Forever After

Мог ли? — Мне нужно с тобой поговорить. Ему хотелось бы, чтобы эта фраза прозвучала спокойно и непринужденно, чтобы заранее не пугать Вайолет, но от того, что тема, о которой пойдет речь, была серьезной – при всем желании, сделать мужчине это не удалось. Девушка, только-только успокоившаяся после добрых, ласковых слов Гилберта, снова насторожилась, готовая к неприятностям. Ей, как и ему, все еще сложно было поверить в действительность и уж тем более, в будущее, в котором у них все действительно может быть хорошо. Жизнь научила их быть осторожнее с выводами и не обольщаться, когда судьба подбрасывала что-то отличное от страданий и боли – единственное, к чему им удалось привыкнуть. После этого было сложно даже допустить мысль, что все может быть иначе. Но верить в это, безусловно, хотелось. Так сильно, что осторожность уступала место давно забытому чувству. Такому светлому, почти осязаемому, настоящему. Мужчина испытывал его лишь однажды, давным-давно, когда встретил Вайолет и понял, как сильно она повлияла на его жизнь. Наверное все потому, что рядом с ней у него не получалось долго думать о плохом, а вместо этого все мысли крутились вокруг того, как сделать для нее что-то, на что он не решался прежде. Что было не так важно раньше, но теперь приобрело смысл. Бугенвиллея не был из тех людей, которые любили перемены. Напротив, он избегал их потому как привыкал к новому долго и тяжело. Однако ради Вайолет готов был на все. Даже на такой опасный и рискованный поступок. — Дит предложил мне кое-что. Хочу узнать твое мнение, — начал он издалека. — Как ты смотришь на то, что мне тоже установят протез? Вайолет удивленно моргнула. Похоже она ожидала услышать что угодно, но не это. Гилберт говорил о своей инвалидности как о наказании, принимал ее. Оттого и слышать что-то в таком роде было необычно. Но шок прошел быстро, стоило ей понять, что он не шутит и действительно задумывается о такой возможности. — Ты... правда хочешь заменить руку? — спросила она. — Не знаю. Это все сложно. Да и для такого старика как я это, наверное, уже не играет большой роли. Просто я подумал, если хоть немного восстановлюсь, стану не таким бесполезным. В первую очередь для тебя. Жить с инвалидом... это не то чего я тебе желаю. Он тяжело вздохнул и сжал здоровой рукой культю плеча под рубашкой. Мужчине трудно было поверить, что этот обрубок может стать полноценной конечностью. Конечно, медицина за морем шагнула далеко вперед, и если после войны уже были доступны технологии достаточно прогрессивные, чтобы заменить Вайолет обе руки, возможно и у него был шанс. Даже если ничего не получиться, разве может стать хуже? Гил приноровился к своей особенности, многое умел делать сам, без постороней помощи, наловчившись использовать в повседневных делах только левую руку. Даже подтягиваться на ней мог, чем приводил в восторг местную детвору, практически в одиночку обслуживал механизм подъемника, вел занятие в школе. Все это давалось ему легко после небольшой тренировки, и такое существование постепенно стало для Гилберта обыденностью. В конце концов, ко всему можно привыкнуть, если времени достаточно. Но ведь совместная жизнь с любимой девушкой - это совсем другое... Она приняла бы его любого. Гил знал это, не спрашивая. Ей не было дело до того, во что превратился ее любимый майор, офицер армии, герой Лайденовской войны. Для счастья ей нужно было совсем немного. Возможностб находится рядом уже казалась для девушки чем-то сродни заветной мечте, хрупкой, как сухое крылышко бабочки. Перемены сваливались на голову Гилберта одна за другой, и если одним он был рад и принимал не задумываясь, то другие оборачивались сложными решениями, которые так или иначе придется принимать. Мужчина не стал говорить ей о том, что именно она стала той причиной, по которой он согласен серьезно рассмотреть предложение брата. Не хотел, чтобы она решила, что он как-либо утруждает себя. Вайолет имела склонность винить себя в том, в чем не была виновата, и чтобы вновь не допустить прежнюю ошибку, решил для начала узнать ее мнение. — Но я вовсе не считаю, что без руки ты стал хуже... для меня,— ответила Вайолет, делая паузы, стараясь как можно лучше сформировать свою мысль, но нахмурилась, понимая, что у нее ничего не выходит. — То есть... Это плохо, но никак не влияет на мое решение остаться. Я бы сделала это в любом случаи. И снова она осталось не удовлетворена своим ответом. Почему-то у куклы никак не получалось вложить в слова истинный смысл ее чувств и переживаний. Все, что она проговорила не отражало и толику того, что девушка пыталась донести. Это было странно. Уже очень давно у нее не было проблем с правильной формулировкой своих мыслей. Наоборот, люди, которые общались с ней, отмечали способность Вайолет четко и точно выражать свои мысли, пусть весьма резко и конкретно, но собеседник всегда мог понять ее. С тех пор как она стала автозапоминающей куклой это умение становилось все лучше и лучше. Контакт с разными людьми, наблюдение за их поведением, привычками, желаниями, помогали Вайолет учиться на чужом примере, сочувствовать другим, переживать вместе с ними. Ей и самой казалось, что за долгие года работы у нее получилось понимать людей вокруг, если не до конца, то очень близко к этому. Но рядом с Гилбертом ее уверенность в себе испарялась. Сказать о своих собственных чувствах оказалось не так просто, как раскрывать чужие в письмах. Почему так происходило? Ведь она прекрасно знала, что чувствует, но никак не могла найти нужные слова. Неужели мужчина так сильно беспокоился о такой мелочи? Неужели и правда считал свои увечья преградой для их отношений? Ей просто хотелось донести до него это, помочь понять, насколько он нужен ей. Любой, главное, что бы это был он – единственный человек, ради которого она жила все эти годы и ради которого готова была без раздумий оставить прошлую жизнь. Жизнь успешной автозапоминающей куклы, но вместе с тем и пустую, бесцветную. Не сразу, но Вайолет осознала, что ей нравится помогать людям, лишенным возможности раскрыть свои чувства. Она давала им эту возможность, но сама была лишена ее слишком долго. И вот теперь, когда можно было не скрывая говорить обо всем, что было на душе – у нее не получалось это сделать... — Именно поэтому мне пришлось как следует подумать над этим, — тяжело, но с облегчением вздохнул Гилберт, услышав в ее неумелых фразах именно то, что так надеялся услышать. — Только ты можешь мне помочь решиться на это. Как думаешь, у меня есть шанс? Я ничего об этом не понимаю и не смогу разобраться без тебя. Теперь, когда я знаю, что ты останешься со мной, у меня есть силы на это. Никогда бы не подумал, что смогу решиться на что-то подобное... Ты бы хотела этого? — прямо спросил мужчина, заглянув ей в глаза, где в небесной лазури все еще плескалось недоумение от невозможности выразить свои чувства, — Чтобы я воспользовался этим предложением? — Я...да, — ответила девушка, немного смущенная его пристальным взглядом. —Но, хочешь ли ты этого сам? — Хочу ли? — повторил ее вопрос Гилберт и поднял глаза к зеленой кроне дерева, но лишь на секунду, поскольку ответ был уже найден давно. — Я хочу только одного, Вайолет – обнять тебя обеими руками. Еще никогда после потери конечности, Гилберт не желал так сильно вернуть ее обратно, поскольку умело справлялся и одной рукой, однако теперь это желание стало только сильнее. Пусть протез никогда не сможет заменить отсутствующую часть тела, будет твердым и холодным, – это стоило того. Наблюдая за тем, как Вайолет умело управляется со своими, мужчине верилось, что и у него может получиться, и все же Гилберт представлял, как много усилий пришлось приложить девушке, чтобы добиться такого результата. Все было просто лишь на словах, но на деле предстояло сделать многое и времени это тоже займет немало, в том случае, если это решение все же будет принято. — Тогда, если ты не можешь сделать этого, я обниму тебя! — неожиданно предложила девушка. Это было сказано так решительно и прямолинейно, что мужчина опешил, удивленно смотря на девушку, но всего секунду спустя его взгляд смягчился и тихо усмехнувшись, он осторожно коснулся ее плеча, прижимая к себе. Стеснение, которому так долго оба были подвержены, улетучилось. Смелые слова девушки помогли Гилберту немного отвлечься от этой серьезной темы. Ведь самое главное, как и сказала Вайолет, – они вместе, а протез можешь лишь сделать их жизнь немного лучше. С ним или без него, их отношения друг к другу не изменятся. Он действительно хотел сделать все, чтобы ей было в радость жить здесь, но пока что плохо представлял, как еще это можно сделать, хоть и был уверен, что способы есть. Вопреки желаниям, все и сразу получить невозможно, как бы он ни старался. Скоро все обязательно наладится. Самое главное – он получил ее одобрение. Больше не было смысла мучить друг друга этой тяжелой темой. Им и так предстояло когда-то снова вернутся к ней, но не сейчас. Пусть все сложности останутся позади, не мешают им. Вайолет, ни секунды не сопротивляясь, прильнула к нему и положила голову на плечо возлюбленного, закрыла глаза. На губах девушки появилась робкая улыбка. Ее рука медленно потянулась к нему и опустилась наш грудь. Металлические пальцы несильно стиснули ткань рубашки, словно она боялась, что Гилберт отстранится от нее, хотела удержать хоть ненадолго. Мужчина чувствовал все то, что Вайолет хотела передать ему через прикосновение, и ответил на них так же, невербально, осторожно, едва ощутимо коснувшись губами ее светлой макушки. Говорить не хотелось, Казалось, слова, даже правильные, могут испортить момент, нарушить ту хрупкую, легкую атмосферу покоя и трепетного счастья. Листья над их головами едва слышно шелестели под ласковым мягким бризом, словно шептались о чем-то вполголоса. Никто чужой не нарушал их спокойствие. Как будто они оказались одни в целом мире. Как будто целый мир уместился вместе с ними на старой, ссохшейся скамейке. Время тянулось медленно. Солнце только начало приближаться к своему зениту, но в тени деревьев, несмотря на царящий зной, было все так же прохладно. Хотелось, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Но скоро вернется Луиза, и им придется спуститься с небес на землю, вернуться к реальности, в которой еще оставалось много незавершенных дел. И ему придется стать негодяем, разрушившим на время это волшебство. — Знаешь, и все таки удивительно осознавать такие вещи, как "время", — вдохнув свежего воздуха, и на дюжину мгновений окунуть себя в самый разгар событий, хватило Гилберту, чтобы продолжить речь. — Никогда раньше не замечал, как быстро оно идёт и вместе с ним продвигаются технологии, ведь медицина теперь является самой тесной сферой коммуникаций для людей. Люди теперь могут жить полноценной жизнью даже с такими увечьями... Никогда раньше не замечал таких вещей. Да и в прочем, мало чего я замечал во время войны. Время будто... — Остановилось? — продолжила Вайолет речь офицера, попадая в саму суть диалога. Хватило буквально пару слов, чтобы кукла поняла и помогла выговорить столь обыденные, но важные для них двоих вещи. — Да, именно так. Я очень долго жил в своих стенах и пытался строить там то, чего так хотели от меня высшие чины, семья... брат. Но сейчас все иначе, хоть я до последнего жил в них. Даже когда ты прибыла сюда, — перебирая столь недавние воспоминания, Гилберт вспоминал все до мельчайших деталей. Как пришел Ходжинс, как он разговаривал с Вайолет, а потом снова остался один, ведь стены построенные вокруг него изначально отдаляли его от всех. — Я слышал, ту страшную ночь вы с Клавдией переждали в маяке, — как будто невзначай, тихо спросил он, еще раз нежно поцеловав ее в макушку, словно заранее извиняясь за то, что произойдет дальше. — Никогда там не бывал. — М? — не сразу поняла Вайолет, немного задремавшая под грезами, убаюканная его теплом и лаской. — Маяк? Ее брови нахмурились, как будто она старалась вспомнить это, а потом медленно, нехотя, девушка отстранилась от мужчины, открывая глаза. Гилберту стало неприятно на душе. Мерзкое ощущение, сродни безысходности и тоски по утерянному безвозвратно моменту нежности. Их дальнейшая беседа вряд ли пройдет на такой же позитивной ноте. Ему очень не хотелось портить Вайолет настроение. Реальность способна омрачать даже самые радостные ситуации, вносить свои коррективы, требующие неумолимо действовать по выдуманным кем-то правилам. Они несомненно достойны исключения, ведь их отношения друг к другу были построены не только на взаимной любви и привязанности. Их связывали вещи намного сильнее и страшнее, не самые приятные, но вместе с тем все так же сильно связывающие их воедино. Мужчине нелегко было охарактеризовать их и для себя самого, что уж говорить о том чтобы попытаться втолковать об этом строгой, справедливой Луизе. Она не любила делать исключений, и в чем-то Гилберт даже понимал старейшину. Только на таких устоях и держится порядок. Даже в такой маленькой деревушки его следовало соблюдать, и именно поэтому на Экарте царил мир. Будь главы больших стран смышленее, могли бы многому поучиться на примере Экарте. Тогда никакие бы войны не были страшны. Потому что их бы попросту не было. Наверное в мужчине говорил эгоизм, когда он старался придумать любую причину для того, чтобы Вайолет, его драгоценная, любимая Вайолет, осталась вместе с ним. Жаль, что желания не всегда могут исполняться, что лишь их одних недостаточно. Сегодня Луиза не настроена была слышать возражения, и Гил не хотел лишний раз злить старушку. По правде говоря, злой он ее никогда и не видел, но уж серьезная непреклонность была в ее духе. Ничего удивительного в том, что ее мнения прислушивались все жители деревни, никогда не ставя слова старосты под сомнение. В любой, даже самой спорной ситуации, Луиза могла принять правильное решение, и пусть иногда оно казалось неоправданным, она, на памяти Гилберта, никогда не ошибалась, и все ее решения, так или иначе шли во благо поселку. Наверное, это и было врожденным качеством лидера, которое женщина сохранила, дожив до преклонного возраста. Вспоминая все это, Гил хотел принять ее решение, чтобы не терзаться сомнениями и как можно мягче донести до Вайолет эту мысль. От него зависло то, как девушка воспримет новость. Для нее, решившей, что она может остаться в доме Гилберта навсегда, это может оказаться сложно понять. Но уж чего сильнее всего боялся  Гилберт, так это того, что Вайолет может подумать, что он сам поддерживает это. И в первую очередь мужчина хотел объяснить ей, что эти правила вовсе не его прихоть. Должно быть у Луизы получилась бы растолковать понятнее, но пусть лучше это сделает он сам. Оставалось верить, что кукла действительно доверяет ему и не воспримет слова возлюбленного как очередное предательство. " Нет, она точно должна понять..." Мысленно убеждал себя Гилберт. "Она уже не маленькая девочка, какой я ее помню. Она давно выросла, и я должен смотреть на нее как на взрослого человека". Такие вещи она не могла не понять. Как и то, что воссоединившись вновь, им предстоит пройти ещё не мало трудностей, прежде чем они смогут перейти к действительно серьезным отношениям. Возможно, он зря накручивает себя и Вайолет не станет воспринимать этот вопрос так остро. Не в ее характере это было, а впрочем, что он знает о ней, новой, взрослой, постигавшей этот мир в одиночку, в отрыве от своего проводника и единственного покровителя? Сложно было судить об этом спустя так много времени. И помня свои прошлые ошибки, мужчина не стал делать поспешных выводов. Скорее всего у него получилось бы чуть лучше сформировать свои мысли, если бы удалось хоть немного поразмыслить о будущем так, как того требовала ситуация. Теперь же предстояло рассчитывать лишь на то немногое, что ему удалось обдумать. Так или иначе, сегодня Вайолет не сможет остаться в его доме, как бы она этого ни хотела. Как бы этого ни хотел он сам... — Да, — немного помолчав, словно воскресив в памяти воспоминания, проговорила девушка, продолжая едва заметно хмурить бровки. — Нам пришлось остаться там на ночь. Смотрительница помогла нам разместиться и приготовила ночлег. — Марта... Она не совсем смотритель. У этого маяка уже давно нет того, кто мог бы следить за его исправностью. Чудо, что он ни разу не ломался с тех пор как прошлый смотритель проверял его...кхм...— Гилберт тряхнул головой, замечая, что повел разговор совсем ни туда, куда бы следовало и от чего-то начал болтать о самом маяке, а не о том, почему на самом деле он о нем вспомнил. — Так... как по твоему, там можно жить? Тебе понравилось там? Вайолет сложила руки на коленях и посмотрела вперёд, перед собой, но от мужчины не отстранилась, так что Гилберт чувствовал тепло ее плеча, прижатого к его руке. Это вселяло немного уверенности в его сердце, подпитывало смелость, которая была сейчас так нужна. Мужчина не торопил ее с ответом, понимая, как должно быть странно слышать со стороны такие вопросы, особенно когда буквально минуту назад они говорили совсем об ином. Но сказать всю правду как она есть было боязно. Казалось, что такая неосторожность может уж точно обидеть Вайолет и потому он, несмотря на весь абсурд своего вопроса, решил придерживаться выбранной тактики. Если она ошибочная, ничего страшного. Луиза все равно имела свое видение на решение этой проблемы, и если Вайолет отвергнет его идею, всегда есть к кому обратиться. Так что он не возлагал на свою интуицию больших надежд. Скорее, просто хотел не упускать даже самые сомнительные идеи. Ведь иногда и они бывают уместными. — Там красиво... Гилберт, занятый подыскиванием очередной удачной фразы, запутался в своих размышлениях и, удивлённо похлопав глазом, посмотрел на задумавшуюся девушку. Похоже Вайолет совершенно не поняла, к чему он клонит, и даже близко не подобралась к причине вопроса. Разве может быть в старом маяке, заросшим диким вьюном, что-то красивое? Возможно, мужчина чего-то не понимал, но частенько приходя в почтовое отделение, чтобы отправить детские письма, ничего внушительного в ветхом сооружении не заметил. Бетонный гигант, несмотря на возраст, казался крепким, и даже осыпающийся местами кирпичная облицовка, скрытая под посеревшей от влаги и солнца краской, не создавала впечатление ветхости. Как молчаливый дозорный, он нес свою службу безропотно и стойко, помнящий сотни штормов и тайфунов, ни разу не спасовав под их натиском. Среди местных уже не осталось тех старожилов, которые бы помнили как и когда появился этот маяк. У него даже названия своего не было, но деревенские жители с лаской и по-простому называли его "Светляк". Самое одинокое сооружение на острове, воздвигнутое на пустом, каменистом мысе, где поблизости нет ни одного дома. Гилберту вдруг резко расхотелось, чтобы Вайолет обосновалась в таком месте. Нравилось оно ей или нет, но ему стало страшно оставлять ее там. Предлагая это он думал в первую очередь о желаниях самой Вайолет, но совершенно упустил еще более важные детали. Прежде чем говорить о такой возможности, следовало для начала самому проверить условия, на которые Вайолет может согласится. Пусть они оба не были избалованны излишними удобствами, долгими месяцами проживая в тесных, грязных палатках, где кровать заменяли набитые травой мешки, но это было суровой действительностью, и никакой иной альтернативы на войне ждать не приходилось. Однако теперь выбор был и Гилберт не хотел бы, чтобы девушка соглашалась на что-то неподходящее для жизни лишь потому, что он ей это предложил. — Красиво? — переспросил он, подняв бровь. — Неужели внутри он выглядит лучше, чем снаружи? Ему, как человеку который никогда и порог маяка не переступал, действительно было интересно. Казалось, в таком сооружении вообще не может быть достаточно места для того, чтобы обустроить хоть какой-то быт. Марта никогда ничего не рассказывала о своей работе, но может быть, там и правда не все так плохо, и она не остается жить в нем лишь потому, что должна присматривать за пожилой матерью? Если бы Гилберт чаще общался с с людьми, не прячась ото всех в своем одиночестве, возможно тогда ему удалось бы узнать больше. Однако до сих пор у него не были никакой мотивации, чтобы делать это, а вот теперь было уже поздно сетовать на себя. Придется самому во всем разбираться, прежде чем будет принято окончательное решение. — Да, красиво, — кивнула Вайолет. — Если подняться на самый вверх, земли внизу совсем не видно. Кажется, что маяк стоит посреди океана. И даже той ночью, когда волны были черными, такими же, как и небо - это было красиво. По-своему, — неуверенно добавила она, как будто смутившись того, что подобные, страшные картины могут вызывать положительные эмоции. —Наверняка в ясную погоду, море выглядит ещё красивее... Глубокая, темная бездна казалась ей в ту ночь всепоглощающей мрачной бесконечностью, заполняющей душевную пустоту девушки, когда пусть и сказанные сгоряча, жестокие слова Гилберта, лишили ее единственного смысла существования. В ту ночь море шипело, словно огромный клубок змей, извивалась высокими волнами с белой кудрявой пеной на гребнях, обрушивалось на скалы, изо всех сил стараясь дотянуться до маяка, в бессильном стремлении похоронить и его под своими водами. А старый бетонный гигант как будто посмеиваясь над ним, не обращая внимание на титанические старания, освещал ночную тьму, кружащимся по кругу светом, но навряд ли в такой шторм в море решился бы выйти хоть один корабль, а неудачливые мореходы, оказавшись в плену непогоды, не решились бы приближается к суше. Бушующая бездна не усмирила печаль в сердце Вайолет, но заворожила настолько, что вся тоска и грусть стали таким же шумящим фоном, как и море далеко внизу, бесконечное и неукротимое. Никто не смог бы приказать ему успокоится, как никто и не смог бы снять с души куклы эту невыносимую боль. Хорошо, что это чувство длилось совсем не долго. Кто знает, чем оно могло обернутся для человека, потерявшего единственный путеводный огонек. Порой слова могут ранить очень сильно, особенно, если они сказаны дорогим человеком. Особенно, если в них поверить. Гилберт был единственным, кому Вайолет верила беспрекословно, ни на секунду не сомневаясь в его словах и поэтому не могла представить, как беспощадно мужчина врал ей и себе самому. Сейчас эта боль казалась далёкой, начиналась забываться, но одного лишь воспоминания о ней хватало, чтобы оба задумались о том, как близко они были от неблагополучного финала. Их история могла закончиться, так и не успев начаться. Гилберт скрипнул зубами от досады. У него никак не получалось подобраться к самой неприятной части диалога. Нервничая, он побарабанил пальцами по шершавой древесине скамейки, с головой выдавая свое беспокойство. — Что-то случилось? — спросила девушка, с осторожным участием взглянув на хмурого мужчину. — Я что-то не так сказала? — Нет, — мотнул головой Гил. — Просто я... эх... — он тяжело вздохнул, сокрушенно повесив голову, — Я говорил с Луизой. По местным порядкам, нам нельзя с тобой жить под одной крышей. Во всяком случаи пока, — постарался он смягчить сказанное. — Я не в восторге от таких правил, но ничего не могу с этим сделать. Луиза попросила меня узнать, где бы ты хотела жить. Я предложил маяк. Почтовое отделение там же, тебе не пришлось бы долго до него добираться. Нужно было сначала узнать твоё мнение, но мне показалось, что ты была бы не против продолжить свою профессию. Конечно, Экарте слишком отстал в плане почтовых отправлений да и клиентов у тебя здесь будет немного, но это хоть что-то, что может напомнить тебе о том, чего ты лишилась. Мне все ещё не по себе от этого. Я очень рад, что ты выбрала жизнь здесь, со мной, но кажется, что я причастен к тому, что ты оставила позади. Мне бы не хотелось, чтобы ты жалела об этом. Я исполню любое твое пожелание, сделаю все, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома. Есть несколько домов, пригодных для жилья. Они на много лучше, чем моя темная хижина. Или, если хочешь, можешь остановится у Луизы. Она с удовольствием примет тебя. И Хью будет очень рад. Выбирай, где ты хочешь остаться. Это была жалкая попытка выставить происходящее в чуть более радужном цвете, но произнося все это, Гилберт и сам ощущал, как нелепо прозвучали его слова. Поэтому мужчина был более чем готов к тому, что ответит на это Вайолет. Можно сказать, он практически безошибочно предсказал ее ответ. — С тобой, — тихо, одними губами, произнесла Вайолет. Она не спорила с этим решением, не злилась на него, не старалась протестовать. Гилберт оказался прав. Она действительно понимала, почему ее желание не может быть исполнено, не не могла соврать, когда он спросил. Ведь это была чистая правда. Единственное место, в котором девушка хотела оказаться, – то, в котором они могут быть вместе. И не важно, каким будет этот дом. Тесное, ветхое жилище Гилберта становилось особенным для нее, когда он был рядом. Она не замечала те недочёты, которые перечислял мужчина, и не считала их весомыми, однако, с самого начала понимала, что то, как они ведут себя, не совсем правильно в глазах общества. Ему не было нужны объяснять ей причины, по которым им придется держаться на расстоянии. Этого следовало ожидать. Их внезапное воссоединение всколыхнуло привычный образ жизни обоих, но со временем даже самый свирепый ураган успокаивается, как и сумбурные происшествия становятся повседневными заботами. Сейчас им предстояло пережить много перемен и приспособиться к ним, научиться жить по-новому и самое худшее решение в данный момент было перечить правилам общества. Вайолет ещё не знала жителей деревни и встретилась лично лишь с несколькими из них, но Луиза произвела на нее впечатление справедливый и честной женщины, не говоря уже о том, что согласилась принять автозапоминающую куклу в деревне и, по словам Гилберта, даже готова была приютить у себя. Нельзя было злоупотреблять ее добротой, особенно, если она и правда планировала остаться на Экарте навсегда. От Вайолет не укрылось то, с каким упавшим голосом Гилберт сообщил ей это новость. Не спрашивая напрямую, девушка чувствовала искреннее сожаление в его тоне. Ей не следовало ещё больше расстраивать его, произнося вслух свое настоящее желание, но оно было настолько искренни, что слова сами сорвались с губ. Неправильным было не произнести их и оставить в себе, чтобы они подобно тлеющим уголькам, обжигали душу. — Вайолет... —Гилберт осторожно притянул ее к себе, так же, как ещё недавно, и обнял так крепко, как только мог человек, лишенный одной руки. — Это не навсегда. Я бы очень хотел, чтобы ты осталась со мной, но сейчас мы не можем идти против слов Луизы. Обещаю, я что-нибудь придумаю и постараюсь добиться исключения для нас. Но так сразу на уступки мне никто не пойдет. На острове очень строгие порядки. Местные живут обособленно от материка и чтят их свято. Нам с тобой не следует из нарушать. В противном случае не знаю, куда мы с тобой пойдем. У меня больше нет места, куда бы я мог вернутся. Подожди ещё немного. Гилберт старался осторожнее подбирать слова, дабы ненароком не обмолвиться о том, какое именно препятствие не позволяет им жить под одной крышей. Это бы изрядно поторопило события. Ведь говорить о браке спустя чуть меньше суток после встречи – не самое лучшее решение проблемы. Он не сомневался ни в чувствах Вайолет, ни в своих собственных намерениях, ни на секунду не допуская, что у них нет такой возможности. Но вместе с тем понимал, насколько это серьезное решение. Когда-то он уже был обручен. Брак по расчету с девушкой из знатной семьи, все ещё поддерживающей дружеские связи с их отцом, должен был положительно повлиять на статус Бугенвиллея. Гилберт, как и каждый в семье, не имел право выбора, ровно как и право противиться воле отца. Об обручении он узнал ещё в военной академии. Его поставили перед фактом, и единственное, что было в его силах, молча кивнуть головой. Это была его обязанность, навязанная происхождение и тщеславием своего родителя. Потому офицер отнёсся ко всему спокойно, принимая неизбежность. Он даже имени своей невесты не знал и никогда не встречался с ней в живую. Скорее был даже рад этому, поскольку так, в глубине души мог хоть на какое-то время запретить себе думать об этом, представить, что никакой помолвки не было и продолжать жить своей привычной жизнью до тех пор, пока не придет время исполнить свой долг перед семьёй, но к счастью, череда неприятных событий, упадок рода и внезапная болезнь отца, внесли коррективы в намеченные на будущее планы и мужчина, встав во главе семьи и заняв место покойного старика, был в праве влиять на уже принятые решения. Расторжение помолвки прошло спокойно. Никто с противоположной стороны не выдвигали претензий за нарушение согласий. Должно быть, они и сами не горели большим желанием породниться с начинающей угасать семьёй Бугенвиллея. Могло так статься, что лишь напористость бывшего главы семьи могла быть решающим фактором. Кто знает, каким именно способом старик добился этого. Зная его слишком хорошо, Гилберт не исключал, что эти способы могли быть не самыми мирными. Так он потерял свой статус жениха, становясь холостяком и единственным наследником рода. Его поведение как главы семьи не могло остаться без внимания со стороны высшего общества, где все, происходящее в узких кругах, становится общим достоянием. Если бы мужчина однажды решил посетить одно из таких светских мероприятий, косые взгляды и неодобрительные перешептывания за спиной сопровождали бы его все время прибывания на нем. Своей матери, в те годы ещё передвигающейся самостоятельно, он запретил посещать их тоже, переживая, что пожилая женщина, следуя правилам хорошего тона отвечая на приглашение, может встретиться с неодобрением в свой адрес. Люди, в большинстве своем, существа жестокие, но Гилберт не мог представить никого безжалостней вычурных аристократов. Для таких людей не было развлечений лучше, чем обсуждать кого-то. Он не хотел, чтобы мать расплачивалась за его решения. Ее здоровье уже вызывало большие опасения, и мужчина настоял на том, чтобы вдова отказалась от светской жизни, и более не продолжала представлять на них свою семью. Это не имело никакого смысла. Возрождать величие рода Гил не собирался, противясь всему, чем так сильно "горел" его отец. Его видения в корне отличались от его взглядов. Время шло, но Гилберт так и не задумывался о поиске супруги. Наверняка, такое вопиющее оскорбление как срыв брака, не прошло бесследно, и ни одна одна семья не согласилась бы на такую партию, но офицер не искал семейного благополучия по другим причинам. Он просто не видел в этом смысла. Военная подготовка, занимающая у него практически все время, и не самый удачный пример со стороны семьи сделали свое дело, и Гилберт понял – все это не для него. Слишком глубоко в свои чувства он никогда не заглядывал, не давал им выйти наружу и не отвлекался от своих целей, которые сводились к армии. Это был единственный путь, который оставил после себя отец, и, пройдя все этапы подготовки, он в итоге остался на службе. Его связь с семьёй оказалась крепче, чем у Дитфрида. Бросить все он не мог. Что-то не отпускало, запрещало покинуть родовое гнездо. Память предков ли или сильное отцовское внушение, мучившие потомка и после смерти, но по собственному желанию сделать этого мужчина не мог, несмотря на то, что попрал так много вековых традиций. Он вспомнил свое прошлое как только подумал о браке, и воспоминания о помолвке само собой всплыло в памяти. Тогда для него все это было только лишь формальностью и не вызывало никаких чувств. Но сейчас все было по-другому. Впервые он делал этот выбор сам и ни видения общества, ни обязательства, ни статус не имели над ним никакой власти. Гилберт Бугенвиллея желал того, что было запрещено в его аристократическом окружении – заключить брак по любви. И пусть он уже не являлся выходцем из благородной семьи, мысли о браке немного пугали его. Не потому, что он не был уверен в своем выборе, и не потому, что он не был уверен в ней. Для уже вошедшего в средний возраст мужчины это был первый опыт в подобных отношениях. В прошлом, Гилберт всеми силами пытался избежать брака, потому что не нуждался в нем. Теперь же все было с точность до наоборот. Он никогда прежде не любил, сознательно избрав холостяцкую жизнь, и потому не знал, как себя вести. Но несмотря на отсутствия какого либо опыта, интуитивно понимал - спешить не стоит. Вайолет так же как и он не знала ничего о серьезных отношениях, но по всей видимости, была готова к ним. Иначе бы она не согласилась остаться с ним, оставив позади все, чего успела достигнуть за эти годы, проведенные без него. Но и это были лишь догадками. Мужчина больше не полагался на свое мнение в отрыве от мнения девушки. Впредь им следовало слушать друг друга и не принимать никаких решений не выслушав мнение партнёра. И они неприменно поговорят об этом. Но только не сейчас. Время для этого было не самое удачное. — Я понимаю, — пробормотал Вайолет. — Но если мы будем видеться каждый день... — Конечно! Конечно будем! — с жаром воскликнул он, несколько раз поцеловав ее в макушку. — Я все свое время буду проводить с тобой! Я покажу тебе остров, познакомлю со своими учениками. Мы будем расставаться только на ночь, все остальное время мы сможем проводить вместе. У меня есть некоторые обязательства, но это не на весь день. Все будет хорошо, вот увидишь. — Ты правда не оставишь меня больше? — вдруг справила Вайолет, — Мне страшно, когда тебя нет рядом. Я понимаю, что это глупо, понимаю, что не должна бояться так сильно, но... — ее железная рука стиснула синий жакет с кожаной пряжкой на ремне на груди. — Становится больно, если тебя нет. Как будто я снова возвращаюсь в прошлое, где тебя нет рядом. Мне так хочется забыть это чувство, но никак не получается... Ее губы задрожали, а на глазах появилась прозрачная пленка слез, которую девушка сдерживала из последних сил. Она привыкла быть сильной, не показывать своих слабостей, совсем как бездушная машина, какой ее и считали несколько лет назад. Но рядом с Гилбертом вся ее собранность исчезала, словно само естество стремилось быть рядом с ним другой, не прятаться за непроницаемой безэмоциональный маской. Свое истинное лицо она не показывала никому. Никто не смог добиться ее доверия настолько, чтобы Вайолет открыла свое сердце и себя настоящую. Никто, кроме Гилберта. Столько лет прошло, столько событий пронеслись перед ее глазами, столько новых встреч и разлук ей пришлось увидеть и понемногу взрослеть, познавая мир вокруг и переживая каждую человеческую историю как свою собственную, когда приходило время вновь сесть за пишущую машинку. Но сидя с ним на скамейке, девушка как будто вновь становилась потерянной, брошенной всеми девочкой, прошлое которой никто не знал. Она пронесла через года свою любовь к офицеру как огонек свечи, бережно, жертвенно укрывая его от всех ветров, не давая угаснуть. Только этот свет и помог ей проделать весь этот путь. Даже если сейчас она намного лучше понимала свои чувства и поняла, что все это время любила своего майора, но все равно, оставалось что-то, что все ещё было неподвластно для нее. Все ощущения девушки словно бы стали ярче, сильнее. Казалось, даже сам мир стал другим. Или же она сама стала другой? Медленно ладонь Гилберта переместилась с плеча девушки на ее голову. Он осторожно прижался своей головой к ее и ласково погладил, нежно, едва касаясь проводя пальцами по ее гладким волосам. Она уже задавала этот вопрос не единожды, но сколько бы Гил не отвечал на него — этого было мало чтобы прогнать ее страхи. "Боже, как же сильно я тебя ранил..." Это был вопрос не одного дня. Последствия такой сильной для психики девушки травмы придется сглаживать очень долго. Но Гилберт верил, что его забота и любовь смогут со временем вытеснить из сердца девушки этот навязчивый страх. Он и сам боялся. В этом жестоком, беспощадном к судьбам людей мире, нельзя было слепо надеяться на удачу. В любой момент могло произойти что-то, что вновь раскидает их по свету, или ещё хуже... Он зажмурился, отгоняя плохие мысли. Если все действительно было так, разве в таком случаи они не должны ещё больше дорожить друг другом? Ещё больше ценить то, что у них есть, взращивать новые для обоих оттенки чувств, жить здесь и сейчас, не оглядываясь назад? Ограничения, которые им приходится принимать – мелкая неприятность по сравнению с тем, что им пришлось пережить. Если делать всего и сразу, можно остаться и вовсе без ничего. Ему оставалось только догадываться, как тяжело было Вайолет справляться со всем этим. Нет ничего удивительного, что ей было страшно. Должно быть, она все ещё не могла поверить в происходящее, боялась, что это сон. Об этом она сказала ему сама, когда просила остаться с ней. Ей было тяжело заснуть одной, но с каждой минутой они становились ближе, понемногу привыкая к переменам, наслаждаясь каждым мгновением проведенным вместе. Возможно к концу дня Вайолет станет чуточку смелее и ей будет не так боязно оставаться одной, если он сможет убить ее в том, что... — Никогда не оставлю, моя милая Вайолет, — прошептал мужчина у самого уха девушки. — Ни за что на свете. И никому не отдам. Посмотри на меня... Вайолет осторожно, даже как-то опасливо, подняла глаза и встретилась с ним взглядом, впервые узрев лицо возлюбленного при дневном свете так близко. Черная повязка из кожи плотно прилегала к его глазнице, скрывая рану, но кое-где, заходя за пределы повязки, проглядывали светлые рубцы застарелых шрамов. Они отчётливо выделялись на его лице, были светлее, чем кожа, и казалось, если дотронутся до них, можно было почувствовать их неровность. Без повязки он не покидал дом. Никто в деревне не знал, что находится под ней, слеп ли школьный учитель или просто скрывает шрамы, чтобы не пугать своим видом детей, с которыми больше всего проводит время. Мужчина никогда не гордился своими шрамами, несмотря на уверения отца, что каждая пролитая за государство капля крови, доказывает его отвагу и доблесть. Может, так оно и было, Гилберт не спорил, но только жить с ними приходилось долге годы, а слава не вечная. Его потерянные рука и глаз "окупили" себя блестящими орденами, которых он никогда не увидит. Старик Бугенвиллея, доживи он до этого момента, непременно не упустил бы возможности похвастаться заслугами сына, подчеркнув, что это все результат его воспитания и никак иначе. Деревенские мальчишки же, в отличии от самого мужчины, считали своего учителя самым настоящим героям. Они не знали о том, как он получил эти раны, не знали на чьей стороне воевал, но это им было и не важно, ведь в их глазах мужчина выступал самым смелым и отважным человеком, с которым им довелось встретиться. Сам Гил не понимал, чем заслужил такую всеобщую любовь среди детворы, но не раз наблюдал как Хью, в компании ещё нескольких ребят из класса, воображал себя Жилбертом, прилепив на глаз сорванный лист и спрятав руку под рубашку так, чтобы рукав оставался пустым. А иногда дети начинали соревноваться, кто больше подтянется на одной руке, подсмотрев однажды как это делает учитель. Простое баловство, но бывшему офицеру было неприятно наблюдать за тем, как его уродство обретает в умах детворы совершенно иной смысл, однако он никогда не делал им замечания, предпочитая просто игнорировать происходящее и не портить веселье. В конце концов детство – явление временное, и все дети рано или поздно взрослеют, а игры забываются. Когда-нибудь они смогут понять, что ранах нет ничего хорошего и будет замечательно, если сделают это не на своем примере. Он хотел успокоить Вайолет, ещё раз поговорить с ней, объяснить, как сильно она дорога ему и как абсурдна сама мысль о том, что он оставит ее. Сейчас об этом нужно было говорить и говорить. Слова не имеют большую силу, но в условиях, в которых они оказались, когда они не могут быть вместе настолько, насколько требуют их сердца, он мог работать только внушением, надеясь, что этого хватит хоть на время, чтобы Вайолет было легче. Но ее взгляд, прикованный к его лицу заставил мужчину забыть о том, что он собирался сказать. Он никогда не испытывал неловкость из-за своего уродства, привык и не обращал внимания на то, как реагируют окружающие на его вид. Так получилось, и он не был виноват в своем пороке. Тем более, ничего не мог с этим поделать. Только лишь скрывать от всех и не привлекать к себе внимание. Но Вайолет была для него особенной и под взглядом ее голубых, прекрасных глаз ему хотелось провалиться под землю от стыда за то, что именно она видит перед собой. Пусть Вайолет уже говорила, что ей не важно как он выглядит, самому Гилу было неприятно от самого себя. Все таки он хотел выглядеть в ее глазах лучше, чем он есть на самом деле. Именно поэтому он согласился на сомнительную авантюру Дита. С протезом он станет полезнее в повседневных делах и быту, сможет выполнять больше работы и, если операция пройдет хорошо, со временем возможно сживется с новой рукой и будет использовать ее так же умело, как Вайолет. С первого взгляда, особенно если ее кисти были в перчатках, сложно было догадаться, что ее руки на самом деле протезы. Но глаз... Его восстановить было невозможно. Крук сказал об этом сразу, как только Гилберт, оправившись после операции, был в состоянии усваивать полученную информацию. Все что, осталась от его правого глаза, пришлось выскабливать из разорванной глазницы и на сколько возможно стягивать края раны так, чтобы они хорошо срослись. Существовала возможность заменить его протезом, но мужчина отказался от этого. Какой смысл в стеклянном шарике если страшные шрамы все равно придется прятать под повязкой? Он хотел быть лучшим для Вайолет и остатки гордости в нем противились одной лишь возможности того, что девушка однажды увидит, что находится под черным лоскутом кожи. Вместе с тем Гилберт понимал, что прятаться за повязкой вечно он не сможет, но как мог оттягивал этот момент. Он даже не снял ее на ночь, как делал это обычно, когда Вайолет осталась с ним. Пусть было темно, но она могла разглядеть шрамы в дрожащем, неровном свете камина. Должно быть в таком сумраке, когда тени пляшут по стенам, его лицо и вовсе могло исказиться на столько, что это испугало бы девушку. — Ужасно выгляжу, да? — спросил он горько усмехнувшись и осторожно, краешком пальца смахнул слезинка с глаза Вайолет, все ещё смотрящей на него. — При дневном свете все выглядит иначе... Он слишком быстро отвёл взгляд, чтобы заметить, что в глазах Вайолет не было неприязни и отвращения, но боясь увидеть именно это, мужчина не осмелился продолжить зрительный контакт. На принятия своих пороков у него ушло некоторое время. Он наблюдал за тем, как постепенно сходит кровавая корка, облепившая узелки хирургических ниток, кое-как сам снимал зудящие струпья отпирающий кожи, если медсестре, занятой другими больными, не хватало времени провести обработку и понемногу запоминал каждый свой шрам, привыкал к ним. Они стали частью его и по утрам, надевая повязку, он уже не видел в них ничего страшного. Особенно, когда ноющая боль окончательно прекратила преследовать его. Но Вайолет... Он знал, что несколько длинных рубцов показывались из-под повязки, но никак не мог их спрятать. На них-то девушка сейчас и смотрела. Ей хотелось видеть то, что мужчина скрывает от всех, хотелось знать о нем все. Даже если это вколыхнет эхо войны в ее сердце и напомнит о пережитых ужасах. Она хорошо помнила ту страшную ночь, разделившую их. Казалось, закрой глаза и даже сквозь веки сможет увидеть, как наяву, вспышку зелёной сигнальной ракеты. В тот краткий миг, когда ночь на мгновенье стала днём, освещения сигнальным огнем, майор последний раз смотрел на нее здоровыми глазами. Тогда им обоим казалось, что самое страшное позади, что им удалось выстоять и продержатся до самого финала. Что даже война не стала для них преградой. Но конец всему положила коварная пущенная врагом пуля... — В-Вайолет?.. Заметив краем глаза медленное движение, Гилберт взглянул на нее и, не ожидав такого, отпрянул назад, со страхом смотря на осторожно тянущуюся к его лицу руку. Железные пальцы были опущены вниз, словно старались показать свою безопасностью. Казалось, девушка просто хотела прикоснуться его щеке, но мужчина знал, чего именно добивалась Вайолет и не готовый к этому, постарался отгородится от нее расстоянием, отодвинувшись на столько, чтобы девушка не смогла дотянуться. Но не желая обижать ее, чувствуя неловкость за свой трусливый поступок, Гилберт вял ее протянутую руку в свою ладонь и крепко сжав так, чтобы холод металла начал перетекать через его кожу, сказал с мольбой в голосе: — Не надо... Не хочу, чтобы ты видела это. Раньше этого хватало. Было достаточно одного слова, коротко брошенного приказа, чтобы маленькая девочка, послушная как собачонка, выполняла каждый его указ, безропотно и быстро. За это ее и прозвали инструментом – безвольной машиной смерти в чужих руках. У нее не было воли и желаний, она существовала только для того, чтобы исполнять волю человека, получившего над ней власть. Но теперь перед ним сидел уже совсем другой человек, взрослый и самостоятельный. Настолько сильный, что смог преодолеть самого себя, отпустить прошлое и найти свое место в жизни. Поэтому Вайолет, ни секунды не раздумывая, не обращая внимание на просьбу Гила, подсела ближе к отстранившемуся от нее возлюбленному, оторопевшего от ее смелости, и ничего не говоря, снова потянулась к повязке другой рукой. Медленно, но уверенно. Ее пальцы приближались к лицу мужчины и тот, как заворожённый, застыл не в силах сопротивляться ее упорству. Наверное, ему впервые в жизни хотелось, чтобы девушка исполнила его приказ. А ведь он так много времени потратил на то, чтобы она прекратила воспринимать его слова в подобном ключе. И вот теперь, спустя много лет, она впервые ослушалась его, ведомая своим желанием и любопытством. И Гилберт сдался. Он зажмурился за секунду до того как холодные, гладкие пальцы коснулись его, аккуратно подцепляя край кожаного лоскутка. Повязка перестала давить на глазницу, с тихим шелестом прошлась по черным волосам, взъерошивая их, и наконец оказалась в руке Вайолет. Ветер скользнул по тонкой, испещренной шрамами, коже. Веко мужчины дрогнуло от прохлады, но не могло открыться. Отсутствие глаза отчётливо выделялось на его лице. Пустая глазница впала, становясь почти прямой. Закрытое веко пересекали по вертикали семь длинных шрама. Они четко выделялись на коже веретенообразными линиями, навсегда запечатав травмированный глаз. Ещё один крупный шрам тянулся от брови вниз, разделяясь посередине ресницы на две равные линии, почти сливающиеся с главными, вертикальными. От угла шли вбок, вправо и вниз ещё два рубца, концы которых девушка и видела, когда повязка ещё была на лице. Несколько мелких шрамов, в пару стежков, виднелись под веком словно частокол из тонких линий. Девушка осторожно провела по ним пальцами, едва касаясь тонкой кожи. Она не могла почувствовать тепло, ощутить неровности рубцов, но все равно хотела прикоснуться к ним. Гилберт стойко терпел этот позорный осмотр, стиснув зубы в бессилии что-либо сделать и осмелился, не открывая глаз, произнести хоть что-то, только когда холодные прикосновения отрезвили его. Он чувствовал как осторожно Вайолет осматривает его шрамы, и как дрожит веко от каждого ее движения, даже какого-то... ласкового. Любя, словно прикасалось не к уродливым разрывам, навсегда въевшемуся в кожу изъяну. Странно, но без слов ему удалось расшифровать это так же ясно, как если бы кто-то из них смог нарушить тишину и произнесли это вслух. Однако, мужчине хотелось услышать хоть какой-то вердикт. Насколько страшно выглядят его шрамы? Неужели они настолько ужасны, что у Вайолет пропал дар речи? Сможет ли она вообще чувствовать себя счастливый рядом с таким уродом? Помнит ли она его другим?...Видит ли в нем того майора, с которым она начинала этот сложный путь, который им не суждено было проделать вместе, но не смотря на все тяготы, они все ещё могли взяться за руки и продолжить его? — Ужасно выгляжу? — с закрытым глазом спросил он, силясь выдавить из себя улыбку, чтобы скрыть свою нервозность, но на деле выходила лишь искривленная усмешка. — Хирург, спасший мне жизнь, удивлялся, как я смог выжить с такими ранами. А я напротив, удивлялся тому, зачем он вообще спасал настолько безнадёжного человека, как я. Всегда считал себя хорошим солдатом, а в итоге вот, что со мной стало. Такой прекрасной девушке как ты, должно быть противно быть рядом с таким как я... Внезапно он почувствовал какое-то новое прикосновение к своему веку. На этот раз теплое и нежное и от неожиданности, позабыв об осторожности, широко распахнул глаз с удивлением понимая, что это Вайолет запечатлела на его шрамах свой поцелуй. Она впервые поцеловала его сам, а он так извел себя переживаниями, что пропустил этот момент! Гилберт и представить не мог, что она решится на такой смелый поступок так быстро, и не ожидал ничего подобного от девушки, которая не так давно даже не знала, как следует выражать свои чувства, делая это лишь через письма. Но похоже он ошибся, решив, что девушка еще не готова к столь решительным поступкам, а потому и сам старался вести себя с ней деликатно, дабы не смущать ее своим вниманием, чтобы позволить Вайолет самой решать когда она будет готова к чему-то большему. А кукла, похоже осознав, что сделала, смущенно опустила глаза, но лишь на несколько секунд и потом снова подняла на него свой взгляд, тихо проговорив: — Ты не виноват в том, что произошло. Твои шрамы не ужасны. Они доказывают твое желание жить. А еще напоминают о том, что случилось. Как и мои руки... — она подняла их перед собой, согнув в локтях, — каждый день напоминают мне о том, чего я лишилась, но еще они напоминают мне о том, что я осталась жива. Сначала я не ценила свою жизнь, не видела в ней смысла и не понимала для чего вообще я существую в этом мире. Когда ты пропал я совсем потеряла себя. Ты как будто и был той частью моей души, которая заставляла меня жить. Но твои слова, которые я услышала в крепости, стали для меня подобны маяку в ночи. Я следовала за ними, пытаясь понять их смысл. Верила, что однажды обязательно найду ответ и найду тебя... Поэтому никогда не говори, что ты безнадежен. Если бы мне удалось однажды встретится с доктором, о котором ты рассказывал, я бы поблагодарила его за то, что он сделал. Твои шрамы – часть тебя. И мне не важно, как сильно ты изменился. Потому что я знаю, какой ты и никакие раны этого не изменят. Я просто хочу быть с тобой рядом. Мне еще плохо удается выражать свои чувства словами. Столько всего на душе... — она стиснула рукой ткань платья в районе груди с левой стороны. — Не знаю, как объяснить... Гилберт удивленно моргнул, сраженный наповал ее словами, но вместе с тем и чувствуя, как от радости сердце буквально зашлось в груди, от одного лишь осознания того, насколько сильна ее любовь, если даже вид изуродованного лица не мешает ей так искренне, пусть и неумело, говорить о своих чувствах. Любой обман можно было в секунду обличить, стоило лишь увидеть в глазах неуверенность и смятение. Но в ясных очах девушки не было ни намека на них. Только безграничная нежность и понимание, которого Гилберт никогда еще не чувствовал так сильно. Но было в этом что-то еще, чего мужчина не мог понять. Как будто Вайолет что-то недоговаривала или не могла произнести. Но в любом случае, сейчас это было не столь важно. Он воспрял духом и даже не стал просить обратно свою повязку, хотя буквально минуту назад сдерживался изо всех сил, чтобы снова не закрыть глазницу кожаной накладкой. Находится без нее было непривычно. Ветер беспощадно касался его века, надолго потерявшего возможность чувствовать на себе свежий бриз и солнечные лучи. Впрочем, шрамам не годится долго прибывать на солнце. На загоревшей коже рубцы выступали бы еще сильнее. На этот случай старушки Банши передавали для него растительное масло, которое они добывали из косточек винограда. Оказалось, оказаться без повязки – не так плохо. Рядом с ней он мог себе это позволить не опасаясь напугать и вызвать отвращение. — Спасибо, — облегченно выдохнув, сказал он. — Ты не представляешь какой груз с души упал. Мне было страшно показывать тебе это. Хоть я и понимал, что рано или поздно все равно придется. Рука мужчины, все еще державшая в себе железную руку Вайолет, потянула девушку в себе и мужчина осторожно прижался щекой к ее холодной ладони, закрывая глаза. Пусть не живая, но такая родная. Он слышал тихий вздох возлюбленной и шорох ее платья, когда она подсела ближе, осторожно гладя его по щеке. Что-то поскрипывало в протезированных пальцах куклы, когда ее пальцы осторожно водили по коже и Гилберт начал понемногу погружаться в сладкую дрему, когда крик со стороны дома заставил Гилберта вздрогнуть от неожиданности и открыть глаз. — Учитель! Какой-то дядя ждет вас в порту!