***
Буря обрушилась на корабль не позднее часа после того, как самого любимого пленника капитана скинули в воду. Черная туча посреди синего неба смотрелась абсолютно неуместно, но первой же молнии прямо в вершину мачты хватило, чтобы загорелся развернутый на полную парус. На палубе забегали, а вокруг медленно, но нарастая с каждой минутой свистел ветер и бушевало море. Граница, за которой ничего этого не было, была пугающе отчетливой. Капитан заскрипел зубами, различив на вздымающихся волнах уже виденного им русала — сирена уже вовсю пел, и воздух вокруг него светился от силы его заклинаний. Пущенный недрогнувшей рукой болт пролетел мимо, второй врезался в волну, третий достался кому-то из своих, тех, кого скинуло в бушующее море волной. Опустив арбалет, капитан следила, как русал остервенело подтаскивает умирающего моряка за горло, рассматривает что-то на его лице, не находит и отбрасывает в бушующие волны. Волосы на голове у него самого и остальных зашевелились, когда у кого-то из следующих прибитых к нему волнами русал начал извлекать глаза. Картинка сложилась одна к одному: отданное морю сердце сброшенного предателя Альбериха, так и не ответившего на притязания капитана, следующие неотступно русалки, хотя прежде их видели лишь мельком, проплывающими мимо, песни и маниакальность преследующего их морского обитателя, сброшенный ослепленным Альберих и сирена, выдирающий у людей глаза. Нареченный неприступного и потому отправленного за борт альфы оказался чудовищем из легенд и кошмаров, и капитан точно знала, что к ней точно будет личный счет — мертвому глаза не нужны, значит Альберих еще жив, и пройдет совсем немного времени, прежде чем он расскажет, кто изуродовал его лицо и тело. От страха омега чуть не обмочилась, но хуже было то, что остальные тоже увидели и все поняли: команда обступила ее со всех сторон, и даже те, с кем она прежде проводила лучшие ночи своих течек, буквально дышали яростью. Она не успела даже слова сказать в свою защиту — ее подхватили и сбросили за борт, точно в сторону возвышающегося на неопадающих волнах русала. Она заверещала — вода была ледяной, но на нее взглянули лишь раз сверху вниз, сморщились с отвращением, а потом когтистая рука вцепилась в волосы, выдирая из бушующей воды. — Слишком светлые, — задумчиво сказал русал, но за ревом бури его слова были едва слышны. Капитан поняла лишь то, что речь о ее глазах. — У Кейи глаза, как ночь и звездная дорога. Ни у кого не было таких глаз. О да, глаза альфы и его смуглая кожа были двумя вещами, от которых капитан потекла еще в первый раз: под таким мужчиной хотелось выть от удовольствия, и отказ прыгнуть в койку больно ударил по самолюбию: капитану никто никогда еще не отказывал, если хотел жить. В гон она пыталась прыгнуть на член еще раз, но до отвращения верный покойнику альфа ухитрился даже в своем состоянии потерять всякий интерес к близости. От ярости капитан едва не приказала отрезать Альбериху яйца, и только надежда, что еще не все потеряно, остановила ее. Месяцами она пыталась и всегда следовал отказ. То, что напоследок она пронзила глаз, было актом отчаяния и злобы, но оказалось, что именно это станет причиной ее гибели: сирена держал ее за волосы, изредка опуская под воду, и рука у него была из ледяного камня, даже оцарапать не выходило, русал был словно скала гладкий и такой же ледяной. Отчаявшиеся моряки, понявшие, что одной жертвой не обойдется и русал еще не получил желаемое, бросали с борта пленников из трюма, но ни один из них сирену так и не привлек. Равнодушным его оставили даже дети, и это равнодушие было самым жутким в происходящем — капитан еще помнила, с каким лицом сирена пел. В нем было столько чувств, а сейчас не осталось ничего, словно все они ушли и стали бурей, оставив одну оболочку. Если бы капитан могла, она бы обоссалась от страха, но подобное случилось много раньше, еще когда ее только схватили и сбросили вниз, в пенящиеся волны на верную смерть. Судно крутилось на одном месте несколько часов, трюм полностью опустел, все люди из него, оказавшиеся в воде, замерзли и утонули, капитан тоже заснула, закатив глаза и обещая больше не проснуться. Дилюк подплыл ближе, с гребня волны глядя на остатки команды. Посмотрел в их посеревшие лица, оценил глаза. Глаза одного из моряков показались ему довольно неплохими — темнее, чем у Кейи, без звездного пути по радужке, но все равно достаточно сине-серыми. — Ты, — ткнул он пальцем, оканчивающимся острым когтем. — Мне нужен твой глаз. Так и быть, всего один. Твой глаз — и вы станете свободны. Можете забрать посудину и уплыть. Я сказал. Очередная молния ударила в мачту. Дрожащего альфу остальные привязали к столбу и извлекли глаз вопреки протестам — сейчас команда и договор с демонами подписала бы не задумываясь. Глаз в обмен на жизни, когда столькие уже замерзли и утонули в воде — это даже не цена. Дилюк приблизился, принимая чужое глазное яблоко из дрожащей ладони моряка, которого остальные выпихнули вперед. Никто даже не попытался взяться за оружие и напасть. Он всмотрелся в радужку — тоже синяя, не такая, но ближе, чем у остальных, — и безмолвно ушел сквозь волну, вскоре оказавшись в толще вод. В одной руке у него был глаз, еще несколько плыли следом, заключенные в водные сферы с минимумом соли, в другой — волосы капитана. К его досаде, та захлебнулась совершенно незаметно, пока Дилюк погружался — так, вдохнула воду и даже не дернулась. — При жизни была разочарованием и умерла так же, — скривился Дилюк и бросил бесполезный груз тонуть. У него были глаза и Кейя, которого он переправил под нежный купол силы своей матери. Следовало поспешить — вскоре его альфа пробудится, и Дилюку очень хотелось, чтобы хоть один глаз, которые он принесет, пришелся ему по вкусу и хорошо смотрелся на его лице.Часть 3
21 марта 2021 г. в 19:37
Запах крови пролегает по морю дорогой с севера на юг, акулы ведут остервеневшего Дилюка цепными псами, разрывая плавающие в воде тела пленников на куски и отправляя на корм рыбам. Некоторые из них еще не совсем мертвы в момент попадания акулам в зубы, и сначала недобитки набираются десятками, но с каждым днем число тел, единовременно отправленных за борт, сокращается.
Дилюк задумчиво смотрит на перерезанные горла и торчащие из гниющих ран кости. Хозяйка судна была лишена жалости, это точно, вот только амулет матери вел Люка следом, с точностью до метра выверяя направление. Кейя был где-то там, наверху, на пересекающем море корабле, и иногда ночами Дилюк всплывал, пытаясь высмотреть его на палубе, надеясь хотя бы мельком увидеть, все ли хорошо; тщетно. Кейя не показывался, словно прятался или его прятали. От злости сирена начинал петь, призывая любимого к себе, и тогда альфы на этом плавающем корыте сходили с ума. За пару месяцев он свел с ума четверть альф экипажа и даже послал злую улыбку выглядывающему капитану, безошибочно определив ту среди моряков — дорого одетая и мелкая омега в ответ оскалила зубы, побледнев, когда вокруг русала закружил все ширящийся водоворот акул, а Дилюк пел в ночи, воздевая руки, бросая зов и требуя только одного — «отдай мне моего альфу, моего любимого, того, который стал моей жизнью». Моряки шагали за борт со стеклянными глазами, многих удерживали, привязав к мачте, но тех, кто выкрутился, русалки утаскивали на дно.
Вот только Кейи среди них по прежнему не было. Дилюк подозревал, что тот заперт в трюме, как пленник.
— Да когда ж ты получишь своего! — верещала капитан, проводив взглядом еще одного своего мертвого моряка, и кидала с борта пустые бутылки, пытаясь попасть хоть по кому-нибудь внизу. Промахивалась, чертыхалась, и пыталась снова. Иногда возмущенные русалки кидали бутылки в ответ.
Дилюк лишь холодно улыбался, оставаясь на расстоянии — когда это корыто будет тонуть, вернее, когда он сам его и затопит, он даже секунды думать не будет, кого из потерпевших крушение подарить матери.
Эта писклявая сука будет умолять о смерти столько лет, сколько дней Кейя остается скрыт от его глаз. Чары матери сбоев не давали, Дилюк сам был подтверждением, сколь она могущественна. Кейя был где-то на судне, а раз так — Дилюк добьется своего.
Он не оставлял судно без своего внимания дольше, чем на пару дней, всех, кого сбрасывали, видел и помнил в лица. Нередко это были горожане, которых он изредка видел, еще когда был человеком, но никаких чувств это не вызывало. Дилюку нужен был только один из них, и он поклялся, что получит его — живым или мертвым. Если мертвым — корабль не продержится на воде и дня, он насадит его на рифы вернее, чем любая буря. Кейя был его — и больше ничей, и либо все будет так, как он желает, либо пусть все умрут. Полумеры Дилюк даже не рассматривал.
И он продолжал придерживаться этого плана до того самого дня, когда амулет на груди не начал отчетливо трепыхаться — Дилюк точно помнил, что подобное может произойти только в том случае, если предмет поиска окажется в смертельной опасности. Заклятый на кровь амулет не мог ошибаться, а кровь его альфы у русала была, как и кровь Дилюка у Кейи.
Нужно было спешить.
Его подъем на поверхность впервые случился днем, но именно это позволило отчетливо разглядеть бросившую в дрожь картину: тонкая строительная доска, наведенная в пропасть, и силуэт, шагающий к краю, держащий в руках камень… Узнать Кейю было невозможно — разве был он столь высок, худ и изнеможден? Не человек, а тень, лицо залито кровью, и Дилюк едва не закричал от ярости, когда понял, что его альфа был ослеплен. Красивые глаза Кейи, похожие на ночное небо, полное звезд — разве можно было осмелиться поднять руку, лишить его этой красоты?
Он видел, как отросли и спутались в колтун темные волосы, которые он любил расчесывать длинным гребнем, как натянулась кожа на скулах и ребрах, как впал живот. И когда его альфа сделал последний шаг в бездну, Дилюк стремительно бросился вперед. Свистнувший совсем рядом болт он проигнорировал, уже зная, что корабль до порта не дойдет — даже беглого огляда хватило, чтобы рассмотреть все ярко розовые рубцы шрамов на смуглой коже, все раны, каждый гниющий порез.
Он уничтожит то, что причиняло его любимому боль.
Кейя стремительно шел на дно, и как назло, поймать его было некому — днем русалки не спешили показываться близко к поверхности, предпочитая оставаться кошмаром в ночи.
Он едва успел — последние пузырьки воздуха уже вырывались из разомкнутых губ, кровь с лица и из поврежденной глазницы алым облаком оставалась в воде, отмечая путь ко дну, когда Дилюк схватил свою добычу и прижался к губам, с силой втягивая воду из чужих легких, выбрасывая излишек через жабры, и позволяя украсть свой воздух из груди одним судорожным вдохом.
А через несколько мгновений состоялся бешеный подъем.
Корабль успел отплыть, но Дилюку пока не было до этого никакого дела. Кейя сипло кашлял, булькал, и был настолько бледен, что казался почти неживым. Дилюк судорожно прижался к нему, отчаиваясь — в нем было слишком мало такого нужного сейчас тепла. Приходилось давить рукой на чужой живот и грудь, чтобы Кейя избавился от остатков воды внутри, и следовало еще решить, куда он отнесет его…
И затопить корабль. Когда он отвел волосы и увидел то, что чужая рука оставила от глаза, Дилюк все же закричал, и сила его голоса заставила море вокруг них пениться.
— Я вас уничтожу, уничтожу! — его ярость окрасила весь окружающий мир в красный. Он судорожно прижал к себе своего дрожащего альфу, умирая от ужаса, страха за его жизнь, гнева и желания заплакать. Кейя, его Кейя, как они посмели коснуться его лица, его глаз, его тела — того, что принадлежит только ему, только Дилюку.
Он припомнил зловредное уродливое личико маленького капитана и поклялся, что своими руками вырвет сердце из тощей груди. Вырвет и скормит, заставит захлебнуться кровью, но перед этим своими руками вырвет глаз. Если не получится с первого раза сделать это аккуратно — повторит со вторым — быть может, мать сможет приживить его любимому чужой глаз?
— Главное, чтобы цвет был удачный, — буркнул Дилюк.
Этот план быстро показался ему идеальным. Дилюк поцеловал щеку своего мужчины и подозвал несколько акул. Крепко привязав к ним Кейю и запретив погружаться, он отправил своих спутников к одному из ближайших островов, после чего принялся догонять корабль. Жажда мести кипела в его жилах, словно лучшее топливо.
Он за все отомстит, и непременно выловит кого-нибудь с красивыми глазами. Не будь он сиреной и сыном сирены.