была добродушной женщиной, но очень строгой и воспитывала внука точно так же, как и соблюдала правила общины – без поблажек. Но пожалуй, такому сорванцу как Хью, нужен был именно такой подход. Он был способным парнишкой, хорошо учился и всегда выполнял все задания, которые Гилберт просил сделать дома. Единственное что, внимательности мальчику не хватало, и он легко бросал одно дело, чтобы приняться за другое из-за чего бабушка часто ворчала на него. Но несмотря ни на что, была искренне рада, что из всей семьи смог уцелеть хотя бы он. Кто знает, что произошло бы, если незадолго до начала полномасштабной войны его не отослали на остров. Пожалуй, Хью Гилберт знал лучше, чем всех остальных учеников, потому как после занятий он почти сразу бежал на виноградники, помогать бабушке, а там, подолгу следил за тем, как учитель чинит подъемник, а Гил в свою очередь, пользуясь подвернувшейся возможностью, проводил опрос по усвоенному материалу. Остальные дети избегали похода на плантацию, когда там работал учитель именно поэтому поводу. Вайолет стояла рядом с Хью, увлеченно ковырявшемся в земле. Девушка предусмотрительно остановилась чуть в стороне от мальчика, который работал с большим азартом, умудряясь что-то увлеченно и громко рассказывать своей новой знакомой, но подошедший мужчина услышал лишь отрывок разговора. —...а потом я его поймал! Дедушка сказал, что не видел такую большую пеламиду*! Обещал почаще брать меня с собой, представляешь?! "Рассказывает, как рыбачил на прошлой неделе со стариком", — понял Гилберт. Он уже тогда все уши прожужжал об этом. Руфус приходился Луизе родственником. Вроде бы, троюродным братом, но по какой линии и уж тем более братом ли, Гилберта мало интересовало. Пожилой мужчина по виду казался старше Луизы на десяток лет, но несмотря на это еще неплохо справлялся с повседневным трудом и единственный из всей деревни еще спускал на воду свою старую, поеденную морской солью, лодку. Иногда ради удовольствия не рыбачил, а просто отплывал от берега и подолгу дрейфовал на волнах. Черт знает зачем. Возможно, как и Гилберт, не очень жаловал общество и предпочитал ему одиночество. Он тоже остался один, в отличии от своей сестры – совсем один, но казалось, что ничуть не обижался на свою судьбу. К родственнице заявлялся редко, хоть Гилберт ни разу не замечал, чтобы Луиза плохо высказывалась в его адрес. Наверняка, она никогда не запрещала ему переступать порог своего дома. В деревне он появлялся тоже нечасто – с первыми лучами собирал свои старые снасти, самодельные неводы, сети и крючки, которые как мог ремонтировал по мере своих скромных возможности, забрасывал на плечо бамбуковую, потемневшую от времени удочку, и отправлялся к морю. Если ему везло и день выдавался хорошим, почти весь улов он разделял между селянами, в первую очередь предлагая его вдовам с детьми, а оставшееся позволял разбирать кому понадобится. В конце концов много ему было не нужно, а рыба портилась очень быстро. Еще он мастерил из ракушек разные безделушки: маленькие фигурки зверей для ребятишек, скребки для рыбы и даже использовал их для изготовления свечей - заливал в них оставшийся от старых огарков расплавленный воск и мог использовать его еще раз. В условиях непростой островной жизни, когда бывало поставки новых товаров приходилось долго ждать из-за непогоды, это было спасением. Теперь же Руфус понемногу приучал и Хью к своему промыслу, хоть Луиза была не в восторге от этой затеи – волновалась за внука, боялась, что с ним может что-то случится. А вот сам Хью, похоже, был в полном восторге. В прибрежных водах водилось много рыбы и рыбачить можно было даже на мелководье, но Руфус, в тайне от Луизы, отплывал вместе с мальчиком подальше, за мыс, где старушка уже не могла следить за ними, и там уже позволял Хьюго взяться за удочку. Мальчик рассказал это учителю по секрету, попросив ничего не говорить бабушке, и Гилберт молчал, взяв с него обещание быть осторожнее. — Рыбалка – это конечно хорошо, а ты все выучил к следующей неделе? Помнишь, про пересказ по литературе? — спросил Гилберт, подходя к мальчику со спины и ненарочно заставляя того вздрогнуть от неожиданности. — Тебя первым спрошу. — Учитель Жилбер! — воскликнул Хью, бросая тяпку и резко поворачиваясь к Гилберту с восторгом в глазах. — Вы к нам в гости? Бабушка была у дома, — он махнул рукой, указывая направление, но потом вспомнил о заданном вопросе и гордо сказал. — Я все сделал! Могу даже сейчас ответить. Он набрал побольше воздуха, чтобы отчеканить все, что смог запомнить, но мужчина перебил его. — Не надо. Верю. Но не забудь повторить. Этот текст сложнее, чем тот который я просил подготовить на прошлом занятии. — Хорошо! — кивнул мальчик, но потом вдруг вспомнил о чем-то и уже спокойнее сказал. — Только сначала закончу с грядками, а то бабушка рассердиться. Гилберт подивился тому, как паренек самоотверженно продолжил работать, потому как знал, что ему очень сложно вновь сосредоточиться на деле, от которого его отвлекли. Похоже, воспитание Луизы не прошло даром и мальчик начал исправляться. Жаль старейшины нет поблизости, и она не видит, как усердно старается ее внук, но при случае мужчина непременно отметит это перед ней. Для местных детей учитель был непоколебимым авторитетом, и Хью на все был готов, чтобы заслужить похвалу, однако услышать ее от строгой, но такой любимой бабушки и вовсе было на вес золота. И Хьюго старался угодить ей во что бы то ни стало. — Прости, что долго, — наконец обратился Гилберт к Вайолет, терпеливо ожидавшей, когда он закончит общаться с мальчиком. — Что-то произошло? — спросила она. — Чего хотел капитан Дитфрид? Своим вопросом она возвратила его мысли к брату и его сумасшедшему предложению. Все это уже успело отойти на второй план, пока Бугенвиллея боролся со своими внутренними противоречиями, касательно их обоих. Но именно по этой же причине он и должен был поделиться ими с девушкой. Тайны и секреты – это совсем не то, с чего бы ему хотелось начинать их общий путь. Сейчас им предстояло обсудить сразу несколько тем и он надеялся, что она сможет понять его. Оставалось решить с чего же начать. Почти сразу Гил осознал, что начинать разговор с решения Луизы о том, как именно им предстоит налаживать свой быт, и уж тем более, что он изначально будет раздельным, не стоило. Он еще и сам не понимал, как лучше преподнести это, чтобы Вайолет не подумала, что он хочет сохранить расстояние между ними. От одной только мысли об этом его сердце протестующе сжималось в груди, отвергая саму идею подобного. В их жизни этого расстояния было так много и оно так долго не позволяло им встретится, что для обоих любая, даже короткая, разлука казалась вечностью. Он боялся говорить об этом потому, что не был уверен в том, что времени, этого ничтожного времени которого они провели вместе, было достаточно чтобы его возлюбленная поверила ему снова, так же сильно как и когда-то давно, в какой-то другой, навсегда отброшенной, казалось бы чужой, жизни. Пусть она простила его за прошлое, он себя вряд ли когда-то сможет простить. И от того с каким трепетом девушка тянулась к нему, на душе становилось мерзко. Он еще сильнее ощущал, насколько он ужасный человек. Он определенно не заслуживал любви этой прекрасной девушки, но вместе с тем не мог жить без нее. — Нет, он просто... — он тяжело вздохнул и взглянув на копающегося в земле Хьюго, кивнул на затаившуюся в тени лавочку. — Давай поговорим. Мне хотелось бы знать твое мнение, прежде чем я приму одно очень важное решение. Или даже не одно. В глазах Вайолет появилась тревога, но она, совладав с собой, сдержанно кивнула, и они вместе подошли к тенистому уголку сада. Наверное, он бы даже взял ее за руку, если бы не был слишком погружен в свои мысли. Как бы ему не хотелось, откладывать разговор не стоило, но в его силах было начать его не с самой сложной для него темы. Хотя, по сути оба этих вопроса очень тревожили мужчину. По повисшему между ними молчанию, Гилберт и сам чувствовал, что с каждым мгновением Вайолет лишь сильнее поддается волнению. Будет нехорошо, если она снова начнет искать причину его состояния в себе. Может, все эти события и правда имели связь с ней, ну она уж точно не была виновата в этом. А еще, в чем он был уверен точно, он ни за что не станет принимать решение за них двоих. Больше никогда. Когда-то его уверенность стоила им очень дорого, но Гил умел учиться на своих ошибках и был рад тому, что эта ошибка не стала фатальной, хотя он уже начинал так думать. В тени деревьев даже воздух казалось стал прохладнее. Мало где в деревне можно было вот так запросто укрыться от солнца под лиственной кроной. В основном на острове произрастал лишь невысокий колючий кустарник и степная, жесткая трава, годившаяся только на корм для коз. Были и небольшие рощицы в отдалении от поселения на восточном склоне, где тоже можно было найти дикие яблони, однако молодые деревца выкопанные там, приживались плохо в садовых условиях, как бы хорошо с ними не обращались. Однако яблони и сливы у Луизы прекрасно себя чувствовали и приносили хороший урожай, которым женщина делилась и с соседями тоже. Совсем как старик Руфус. Похоже, у них это было семейное. Подняв голову, мужчина увидел зреющие на облетевших от цветков ветвях пока еще зеленые плоды. Они сели на скамейку. Вайолет сложила руки на коленях, от чего ее протезы тихо скрипнули, опускаясь на бежевую ткань ее платья. Она несмело, медленно перевела взгляд на Гтлберта, застывшего в размышлениях, не осмеливаясь проронить ни слова. Должно быть, разговор с Дитфридом был не из приятных и о нем-то майор и хотел поговорить с ней. Однако девушка не могла предположить, с чем это могло быть связано. Их последняя встреча с капитаном произошла на корабле, который он собирался отправить на утилизацию, и перед тем как судно должно было совершить свое последнее плавание, старший из наследников Бугенвиллея позволил девушке выбрать, какие бы вещи, принадлежавшие брату, она бы хотела забрать. Тогда ее выбор пал на книгу, которую она много раз читала майору, когда он обучал ее грамоте и на настольную игру. Если бы он только знал, что им предстоит встретиться, наверное не стал бы уничтожать корабль, с которым у обоих братьев было связано много воспоминаний. Ведь если верить словам капитана – это было пожалуй единственное место, где они забывали о своих конфронтациях с отцом. Где они хоть немного могли почувствовать себя дружной, любящей семьей. Во всяком случаи, именно такое мнение возникло у куклы, когда Дитфрид нехотя рассказывал об этом. Настоящие чувства очень сложно скрыть, и при всем желании капитана избавиться от судна, Вайолет показалось, что он вовсе не хочет этого делать. Может именно воспоминания о брате, которого он считал погибшим, заставили его принять такое решение? — Как тебе деревня? Луиза показала тебе, как у нас тут все устроенно? — неожиданно спросил Гилберт, излишне затянув с молчанием и стараясь придать своему голосу хоть толику живости, от которой так давно отвык. — Наверное, это не совсем то, чего ты ожидала. — Поселок маленький, — тихо начала Вайолет, — но очень красивый. Когда мы с директором отправлялись сюда, изучая путеводители, я не знала, что здесь так красиво. — С директором? — усмехнулся Гилберт. — Это ты так Клавдию называешь? Кхм, — он отвлекся на позабавившее его наречение старого друга, но сразу же вернулся к разговору— Прости... Наш быт здесь очень простой и спокойный. Мало чем напоминает городскую суету. — Получается, ты всегда хотел жить именно так? — прямолинейно, без какого либо упрека спросила Вайолет. Она говорила это так легко, абсолютно не задумываясь о том, в какой тупик поставит мужчину ее вопрос. Гилберт открыл было рот, чтобы ответить, но понял, что и сам не знает что сказать. Последние несколько лет его жизни словно бы не принадлежали ему, как будто кто-то вырвал их, не оставляя возможность повлиять на происходящее, что-то решить или исправить. Он не мог описать это словами. Название этому чувству так и не получилось подобрать. Потерянность? Забвение? Прибывая в таком состоянии мужчина не мог повлиять на свою жизнь или, скорее, даже не хотел. От момента, когда он очнулся на больничной койке в Интенсе, под острым скальпелем хирурга, до момента встречи с Вайолет на острове – все это казалось ему одной сплошной темной бездной, где нельзя было различить что-либо. Да, он продолжал жить, общался с людьми, преподавал в школе, помогал на плантации, словом, делал все то же, как и самый обычный человек. Но все это словно бы происходило не с ним. Как будто настоящая личность Гилберта Бугенвиллея была заточена где-то глубоко в душе, потерялась во тьме, утонула в ней. Но чего он хотел на самом деле? Раньше Гилберт не раздумывая ответил бы на этот вопрос – свободы решать за себя и не подчиняться обстоятельствам и влиятельным чинам. Этого было вполне достаточно для жизни, о которой не пришлось бы сожалеть и желать большего. Жаль только что в его случаи это было изначально невозможно. Пусть его отец-тиран умер, освободив семью от своего пагубного влияния, он не исчез бесследно, навсегда поставив на своих детях клеймо рода, как некий договор, который нельзя было расторгнуть, словно он был заключен с самим дьяволом. Если бы лишь это омрачало жизнь молодого офицера, ему бы удалось исправить ошибки предшественника и поменять привычный уклад вещей, не теряя при этом своего статуса и не опускаясь до методов, которые так любил использовать отец. Его присутствие Гилберт ощущал и сейчас, каждый раз как вспоминал о нем. Озвучь он свои мысли ему тогда, будучи зеленым студентом военной академии – досталось бы ему куда больше чем смутьяну-братцу. Поэтому Гилберт изначально предпочитал скрывать свои умозаключения от отца, в особенности если знал, что они противоречат его взглядам. Просто соглашался с его словами и ничего не говорил в ответ, зная, что родитель – совсем не тот человек, с которым можно спорить. Его боялись не только члены семьи. Встречи с разъяренным главой Бугенвиллея избегали все, кто не хотел попасть под его горячую руку, а его сыновья, затравленные авторитетом величественного офицера, лишь с годами осознали – страх и уважение не одно и то же. Но старший из рода руководствовался только позицией силы, предпочитая решать свои вопросы резко, без лишних разбирательств и зверства его однажды перешли черту настолько, что семья Бугенвиллея стала не столь популярна в кругах армейской знати. Но так или иначе, старик был вхож на все светские приемы. Мало кто мог найти в себе смелость запретить ему это. Однако и он понимал, что былого величия при своем правлении ему не достичь и тогда-то пришло время братьев занять его место. Дитфриду отец уделял больше внимания как наследнику, но и о Гилберте не забывал, желая сделать обоих своей достойной заменой так, чтобы слава об их роде жила века. Никто и никогда не спрашивал Гилберта, чего он хотел. Не говоря уж о том, как он планировал прожить свою жизнь. Это была непозволительная роскошь для того, кто носил клеймо Бугенвиллея. Он не мог чего-то хотеть. Все что он имел – долг. И ему одному он должен был служить, возложив на алтарь все свое время и силы, жертвуя волей, подчиняясь продиктованным в веках наставлениям предков, уже окончивших свой жизненный путь. Со смертью отца стало лишь немного легче. В отличии от смертного, старого узурпатора то, чем он наградил Гилберта, к сожалению, умереть не могло. Уйти в отставку с его титулом и наследием было не так просто. Он не мог в одночасье оставить все и сбежать в неизвестность, как это сделал брат. Идею предложить Дитфриду восстановиться в правах на наследство он даже не рассматривал. Тот никогда бы не пошел на такое, несмотря на то, что отец уже не был властен над ними. Он так и остался на службе у морского флота, достиг определенных успехов и наслаждался свободой. Было бы глупо предположить, что ему захочется вновь сковать себя какими либо обязательствами. По всему выходило, что бежал Дит не только от отца, но и от всего, что как-то было с ним связано. Двери в поместье для него были всегда открыты, но он так и не навещал их пока брат и мать находились в загородной резиденции, но иногда мог прийти к матушке, если та гостила в городском особняке в Лайдене. Там же, где располагалось отделение, в котором работал капитан. Если бы ни война, навряд ли бы что-то изменилось. Но все же, с появлением в его жизни Вайолет и в своем желании заботиться о ней, Гилберт готов был пойти против системы, взрастившей его. Прежде всего потому что ее жизнь зависела от армии и лишь она решала, как и где будет использовано это "чудесное" оружие массового истребления. Верхушка армии не могла нарадоваться на ее успехи, потирая руки в предвкушении того, когда снова понадобится выпустить на поле боя солдата, ничуть не боявшегося умереть, машину, несущую смерть, не умеющую сожалеть и сострадать. Только Гилберт с самого первого мгновения видел в ней нечто большее, чем просто оружие. Он хотел уберечь ее от ужасов войны, показать другой мир, где нет крови, где нет боли, где ее будут любить только за то, что она есть и за то какая она, несмотря на все недостатки и пороки. Отчасти в ней Гилберт видел себя самого, порабощенного армией ребенка, не имеющего никаких иных вариантов, как только следовать чужим приказам. Ее обучили, надрессировали, как служебную собаку, в том нежном возрасте, когда перевоспитать было сложно. Но тем не менее, у него получилось внушить девочке другие понятия о мире вокруг нее и показать нечто другое, отличное от войны. Если бы в Интенсе все сложилось по-другому и они вернулись с фронта целые и невредимые, быть может тогда он придумал бы, как можно избавится от гнета армии им обоим... Но судьба все решила за них и теперь они снова вместе, сидят на скамейке под яблонями в богом забытом уголке на краю мира, где никто уже не может повлиять на их будущее, где только они могут решать, что будет дальше. Эта свобода стоила им очень дорого, но только теперь они могли по-настоящему стать независимыми от обстоятельств, так надолго разлучивших их. — Я просто хотел жить в мире, где нет войны... С тобой, — добавил он, взглянув на девушку. — А где мне не важно. Поэтому, да. Я всегда хотел жить именно так и никак иначе и единственное, за что я благодарен своей прежней жизни, – это за то, что я смог встретить тебя. Даже если бы мне пришлось пройти через войну еще тысячу раз, но я мог бы найти тебя, ни о чем бы не сожалел. Он взял ее за руку, нежно, словно они были живыми, погладил холодные, металлические пальцы. Гилберт еще помнил тепло ее рук, натертые прикладом винтовки мозоли, сухую от чужой крови кожу. Эти же, "новые" руки уже не отнимали жизни, а помогали людям. Эти жесткие протезы и правда выглядели словно кукольные. Детище современной науки, не иначе. Не удивительно, что люди восхищались ими, абсолютно не понимая, какая трагедия за этим стоит. Он еще помнил этот ужасный звук разрывающейся плоти, треск ломающейся кости, плеск крови, растирающейся по холодным каменным ступеням крепости... — Майор... — тихо произнесла девушка, с замиранием сердца наблюдая, как его пальцы скользят по гладкому металлу. Ей было трудно совладать со своими чувствами, теснящимися в груди. Она еще не знала, как можно дать им выйти наружу, не понимала, как можно себя вести теперь, когда она оказалась с человеком, которого полюбила еще задолго до того как поняла, что такое любовь. Но он ничего не ждал взамен, не торопил ее и не настаивал. Ему было достаточно лишь того, что она была рядом с ним, и пусть мужчина не говорил об этом вслух, этим было пропитано каждое его движение и слово настолько красноречиво, что Вайолет не могла не уловить этот посыл. Для всего остального времени у них было предостаточно. — Мне все еще трудно поверить, что ты со мной, — признался Гилберт, слегка улыбнувшись. — Похоже мне тоже придется привыкнуть к этому, прежде чем я смогу доверять своему зрению. — Мне тоже немного не по себе, — вторила ему девушка. — Когда ты рядом мне сложно описать свои чувства, даже когда я знаю что это, — она замялась, медленно отводя взгляд, словно жалея что заговорила об этом. — Наверное, это глупо... — Ничуть, — помотал головой Гилберт. — У меня тоже нет никакого опыта. Так что нам с тобой придется учиться вместе. Он еще никогда не признавался об этом вслух, но это была чистая правда. У молодых офицеров, закончивших последний курс академии, отбоя не было от девушек, желающих провести время в компании столь завидных женихов. И дело было вовсе не в помолвке. Большинство из них уже были сосватаны, но не отказывали себе в удовольствии, что не было чем-то зазорным, хотя, конечно, выносить подобное на всеобщее обозрение было лишним. Еще одно развлечение знати, от которой ждут только благородных поступков, и потому им приходилось скрывать свои "грехи". Часто такие развлечения оканчивались не очень хорошо, однако молодых людей, с разгоряченной кровью в жилах, такие "мелочи" не останавливали. Но в случае Гилберта, он избегал общения с девушками вовсе не по этому. В те годы юный офицер не видел смыла в подобном общении и все свое время отдавал учебе, за которой к тому же, пристально наблюдал отец. Однако, будь это и не так, молодой человек все равно нашел бы занятие поинтереснее для себя, нежели ухаживать за девушками, которые к тому же не принадлежали к аристократическим семьям. Для него в те годы любовь, да и вообще любые чувства к противоположному полу, были чужды. Он не понимал их и не испытывал. Не видел в этом ничего хорошего или плохого, просто старался держатся подальше. Свою помолвку он воспринимал как необходимость, еще один аспект жизни военного, с которой ничего нельзя было поделать. Это была важная составляющая общества, в котором он жил. Брак должен был стать для него ступенью на пути к величию и приумножить влияние, которые вовсе не были нужны самому Гилберту, но которого так жаждал его сумасшедший отец. Лишь спустя несколько лет, пока отец стоял у смертного одра, мужчина отрекся от всех связей, так скрупулезно подобранных для него главой семьи, отрекся от наследия, которое должен был безропотно принять и наконец-то сделал первый шаг к своей свободе. Гилберту казалось, что нет большей ненависти, чем та, которую отец испытывал к Дитфриду, паршивой овце, выбракованной из его призового, показательного стада, но несомненно, проживи старик Бугенвиллея чуть дольше, зарубил бы младшего саблей только лишь за смелость высказать свои желания, хоть немного перечащие многолетним скрепам их прославленной семьи. Сейчас же все было совсем по-другому. Вайолет – первая девушка в его жизни которую он полюбил по-настоящему, сам, без принуждения со стороны. Пока трудно было сказать, что их ждет, и как сложится их совместная жизнь. Ведь ни один ни другой не имели о ней никакого представления, проведя продолжительное время порознь, изменившись и плохо понимая как следует вести себя сейчас, когда самая сумасшедшая, самая отчаянная мечта вдруг сбылась. Но одно Гил знал наверняка. — Будет не просто. Ты и я. Мы. чужие для мира в котором жили все это время, а прошлое никогда не оставит нас в покое. Я знаю это. Хотел сбежать от него, да не смог. Уверен, ты чувствуешь то же самое, — он не осмеливался взглянуть на нее, отведя взгляд, но краем глаза заметил, что и она опустила глаза, молчаливо соглашаясь с ним. — Но, — Гилберт сглотнул. — Но у нас получится. Это он произнес твердо. Уверенно настолько, что сам удивился. Но именно так и думал бывший офицер. Должно быть, из его уст это действительно было странно услышать, потому что Вайолет еще секунду назад потупившая взгляд, вздрогнула и удивленно, как-то испуганно посмотрела на него, словно он озвучил что-то запретное, но вместе с тем сокровенное. То, во что хотелось верить им обоим, но сложно было произнести. Хьюго, утер пот со лба тыльной стороной руки, чтобы не запачкаться в земле и выпрямившись посмотрел на горку вырванных сорняков. Работа была сделана. Гил любил общаться с этим смышленым парнишкой, но сейчас был немного не готов к тому, что Хью может вмешаться в их беседу. Расстраивать мальчика ему очень не хотелось. Дети вообще сильно обижаются, если взрослые заводят свое скучное "не мешай, взрослые разговаривают", и мужчина всячески избегал таких ситуаций, и все же сейчас она могла произойти впервые. Он уже начал подбирать нужные слова, но мальчик быстро взглянув на затихшую на скамейке пару, видимо решил, что никакого веселья не предвидеться, схватил охапку травы и держа ее на вытянутых руках, чтобы не запачкать землей рубашку, за которую можно получить нагоняй, потащил ее к компостной яме, навряд ли собираясь возвращаться обратно, таким образом оставляя мужчину и девушку наедине. Гил облегченно выдохнул. Этот парень оказался еще сообразительнее, чем он думал. — Почему? — спросила Вайолет с плохо скрываемой мольбой в голосе, как будто ей было жизненно необходимо услышать ответ. — Почему ты так думаешь? Могло показаться, что она не верит ему. Кто угодно отказавшийся на его месте услышал в ее вопросе именно это, но на самом деле Вайолет верила ему с такой отчаянной надеждой, что ее голос дрожал. Все же, несмотря на все происходящее, на то, что обоим уже давно было ясно, что все это не сон и все происходит в реальности, дальнейшая жизнь и то, какой именно она будет, оставалось туманной тайной еще и потому, что они знали, какой жестокой может быть жизнь и как запросто может вновь развести их. И самое ужасное – они бы ничего не смогли с этим сделать. Гилберт не стал озвучивать вслух свои страхи. Не хотел пугать ее, потому что и сам боялся, и не мог позволить себе выплеснуть на Вайолет свои эмоции, ища утешение в том, что наравне со страхом, мужчина верил, что все действительно может быть хорошо. Здесь армии было их не достать. Даже редкие туристы бывали тут редко да и разве кто-то бы узнал в этом изуродованном шраме калеке когда-то гордого и именитого аристократа? Ни Клава, ни Дитфрид не выдадут его секрет. В Ходжинсе он был уверена на все сто, а в брате... Оставался неприятный осадок на душе после их встречи, но Гил слишком хорошо знал его, чтобы не доверять. Если он попросит, Дит никогда и ничего не скажет. Исчезновение Вайолет же вызовет куда больший резонанс из-за ее знаменитости, но это решение оставалось только за ней. В конце концов, остров – не тюрьма, и если она захочет, может продолжить свою работу. Правда, он понятия не имел, как бы это происходило, потому как ему мало что было известно о том, как работают автозапоминающие куклы. И все равно, он не хотел удерживать ее, готовый принять любой выбор. Самое важное и главное сейчас – она согласилась остаться с ним. Этого вполне достаточно на данном этапе их отношений. А что будет дальше... Кто знает? — Потому что, после того что мы пережили – у нас нет другого выбора, — ответил он, улыбнувшись ей. — Если и существует на свете место, где мы можем быть вместе, то оно здесь. Не бойся, — он сжал ее ничего не ощущающую руку сильнее, — все будет хорошо. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы так оно и было. Жаль только он почти не представлял, что именно может сделать, чтобы девушка почувствовала себя здесь как дома. Единственное, что он мог – заботиться о ней и оберегать изо всех оставшихся у него сил. Как таковой, в физической защите Вайолет никогда не нуждалась и наоборот, она сама могла мастерски разбираться с теми, кто решит причинить ей вред. О, это он знал хорошо... Как и те, кто осмеливался встать у нее на пути. Нынешняя Вайолет имела мало общего с той "Лайденовской дьяволицей", которую боялся враг на поле боя. Даже данные разведки не могли дать недругам точных данных о том, кем она являлась, потому как очевидцы ее… работы, редко оставались в живых. Теперь же рядом с ним сидела прекрасная, взрослая девушка, в которой были живы лишь отголоски войны, сводившиеся к стальным протезам вместо рук. Но Гилберт полюбил ее еще тогда, затравленным зверенышем, оказавшимся заложником в руках армии, чьими приказами и руководствовался майор. Несмотря на все перемены произошедшие с ней, манера общения и отрывистые фразы все еще были свойственны для Вайолет. Этого не смогло изменить и время. Однако нежные чувства девушки, все же становились для нее самой той самой нитью, следуя по которой Вайолет могла найти верный путь, понять саму себя и эмоции, которые долгое время были для нее недоступны. Гил не собирался давить на нее. Пусть все идет своим чередом. Некуда было спешить. Здесь на Экарте, казалось, время останавливалось. Никто не торопился, не спешил. Каждый знал свою работу, делал ее добросовестно и с удовольствием. Скука, которая поначалу одолевала Гилберта очень скоро прошла. Осознание какой-никакой, но значимости в глазах детей, помогала ему окончательно не потерять остатки своей личности в омуте отчаянья. Когда же он был в шаге от того, чтобы погрузится в мрачное небытие, снова наступал новый день, новые занятия. Новая, маленькая жизнь, которой суждено было закончиться вечером, в одиноком старом доме, где его никто не ждал. Где тишина и сумерки, набрасывающие серые тени на стены, были его единственными спутниками. Гилберт любил детей. Всегда хотел иметь семью, порядки в которой будут в корне отличатся от тех, которые установил его отец. Ему хотелось подарить кому-то счастливое детство, которого он сам был лишен и которое уже никогда не повториться. Быть может именно поэтому он сразу же согласился стать учителем, чтобы пусть хоть немного, но сделать жизнь этих несчастных детей, оставшихся без отцов, чуть счастливее, хоть и понимал, что не в его власти изменить прошлое, и уж тем более заменить им того, кого они потеряли. Но мог ли он сделать счастливой саму Вайолет?