Вино для Магистра

      Она сидела на середине широкой кровати в одеяле цвета спелой черешни, подтянув колени к груди, касаясь улыбающимися губами прозрачного стекла с его любимым «Ferne toi Camoscio» внутри. Смотря неотрывно на него, сидящего в мягком кресле в одних штанах, с вскинутой в руке книгой, увлечённо читающего ей что-то о подводных чудовищах, обитающих на дне несуществующего в их мире прекрасного, но опасного океана. Как и каждый день. Он читал эту книгу уже трижды и иногда даже цитировал, глядя на неё, а не на буквы. А она всегда так мечтала прочесть это сама.       Но времени в её жизни так катастрофически мало...       На столь беззаботные занятия.       Она наслаждалась каждым из этих дней. Из их дней. Вспоминая своё далёкое детство, когда тот несчастный садовник рассказывал ей истории из своей молодости. Вспоминая и тот короткий период, когда она сама была юна, когда горела идеей, мечтой изменить мир, собирая вокруг себя стольких. Тех, кто теперь, как кровь и кости срослись с её организмом, встав плечом к плечу подле неё. В попытке сделать жизнь лучше, легче и радостнее в этом обществе мрака и тотального контроля.       Но времени в её жизни так катастрофически мало...       На саму эту жизнь.       Она не давала ему спать до рассвета почти каждый день. Постоянно прося его рассказать ей что-то, придумать, сотворить... И он придумывал. И рассказывал. И создавал. Наблюдая безмятежную улыбку, граничащую с искрами счастья и ярким удивлением. И он готов был не спать хоть целыми сутками, лишь бы она смотрела на него так. Лишь бы улыбалась и смеялась так. Лишь бы пела ему, лёжа в красивой ванне, пока он слушал, аккуратно расчёсывая эти длинные волосы. Лишь бы шла за ним на дальний из холмов, чтобы встретить закат, наслаждаясь прохладой уходящего дня. Лишь бы с интересом закрывала глаза, чтобы потом открыть и посмотреть на очередное маленькое сотворённое им волшебство в её ладонях. Лишь бы бежала за ним на крышу, потому что вид там лучше, чем из его окна. Как она думала — на звёзды. Как оказалось, — на неё.       Но времени в её жизни так катастрофически мало...       На то, чтобы замечать эти звёзды.       Она приходила к нему на уроки, делая вид, что с проверкой и коллеги сочувствовали ему, особенно бедный Темис, на собственной шкуре ощутивший её столь пристальное внимание. И он тихо скрывал улыбку за наигранно-печальным лицом, вспоминая, чем обычно заканчивались её визиты и как несколько раз их чуть было не застукали. И она растворялась под его лаской, отдавая всю себя. А он дарил ей каждое из своих прикосновений, горя ярким пламенем от её близости. Слушая лихорадочный стук своего сердца. Мечась от границ нежности до безудержной страсти, часто застающей их в самом неподходящем месте...       Но времени в её жизни так катастрофически мало...       На то, чтобы в чужих руках так ярко пылать.       Он просил её рассказать больше о том, что происходит в мире. И она рассказывала. О каждой проблеме, о каждом столкновении с правящей тоталитарной структурой. О подпольных собраниях и грядущей революции, в которой она занимала далеко не последнее место. Иногда она распалялась, ходя по комнате жестким шагом в его рубашке с гордой осанкой и садилась за его стол с видом сурового, холодного и, безусловно, самого прекрасного генерала. И он смотрел на неё, иногда забывая сделать вдох, понимая, что перед ним, вероятно, легенда, о которой через сотни лет их потомки будут читать в учебниках истории. Не веря собственным глазам и рукам, когда касался её. Замечая всю тяжесть этого бремени в десятках отправленных тайно писем средь ночи, в головной боли от мучивших её решений, в иногда пустом взгляде сквозь него, в уставшем лице и худобе, в ночных кошмарах, в сожалении о том, что в сутках лишь двадцать четыре часа.       Но времени в её жизни так катастрофически мало...       На то, чтобы быть с ним хотя бы треть из этих часов.       Он мучал её сотнями своих вопросов, своими философскими размышлениями обо всём. Вытаскивая её на эти беседы в попытках понять её лучше, коснуться её души, достать из недр выдрессированного характера эмоции, что она всегда сдерживала, позволяя себе расслабиться лишь рядом с ним. Потому что он — не был опасен. Потому что он был иным. Потому что он не боялся её. Потому что ему было в сущности всё равно на её статус. А она в ответ просила его рассказать об этих его идеальных представлениях. Улыбаясь их несбыточности. Но с трепетом слушая то, как он горел этими идеалами, а после смотрел на неё иногда столь виновато. За то, что его мечты — лишь мечты. Но ей нравилось слушать, нравилось всего на несколько минут допускать все эти фантазии в реальность, представляя, как бы тогда выглядел их, погрязший в бюрократии, жестких законах и тирании, мир. Но привыкший к суровым реалиям взгляд всегда находил даже в этом идеальном мире прорехи, ярко рисуя, во что они могли бы вылиться и что пришлось бы предпринимать. И тогда они спорили. Яро, иногда вспыльчиво, иногда соглашаясь друг с другом и выводя идеальную формулу, а иногда доказывая диаметральные истины, но всегда так увлечённо, словно это всё не пустая болтовня.       Но времени в её жизни так катастрофически мало...       На разговоры без цели.       Арктур закрыл книгу, откладывая её на столик, зачитывая последние строки главы по памяти, смотря на свою Моргану, — красивую, нежную, разбросавшую длинное полотно белых волос, так контрастирующих с его постелью. Он сел к ней на кровать, целуя винную улыбку. Она посмеялась, поднося бокал к его губам, напоив любимым вкусом, ловя поцелуем покатившуюся по его подбородку сбежавшую каплю. Целуя после его шею и плечи, забираясь сверху и расплёскивая вино на кровать из отведённой в сторону руки с накренившимся бокалом. Заставляя его допивать вино не из стекла, а через её поцелуй, оставляя после на его поджаром теле бордовые отпечатки своих губ, медленно опускающихся всё ниже и ниже...

~^~

      Она дремала в его объятиях, но Арктуру не спалось. Он смотрел на неё вот уже несколько часов. Наблюдая, как она размеренно дышала в свете луны, безмятежно устроившись на его плече. Мысли кружились, заставляя его то переживать, то расстраиваться, то радоваться. Эти две недели с ней стали для него одними из самых ярких из всего, что он только мог вспомнить. Он чувствовал себя счастливым рядом с ней. Радовался любой из возможностей реализовать её желания, в которых она себе всё время отказывала. Просто по привычке. От орехового пирожного посреди ночи до — почувствовать траву босыми ногами. Экзамены кончились еще неделю назад и она приняла решение остаться с ним до конца каникул. И эти дни медленно подходили к концу, заставляя его всё чаще и чаще задаваться вопросом: «что будет после?»       Но времени в его жизни так катастрофически много...       И как жаль, что поделиться им невозможно.       Моргана проснулась от мягкого поцелуя в лоб и крепких объятий, сжавшихся чуть сильнее, чем нужно. Она сонно посмотрела на него, различая беспокойство во взгляде, вынудившее её проснуться окончательно. Ласковый поцелуй коснулся его щеки, заставляя улыбнуться. Она потянулась, захватывая его в свои цепкие объятия, утыкаясь носом в шею, растворяясь в его запахе, таком близком.       Он досадливо улыбнулся, понимая, насколько это всё мимолётно. Насколько недолговечно... Его так часто весёлый взгляд вдруг стал соответствовать этому печальному разрезу глаз с опущенными внешними уголками и слегка поднятыми бровями, словно природа заранее позаботилась об этом моменте в его жизни, так красноречиво выделяя в нём эту выразительность. Он смотрел на неё, думая о том, что у этих винных чувств явно был свой срок годности и он был гораздо короче, чем выдержка любимого вина. Волнение укололо горячее сердце пониманием, что ничего не будет в его жизни, как прежде.       — Ты так далеко от меня, Моргана.       — Далеко?       Она подняла на него непонятливый взгляд, спрашивая шёпотом и легко поцеловала в шею.       — Вот же я. Прямо здесь. Чувствуешь?       — Чувствую. Ты здесь, в моих руках, но вместе с тем, ты далеко, где-то там. И скоро бабочка упорхнёт в открытое окно...       Она поняла, что он имел ввиду и немного погрустнела, вновь смотря на эти чёрные кудри, что она никогда не имела, но всегда так желала. Пальцы неторопливо начали перебирать эти волны, а взгляд всё никак не хотел возвращаться к его обеспокоенным глазам, что погружали её в свою бездну всё глубже и глубже.       — Ты живёшь здесь, в своём красочном мире и мне так нравится это... И эти краски неожиданно коснулись моей реальности, рисуя на ней, но лишь случайно. Поэтому тьма отпустит бабочку, ибо это неизбежно. Ведь так?       — А что, если отпускать не хочется?       — А разве есть выбор?       Он пожал плечами и без того понимая, что выбор в целом невелик. И что всё сводится к тому, что кто-то должен пожертвовать чем-то, сводится и к вопросу о необходимости этой самой жертвы. И этим кем-то должен быть он и никогда не будет она. Слишком неравная цена.       Но нужна ли вообще эта жертва в целом? Ему? Или ей? Или всё же достаточно этой маленькой, яркой вспышки?       Достаточно ли просто провести это время вместе, вот так, и запомнить друг друга, как нечто особенное до конца отведённого им в этом мире времени? Запомнить друг друга такими, — всё ещё молодыми, яркими, горящими от объятий и поцелуев, утонувших друг в друге столь ненадолго... Не разбивая это холодной, неприветливой реальностью.       — Не знаю, Моргана... Я не могу дать ответ. Мне просто хочется быть с тобой, здесь. Пока ты можешь быть моей...       — Вот и я думаю так же. Просто быть. Пока время не стало вновь беспощадным.       И что такое: несколько недель против пары сотен лет жизни каждого?       Песчинка в бушующем море.       Яркий свет.       Тёплый огонь.       Белые волосы.       Чёрные кудри.       Бездна глаз.       Нежность прикосновений.       Но времени в её жизни так катастрофически мало...       Даже на то, чтобы просто быть.       На то, чтобы вспоминать перед сном.       На то, чтобы по кому-то грустить.       Рано или поздно стирая из памяти.       Потеряв лучшие воспоминания в веренице борьбы.       Между жизнью и смертью.       Чтобы с ума не сойти.       От его разбитых о скалы мечтаний.       От разрушенной ставшей столь близкой ей жизни.       От ненужных «если бы».       От ежедневного страха.       И лучшие воспоминания — лишь пламя одинокой свечи в темноте чужой комнаты.       Комнаты, ставшей приютом для двоих.       Для маленького робкого чувства.       Что обязательно должно умереть после.       За этой закрытой дверью. Оставаясь лишь отпечатком на столь разных жизнях.       Но времени в его жизни так катастрофически много...       На то, чтобы мысли об этих моментах преследовали неуёмно.       На то, чтобы воспоминания о её образе и запахе мешали спать.       На размышления обо всех возможных для них вариантах.       На веру в то, что всё возможно, стоит лишь захотеть. Захотеть им обоим.       На то, чтобы в одночасье сойти с ума...       От нехватки.       От одиночества.       От отсутствия.       От не сбывшегося.       От невозможного...