Механические люди профессора Востокова

Домой Коля возвращался уже затемно. Снова весь в мечтах и планах. Ему хотелось раскинуть руки как когда-то, когда он был еще мальчишкой, и, представив себя крылатою машиной, полететь над набережной, над копотью, валившей на улицы из печных труб, над серыми шляпами, сюртуками, плащами, истерзанными грязью и пылью платьями, над тяжкой моросью осеннего вечера. Туда, в полное звезд небо, которое где-то высоко, да есть. И оттуда крикнуть всем, что не только он — они все очень скоро будут счастливы и увидят небо. Все они! Потому что очень скоро он изменит мир. И Натан Эразмович изменит мир. И маленький Герон. И никто больше не отнимет у людей этого огня. Не посмеет. Ведь если каждый на крылатой машине сможет видеть небо, кто же обманет его, что небо недоступно? Кто же скроет его за вечными туманами и дождями? Да и зачем? Ведь у всех всего станет вдоволь. — Коля? Дорогу воображаемой машине преградила женская фигура, выступившая из вечерней мглы. И Коля, повинуясь до боли знакомому голосу замер. Она? Катя?.. Здесь, в такую пору?! Да как же?!. Он протянул к ней руки, страшась одновременно и того, что это призрак, что ему мерещится, и того, что эта встреча может оказаться правдой, и перед ним действительно Катенька, невесть как оказавшаяся здесь, на набережной, в одиночестве так далеко от дома, никого не предупредив. Неужели сбежала из дома? Неужели в отчаянии презрела все приличия, и теперь даже ее отец будет против них? — Катенька, как же? — прошептал он. — Коленька, — ее тонкие руки в перчатках ухватились за его ладони. — Я все тебе расскажу. Я нынче утром только приехала и не решилась зайти к тебе по адресу. — Ты здесь с Иваном Алексеевичем, с твоим папенькой? — с надеждой спросил он. — Где же вы остановились? — Я с Микой, — она отбросила кружевную вуаль и наконец заглянула горящими как звезды глазами ему в лицо. — Он тоже здесь, представляешь? И еще один человек, я сведу тебя с ним. Иван Алексеевич обо всем знает, не беспокойся, я не такая сумасшедшая! Она рассмеялась, звонко, весело, как раньше. Но в ее глазах Коле чудились печаль и тревога еще более сильные, чем в глазах Фаины. Голова Коли закружилась от разных вопросов, но Катя быстро прижала руку к его губам. — Я все тебе расскажу. Все-все. И обещаю, теперь все исправится. И мы будем вместе. Ее руки были ледяными даже сквозь перчатки. Боже правый, сколько же она его здесь ждала?.. Все приличные кондитерские, что были по карману Коле, уже закрылись, так что он пригласил ее к себе домой, раз уж Мика так беспечно оставил ее совершенно одну, в месте, где о ней могли подумать бог знает что. Он лихорадочно вспоминал, оставил ли свою комнату в порядке, когда с утра мчался к дому Востокова. Можно ли еще на общей кухне раздобыть чаю? Наверное, можно. Когда еще не так давно у Коли собирался литературный кружок, они частенько засиживались чуть ли не до утра. И тогда раскочегаривали самовар сами. И ели принесенные по случаю калачи, а то и пироги с капустой или рыбой. Но сейчас заняться этим было некому — сам Коля к самовару приближаться опасался. Он мог размышлять о паровых двигателях, о летающих машинах. Мог помогать Натану Эразмовичу в его работе и составить нехитрый механический протез для собаки, которую следовало представить при докладе. Однако кухонных приспособлений он сторонился с детства. В них было что-то мистическое, неподвластное полному пониманию. А пирогов он тоже не припас. Впрочем, когда они пришли к нему домой и поднялись в его тесную комнату под самой крышей, самоваром занялась сама Катя. И даже раздобыла где-то сухарей и несколько баранок. Не иначе как угостил сердобольный дворник Егор Кузьмич, проснувшийся на неурочный шум. Хорошо, что не погнал гостью — он привычный был уже к тому, что у Кибальчича вечно кто-то шумит, и при этом барышни все приличные, а молодые люди приходят и уходят трезвыми. Подозрительно, но придираться Кузьмич привычки не имел. На всякий случай по совету товарищей Коля раз в месяц заносил дворнику штоф водки для сохранения доброжелательного характера Кузьмича. И характер, действительно, сохранялся. И вот теперь они сидели вместе при керосиновой лампе и чаевничали. И Коле казалось даже, что так было всегда. Что Катенька, еще вчера такая недостижимая, все это время пряталась у него в комнатушке, ждала его вечерами, прихорашивалась у крохотного зеркальца над умывальным тазом, растапливала печку, шуршала страницами книг, которые Коля захватил у Натана Эразмовича прочесть на ночь. Никак невозможно было теперь ее отпустить. Куда? К Мике, который шатается невесть где? К тому неизвестному благодетелю, который ее сюда привез и о котором она до сих пор толком так и не рассказала? — Ты забросил свой кружок и друзей, — сказала она, пристально глядя на пляшущий в лампе огонек. — Мика сказал. Он писал об этом Мике, но вовсе не для того, чтоб тот обсуждал это с нею. Так, сожаление, которым он мог поделиться только с близким другом, всегда участвовавшим в их студенческих летних вылазках «в народ». Среди товарищей-студентов Коля прослыл едва ли не предателем и трусом, продавшимся Упырю ни за грош. Это было ужасно обидно. И, пожалуй, было правдой. Но ему очень не хотелось бы, чтобы Катя хоть на мгновение посчитала его предателем и трусом... — У меня нынче совершенно нет на это времени, — ответил он. — Знала бы ты, над чем я работаю! — Ты поступил в услужение к господину Востокову, — сказала она. — Вот почему у тебя нет времени. Она знала о его жизни после их расставания куда больше, чем он о том, как жила все это время она. Как так случилось? — Это все неправда, — вспыхнул он. — Я не в услужении у Востокова. Он мой наставник. И он великий человек. Она поймала его руку и сжала. — Он страшный человек, — прошептала она. -–Ты просто не знаешь. Тебе известно, что о нем говорят? — Что он упырь? — рассмеялся Коля. — Катенька, это студенческие байки. Уж ты-то должна понимать. Он человек из плоти и крови. Ученый. А Упырь — это всего лишь прозвище. Из-за того, что он бледнее мела. Так это потому, что он все время торчит в подвале. — Это все не так, — покачала головой она. — Ты просто не видишь. Не видишь, что он с тобой делает. — Да что он со мной сделает? — удивился Коля. — И это ведь ты его совершенно не знаешь, а не я. Откуда такая предубежденность, Катенька? А, между прочим, Натан Эразмович обещался ходатайствовать о нас с тобой. И он-то уж добьется своего, будь уверена. Он всегда добивается успеха, за что бы ни взялся! — И этим он тебя подкупил? Николенька, ведь он же солгал тебе. Да, я не знаю его лично, но есть человек, который знает о нем все. Завтра ты с ним встретишься. Умоляю тебя верить ему. Он желает нам, тебе, России исключительно добра. Он уже много сделал для нашей семьи. А этот твой Востоков — ну посмотри же, ты бросил все — друзей, свои идеи, свои, наши мечты. Все, чем дышал, все, чем ты был. И ради чего? Чтобы Востоков получил еще одного подобострастного лакея? Николенька, ведь ты же не таков! Она уговаривала его с таким жаром, будто он вот сейчас собирался усесться на стул с привязанными к ножкам пороховыми снарядами и взлететь выше сарая. — Никак невозможно, душа моя, Катенька, — ласково ответил он. — Завтра я не могу ни с кем встретиться. Я выезжаю за город испытывать свою новую задумку. Сердечно рад буду, если вы с Микой поедете со мной, как раньше. Грохоту будет! Обещаю. А вот выслушивать наветы не берусь, прости. — Упрямишься, как всегда, — нахмурилась Катенька. — Я знаю, что повторяю сейчас чужие слова, и оттого ты мне не веришь. Да, я совершенно не знаю твоего Востокова. Но есть люди, которые следят за ним давно, и знают, к чему он готовится. И учти — от него я не приму ничего. Даже тебя! Она умела становиться упрямой не хуже него. А у него редко получалось долго с нею спорить. Тем более, не зная всего, с чем она к нему приехала, что ей наговорили эти неизвестные, и что об этом думает ее батюшка. — Следят? Бог ты мой, Катенька, во что ты ввязалась?! Хорошо же. Я встречусь с этим твоим человеком, но к вечеру. И исключительно чтоб узнать, что это за птица, чего от него ждать, и насколько он для тебя опасен. Кажется, ей этого было довольно. Лишь бы он согласился на эту встречу и выслушал ее «благодетеля». А там уже его мнение может и перемениться. — Если я решу, что этот человек — подлец и клеветник, ты согласишься встретиться с Востоковым, — продолжил Коля. — И выслушать его. Так мы поквитаемся, душа моя. Катя молча кивнула. Возможно, она не сомневалась в том, что Колю убедят раньше, а возможно, действительно хотела верить, что Коля прав. *** Утренние испытания едва не отменились. Натан Эразмович телеграфировал, что прибудет в Петербург ночным дирижаблем, так что Клыков остался хлопотать по дому вместе с Фаиной, а Коле выходило брать извозчика и ехать в обнимку с заранее упакованными ящиками в поля самому. Так что он заодно все же взял с собой Катю и наконец-то нашедшегося к утру Мику. За Катю балбес Мика даже, как оказалось, совсем не переживал. Он был полностью уверен, что Катя все сделала верно и осталась с Колей. И при этом ничего, что могло бы задеть ее честь, не произошло. За это Коля и злился на старого друга, и был ему благодарен. Тем более, что Мика явился с пакетом свежих французских булок по три копейки и с полотняным мешочком травяного чая с родины. «Настоящий» чай в Петербурге пить было опасно. Бархатистый напиток любили все. По утрам, по вечерам, за разговорами и без дела. Все пили если не водку, то чай. Заварку использовали по многу раз, пока ее терпковатый вкус не исчезал совсем. А иногда заливали кипятком и после этого, называя чаем уже едва подкрашенную горячую воду. Главное, чтоб сахар для прикуски нашелся. И это было главным даже в самом начале, когда заварку скудной горстью засыпали в пузатый фарфоровый чайник, и огонь да вода в самоваре начинали превращать сухое черное месиво в желанный волшебный напиток. Настоящего вкуса этого напитка не знал почти никто. Если в шелковом пакетике с чаем случайно мог заваляться драгоценный чайный листочек, это было удачей из удач. Если под видом китайского чая в лавке продавали обычный морковный или травяной, это тоже было неплохо, хотя и дороговато. Подкрашенный глазурью или солями меди, собранный по всем чайным города спитой чай тоже все еще был чаем. Чаще же всего «чай» делали из смешанной с травой дорожной пыли, конского навоза, глины и свинцовых опилок. И вот тут-то без сахару было не обойтись. Или без мягких французских булок, делавших хорошим даже фальсификат из конского навоза со свинцом. А уж родной украинский травяной чай, собранный по соловьиным рощам и просушенный под жарким солнцем, а не на чадящей питерской печке, с хрустящими корочкой французскими булками шел совершенно хорошо. Так что балбеса Мику Коля мгновенно простил. С первой ароматной чашечки перед отъездом. Жаль, конечно, что горячий чайник даже в ватном чехле в поля не довезти. Коля не раз задумывался о том, что хорошо бы приспособить для этого камеру Вейнхольда, но хрупкая камера была пока доступна лишь в некоторых научных лабораториях, а таскать с собой стеклянный ящик было бы еще более неудобно, чем фарфоровый чайник вместе с самоваром и углем к нему. Самовар они с собой, конечно, брать не стали. Коля рассудил, что у них достаточно горючих материалов, чтобы в случае нужды разжечь костер. И маленький медный костровой чайник для кипятка у него остался еще со времен студенческих инженерных экспедиций. Он здорово выручал и в вылазках «в народ». Разве что для многолюдных посиделок не годился. Но чаще всего Коля из него, подвешенного над тазом, умывался. Воду для чайника и тушения возможных пожаров они везли в нескольких бутылях из-под водки, одолженных под залог у дворника. Это все было ужасно похоже на их прежнюю беззаботную жизнь. На отрочество. Их экипаж трясся по брусчатке сквозь ноябрьскую сырость, мимо серых людей с опущенными головами в вымокших шляпах. Они и сами были не суше, но смеялись до упаду. Предвкушая новое веселье, вспоминая былое. Ловя веселые запахи унылого города, не дававшие обитателям полностью утонуть в печали и желании убить, а то и расчленить ближнего. Кофейни, кондитерские, чайные. Даже винокурни вносили в этот мрак что-то радостное, за что можно ухватиться как за соломинку, и хохотать, и не сойти с ума хотя бы еще минуту, пока извозчик гонит свою клячу все дальше. Место для испытаний колиных изобретений выбирал Клыков. Он уверенно ткнул страшным желтым, похожим на коготь ногтем в карту в районе Егоровки и сказал: «Здеся». Фаина же пояснила, что этот участок Натан Эразмович всегда использовал и сам. Кажется, он его то ли арендовал, то ли и вовсе выкупил, так что никто не будет против, даже если там что-то сгорит. Для верности Клыков обязался подтвердить, что Коле можно устраивать там взрывы и пожары. Но Клыков никуда не поехал. Так что вероятность нарваться на сторожей все еще была, а записку от Фаины они по неграмотности могли и не прочесть. А на простую воду в штофах — разозлиться. Так что поначалу, отпустив извозчика и договорившись с ним о времени, когда тот за ними вернется, они осторожничали. Коля устанавливал макеты двигателей и их частей, Катя и Мика помогали с расчисткой площадок и с сортировкой баночек с топливом. — Ох, попадем под жандармов! — весело пророчил Мика. — Будут нам вспоминать все сказки о братьях и манифесты. Или заряд соли из берданки заработаем. Мужичок с берданкой явился как раз тогда, когда они уже все подготовили и даже подвесили над костерком медный чайничек. — Кто такие? — хмурясь из-под потрепанной шапки спросил он, держа ружьишко наготове. Он был определенно смущен — молодые люди казались приличными, имели кое-какие жетоны на мундирах и на шалящую пацанву вовсе не походили. Стало быть, щетина с солью в мягкие места им не полагалась ни по возрасту, ни по чину. К тому же на этом участке вечно творилась всякая чертовщина. Хоть и дозволенная. Возможно, и сейчас затевалась. Но он обязан был проверить. Не из этих ли молодые люди. Не из бунтовщиков ли. Те тоже вечно что-то затевают, а спрос потом с кого? Коля протянул мужичку записку от Фаины с печатью Востокова. — Мы здесь от Натана Эразмовича, — сказал он. — По инженерному делу. Вот что у Коли получалось, так это внушать доверие. Честные открытые глаза, аккуратная бородка и добрая улыбка располагали к себе почти сразу. Разве такой человек может затевать недоброе? Да он явно и мухи не обидит. Напротив, его от этой мухи надобно всячески оберегать. Мужичок потоптался, рассматривая печать. Кто его разберет, знакомая ли. Зато все ж печать! Серьезное дело. — Я тут присмотрю, — решился он. — Чтоб вы чего лишнего не напроказили. Лес чтоб не подожгли, — он покосился на костерок с чайником. — Извольте, — развел руками Коля. Он был только рад поощрить народную тягу к знаниям. Сегодня простой человек, суеверно крестясь, интересуется, чего это там взрывается, а завтра, глядишь, основы химии постигнет. Хотя бы в рамках нехитрого перегонного куба для домашнего хозяйства. Пока же любопытствующий мужичок, назвавшийся Ерофеичем, сетовал на то, что чайника-то даже мамзели не хватит, а в бутыли налили черт-те чего. — Начинаем, — потер руки Мика. — Давай бахнем Первым должен был бахнуть ракетный двигатель. Коля отошел в нем от привычного порохового и немного изменил конструкцию. По его задумке, именно так летающий самокат должен был взмывать вверх, а затем уж включать винтовые моторы сзади, как у дирижабля, и лететь вперед среди облаков. Бахнуло знатно, под радостные вопли Мики и визг Катеньки. Пылающий макет взмыл выше елей. До облаков не дотянул, но и заряду в нем было не много. Проследив, куда упали горящие обломки, они втроем бросились туда. Коля — проверять повреждения, записывать наспех результаты в блокнот чтоб доработать охлаждение, подачу топлива, обеспечение безопасности. Катя — с бутылем воды, тушить огонь. А Мика — за компанию. Чуть лучше все обстояло с керосином и новым топливом на его основе, формулу которого предлагал Натан Эразмович и слегка доработал Коля. Мику же больше занимало то, что у Коли взрывалось. В инженерном деле он смыслил мало, а вот фейерверки колины с детства любил. Катя, кажется, и думать забыла о своих страхах. Она, подоткнув подол, носилась с водой, радуясь, когда Коля сообщал, что опыт «прошел сносно, надобно немного доработать конструкцию». Смеялась, когда горело и приходилось заливать. Иногда они перед очередным опытом возвращались к чайнику и пили кипяток, по-мужицки, из Микиной кружки, по очереди отхлебывая и потешаясь над погодой и над самими собой, устроившими в такую-то пору беготню по полям. — В самом деле, — сказал Мика. — Знать бы, что в этой поездке мне придется согреваться мальчишеством и беготней, я бы предложил лучше заняться гимнастическими упражнениями. С гирями. Это более просвещенное занятие. — К гимнастическим упражнениям нам следовало бы облачиться не в мундиры, а приобрести полосатые трико на английский манер, — заметил Коля. — И мы бы точно замерзли. — Если бы к полосатым трико мы прихватили с собой гири, нам бы стало жарко, — возразил Мика. — Мне и без гирь жарко, господа, — рассмеялась Катенька. — А с гирями было бы что вспомнить! — настаивал Мика, поднимая над головой тяжелый ящик с макетами, деталями и бутылками с горючим. Мужичок Ерофеич, неодобрительно похмыкивая в косматую бороду, курил самокрутку с махоркой. Макеты у Коли закончились, а мерзавец-извозчик так и не приехал за ними. Хорошо, что Ерофеич согласился снарядить для них телегу до города. К осени все дачники разъезжались по домам, и владельцы дач были рады любому заработку. Тем более такому нехлопотному. Изрядно потрясшись в дороге, Коля очень надеялся, что его друзья утомились не меньше и не станут настаивать уже ни на каких встречах. Однако безжалостный Мика потащил их не куда-нибудь, а к «Медведю». — Ты разбогател или сошел с ума? — осведомился Коля. — Увидишь сам, — подмигнул Мика. — Предложение на самом деле не мое, но стоит того. Я вот голоден как собака. А ты? — А у меня сапоги в грязище, — сказал Коля. — Куда с этим-то в такое место? — Там почистят, привычные, — отмахнулся Мика. — Не дрейфь. Нас ждут. Признаться, Коля действительно был голоден. И его разбирало любопытство. В «Медведе» собиралась обычно самая зажиточная публика. Устраивались самые развязные кутежи. А чаевые официантам бросались из карманов щедро, без счета. В такое место Коля попасть даже мечтать не мог. Будь что будет, решил он, посмотрим, что за фрукт этот катенькин благодетель, что пыль в глаза решил пустить аж «Медведем». И сидит, ждет их там черт его знает сколько уже. И все надеется, что Коля придет поговорить о том, каков же негодяй профессор Востоков. Видно так уж нужен был неизвестному этот разговор. Все уже было устроено заранее. Лакеи подхватили с телеги их груз, несколько человек торопливо занялись сапогами, а после их завели в отдельный кабинет ресторана и спешно принялись накрывать на стол, будто не студенты к ним пожаловали, а не меньше, чем министры. — Николай Иванович, ну наконец-то! — ожидавший их человек поднялся из обитого красным кресла у стола и развел руки в радушном приветствии. Он был довольно высок, но до Натана Эразмовича, пожалуй, не дотягивал. А фигурой схож, скорее, с Клыковым. Такого легко и приятно представить и в полосатом трико да с гирями посреди промокшего луга. Сильные большие руки, наверное, способны и телегу поднять. Торс мощный — и видно ведь, что не наеденное калачами брюхо. Люди с наеденным брюхом движутся вяло, их водит в стороны, придавливает к земле. У этого же в каждом движении ощущалась сдерживаемая сила. Того и гляди, поднимаясь из кресла, взлетит ненароком да башкою потолок прошибет. Образ дополняли пышные бакенбарды и квадратная, гладко выбритая челюсть. Такой мог бы быть борцом в цирке. Или старым гусаром. По одежде сказать было невозможно. Мундира он не носил, руки, при всей их мощи, были чистыми, холеными. Цепочка от часов, исчезавшая в кармане жилета, простенькая, без брелоков. И ни орденов, ни иных знаков или жетонов — разве что медные пуговицы с чеканными лилиями были начищены до золотого блеска. Шейный платок повязан и уложен безупречно. Как есть — проходимец, но проходимец высокого полета. Если предложит перекинуться в картишки, следует наотрез отказаться. — Кибальчич, — сдержанно представился Коля. — Да, наслышан о вас, — кивнул здоровяк. — Бондарев. Яков Бондарев. Коля покосился на Мику, уже принявшегося накладывать себе стерлядь. -— Вы интересуетесь медициной или инженерным делом? — спросил он, отодвигая кресло для Катеньки. — И тем, и другим, но в основном — людьми, — глаза у Бондарева были цепкими, темными, смотреть в них было неприятно. Но, если сравнивать с Натаном Эразмовичем, чей взгляд бесстрастно препарировал собеседника как распятую на столе лягушку, Бондарев мог бы даже сойти за душку. На таких обычно падки дамы. Вот и Катенька ему доверилась. Странно, что и Мика тоже, он-то не дама. — Я узнал о вашей беде, — продолжил Бондарев. — И решил вас выручить. Терпеть не могу несправедливости, знаете ли. Тем более, когда несправедливость случается с людьми умными, честными, любящими. Скажу сразу: у меня есть все, чтобы вам помочь. Я даю вам не надежду, а надежное, верное средство все исправить. На будущей же неделе вы можете покинуть Россию и обвенчаться в православной церкви на Кипре у моего знакомого священника, который совершил бы таинство, даже если бы госпожа Зенькова приходилась вам настоящей сестрою. Ну ладно, кузиною. Этот брак будет иметь законную силу, соответствующие записи будут сделаны в нужных книгах, должные свидетельства выписаны. Желательно не размахивать этим перед церковными чинами в России, но вряд ли вам это и нужно — позлить своих противников, не так ли? После вы можете остаться жить на Кипре или вернуться в Россию. Так или иначе, я могу поспособствовать тому, чтобы ваша жизнь устроилась наилучшим образом — как там, так и здесь. Но я полагаю, что такой человек, как вы, Россию на чужбину не променяет. — Щедрое предложение, — Коля старался не смотреть на Катеньку. — Вы либо поклонник историй о несчастной любви и осчастливливаете всех, кому не повезло получить родительское или церковное благословение, либо ждете ответной любезности с моей стороны или со стороны Катиного батюшки. Какой же? — А вы человек дела, Николай Иванович, — усмехнулся Бондарев. — То, чего хочу я, полностью сходится с вашими желаниями и стремлениями. Вы хотите быть счастливым? Так и я хочу вашего счастья, вы мне симпатичны. Вы печетесь о благе России и ее народа — так это и мои цели. Я хочу, чтобы Россия мирно процветала. Так что ни о чем, чего бы вы и без меня не сделали, зная то, что известно мне, я вас не попрошу. — И что же такого вам известно? — Коля зачерпнул из вазочки перед собой черной икры. Принять угощение — еще не значит согласиться сделать для этого человека все, о чем он попросит. — Россию готовят к войне, — сказал Бондарев, откинувшись в своем кресле. — И речь даже не о турках. Турки — так, покажутся сущей мелочью в сравнении с той кровавой бойней, что грядет. И ключевая фигура в этом готовящемся побоище — господин Востоков, с которым вы в последнее время водите дружбу. Я понимаю ваше возмущение, — он поднял свои ручищи в примирительном жесте. — Но давайте я вам прежде расскажу все, а после вы мне возразите? Коля потянулся за щедро умасленными блинами и кивнул. — Господин Востоков служит в Академии уже лет десять. Числится отличным врачом, известен тем, что еще шесть лет тому настойчиво пытался пришивать собакам лишние головы и конечности. Ходили слухи, что и на людях поставить опыты не отказывался, но доказать эти слухи никому не удалось, да и не особо хотелось. Путешествовал в Тибет, в Индию, искал, как все ученые мужи, секрет то ли вечной жизни, то ли возможности приживить, наконец, псу пару лишних голов или лап. Безобидные чудачества. Но вот после одной из таких поездок к нему в дом забрались грабители. Видимо, прознали, что Востоков привез с собой что-то ценное. Из таких вояжей всегда привозят что-то экзотическое на забаву гостям. Но ограбить Востокова решились лишь тогда. Мероприятие должно было пройти успешно — Востоковы как раз были приглашены на какой-то важный бал. Но супруга профессора, как раз находившаяся на сносях — шестой месяц шел — сказалась больной и осталась дома. Вернувшись, Востоков обнаружил ее умирающей, кухарку — с ножом в сердце, а все в доме — перевернутым. Нашли лиходеи, что искали, или нет — неизвестно. Их самих жандармы не нашли. Но с тех пор сам Востоков изменился. Эту историю Коля в общих чертах знал. У каждого рассказчика она обрастала разными деталями. В некоторых историях Востоков приезжал домой и заставал злодеев прямо там, насильничающих его жену. Завязывалась драка, Востокова смертельно ранили, и тут он заключал договор с Сатаной (или этот договор был заключен им уже давно, в странствиях), восставал из мертвых, убивал злодеев и выпивал их кровь, досуха. А иссохшие тела измельчал на снадобья. По другим версиям, Востоков выслеживал врагов и убивал их по одному, всаживая в голову шестеренки, коими стрелял его специальный созданный в Тибете пистолет. Некоторые версии обходились простыми пулями и удавками. Вряд ли сами рассказчики до конца верили своим историям. Но рассказывать их было весело, выслушивать — забавно. А теперь Бондарев пытался выдать еще один ее вариант — без мистических деталей. Почти. — Это всем известное дело, — заметил Коля. — При чем тут война с турками? Бондарев подлил ему с Микой водки, а Катеньке — шампанского. — Не с турками — со всем миром, — ответил он. — Слушайте же дальше. С тех пор Востоков больше не пытался калечить собак. Он перешел на людей. Им он приживлял не чужие руки-ноги, правда, а механические. Бывшим служивым с этого была радость — они становились на ноги. Более того: вскоре Востокову удалось создать полностью механического человека. А далее — его совершенствовать. Но баловаться этим — куда дороже, чем собачками. Поэтому нужно создавать необходимость таких благ. Войны. Для начала — с турками. После — войны, затрагивающие весь мир. Не говорите, что он сам не делился с вами этими соображениями. Их можно принять за досужие мечтания, если бы не вполне надежные сведения от высших чинов о подготовке таких планов. Помимо передислокации войск, усиления охраны на важных железнодорожных ветках и движения финансов, происходит очень важная вещь. В Москве в управление Востокову отдают целое ведомство — завод, на котором будут производиться автоматоны, чья мощь превышает почти любое современное оружие. Все это будет брошено на поле боя против живых людей. Я слышал, вы гуманист, Николай Иванович. Будущий врач. Цените человеческие жизни. Как вам нравится такая картина? А ее не избежать. Мало кто в Европе поверит поначалу, что такое возможно. После будут пытаться спешно бросать на фронт свои разработки. Газ, бомбы, своих и американских автоматонов. Пытаться подорвать Россию изнутри — запускать моровые атаки. Тиф, чума, холера. Взрывать заводы, поезда. Во всем этом неизбежно будут гибнуть мирные граждане — не автоматоны Востокова. Недовольных станут спешно отправлять на фронт, подальше от родины, в мясорубку машин. И так будет происходить во всем мире. Пылающий хаос, кровь — пока господин Востоков не установит свой новый порядок. И порядок этот, вы уж поверьте, тоже не слишком радостно смотрится. — Мне кажется, вы господина Востокова с государем-императором спутали, — заметил Коля, промакивая губы обшитой кружевом салфеткой с аляповатыми петухами. — Он простой ученый, преподает в академии. О чем бы он там ни мечтал, у него нет и не будет тех полномочий, что вас так пугают. Не Востокова вам надобно бояться и не со мною об этом говорить. — Ни с кем я его не путаю, — Бондарев подлил ему еще водки. -— Государю — государево, а в последнее время ни одно решение господина Востокова не обходится без Высочайшего одобрения. Все его планы находят незамедлительное исполнение, как если бы принадлежали самому Государю. Иногда сам Государь выдает указы... весьма неожиданного толка. Будто вместо него принимает решения кто-то иной. Впрочем, с государями такое не редкость. Допустим, господин Востоков стал тайным, но крайне близким фаворитом при дворе. И бесконечно влиятельным. Происходят еще кое-какие интересные и странные вещи. Высокопоставленные особы из некоторых стран, к примеру, из Пруссии, на некоторое время исчезали из поля зрения публики, а после возвращались, ничего толком не объясняя, но разительно изменившись. Примерно как Государь. Предположить, что господин Востоков — настолько неотразим и харизматичен, что очаровал не только российского Государя, но и, скажем, Вильгельма? И Бисмарка? И почти сразу же Вильгельм, до этого миролюбиво настроенный к Франции, к радости Бисмарка и Леопольда, объявляет войну. При этом оружие закупает в России. Оно еще не доставлено, но об этой закупке уже известно. Какие-то пушки нового образца. Интересно, что придворные медики, имевшие доступ к королевским особам, были удалены от двора практически сразу же. — Пруссия и миролюбие — это два никогда не встречающихся дирижабля, — отмахнулся Коля. — А пушки отчего бы и не купить, если хороши? Наши мастера ничуть не хуже английских. Но если вдруг Востоков любого может просто околдовать, как из вашей сказки следует, то зачем ему вообще война, кровавая бойня и все, чем вы пугали нас до этого? Можно просто загипнотизировать все дворы вместе с придворными — и дело сделано. Устанавливай новый мировой порядок как твоей душе угодно. — Видимо, пока он этого сделать не может. Или не везде этого достаточно. Где-то монарх зависим от приближенных, где-то кроме него — уйма других претендентов на престол. И этими претендентами его живо заменят, если что-то пойдет не так, как надо. Заодно и выяснится, что же такое сотворили с монаршей особой русские. В каких-то случаях такого «гипноза» может быть достаточно, в других нужно что-то еще. Что-то, что отвлечет и народ, и окружение. Исторически — опять-таки война. Привлекательность войн ведь еще и в том, что в них гибнет немало тех, кто может быть активно недоволен переменами. Или наоборот — тех, кто мог бы активно этих перемен пожелать. Войну можно вести до тех пор, пока таковые не вымрут совсем или не возвратятся домой калеками, неспособными на бунт. Небольшой остаток уцелевших счастливчиков можно осыпать почестями так, что никакого бунта им не захочется. Предстоящая война будет вестись на полное уничтожение способных к протесту. Ранее это было бы рискованно — ведь нужны те, кто будет пахать, ковать, строить. Нынче же поставь у широкого станка мальчонку, чтобы рычаг ногой зажимал вовремя, пару-тройку барышень, чтобы следили — и все, больше никого и не нужно. А с новейшими поделиями господина Востокова можно будет и от мальчонки с барышнями избавиться. Так что никаких препятствий к тому, чтобы положить на поле боя всех, кто способен поднять оружие, нет. Весь старый мир положить, Николай Иванович. — А уж потом загипнотизированные монархи просто сложат скипетры пред Востоковым и призовут его править новым миром, — кивнул Коля. — Точнее, его остатками. Сказка хороша. Правда, я слыхал и занимательнее — про то, что Востоков возглавляет некое сообщество вампиров-евреев, уже тайно управляющих миром. Чего вы от меня-то хотите? Чтоб я вбил ему осиновый кол под ребро? — Боюсь, это вам не под силу, — покачал головой Бондарев. — Оставьте осиновые колья профессионалам. Никто не просит вас совершать сверхчеловеческое. Миру просто нужно уравнять шансы в этой войне — и вот в этом вы могли бы всем помочь. К нам, конечно же, попадали разработки Востокова. Добыть их не так уж сложно. Нам помогал, в том числе, и предыдущий его ассистент. Он же предупредил нас и о многих его планах. К сожалению, воспроизведенные разработки оказываются лишены функциональности. Это просто забавные ярмарочные механизмы, чаще всего даже уступающие бостонским. — Катенька, милая, — Коля перевел взгляд на Катю. — Этот человек — шпион. Ты знала? — Мы предпочитаем слово «разведчик», — ничуть не смутившись улыбнулся Бондарев. — В общих чертах вашим друзьям все известно. Я пекусь исключительно о вашем благе. Я вам не враг. Вот Востоков — истинно враг, а я нет. Но полно, мы здесь собрались не о словах препираться. Так вот: удивительное дело — один и тот же по схеме автоматон у Востокова обретает чуть ли не собственный разум, легкость в движении, память. А собранный другими руками всего этого оказывается лишен. На поле боя толку от них немного. Им требуется постоянное точное управление, обеспечить которое при доработке автоматона может только опытный инженер. Проще сделать паровой танк. Менее маневренный, но более привычный. Вот только Востоков выпустит на нас свои механизмы, которые будут работать без ограничений. И пока мы не познаем их секрет — или пока их секрет не уничтожим — у нас мало шансов спасти мир. Да-с, Николай Иванович. НИ много ни мало, а весь мир. Возможно, этот секрет имеет какое-то отношение и к «гипнозу» высокопоставленных особ. Вы приближены к тайнам Востокова как никто другой. В ваших силах их добыть. — А что же их не добыл тот мой предшественник? — Думаю, он их добыл, — Бондарев, не поморщившись опрокинул в себя стопку и заел четвертью лимона, опять-таки даже не скривившись. — Но как раз тогда, когда должен был нам их передать — бесследно исчез. Уехал. Россия велика, никто не узнал, куда. Это было с год назад. С тех пор Востоков работал один, и у нас не было возможностей пробиться к нему. Его домочадцы слишком... я бы сказал, странные для таких попыток. Они полностью преданы Востокову. — И вы решили, что я — в достаточной степени предатель и мерзавец? — Патриот, — поправил Бондарев. — Друг российского народа. Гуманист. И влюбленный человек. Если же вы так преклоняетесь перед своим наставником — что ж, я вам скажу, что раскрытие его тайны может спасти жизнь ему самому. Потому как время на исходе. Если нам не удастся повторить его результат, если секрет не в технике, а в самом Востокове — наши действия будут уже другими. Востокова придется устранить любой ценой. — А ежели я вот прямо сейчас отправлюсь с этим в жандармерию? — Коля отложил салфетку и отодвинул от себя хрустальную стопку. — Не отправитесь, — качнул головой Бондарев. — Вы ведь не захотите чтоб господин Сильчевский и госпожа Зенькова отправились на каторгу или на виселицу вместе со мною, — он кивнул в сторону Кати и Мики. — И Востокову вы ничего не скажете. И мне не откажете. — Вот ведь как, — Коле было даже удивительно, что он никак не разозлился. Ни на нелепую клевету со стороны Бондарева, ни на едва прикрытую угрозу. Может, виной тому была водка, может, сытость и усталость, а может и все вместе, но ему было, скорее, весело — надо же, он выпивает и закусывает в «Медведе» с иностранным шпионом. Его пытаются всерьез завербовать. Расскажи ведь кому — сочтут блаженным. А ведь все и правда всерьез. — Вы так расстарались: добыли моих друзей, добрались до семьи, наобещали им небось с три короба, — продолжал Коля. — Чем вы Мику купили? Счастьем для всех обиженных? Впрочем, не важно. Столько трудов, чтобы поговорить со мной и надеяться на мое согласие! А ведь вы точно знаете, что именно мне нужно искать в доме Натана Эразмовича. Вы ведь уже искали это, да не нашли. Шесть лет тому. Поискали, жизнь его разрушили, да и бросили, понадеявшись, что ошиблись и на деле Востоков ничего из дальних краев не привез. Ничего из того, что было надобно вам. А теперь засуетились, потому как опять решили, что его успехи — дело нечистое. Так вот, милейший — Идите-ка вы к черту. Спасибо за хлеб-соль, но знал бы заранее — с вами не столовался бы. Будьте покойны, никому о вас не скажу, ежели не станете больше преследовать ни меня, ни Катю. И Востокова я от вас защищать буду. Вот вам мое слово, — он встал и протянул руку Кате. — Пойдемте. Душно здесь что-то. Она осталась сидеть, опустив голову. — Ты мне обещала, — мягко напомнил Коля. Она быстро глянула на Бондарева. Тот, развалясь в кресле и нисколько не меняясь в лице, наблюдал за ними. Затем коротко кивнул. Будто отпускал. Тогда Катя подала Коле руку и вышла с ним. На Мику Коля так и не решился обернуться. Ничего, он постарается вытащить их всех из этой беды. С помощью Востокова, вероятно. Натан Эразмович не откажет. В него и его возможности Коля верил так горячо, как иные верят в бога. Они уходили так поспешно, что Коля и думать забыл об оставленном на попечении лакеев ящике с остатками макетов и горючего и даже о старом верном медном чайнике. Вспомнил только, когда оказалось нечего вешать над умывальным тазом и пришлось лить друг другу воду из кружки. Что ж, не беда. Он понадеялся, что Мика уйдет из «Медведя» в достаточной трезвости, чтобы захватить все с собой, а затем ему вернуть.