Forever After

— Хорошо. Сейчас подойду! — крикнул Гилберт, не поворачивая головы, чтобы мальчишка не заметил учителя без повязки. Это не помогло бы ему скрыть шрамы, если бы Хью подошел к нему ближе, но мальчик развернулся и убежал, оставляя их одних. Должно быть, строгая Луиза нашла для него другое занятие, или же все ограничилось прополкой огорода, после которой паренька все-таки отпустили гулять. На первый взгляд казалось, что жизнь в деревне по умолчанию оставляет для детей много свободного времени и неограниченное пространство для игр, о которых в условиях города, с его тесными улицами, дорогами и машинами, можно было только мечтать. Но это было вовсе не так. Дети помогали родителям даже в выходные дни, хотя обычно взрослые все же пытались не нагружать их работой сверх меры. Однако без их помощи справляться с хозяйством им все-таки было бы тяжело. Потому дети с младенчества приучались к труду, а в более сознательном возрасте уже воспринимали его как данность настолько, что Гилберт редко слышал, чтобы кто-то из его учеников жаловался на несправедливость к себе. Волей не волей, дети становились частью общины очень рано и с возрастом эта связь лишь крепла. Они учились так же понимать нужды окружающих, существовать в гармонии с ними и не делить общество на касты. Здесь все были настроены доброжелательно по отношению друг к другу, и если бы Гилберт не боялся порицания за свое прошлое, его интеграция проходила бы куда быстрее. Школа была нужна лишь для того чтобы научить детей базовым навыкам: чтению и письму. Всем остальным занималась община. Старики передавали опыт младшим, учили их своему ремеслу. На Экарте было много талантливых людей. Например дед Хьюго умел мастерить из ракушек разные вещицы, полезные и не очень. А еще остался едва ли не единственным рыбаком на всем острове, старательно приобщая к промыслу и внука, несмотря на протесты Луизы, считающей, что мальчик слишком мал для такого серьезного дела. Но старик Руфус слушал свою сестру вполуха и продолжал учить мальчика, как бы сильно не бранилась женщина. Похоже Хьюго и самому нравилось рыбачить. Среди своих сверстников он был единственным, кто хорошо умел обращаться с удочкой и разбирался в снастях, не редко помогая старику перебирать их, подбирая для очередного выхода в море. Может и сейчас мальчик отпрашиваться вовсе не на прогулку с друзьями, а бдительная бабушка старалась увлечь его домашними делами, чтобы отвадить от рыбалки. Она зря переживала. Гилберт не помнил ни одного случая, чтобы Руфус выходил в море в непогоду. «Интересно, зачем я сейчас понадобился Диту?» — Подумал Гилберт. — «Мы же виделись только что. Неужели он опять что-нибудь придумал?» — Тебя ждёт капитан? — спросила Вайолет. — Больше некому, — вздохнул мужчина, раздосадованный тем, что брат снова испортил ему очень трепетный момент, но уже не мог ничего поделать. — Я оставлю тебя ненадолго? Узнаю, чего он хочет от меня. Боже, мы же уже обо все поговорили… — Возможно, он хочет услышать твой ответ, — предположила девушка. — Да. Скорее всего. И теперь я знаю, что ему сказать, — он улыбнулся, взглянув на Вайолет. — Спасибо, что помогла мне принять это решение. Мне не хватило бы духу сделать это в одиночку. Проще решиться на что-то, когда мнение близкого человека играет огромное значение. — Я рада, что смогла помочь, — ответила Вайолет. — И надеюсь, что ты не разочаруешься, приняв во внимание мое мнение, — она протянула ему повязку. — Наверное, я должна это вернуть? Мне показалось, что ты не любишь, когда кто-то видит твои шрамы. — Не то чтобы… Я никому их не показывал. Не хочу никого пугать. Местные привыкли видеть меня таким. Лучше избежать лишних вопросов. Мне не очень хочется вдаваться в подробности. Я ведь большую часть времени провожу с детьми, а они ещё не понимают, что это, — он дотронулся до самого большого шрама, — совсем не делает меня героем. В их глазах это выглядит по-другому. Лучше, если никто не будет знать. — Но со мной тебе не чего бояться, — Вайолет замялась. — Я могу попросить? — М? — Гилберт вопросительно кивнул, не понимая, к чему она клонит. — Можно я сама надену ее? — попросила девушка. Самая обычная просьба, такая простая в своем исполнении, но от чего-то Гилберту стало как-то неловко, а к лицу даже прилила краска от какого-то неясного смущения. Все то время, что он был обречён скрывать часть лица за повязкой, он никогда не просил помощи. Узел на кожаной тесемке был завязан ещё в госпитале, и с тех пор Гил никого не просил завязывать его снова. Он просто держал повязку точно так же, как это сделала Вайолет пару минут назад, а затем натягивал обратно. Эта процедура так же стоила некоторого времени, но все ещё была легче, чем задача завязать ее самому. Он не мог сделать это физически, и так и не придумал никакого иного способа сделать это. А тут ему впервые предложили помощь, да ещё единственный человек, от которого помощь подобного рода он готов был принять. Ему всегда казалось, что если в порядке бреда допустить вероятность попросить кого-то помочь, его гордость будет ущемлена от одного лишь факта того, каким ничтожным он стал, если даже чёртову тесемку завязать не может. Но его Вайолет была единственной, кому он мог доверять настолько сильно. Лишь одному человеку Гилберт мог позволит взглянуть на свое уродство, и теперь он знал, что для неё его порок не имеет никакого значения. Мужчина боялся ее реакции, но, как оказалось, напрасно. Ее любовь была слишком сильной, чтобы придавать значения таким мелочам. Подумать только, девушка, не знавшая, что такое любовь, проявляла ее так искренне и трепетно, что многим следовало бы поучиться у нее. — Д-да… Конечно… — немного помолчав, заикаясь, произнес Гил, на этот раз раздосадованный тем, что заставил ее ждать ответ так долго. Вайолет встала и подошла к нему со спины. Гилберт подвинулся немного вбок, чтобы девушке было удобно. Он ожидал, что она сделает это как и он сам, но, к его удивлению, Вайолет развязала узелок и поднесла кожаный лоскут к его лицу, после чего Гил прижал его к изученному глазу, чтобы Вайолет смогла завязать тесемку. — Протезы даже такую мелкую работу делать умеют? — спросил он, когда она закончила. — У меня не сразу стало получатся, — ответила кукла, когда Гилберт поднялся со скамейки, поправляя повязку. — Реабилитация была долгой. Пришлось учиться делать все заново. А мелкая моторика доступна для тренировки, только когда руки хорошо откалиброваны. Если забывать вовремя смазывать детали и подтягивать болты, они очень скоро выйдут из строя. — Как все сложно... — вздохнул Гилберт. — Я помогу тебе. Когда у тебя появится протез, я научу, как правильно с ним обращаться. — Правда? — улыбнулся Гил. — Тогда я ни о чем не беспокоюсь. Ему не хотелось уходить. Брат уже дважды портил прекрасные моменты, которыми хотелось от души насладиться. Он постоянно утешал себя тем, что у них с Вайолет ещё будет достаточно времени, которое они смогут провести на едине, но от этого легче не становилось. Это будет когда-то, но не сейчас, а ему не хотелось терять ни минуты компании с ней. Но пока он не даст Дитфриду ответ, тот точно от него не отстанет. Гилберт правда скучал по нему, но разлуку с ним пережить было куда проще. По сути, они не так сильно нуждались друг в друге, однако родственные связи для обоих не были пустым звуком. Гил знал про свою привязанность к семье, но вот неожиданные откровения старшего брата стали для него открытием. Дит слишком хорошо скрывал свои чувства, не показывал их даже брату. Отчасти поэтому младшему брату было сложно поверить в такую, взявшуюся из ниоткуда родственную поддержку. Моменты, когда семья действительно вела себя так, можно было по пальцам пересчитать. В роду Бугенвиллея все было устроенно немного по другому. Возможно, все объяснялось намного проще: один смог выстоять и не винить весь мир в том, какая судьба выпала на его долю, а другой озлобился. В конце концов, они были разные. Но тем не менее, даже после стольких лет у них получилось сохранить хоть немного этого семейного тепла, когда от самой семьи уже ничего не осталось. — Я не надолго, — пообещал Гилберт. — Пока меня нет, можешь попросить Марту показать тебе маяк. Скорее всего, одной ночи было бы мало, чтобы как следует его осмотреть. Если ты и правда хочешь остаться там. Не спеши с ответом, посмотри все, что тебе могут предложить. Может, в деревне тебе больше понравится. — Нет, все в порядке, — немного погрустнев, сказала девушка, когда разговор вновь вернулся к теме, которая печалила ее. От Гилберта это не укрылось, но поделать с этим он ничего не мог, и худшее, что следовало сейчас делать, вновь говорить о вещах, с которыми им пока что не по силам справиться. Чем быстрее они решат этот вопрос, тем лучше. Рано или поздно они привыкнут. Как ни крути, все, что происходит, намного лучше, чем жизнь которую они вели до воссоединения. В этом уж точно не было сомнений. И Вайолет понимала это. Пусть принять такое было непросто. Быть может, если обращать на все эти неприятности меньше внимания и больше отдаваться приятным мгновениям, пережить это им обоим будет проще. Пожалуй, сейчас и стоило начать. Жаль, что такие мысли только лишь в голове звучали здраво. Гилберт был почти уверен, что озвучь он их – воспринимал бы совсем по другому. Тогда можно было бы решить, что он вовсе не переживает о том, что нельзя находиться вместе сверх принятой моральной нормы. Пока дело не касалось их счастья – правила было проще принять. Наверное потому, что все становится легче, когда ты один. Однако мужчина без раздумья обменял бы это одиночество на пусть не долгую, но счастливую жизнь вместе с Вайолет. — Прости, я так хотел подольше побыть с тобой, а в итоге этот недоумок постоянно дергает меня... Он не уймется, пока мы все не решим, — извинился Гилберт. — Надеюсь, хотя бы вечером у нас будет достаточно свободного времени. — Не извиняйся, я все понимаю. Как понимаю и капитана. Он тоже хотел бы провести с тобой хоть немного времени. К тому же, если он скоро покинет остров. — Навряд ли, он сам сказал, что смирился с моей смертью и не верил, что мы можем встретится вновь. А раз так, пережить и это расстование ему будет просто. — Нет, это не так, — покачала головой девушка. Гилберт удивлённо взглянул на нее. Неужели она сейчас защищала Дитфрида? Человека, который издевался над ней и обращался как с вещью. Ему всегда казалось, что Вайолет имеет полное право ненавидеть его, даже после того, как старший брат пересмотрел свое отношение к ней. О многом мужчина не знал: как Дит относился к ней, пока не передал в его руки, как он распоряжался ещё совсем маленькой девочкой, заботился ли о ней хоть немного… Обо всем этом Дитфрид не рассказывал, когда передавал ее в качестве подарка младшему брату. Законы в те годы были лояльные, но сейчас, когда Лайден воспрял из пепла войны и развивался во всех смыслах, Дитфрид мог понести наказание за свои деяние. Как минимум за "торговлю людьми", даже если передача девочки была безвозмездной. Гилберта передёрнуло от этой гадкой мысли, коробило от одного лишь воспоминания об этом мерзком поступке. А с другой стороны, могла ли жизнь Вайолет быть счастливее, если бы она осталась зверьком Дитфрида? Стал бы он сам счастлив, если бы не встретил ее. Все несчастья, выпавшие на их долю, на травмы, полученные в бою, на существование в дали друг от друга — все это было лишь долгим испытанием, по прошествии которого, они смогли обрести счастье. Маленькое, хрупкое, но свое, одно на двоих. — Капитан нашел тебя. Если бы не он, я бы никогда не смогла бы попасть сюда. Директор сказал мне, что он в тот же день, как только ему в руки попал конверт, начал искать. И нашел. Человек, который хочет отказаться от части своей семьи, никогда бы так не поступил. Гилберт не знал, что на это ответить. В словах Вайолет была доля правды. Он и сам говорил о том, что брат никогда не позволяет втянуть себя в авантюру, если действительно не хочет в ней участвовать. Зная его характер, Дитфрид вполне мог отказать Клаудии, назвать его глупцом, продолжающим искать давно умершего человека, решить, что все это дурацкое совпадение. Который раз слыша о том, как именно лайденцы вышли на его след, Гилберт удивлялся тому, как просто должно быть выследить человека по одному лишь почерку. Ладно ещё Ходжинс, они служили вместе, давно знали друг друга и обменивались письмами. Этого вполне достаточно, чтобы запомнить почерк. Но как его мог запомнить Дитфрид, который видел разве что конспекты брата, когда он учился в военной академии? С тех пор прошло столько лет! А ведь Гилберт и писем ему никогда не писал. Либо у брата была феноменальная память, либо ему действительно было не все равно. Раньше Гил не задумывался об этом. Возможно, он действительно был слишком строг к брату, даже после того, как они отпустили все обиды и разногласия. Вайолет помогала ему увидеть то, на что он не обратил внимание, хотя все это лежало на поверхности. — Мне кажется, — задумалась Вайолет, — что капитан, как и я плохо, разбирается в чувствах и не умеет их проявлять. Наверное, он считает, что это ему не нужно, но все равно не может оставаться безучастным к твоей судьбе. Я общалась с многими людьми, и, по моим наблюдениям, мужчины в этом действительно не очень сильны, хотя бывают и исключения. Скорее всего, поэтому вам так трудно поладить. Потому что вы слишком разные. — Разные... — повторил Гилберт. — Так и есть, совсем не похожи. Что ж, я пойду. Встретимся у маяка. Я приду туда, когда освобожусь. Они попрощались, когда вышли из-за дома во двор перед ним. Луизы ни где не было, но на крыльце, распугивая кур, все ещё охотящихся за лущеным горохом, сидел освободившийся от работы Хьюго. Напрасно Гилберт решил, что он хочет поскорее сбежать к друзьям. Мальчишка терпеливо дожидался свою бабушку и даже не упростился с учителем на пристань, хотя Гил знал, как ему нравиться наблюдать за отбытием теплохода. Вайолет осталась составить компанию мальчику, а тот, просияв, снова начал о чем-то рассказывать девушке, безмерно радуясь возможности поболтать с новым человеком. Он был общительным и не стеснялся заговаривать даже со взрослыми. По началу такое отношение было в новинку для Гилберта, привыкшему к городской строгости и немногословности. Деревенские жители были куда проще в общении. Им не нужно было искать предлогов для того, чтобы зайти в гости или заговорить с незнакомцем, которые и так попадали на остров не слишком часто. Весь уклад их жизни строился на взаимовыручке. Наверное, кроме Гилберта никто не чувствовал себя здесь одиноким, ведь несмотря на тяжёлое положение, лишившись всего молодого мужского населения, сельчане продолжали заботиться друг о друге, не оставляя в беде. Наблюдая за привычным укладом на Экарте, Гилберт задумывался о том, какие же люди на самом деле разные, и как сильно меняется характер человека од одного лишь происхождения. Конечно, воспитание здесь так же играло огромную роль, но ему с трудом верилось в то, что в городских условиях, не обязательно в Лайдене, люди могут быть настолько отзывчивыми, даже при условии отличных условий для жизни. Должно быть, город, с его огромным населением, просто не оставлял для этого возможности. А здесь, где община, хоть и маленькая, но складывалась обособленно на протяжении десятилетий, все в какой-то мере были друг другу близкими друзьями. Оттого отщепенцу было так сложно привыкнуть к вниманию к себе. Гил так и не смог до конца привыкнуть к этому. Слишком сильны были в памяти моменты прошлой, уже какой-то чужой жизни, от которой не получалось избавится. Он не чувствовал себя здесь чужим, нет. Напротив, стал для местных весьма значимым человеком. Пусть и инвалид, но все же он мог помочь даже теми немногими силами, которые у него остались. Нелепо, но тем не менее выходило, что сейчас он мог принести намного больше пользы, чем когда был цел и невредим, и эта помощь ценилась куда выше чем то, что он делал на материке. В первую очередь, в его собственном представлении. **** — Здесь, значит, смотри… Беккер откинул тряпицу с большой корзины, которая укрывала содержимое. Звонко зазвенел стеклом бутылки, когда старик вытащил одну, показывая Дитфриду. Они сидели на пристани, на влажной, трухлявой скамейке. Одной единственной на всю пристань. Да и пристанью это никак нельзя было назвать. Диту приходилось много времени проводить на борту и видеть самые разные причалы, но это... Две бетонные плиты, расходящиеся в стороны от общего основания вряд ли можно было назвать причалом. По краям обнесенный нагромождением из камней, защищающих ровную поверхность от волн, эта конструкция выглядела сиротливо для острова, чья связь с внешнем миром осуществлялась только благодаря морю. Впрочем, это было легко объяснить. Ещё только собираясь посетить Экарте, Бугенвиллея узнал, что ходит на него только один теплоход, да и тот осуществляет поездки по весьма странному ненормированному графику. Постоянные рейсы теплоход совершает только дважды в неделю, однако, за двойной тариф на посадочный билет и при своевременной договоренности с капитаном, плыть можно было в любое время. С одной стороны, капитан явно наживался на пассажирах, а с другой, навряд ли ему бы захотело тащиться через пролив ради одно-двух пассажиров. Если бы смекалистый мужчина не придумал способ обогатиться, Дитфриду пришлось бы ещё какое-то время злоупотреблять гостеприимством Беккера. А так и спиться не сложно. Он сразу договорился с капитаном о возвращении и внес заявленную сумму за билет. Дитфрид не боялся обмана. Чтобы обмануть капитана морского флота Лайдена, нужно быть большого о себе мнения. Несколько лодок сиротливо покачивались у берега, привязанные к вколоченным в песок сваям. На деревянные колья намотались длинные темно-зеленные клочья морской тины и водоросли, в которых неторопливо копошились маленькие крабики, прячась в подсыхающей мути от прожорливых, зорких чаек. Пароход уже был готов к отправке, но, спросив у своего единственного пассажира, не спешит ли он, капитан отправился в деревню, чтобы купить у местных вина в обход кормовой поставки. Наверняка у него были здесь свои знакомые, готовые поторговаться и скинуть немного. Когда ты единственный, кто возит народ с острова и обратно, волей не волей заведутся полезные связи. «Хорошо же он устроился», — беззлобно усмехнувшись, подумал Дитфрид. — Вот эта вот, — старик потряс бутылку в руке, и за темно зелёным стеклом булькнула жидкость, — то, что тебе понравилось больше всего – "Счастливый день". Я три бутылки положил, про запас, а то черт тебя знает, вернёшься ты ещё или нет. А там видно будет, ты черкани мне пару строчек, вышлю тебе ещё, ток малость подожди полгодика. Покуда урожай снимем, пока в бочки закатаем, пока разольем. Это ж наука целая — вино делать. — Спасибо, старик — поблагодарил Дитфрид, переплетающий свою косу. — Выпивка у тебя что надо. Обязательно угощу при возможности кого-нибудь, кто в вине разбирается. Обещать не могу, но, может быть, найду для тебя зажиточных клиентов. Только вот... — он взял бутылку из его руки и подбросил в своей, разглядывая. — У тебя же ни маркировки, ни этикетки. Хоть бы название на ярлычки наклеил и год урожая, или как там это положено делать? — Ихихи! — засмеялся Беккер, едва взявший в рот трубку, и похлопал Дитфрида по плечу, словно он рассказал смешной анекдот. — Ой не смеши меня, капитан. Какие ярлыки, какие этикетки?! Да на кой они нам тут сдались? Винцо-то домашнее, у каждой семьи свое, каждый по своим правилам делает. Оттого хоть и виноград с одной плантации, а вина-то все разные получаются. А уж винодел сам знает, какая у него где бутылка у него стоит. Да ты меня в подвал с завязанными глазами опусти, и тебе на ощупь все что угодно найду! — Ого, — искренне удивился Дитфрид, все больше и больше узнавая про место. — То-то и оно, — Беккер чиркнул спичкой и закурил. — Но я знал, что тебе будет сложно отличить одно от другого. Вон там вон, на пробке зарубка, это твое «Счастливый день». Чтобы не перепутал. — Перепутал? Дитфрид недоуменно посмотрел на Бекера и заглянул в корзину. Там лежало ещё несколько бутылок. Он положил ту, что держал в руке, на место и, пошарив по дну, достал ещё одну, отмечая, что на этой никаких зазубрин не было. Помимо бутылок Беккер положил в корзину несколько гроздей спелого винограда, темного и светлого сорта, заботливо отгородив ягоды от бутылок перегородкой из сухой виноградной лозы. От листьев исходил все ещё свежий аромат, а крупные виноградины переливались на солнце словно маленькие стеклянные шарики, на которых поблёскивали капельки влаги. — А без – другое вино, — опередил его старик. — Чуть слаще получилось, но, может быть, тоже оценишь. «Яркий сон» называется. Его у нас обычно дамы любят. По вкусу оно женщинам приходится. — И сколько с меня? — будничным голосом спросил Дитфрид, поднимая глаза на пожилого человека, но тот лишь насупился, словно капитан сказал, что-то обидное. Старик хмыкнул, затянулся и раздражённо выпустил дым через нос, не желая даже смотреть на мужчину, в то время как тот растерявшись не понимал, что именно так расстроило его нового доброго знакомого. Прибыв на остров, Дит и правда старался держать свой характер в узде, не позволяя выражаться в присутствии незнакомых людей. Это оказалось не просто, но перебирая в памяти свои прошлые диалоги, он не мог припомнить, чтобы какая-либо неаккуратно брошенная фраза обидела Беккера. Плата, когда цена товара сговорная так же может быть и своего рода благодарностью за хороший прием и ночлег. Ведь он свалился старику как снег на голову. Пусть и не напрашивался сам, но все равно, хоть на время, но потеснил хозяина дома. За такое принято было платить, а цену своему спокойствию следовало определять самому хозяину. Это были вполне разумные понятия. Дитфрид удивился, что Беккер не соблюдает их. Судя по тому, в каких условиях он жил, лишние деньги точно не оттянули бы ему карман. Правда, вопрос ещё, что можно было купить здесь на острове. Бугенвиллея гостил на нем совсем не долго, но не увидел и намека хоть на один магазин. Но не могли же местные и вовсе без него обходится?! Одним виноградом точно сыт не будешь. — Все вы городские такие, — покачал головой Беккер. — Вам лишь бы деньги, деньги, деньги... Побыстрее и побольше, — на этот раз он выдохнул дым через рот. — Подарок это. От чистого сердца. И не надо мне деньги предлагать. То, что мы можем продать – мы продаем, а то, что нужно подарить – дарим. А когда, что и сколько, каждый сам за себя решает. У кого сердце больше, тот и поделится больше. Жаль, вас молодежь этому уже никто не учит… Если на континенте такие порядки, неудивительно, что война вспыхнула таким резким пламенем. Виной всему жадность человеческая да желание забрать против воли, да себе присвоить. Так что бери, не расстраивай меня ещё больше. Я сделаю вид, что мои старые уши ничего не слышали. — Мне не удобно... — смутился Дитфрид. — Если не деньги, тогда что я могу дать взамен? — А ты уже со мной расплатился, — ответил старик, лукаво улыбнувшись. — Или не помнишь, как мы с тобой хорошо ночью посидели? Столько интересных баек я от тебя наслушался, а сам сколько рассказал? Приятная компания – она ж на вес золота, капитан. Особенно здесь, где все друг друга как облупленных знают. Даже новости с большой земли к нам, если и приходят, то с большим опозданием. Сам ведь видишь, - он кивнул на пароход, — кроме старого доброго кораблика у нас и связи с внешнем миром нет. — А как же почта? Я думал, в каждом отделении есть телеграф, — спросил Дитфрид, специально не упомянув "даже в вашем", чтобы старик не обиделся на него снова. — Он так, для экстренной связи. Когда шторм поднимается, например, или судно задерживается. Мы ведь только с портом на материке связь имеем. Ну и с кораблями, что мимо идут. Но редко… Торговые пути сейчас в основном мимо проходят, — он поднял руку и указал куда-то в море. — Воооон от того мыса и, минуя нас, идут к докам Гардарики. Не пересекают прибрежные воды, так что на мель не сесть при всем желании. Но маяк все равно работает, мало ли… — С таким производством можно было бы рассчитывать на большее, — ответил Дитфрид. — Жаль даже… Если я, который в вине ничего не смыслит, проникся, то что будет с теми, кто действительно знает в нем толк? — Может годков через десять... — задумчиво почесал подбородок Беккер. — Когда наша молодежь повзрослеет. Оно ведь, чтобы за такое дело браться, молодым надо быть. В юности горы свернуть можно, на все сил хватит. А дети они такие, сначала их устраивает этот небольшой остров, и из забот только играть пока не надоест да нагоняй от мамки за разбитые коленки не получить. А потом взрослеют, и им здесь тесно становится. Это только кажется, что остров большой. А пойдешь куда — в море и упрешься. Конечно, не все такие. Кто-то и навсегда остаётся, но большая часть молодняка все равно убежит. Это не какое-то новое веяние. Так всегда было. Поэтому и народу у нас здесь мало. Старики умирают, а молодежь уходит. Если так и дальше пойдет, то скоро от Экарте и останется, что маяк на скале… Но может нынешнее поколение не оставит родину в беде. Кто знает. Я этого уже не увижу. — Брось, ты не такой уж и старый, чтобы о смерти задумываться, — постарался подбодрить его капитан. — Ну сколько тебе? Лет восемьдесят? Беккер поперхнулся дымом, закашлялся, мужчина уже собирался постучать ему по спине, когда понял, что тот и смеётся и кашляет одновременно... - Девяносто три, молодой человек, — гордо вздернув щетинистый седой подбородок, ответил старик. — Но за комплимент спасибо. Видать и правда рано в гроб собираюсь. Оба замолчали. Волны тихо шурша накатывали на песок, вынося на него пустые мелкие ракушки, откатывались назад, увлекая их за собой, словно укачивали. Несколько чаек устроились на крыше теплохода, громко перекрикиваясь и хлопая крыльями. Ни одной живой души в округе, отчего запустение этого клочка земли посреди моря угадывалось в окружении ещё сильнее. Вот уж где действительно можно спрятаться от надоевшей суеты. Казалось, в любом уголке острова можно отдохнуть от всего, что действует тебе на нервы. Жаль, но Дитфрид так и не успел хоть немного побродить по острову. Ему хотелось увидеть своими глазами то, ради чего Гилберт навсегда распрощался с городскими стенами. Хотелось хоть немного понять своего брата, а вовсе не искать какие-то оправдания. Судя по тому, как отзывался о Гиле Беккер, здесь он действительно нашел свое место и был … "Нет…" — едва заметно мотнул головой мужчина, вспоминая взгляд Гила при их первой встрече у подъемника — "В тот момент он не был счастлив. Но вот утром, когда спорил со мной о протезировании, выглядел совсем иначе…» Поразительно, к каким переменам смогла привести эта девушка. С тех пор, как старший Бугенвиллея прекратил винить Вайолет в смерти брата, он начал верить в ее чувства к Гилберту. Это было так странно… видеть в существе, которое он считал оружием, самые искренние, самые светлые чувства, которые ему ещё не приходилось наблюдать. Был ли он сам хоть немного человечнее Вайолет, в те годы, когда девчонка находилась на попечении младшего брата? Люди так мало знают о чувствах, но так рьянно кричат о них, что обесценивают их… Дитфрид не раз слышал о любви, но увидел ее лишь раз: когда смотрел на несчастную девушку на могиле своей матери. В ее глазах были настоящие чувства, которые он, человек, а не оружие, так и не смог испытать даже по отношению к своему собственному брату. Гилберт был дорог им обоим, но только Вайолет любила не память о нем. Она продолжала любить своего единственного майора, не допуская мысли о его смерти. Для нее единственной он всегда был жив и она жила одной лишь надеждой встретится с ним снова. Дитфрид часто называл Вайолет «собачкой Гилберта», с издёвкой подчёркивая ее преданность своему хозяину, однако теперь всецело понимал, что именно такая верность и помогла ей найти его, а он сам просто схватился за поводок, и Вайолет привела его к брату. Он понимал, как был несправедлив и груб с ней, как и то, что брат никогда не простил бы его, если бы узнал, как он вел себя с ней после его исчезновения. Здесь Дит смалодушничал, не рассказал ничего, что могло бы подорвать его едва наладившиеся отношения с Гилом. Ему хотелось быть до конца честным с ним, но храбрости на это не хватало. Вайолет сама могла рассказать ему правду, но капитан знал наверняка, что кукла никогда этого не сделает. Благородства и умения прощать в ней было куда больше, чем кто-то мог себе представить. Дитфрид плохо умел просить прощения, хуже только ему давалось признание своей вины, и все же мужчине было жаль, что он не сможет хотя бы попытаться извиниться перед ней. С глазу на глаз. Чтобы никто не видел и не слышал. Для него это могло стать искуплением, последним грузом на душе, который оставалось сбросить, чтобы наконец-то освободится от чувства вины и стыда за свое высокомерие. Так что, пусть это останется с ним навсегда, напоминание о всех тех ужасах, что он заставил пережить девушку, которая стала самым дорогим человеком для его единственного брата. Все-таки, кое-что должно оставаться личным бременем, заставляющим совершенствоваться и работать над собой, чтобы никогда больше не совершать ошибки, которые позже останутся с ним тяжёлой ношей до конца жизни. Наверное, наказание суровее и справедливее и придумать нельзя. Поэтому, хоть раз совершив в жизни достойный поступок, Дитфрид принял свой крест безропотно и даже с некоторым успокоением на душе, наконец-то понимая себя и прекращая жить иллюзиями, в которых внушал себе лживые установки о том, что хорошо, а что плохо. Что-то подсказывало ему, что понимание таких простых вещей должно приходить к людям намного раньше, но лучше поздно, чем никогда. — Брат-то, придет проводить? — спросил Беккер. — Сидишь тут, как сиротка, с дураком старым… — По дороге попался мальчишка. Я попросил его передать, что хочу с Жилбертом увидеться. Может быть придет, — со скепсисом ответил Дитфрид. Хотелось бы, чтобы Гил на самом деле пришел. Вроде как их последний разговор кончился не так плохо, как мог бы. Да и Гил не такой человек, чтобы игнорировать просьбу увидеться. Он уже должен был обсудить с Вайолет свое решение. Эта девушка — самый красноречивый пример того, чего можно добиться даже лишившись конечностей. Если повезёт, может быть у него даже получится найти того самого протезиста, который изготовил протезы для девушки. Такому специалисту точно можно было доверять. Если не знать, скрытые под перчатками протезы нельзя было отличить от настоящих рук. Если бы они ещё не издавали железный лязг… — Да уж придет! — без капли сомнения ответил Вилли. — Детвора его любит, мигом передадут, что ты его ждёшь. Так что, — он кряхтя поднялся на ноги, с утомлённым стоном выгибая спину, затекшую от сидения, — пойду-ка я. Не стану братскому разговору мешать. Как погляжу, вам есть, что обсудить. Я сразу сказал, что одного разговора вам не хватит. Спустя столько-то лет. Был рад познакомиться, капитан. Надеюсь, ещё встретимся. Он протянул ему свою тонкую морщинистую руку, и Дитфрид пожал ее, ощутив сильный хват старика. Бугенвиллея провел на острове чуть меньше суток, но почему-то ему было жаль покидать его. Это было странно. Дитфрид никогда не был привязан ни к одному месту на всем белом свете и не мог назвать свой дом – «своим». Может быть, в предпочтениях они с братом оказались схожи? Должно же быть у них хоть что-то общее? — Как знать, не думаю, что меня здесь будут ждать, но может быть когда-нибудь встретимся. Но только на своем корабле... Ваш скупердяй слишком много берет за чартер. — Тогда буду ждать, — старик поправил кепку. — Куда писать знаешь. Капитан не так скоро вернётся, знал бы ты, как он любит торговаться… Он ещё раз попрощался с ним и пошел вдоль берега, оставляя на мокром песке неглубокие следы, которые тут же слизывал прибой. Дитфрид помахал ему, но смутившись самого себя, опустил руку, понимая, что у старика нет глаз на затылке. Оставшись в одиночестве, он накрыл корзинку тряпицей и со вздохом откинулся на спинку скамейки, запрокидывая голову назад так, чтобы увидить небо. Далёкое, голубое и спокойное без единого облака, несложно было представить, что там, над ним ещё один океан, безмятежный и необъятный. Если бы по небу плыли облачка, сошли бы за пену на гребнях волн, а шумные, парящие над островом чайки, то и дело попадающие в поле его зрения, вполне могли сойти за рыбок. Ну а что? Есть же летающие морские рыбы, почему не быть небесным?.. Постепенно его мысли успокаивались. Солнце лаского припекало, баюкая в теплых объятьях, шум волн и плек воды умиротворял, шептал что-то на неведомом Дитфриду языке. Даже хохот чаек очень скоро перестал раздражать, сливаясь вместе с морем в одну общую симфонию, песню острова. И Дитфрид слушал его с упоением. Так же, как когда-то в детстве, лёжа на голой палубе, на теплых досках. Тогда ветерок так же лаского трепал волосы, заставляя веки дрожать, так же приятно пахло морской солью и свежестью, а на лицо время от времени попадали мелкие капельки воды. И пусть сейчас к бризу примешивался прелый запах слежавших водорослей, а скамейка под ним стояла ровно, а не покачивалась как корабль на волнах, все это вре равно напоминало ему о беззаботном детстве. Это был совсем маленький отрезок его жизни в котором не было ещё военной подготовки, строгих учителей, ответственности и какого-то вечного долга: перед фамилией, перед семьёй, перед отцом. Мужчина абсолютно не помнил момента, когда морские путешествия пропали из его жизни. Казалось, все это произошло по щелчку пальца: раз, и он вдруг начал жить какой-то другой, чужой жизнью. Он никогда не оправдывал отца, искренне ненавидя его даже после смерти, однако очень хотел понять хотя бы для себя — зачем он вообще подарил им с Гилом эти светлые воспоминания, когда с самого их рождения знал, как именно будет воспитывать братьев, и какая судьба им уготована. Неужели этот монстр хотел дать им возможность насладиться беззаботным, коротким детством прежде, чем они станут для него не сыновьями, а предметами для достижения цели? Ему не верилось, что папаша хотел бы остаться в из памяти заботливым отцом. Уж слишком много он сделал для того, чтобы собственный ребенок ненавидел его и даже желал смерти. Здесь Дитфрид мог рассуждать только за себя, поскольку знал, как сильно отличается его отношения к старшему Бугенвиллея от того, что думает о нем Гилберт. Он тоже должен был помнить эти морские путешествия, хоть и был тогда мал. Такое обычно надолго остаётся в памяти. Как бы там ни было, ответ ему было уже не узнать. Тиран унес его с собой в могилу. Вот так корабль и море остались в детстве. Где-то там, на задворках памяти гордый фрегат разрезал килем водную гладь, направляясь к сказочным островам и приключениям, которые ему уже никогда не пережить. Наивные детские мечты так и остались с ним, не исчезли даже после стольких лет в реальном мире, где грезам не было места. Наверное не только потеря Гила побудила его задуматься о том, чтобы избавится от корабля. Бессознательно, он хотел избавится и от напоминания о том, что фрегат из его памяти и тот, что все ещё стоял пришвартованный к причалу Лайдена – уже не одно и тоже, и как бы ему ни хотелось взойти на борт и взяться за штурвал, это плавание никогда не приведет его туда, в прошлое, где его семья была в сборе, где младший брат, громко смеясь лазал по мачте, совсем как маленькая обезьянка, где отец крепко держался за лакированный штурвал, блестящий на солнце, где там далеко на берегу, ждала мама… Он был ребенком, просто наслаждался моментом и не задумывался о том, что очень скоро все закончится, и этот волшебный мир перестанет так сильно восхищать его. Его ясный, тихий штиль в одночасье разразился штормом, разрушая все, что было так дорого для Дитфрида и бушевал до сих пор, у него в душе. Он редко позволял себе задумывается о таком, запрещая себе сожалеть о минувших днях. В прошлое вернутся было нельзя, а память причиняет одну лишь боль, но ему так хотелось снова, хоть на минуту почувствовать себя частью чего-то большого и значимого, знать, что он не один… На глазах из-под закрытых век выступили слезы, но Дит не спешил стирать их. Ветер все равно высушет их. В конце концов это тоже просто соленая вода… — Ты спишь, что ли? Дитфрид резко открыл глаза. Над ним склонился Гилберт, с сомнением рассматривая лицо брата. Мужчина и правда едва не заснул и не мог точно сказать, сколько времени он провел в полудреме и сколько уже тут стоит Гилберт, наблюдая за ним. Дит сел ровно, украдкой вытирая слезы, надеясь, что Гил этого не заметит.