Сенека

Нужно было идти к Луссурии, он точно смог бы помочь справиться с этим состоянием. Но любое перемещение казалось сейчас подвигом, тем самым, что я совершить не в силах. Мутными глазами посмотрев на пол, заметила там уже несколько капель крови, неясно как попавших туда. Сейчас как никогда казались нужными какие-нибудь обезболивающие таблетки. Из последних сил я сползла (точнее даже — упала) с кровати на живот, из-за чего голову вновь сжало. Затылок прострелило болью. Все вокруг зажигалось желтым, внутренности горели потусторонним огнем. Я тихо зашипела, хватаясь обеими руками за волосы. Следующее движение показалось адской пыткой, но понимание того, что только я могу помочь самой себе придало мне немного сил для того, чтобы добраться до двери и хотя бы немного приоткрыть её. Влажный воздух коридора показался мне божьим благословением. Служанка, протирающая от пыли картину, повернулась и охнула. Её глаза были настолько расширены, что я видела собственное отражение, утопающее в горечи собственной крови. Она что-то лепетала на итальянском, каждое слово которого как гвоздь забивалось мне в голову. Я прислонилась лбом к полу, холодному и расслабляющему, надеясь хотя бы сейчас упасть в обморок и очнуться в более хорошем состоянии. Я почувствовала, как тонкие ручки служанки подхватили меня, чтобы поднять. Попытки ей помочь не привели к положительному результату, а, казалось, только ухудшили положение дел. Девушка еле удержала меня от того, чтобы упасть назад. Она успокаивающе шикала и что-то бормотала на мои стоны, после передав мое почти-бездыханное тело в чьи-то руки. Я заметила только белый халат, прежде чем меня чуть не стошнило от боли. Живот зашелся в спазмах, глаза заслезились — и эти лишние усилия тела сделали мне так плохо, что я захныкала. — Тш-ш, тихо, моя дорогая, тихо, — руки в перчатках вытерли кровь на моем лице, но она продолжала идти. Перед глазами плыло, и было так больно-плохо-ужасно-боже-убей-меня-почему-за-что, что я просто цеплялась деревянными руками за чужой воротник и что-то кричала, о чем-то молила. То ли о смерти, то ли о том, что выжить. — Я не могу помочь. Солнце в таких случаях бессильно, — все пытался что-то объяснить Луссурия, голос которого я узнала сквозь ватную пелену. На лоб опустилась ледяная тряпка. Я закатила глаза от облегчения, которое на секунду вытеснило боль и ужас. Эта секунда была самой лучшей секундой в моей жизни. Кровь постепенно перестала идти, и я могла даже спокойно вдохнуть, не боясь, что она попадет в легкие. — Что?.. Из-за чего?.. — отрывочно вопросила, обратив взгляд к белоснежному потолку. Он был ослепляюще-белым, чем-то похожим на ленту Мадлен, на странный зефир, который почему-то вспомнился мне вместе со змеиным оскалом. — Связь, солнышко. Младшенький ушел слишком далеко, — Луссурия тяжело вздохнул и поменял тряпку на другую, более прохладную. Я блаженно прикрыла веки. — Он мучается так же, если не хуже. Господи, надеюсь, он не умер. Если он умрет, то я буду винить себя до тех пор, пока сама не погибну, ведь я действительно буду в этом виновата — если бы была метка, связь бы укрепилась, а значит, что состояние не было бы таким критическим. Сейчас о доверии не было и речи. Вопрос жизни и смерти. Луссурия открыл окно, впуская вечерний ветерок. Я глубоко вдохнула, тут же закашливаясь. Состояние медленно приходило в норму, и это не могло не радовать. Пережитое отчаяние повторять не хотелось. Затылок все еще пульсировал, но уже не так сильно. Возвращалось полноценное зрение и слух. Что-то подсказывало, что Фран приближается к замку. Надо же. Живой. Дверь открылась через достаточно долгое время. Скорее всего, он отдавал боссу то, за чем ездил в город. Уже был поздний вечер, отчего пациентов к Луссурии заходило все меньше и меньше, пока поток не превратился в одиночных раненных рядовых. У Франа был болезненный, хоть и апатичный, вид. Над губой прослеживались следы стертой крови, его руки дрожали от пережитой боли. Мое сердце сжалось от жалости и от собственной глупости, из-за которой это все произошло. — Вы-ыглядите ужа-асно, мо-одник-са-ан, — ко всему прочему, Истинный решил, что лучшая защита — это нападение, а потому даже не дал моему начальнику и рта открыть. Я, лежа на прочной кушетке, лишь поморщилась от такого неприкрытого оскорбления, ведь мужчина выглядел куда свежее нас обоих. — Хоу, детки, — захихикал в ответ Луссурия, прикрыв рот рукой в белоснежной перчатке. — Не вам об этом говорить. Щечки бледные, глаза блестят, и вид, в целом, лихорадочный. Подойдя к парню поближе, мужчина потрепал его по щеке, сделав её красной. Я скинула прохладную тряпку на поверхность кушетки, так как она больше мне не помогала, да и помогать уже было не с чем. Хотелось подойти к Истинному поближе и поинтересоваться его состоянием, узнать, все ли сейчас хорошо, но присутствие постороннего человека осложняло дело. Зазвонил телефон, чей резкий рингтон в этой тишине заставил меня вздрогнуть. Мужчина достал телефон из кармана халата и начал говорить на итальянском. В присутствии людей, которые понимают французский, я постоянно забываю о том, в какой среде нахожусь. Фран подошел к столу и сел прямо на удобное кресло Луссурии. Очень наглый ход, но от его вымученного вида хотелось только плакать. Другим, быть может, это было незаметно, однако за последнее время я уже успела запомнить его внешность: меланхоличную, равнодушную и здоровую. Сейчас он опирался о стол, и дыхание его было поверхностным. Смотреть на это было попросту больно не только мне, но и ланке внутри. Смотри, до чего ты довела Истинного, омега. Смотри, к чему привела твоя глупость. Смотри на то, как в следующий раз он умрет… из-за тебя. Осуждающей ланке хотелось крикнуть «хватит!» или ударить её из последних сил, но в том-то и дело, что сил уже не осталось после такой неожиданной вспышки боли. Луссурия договорил и убрал телефон обратно, повернувшись к нам и сверкнув очками. Свет злодейски отразился на поверхности очков, будто он что-то задумал — мир, что ли, захватить? — Ураганчик зовет, говорит, документики готовы. Ой, он мне так нравится, ну ты знаешь, моя дорогая, я тебе уже говорил — если бы помер, я бы его оприходовал, — меня который раз за последний час передернуло. Честно говоря, даже не знаю теперь, что хуже: то, как я чуть не умерла или то, что мне пришлось выслушивать все его истории. — Я-а ду-умал вы-ы в этом деле-е пасси-ив, — наигранно удивился Фран, специально для этого даже сделав испуганное лицо. Луссурия захохотал. — Франчик, не смеши! В таком случае я бы остался девственником, — мужчина махнул рукой и вышел, захлопнув дверь с небольшим стуком. Я закрыла лицо руками, не выдерживая всего этого ужаса. Почему-то именно от этих реплик навалилось осознание, что все это — реально. Все это было так похоже на дружеские поддевки в нашей небольшой университетской компании, что меня прошибло током. Ощущения наслаивались одно на другое, и от этих мыслей даже свет вокруг будто посветлел, делая пространство более ярким, как в одном из дорогих фильмов. Внизу не хватало только субтитров. Я опустила взгляд на руки, что были пропитаны засохшей кровью, и затаила дыхание, чтобы потом вдохнуть-выдохнуть. Ничего не помогало, а в голове было до ужаса пусто, как в выжженной пустыне, хотелось смеяться-плакать и одновременно ничего не хотелось. Сейчас нужно не о собственном состоянии беспокоиться, а о том, как себя Фран чувствует, ведь с ним явно что-то не так, он какой-то не такой, как обычно. Одна надежда лишь на то, что он не обижен. — Как ты себя чувствуешь? — осторожно задала первый вопрос, который крутился на языке все это время. Парень медленно повернул голову, кажущуюся мне маленькой из-за шапки-лягушки. — Жи-ивой, на-а то-ом спасибо-о, — он незаметно для самого себя облизал потрескавшиеся губы, и почему-то я проследила за этим, тут же поймав себя и фыркнув. — Ты-ы? Над вопросом пришлось подумать несколько секунд, чтобы не выдать все странности, что ощущаю сейчас. — Необычно, но не смертельно, — раз уж он затронул тему жизни и смерти, я решила продолжить. — Могу ли я чем-то помочь? — Сиди-и, — он прикрыл глаза и глубоко вдохнул летающий в воздухе переплетенный запах наших ароматов. Хотелось извиниться перед ним и спросить о метке вновь, но сделать этот шаг было страшно. Дело даже не в том, что я вновь извинюсь перед ним, хоть до этого извинялась только в знак глупой вежливости, а в том, что решение о метке теперь было за ним. А он мог бы из чувства злорадства отказать, если совсем хотелось бы отомстить. Перед глазами вспыхнуло воспоминание о сегодняшнем сне, где Фран разговаривал с водителем. В книге не было ни единого слова о том, что Истинные могут видеть в бессознательном состоянии то, что происходит с другим. Быть может, мы такие особенные? Или мое подсознание могло само это придумать, чтобы оправдать всю боль, что я испытывала, пока спала? — Знаешь, я во сне видела ваш разговор с водителем, — смущенно от опасения, что это все неправда, призналась я. Фран скосил глаза куда-то вбок, явно вспоминая все, что говорил. — Быва-ает, — просто пожал плечами парень, и его кольцо на среднем пальце дьявольски мелькнуло в искусственном свете ламп. — От тебя-а теперь совсем не скры-ыться. Я улыбнулась, прикрыв рот рукой, из-за чего его безразличный взгляд скользнул на кровавые разводы, проходящие по всей бледной кожи тыльной стороны ладони. Фран сразу же поник и отвел глаза. — Прости за все это. Это я виновата, — поджала губы, чтобы не заплакать от ненависти к самой себе. Парень впервые за все время искренне поднял брови, недоумевая от моих слов. — Если бы я согласилась на метку… этого всего бы не было, верно? Фран склонил голову вбок и начал пронзительно смотреть мне прямо в глаза, отчего по спине прошли мурашки. Каждый раз, каждый чертов раз, он заглядывает мне прямо в душу и будто отрывает целый кусок, чтобы пережевать и выплюнуть. — Хорошо-о, что не поста-авил. Смог прони-икнуть внутрь и забра-ать документы, благо-одаря тому, что иди-иоты думали, что я убе-ежденный холостя-ак, — он наигранно зевнул, хоть за этой маской скуки можно было заметить тщательно скрытое волнение. Надо же, что-то хорошее в этой ситуации тоже есть. Хотя я уверена, что он смог бы выполнить задуманное и без этого, а сейчас говорит этот факт только для того, чтобы не унижать меня еще больше, чем это сделала я сама. — К тому-у же, — хрипло выдавил Фран своим тянущимся тоном. — А-альфа из меня ужа-асный. Когда-а спасался иллюзиями, со-овсем забыл, что-о подверга-аю опасности не-е только се-ебя. Я не удержала собственного порыва и потянулась вперед, чтобы обхватить пальцами его дрожащую от пережитой боли руку. Она была такой холодной, будто он умер несколько лет назад, а ходил по земле только для того, чтобы порождать у всех остальных комплексы и надоедать Бельфегору. Хотелось отпрянуть, хотелось сильнее сжать — но я не двигалась. Он незаметно пододвинулся ближе и обхватил мои руки другой ладонью. В груди у меня зарождалось какое-то непонятное чувство и очень хотелось смеяться от абсурдности ситуации — боже мой, мне совсем недавно было девятнадцать, и я была настоящим аромантиком, а сейчас сжимаю пальцы подростка и считаю это лучшим моментом, который произошел со мной за последнюю неделю. Кожа его была чуть ли не пергаментно-тонкой, с заметными линиями вен. Его тонкие пальцы могли обхватить всю мою ладонь, что меня немного поразило. Я прищурилась. Это было удивительное чувство — ощущать чужое, причем добровольное, прикосновение, длящееся больше, чем вежливые пять секунд. — Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль, — с кривой ухмылкой напела, автоматом переводя на французский давно услышанную русскую песню. Фран непонимающе моргнул, словно хотел спросить, что я имела в виду, но не хотел рушить момент. В коридоре послышались степенные шаги, громкость которых нарастала. Я спокойно выпустила чужие руки и села на место, словно ничего здесь и не происходило, хотя на самом деле я была… шокирована? Поражена? Напугана? Очарована? Скорее всего, все это вместе. Луссурия предусмотрительно постучался, не желая увидеть какую-нибудь картинку, не предназначенную для него, а потом вошел с небольшим количеством листочков. Издалека смогла заметить только печати. Неужели это мои документы? Волнение нарастало, от чего даже воздух вокруг немного вибрировал, распространяясь солнечными волнами. — Ну что я могу сказать, — огорченно хмыкнул начальник, выдавая мне на руки всю мою «биографию» от свидетельства о рождении до заключения о смерти. Я ошеломленно округлила глаза. — Не густо, солнце, не густо. В Министерстве тебя официально считают погибшей в пути до монастыря. Ураганчику пришлось попотеть, ах, кому я вру?.. Ураганчик быстренько сделал тебе поддельные документы, посмотришь там. Перед тем, как взять листочки, я помыла руки в стоящей в углу раковине, чтобы не оставить никаких следов на бумаге. Я действительно развернула все документы на близстоящем столе, из-за чего Фран тоже мог видеть всю информацию. К сожалению, о личности самой девочки ничего не было сказано, но данные из школы, из монастыря и из свидетельства о рождении тоже многого стоили, чтобы собрать паззл этой удивительной новой жизни. Первым делом я посмотрела на дату рождения, отчего тут же поморщилась. Восьмого сентября? Мари была девой, господи боже. Никогда не верила в гороскопы, но почему-то именно сейчас в голове всплыли все самые неудачные качества дев. От такого хотелось фыркнуть — на мистику потянуло? Хотя после смерти-возрождения в эзотерику не поверить было невозможно. — Какая система оценивания во Франции? — я нахмурилась, поворачиваясь к Франу. Тот отстраненно уставился в листочек с датой моей «смерти». — Двадца-ать баллов — отлично-о. Значит, в школе Мари не сказать, что училась хорошо. По многим предметам стоят семерки, восьмерки, изредка прослеживаются двенадцать и пятнадцать баллов. Она была удручающе нелюбопытным и незамотивированным ребенком — единственной её целью, насколько я могу судить по воспоминаниям, было стать ученицей шамана. И это все. Что она делала после того, как цель была достигнута? В общем и целом, больше интересной информации не было. Но хотя бы что-то уже вырисовывалось, как например, имена родителей, что бросили Мари в монастыре из-за того, что она омега. Очень мило было с их стороны выкидывать ребенка, оставлять его без защиты в какой-то глуши со старыми монахинями. Зато новые документы прямо-таки пестрили разными вещами: начиная тем, что Мари отныне была уверенным середнячком в какой-то неизвестной итальянской школе, заканчивая тем, что день рождения откладывался на месяц. И когда его теперь праздновать? Мари Романо — звучало как-то неправильно. Похоже, совсем привыкла к французской речи и тому, что Мари является коренной жительницей Франции. Итальянская фамилия казалась чужеродной рядом с её-моим именем. Черное пятно посреди идеально-чистого мира. Пока Луссурия что-то искал в шкафчиках с лекарствами, я аккуратно собрала все документы, еле вырвала из цепких лапок Франа свидетельство о смерти, и прижала листочки к груди, как что-то очень ценное. — Лучики мои ненаглядные, — обласкал нас новыми прозвищами мужчина, а после достал какую-то коробочку с таблетками с полки и кинул Франу, который ловко поймал летящий предмет. — В ближайшие двенадцать часов друг от друга ни ногой, иначе обоих при-кон-чу. Ясненько? Мы усиленно закивали. — Если отойдете друг от друга дальше, чем пять метров, — он прижал одну ладонь к щеке, имитируя удивление типичной домохозяйки из дешевого сериала, — из ваших прелестных носиков потечет кровь, вы упадете в обморок и умрете в один день. — Ва-ау, в стиле-е Шекспи-ира, — не мог не вставить свои пять копеек Истинный, раскачиваясь на удобном кресле. Луссурия шлепнул его свернутым листочком по лбу, от чего послышалось тихое «ой, убили-и». Я хмыкнула, откровенно наслаждаясь атмосферой штиля после жуткого шторма. Начальник протянул руку, обтянутую тонкой тканью, ко мне. Я невольно задумалась, зачем он носит перчатки на постоянной основе? Может ли быть такое, что его Солнце как-то взаимодействует с окружающей средой через его открытые участки тела? Ого, в таком случае становится ясным, почему он предпочитает трупов — их невозможно при контакте убить сильнее. Документы пришлось отдать. Как бы ни было жаль расставаться с такими данными, но ничего нового узнать уже не получится — вряд ли за ночь там волшебным образом откроется кладезь с тайнами. Паранойя внутри меня голосила, что расставаться со своими документами нельзя, а вот логика шептала, что пользы они больше не принесут. Луссурия улыбнулся уголками блестящих от гигиенической помады губ. — Идите, — благосклонно решил отпустить нас двоих мужчина, махнув куда-то на выход. Мы с Франом переглянулись и последовали его приказу. — Не забудьте: далеко разойдетесь — не природа, так я вас убью, лапочки. Для того чтобы увидеть его угрожающий оскал, не пришлось даже оборачиваться — он прекрасно ощущался даже затылком. Фран в этот раз дверь не придержал, из-за чего я даже немного удивилась, но почувствовала себя более комфортно — да-да, дорогой, у меня есть собственные руки для того, чтобы подержать дверь открытой некоторое время. Это было неожиданно… мило с его стороны. Парень шел впереди, каждый раз дожидаясь меня, чтобы мы не расходились на большое расстояние. Повторять недавний опыт не хотелось, слишком уж было экстремально. Уборщица странно на меня покосилась, когда я прошла мимо, словно увидела воскрешенного некромантом мертвеца. Коридоры теперь уже не казались одинаковыми, нашлись признаки, которые их отличали. Точнее, их отличали только определенные картины, что очень символично висели около некоторых комнат. Мы быстро прошли до моей комнаты, и Фран направился дальше. О, боже мой, я совсем не подумала о том, что нам из-за связи придется ночевать в этот раз в одной комнате. Он открыл незапертую дверь (в этом замке закрывать дверь на ключ — моветон?) и включил свет. В принципе, комнаты ничем не отличались, кроме того, что его помещение выглядело более обжитым. Оно и естественно, ведь в этом замке он находится дольше меня. Мне было указано на не застеленную кровать, которую я тут же заняла. Фран выглядел уставшим, даже больше, чем ночью, когда уснул за столом. Он же, получается, сразу после задания сдал документы и пошел к Луссурии, даже не отдохнул толком. — Я-а в ду-уш, можешь почи-итать что-нибу-удь, — сказал Истинный, пока доставал чистую одежду из непримечательных тумбочек. Я обратила внимание на полки с книгами, среди которых были классические произведения как французской литературы, так и итальянской. За другие страны не могла говорить, потому как не имела никаких знаний в области современной литературы. Когда я повернулась с какой-то книгой в руках, Франа в комнате уже не было, а из-за двери раздавался шум падающей воды. Пожав плечами, села в удобной позе на кровать и стала вглядываться в мелкий текст, пытаясь понять хоть что-нибудь, что там написано. Текст постоянно расплывался, а мне приходилось по несколько раз перечитывать одну и ту же строчку, чтобы что-то понять. Внимание неумолимо рассеивалось. То ли сказывалась усталость, то ли странное волнение, но когда вода перестала шуметь — я не заметила. Только открытая дверь ванной заставила меня поднять глаза от первой страницы объемного томика. Взгляд первым делом скользнул по покраснениям на шее, которые обычно появляются, когда у человека очень чувствительная кожа. Я безмолвно подняла брови, заметив, что он без шапки и в другой одежде. Видеть его в форме было настолько привычным делом, что я даже забыла, что он может надевать на себя что-то иное. — В ка-арты? — словно риторически вопросил Фран, откуда-то, будто из воздуха, доставая колоду карт. Это было подозрительно, очень подозрительно, но спать не хотелось, а заниматься чем-то было слишком энергозатратно. Пришлось незамедлительно кивнуть, пока он не передумал. Парень сел напротив, немного разгладил одеяло и дал мне колоду. — А… в какую игру-то? — подняла брови, внимательно осматривая карты на какие-либо пометки и точки. Знала я одного человека, который очень любил играть краплеными картами, только вот не знаю, чем у него там все кончилось. — Мо-ожно в Бе-ерг, — безразлично развел руки в стороны Фран. Я скривилась — вот и начались незнакомые штуки. — А можно по-французски? — Это-о и есть по-фра-анцузски-и, — недоуменно отозвался Истинный и протянул руку. Я без вопросов отдала колоду, раз уж он такой знающий и может все объяснить. — Не игра-ала нико-огда? Я только удрученно покачала головой. В прошлой жизни встречалась только с легкими вариациями «дурака» и покера, но в покер играть так и не научилась. Слишком сложным занятием было запомнить все сочетания карт, да и сидеть-следить за лицами других участников как-то муторно. — У-учись, пока живо-ой, — иронично хмыкнул парень, перемешивая карты. Постепенно и на примерах он начал объяснять правила игры. Оказалось не так сложно, как я представила. Больше всего мешало пониманию то, что нас обоих начало клонить в сон прямо посреди короткой игры до пятнадцати очков. Это, впрочем, было даже на пользу — Фран выигрывал. Я положила на небольшую стопочку карту и кивнула самой себе, и только потом поняла, что парень ничего не говорит, хотя до этого каждое мое действие и слово комментировал. Когда он только успевает так засыпать? Хватает секунды. Вязово-зеленый цвет его волос переливался всеми оттенками зеленого в свете искусственных лампочек, и мне до одури сильно хотелось запустить в его волосы пальцы, чтобы проверить, настолько ли они мягкие, как кажутся со стороны? Тряхнув головой, я сосредоточенно уставилась в окно. Какие только глупые мысли не придут в такую темень посреди карточной игры. Фран был симпатичным — можно было признать это так же, как признаю то, что вода мокрая. Но собственные чувства были спутанными в какой-то клубок с морскими узлами, да так, что и распутывать это не хотелось. Осторожно забрала оставшиеся карты у него в руках и мельком посмотрела, тут же униженно цокнув. Черт возьми, если бы он не заснул, он бы меня победил. Правило «новичкам везет» на меня, видимо не распространяется. Пришлось неловко накрыть парня тонким одеялом, чтобы не замерз или наоборот перегрелся, а самой пересесть на неудобный стульчик. Колода на кровати, как только я перестала к ней прикасаться, начала растворяться фиолетовым пламенем. Я прищурила глаза. Спать хотелось неимоверно.