Механические люди профессора Востокова

Уже в городе их встретил приличный экипаж, с мягкими подушками на сидениях и плотно закрывающимися дверями. На нем, с усиленным эскортом, их и доставили прямо к дому Востокова. Странно, но Клыков так и не вышел на порог ни на топот копыт, ни на удар дверного молотка. Странно было и то, что одно из окон на втором этаже особняка было разбито. Витражные осколки рассыпались по мостовой, и никто их так и не подмел. Выйдя из экипажа и посмотрев на входную дверь, Натан Эразмович решительно приказал жандармам убираться. — До завтра, господа, — отрезал он в ответ на их возражения. — Ежели будет необходимость, я за вами пошлю. Сейчас же я желаю только одного — чтобы мой груз вернули в целости и сохранности. А сам в охране более не нуждаюсь. Сговорились на том, чтобы оставить дежурных у дома, но так, чтоб глаза не мозолили. Избавившись от жандармов, Натан Эразмович ворвался в дом. Недоумевая и беспокоясь, за ним поспешил Коля. На лестнице их встретила Фаина. Она была бледна и сжимала в руках револьвер. — Наконец-то, — прошептала она, утыкаясь лицом в грудь Натана Эразмовича. — Господи. — Клыков где? — спросил Востоков, успокаивающе поглаживая ее по голове. Она неопределенно махнула рукой с револьвером. — Я перетащила его в подвал, с остальными. — Все верно, — кивнул он. — Приготовь-ка нам чаю, голубушка. И одежду. Мы с дороги, как видишь, и с непростой. А я уж разберусь и с ним, и с остальными. Фаина отстранилась и метнулась наверх, за чаем и одеждой. Стены на лестнице были местами попорчены пулями. Натан Эразмович если и уделил этому внимание, то лишь незначительное. Коля таким спокойствием похвалиться не мог. В кабинете Востокова дверь была выбита, перевернут книжный шкаф. На дорогом ковре расплылось подозрительное пятно, которое, видимо, уже пыталась оттереть Фаина. К тому же здесь было холодно — уличный воздух сквозь выбитое окно свободно проходил в помещение. Тяжелые шторы едва ли этому мешали. — После, — спокойно сказал Натан Эразмович, сбрасывая испорченную одежду и облачаясь в сухое домашнее. — Все после. Хотя за стекольщиком стоит послать уже сейчас. Если только Фаинушка не распорядилась уже. Вам помочь, Кибальчич? Коля, с ужасом оглядывавший разгром, вздрогнул и принялся торопливо раздеваться. Одежда Востокова была ему слегка великовата, но нелепым мешком не висела. И была приятно подогрета у печи. Видимо, Фаина на всякий случай ждала, что Востоков вернется раньше. Или ожидала кого-то еще. — Берите саквояж, ступайте за мной, — скомандовал Натан Эразмович. В мягких домашних туфлях, в модных шароварах, в расшитом восточными узорами шелковом халате и с крестом св. Владимира на шее он смотрелся непривычно. Не хватало разве что его вечной защитной маски. Впрочем, и ее Натан Эразмович уже надевал на ходу. У Коли, конечно, была и своя, да осталась где-то в багаже. На это, впрочем, Натан Эразмович пенять не стал. — Будете ассистировать, — коротко бросил он, пропуская Колю в подвал. А там перед Колей предстало ужасное, но ожидаемое зрелище. Пятеро человек — кто со свернутой шеей, кто с раздробленной головой, кто с пулевыми ранениями — были свалены друг на друга безо всякого уважения к их смерти. Коля представил, как хрупкой Фаине пришлось одной тащить их всех сюда, и ему стало жутко за нее. А никаких сомнений в том, что ей пришлось справляться самой, не было. Клыков, как она и сказала, лежал тут же. С дырой в груди и по-охотничьи точно выбитым пулей глазом. Судя по ранениям, он должен был умереть. Он и выглядел как мертвец — бледным и безучастным. Вот только его мощная челюсть дергалась, словно он хотя бы после смерти желал перегрызть кому-нибудь горло. Да рука все пыталась вцепиться во что-то видимое только из преисподней. — Не так плохо, — хмыкнул Натан Эразмович. — Основное не задето. Однако хороший выстрел! Помогите-ка перенести его на стол. — Он что же, жив?! — изумился Коля. — Он неисправен, но подлежит ремонту, — поморщился Натан Эразмович. — Если вам угодно, можете считать это жизнью. Но это больше чем жизнь, уж поверьте мне. Это прогрессивнее, чем жизнь! На столе, под яркими лампами, Коля наконец заметил в развороченной глазнице Клыкова металлический блеск. А скальпель Натана Эразмовича уже обнажал искореженные трубочки и шестеренки. И нечто, чего Коля еще не видел у автоматона, которого они собирали здесь же. Прямо за переносицей, в оплетении трубочек алел тускло светящийся кристалл. Его Натан Эразмович ловко извлек и, внимательно осмотрев, отложил в сторону. Затем подошел к одному из запертых «бочонков» у колонны и, наконец, отпер его. Взгляду Коли предстали ряды таких же кристаллов, растущих в продолговатых стеклянных сосудах, и в таких же сосудах — человеческие глаза. Почти человеческие, потому что сейчас Коля видел в них алые искры, а вместо нервов и ниточек кровеносных сосудов к ним вели тончайшие металлические трубочки. — Вас, как поповского сына, должно было интересовать, есть ли у человека душа, — сказал Натан Эразмович, указывая на кристаллы. — Так вот, перед вами идеальное ее вместилище. Да, Кибальчич. В этом сосуде — бессмертие. Без него автоматон -— игрушка, сложная, но бессмысленная. Лет сто назад в Праге жил еврейский раввин, кажется, Бен Бецалель. Можете уточнить у Фаины. Он создал из глины человека и положил ему под язык шем — табличку с именем бога. Голем ожил. Груда глины превратилась в полезную общине машину. Так вот эти кристаллы — они своего рода шем под языком у голема. Они придают всему мысль, смысл, разум. В них сохраняется личность человека, его опыт, его память. Возможно, даже не одного человека. Из нескольких можно взять самое ценное и нужное, отбросить все вредное и мешающее. Исправить. И сплести в одного. Идеального для определенных целей. Коля отшатнулся. Вот за чем охотился Бондарев! Вот она — тайна автоматонов профессора Востокова!.. Коля не знал, что его больше поразило — это или то, что сам он столь долго принимал Клыкова за живого человека. — Но ведь он же был... человеком? Живым? — усомнился вслух Коля. — Был, — согласился Натан Эразмович. — Никчемным, необразованным, зловредным, осужденным на каторжные работы. Зарубил топором собственного отца. Разбойничал. А что теперь? Определенно его жизнь изменилась к лучшему, вы не находите? Коля вспомнил безжизненный холодный взгляд Клыкова. Он не мог судить о том, что же лучше. Он не знал этого человека при жизни, и после смерти он ему не очень-то нравился. Но даже если этот кристалл Клыкова действительно исправил, сделал лучше или безопаснее не для него самого, а хотя бы для окружающих, позволительно ли так поступать с живым человеком?! Лучше ли это, чем осознанные муки на каторге или петля виселицы? Он не находил в себе ответа, но, словно завороженный, наблюдал, как пальцы Натана Эразмовича заменяют поврежденные детали, как вставляется новый глаз и подключаются тончайшие трубочки. Натан Эразмович словно плел из них немыслимо изящную паутину, металлическое кружево. Коле оставалось успевать подавать нужное из заветного саквояжа, часть которого была занята готовыми кристаллами в помеченных номерами футлярах. Их он избегал даже касаться. Из-за этих кристаллов был взорван поезд, теперь он не сомневался в этом. И нападение на дом Востокова состоялось по той же причине. Погибли люди, и все еще в опасности была Фаина. Она могла погибнуть, как когда-то погибла супруга Натана Эразмовича. Коля похолодел. И ведь это он, он сам сообщил Бондареву, когда отправится поезд! Через Катю, через Сильчевского. — Я должен вам признаться, — сказал он. — У меня есть подозрения, кто виноват во всем, что сегодня произошло. — Выкладывайте, -–спокойно предложил Натан Эразмович. Шестеренки под его руками дрогнули, едва слышно застрекотали. Он установил кристалл Клыкова на место. — Да будет человек! — и в глазах механического голема зажглась искра жизни. Коля сглотнул. Вероятно, то, что он собирался сообщить, будет истолковано как государственная измена. Но молчать и дальше было еще более преступно и опасно. Пока Бондарев на свободе, спокойствия им не видать. И не приведи господи, эти кристаллы и впрямь окажутся в руках врага. И Коля, собравшись с духом, принялся рассказывать. Натан Эразмович слушал молча, заканчивая ремонт, зашивая тонкими стежками кожу, так похожую на настоящую. Затем, закончив, обернулся к Коле. Его взгляд был все так же холоден и спокоен. — Вы должны были доложить о контакте с иностранной разведкой сразу же, — сказал он. — В этом случае ваши друзья были бы в большей безопасности. И я уже упоминал, что друзей вы выбираете себе крайне неудачно. Что ж. Этого вашего Бондарева среди наших гостей нет? — он кивнул в сторону тел налетчиков. — Нет, — Коля сосредоточился на Клыкове, который уже поднимался с залитого светом стола. — Значит, будем ловить. Вы как, в состоянии? Придется быть в состоянии, -–Натан Эразмович снял маску и перчатки, заглянул внимательно в глаза Клыкову через увеличительное стекло и одобрительно кивнул. — При том, что вы натворили, вас вполне могут арестовать и приговорить к каторге. С другой стороны, если вы изловите вражеского шпиона, вам могут даже дать орден. Как вы относитесь к такой перспективе? Это поможет и вашей заблудшей пассии. Невесту человека с Владимиром на шее отпустят на поруки куда охотнее, чем невесту политического преступника. — Вы постоянно будете пытаться запугать меня каторгой? — разозлился Коля. — Пока вы не прекратите совершать глупости, — невозмутимо ответил Натан Эразмович. — Вы нашкодили, вам и исправлять. Клыков, охраняешь Фаину до нашего возвращения. В дом не допускать никого, даже Государя Императора, — он по-хозяйски потрепал согласно промычавшего Клыкова по щеке. — Хороший мальчик. — Не балуй, — зыркнул Клыков на Колю. — Он не будет, — пообещал Натан Эразмович. — Он тоже хороший мальчик. Коля с большим удовольствием остался бы охранять Фаину вместо Клыкова. Но Натан Эразмович был прав. Во всем произошедшем была и его вина. Значит, ему за это и расплачиваться. Но где искать этого Бондарева? Вряд ли он до сих пор пирует в «Медведе». К его удаче, а может, и наоборот, все решилось тут же. Клыков протянул Натану Эразмовичу пуговицу, оторванную от чьего-то сюртука. Медную, начищенную, с чеканной лилией. — Шестой, — сказал он. — Ушел. Ранен. Эта пуговица была знакома Коле. Конечно, такие же могли бы найтись у кого угодно там, где Бондарев шил свой безупречный, в точности по фигуре костюм. В Петербурге же вряд ли он одевал всех подручных налетчиков. — Это его, — сказал Коля. — Очень похожа. — Отлично, — Натан Эразмович бросил пуговицу помятому, но преданно ожидавшему у его ног Герону. Механический ящер щелкнул зубами, так же ловко, как пирожное, подхватив брошенный предмет. — Выслеживать. Герон вытянул шею, завертев головой, затем зацокал лапками по полу к выходу, стараясь найти след. Наверняка это было непросто. Наверняка налетчики прибыли не пешком, так что Герон метался по улице, выискивая на затоптанной и заезженной мостовой хотя бы тень нужного запаха. — Хватит, — сказал Натан Эразмович, бросившийся за ним вслед и едва успевший накинуть принесенный Фаиной макинтош. — Отправляемся к «Медведю» и попробуем оттуда проследить, где наш шпион остановился. Коле достался тулуп Клыкова, и он надеялся не встретить по пути никого из знакомых. Тулуп, даром что принадлежал автоматону, насквозь пропах углем, конским навозом и керосином. К тому же Натан Эразмович сунул ему в руки пистолет, и это смущало еще больше, чем поношенный дворницкий тулуп. Чтобы не привлекать лишнего внимания, они взяли извозчика. Найти старый след в слякоти Натан Эразмович даже не надеялся. Он собирался проверить ресторан и ближайшие к нему доходные дома и отели. Если и там ни на лестницах, ни на дверных ручках запаха Бондарева не обнаружится, придется расширить круг поисков. Так что он даже не спускал Герона на землю — нечего пачкать лапы и брюхо. Он просто подходил с ним к дверям, подносил его к перилам и ждал ответа. Коля маячил рядом бесполезной, виноватой и беспокойной тенью. Внимание они все равно привлекали. На входе в один из доходных домов Герон наконец воинственно поднял гребень. — Есть! — торжествующе объявил Натан Эразмович. Он пролетел мимо дворника по изогнутой парадной лестнице прямо на второй этаж. Бондарев не экономил ни на ужинах, ни на жилье — снимал барские квартиры во весь этаж. Возможно, здесь же он давал убежище и Мике Сильчевскому с Катей. Больше всего Коля теперь боялся столкнуться с ними. Драться с Микой он попросту не смог бы, а упрямый Мика не стал бы отступать. Натан Эразмович жутко и зло ухмыльнулся. Его и так-то обычно не очень приятное лицо теперь точно могло до вечного заикания пугать маленьких детей, если бы те случайно спускались с няней по лестнице. Герон сунул в замочную скважину свой длинный язык и заворочал им внутри, заставив сложный механизм тихо щелкнуть и открыться. Они не ошиблись. Прямо в прихожей был брошен окровавленный щегольский плащ. Теплые с коваными задниками сапоги валялись порознь в разных концах. Наверное, Бондареву было не до спешной уборки, да и внезапных гостей он не ждал, а прислугой не обзавелся или отослал прочь. Хотя гости у него, пожалуй, были: у изогнутой, рогатой, похожей на дитя змеи и оленя стойке-вешалке висела шинель с нашивками Академии. Здесь был кто-то из «своих». Ну конечно, Бондареву нужно было что-то делать с раной. В специальном латунном ведерке стояли намокшие зонты — два мужских, один дамский, с вычурной рукоятью из слоновой кости. Кроме того, тут же висела женская накидка с собольей опушкой и аккуратно составленные стояли на резной подставочке изящные сапожки. Катя такого не носила, у Коли немного отлегло от сердца. Не она. Ее здесь не было. Натан Эразмович оскалился еще больше и спустил Герона на пол. Сам даже сапоги вытирать не стал после уличной грязи. Так по начищенному паркету вслед за Героном и пошел. В длинном коридоре, тянувшемся вдоль ряда высоких стрельчатых окон, они наткнулись на даму в одном исподнем. Дама бесстыдно сидела на подоконнике и через мундштук затягивалась опиумом. Кажется, она даже не замечала их, погруженная в свои мечтания. — Мария Антоновна, супруга генерала Тихомирова, — равнодушно представил ее Коле Натан Эразмович. — Мария Антоновна, господин Бондарев у себя? Мария Антоновна шевельнула кружевными панталонами и махнула точеной ручкой с мундштуком куда-то вдаль коридора. Коля старательно отводил взгляд. — Что ж, целую ручки — Натан Эразмович приподнял цилиндр, слегка поклонился и направился дальше. — Ее можно понять, — сказал он Коле. — Ее супругу уже шестой десяток, а ей всего восемнадцать. Представляю, сколько государственных тайн выжал из этого юного создания ваш шпион. — Не мой, — возмутился Коля, не желавший иметь с Бондаревым ничего общего. Господи, и все это могла видеть Катенька... Давал ли ей Бондарев опиум? Она, конечно же, отказалась, если давал. Не могла ведь не отказаться. И тут раздался выстрел. Пуля сбила цилиндр с головы Натана Эразмовича, и тот резко, в кошачьем прыжке развернулся — стреляли им в спины. И стреляла, как оказалось, генеральская супруга Мария Антоновна. В ее руках еще дымился крошечный однозарядный пистолет (и где только она его прятала!), а в глазах не было ни следа опьянения, только досада из-за промаха. — Упырь! — презрительно бросила она, пытаясь затолкать в пистолет новую пулю как можно быстрее. То ли чтоб застрелиться, то ли чтоб попытать удачи еще раз. Но этого шанса Натан Эразмович не дал, выбив оружие из ее рук и отвесив звонкую пощечину. — Решили сделаться романтической героиней? — спросил он, склоняясь к упавшей на колени женщине. — Для этого надобно мышьяком травиться, голубушка. Или бежать на край света, в монастырь, и там страдать безответно. Стишки писать паршивые и рассылать гимназисткам, чтоб те под рояль пели. Займитесь, когда придете в себя. Он одной рукой расстегнул саквояж, не глядя извлек из него бутылочку и, смочив из нее батистовый платок, прижал к носу отпрянувшей было Марии Антоновны. Неверная генеральская супруга обмякла в его руках, и он перенес ее в ближайшие покои, оставив прямо у двери. В глубине апартаментов хлопнула дверь. Натан Эразмович зарычал не хуже Клыкова и бросился туда. Разумеется, звук выстрела Бондарев должен был услышать и все верно истолковать. Хорошо бы и Катя с Микой все истолковали правильно и успели уйти до того, как нагрянут жандармы, подумалось Коле. И хорошо бы Бондарев ничего и никому о них не рассказал. Это было недостойно, бесчеловечно, но Коля хотел чтобы Натан Эразмович надежно, до смерти отомстил за свою покойную супругу, за отнятое счастье, после которого осталась только страсть к големам. От этой мести зависело счастье самого Коли. А он малодушно жаждал этого счастья и спокойствия. В конце коридора, в просторной барской кухне с многочисленными развешанными по стенам медными котлами, сковородками, черпаками, нашелся гость Бондарева. Коле он был смутно знаком — профессор Линьков, кажется, читал что-то у курсисток. Пухлый, низкорослый, обычно румяный и улыбчивый, сейчас он был бледен и трясся, все еще сжимая в руках хирургические инструменты. Измаранные красным бинты беспомощно лежали в тазу. Тут же в жестяном футляре лежал шприц и на четверть опустошенная ампула морфия. Бондареву повезло больше, чем Коле. — Натан Эразмович? — потрясенно проговорил Линьков. — Ваше высокородие, да что ж тут такое делается?! Кажется, стреляют! Не обратив на коллегу никакого внимания, Натан Эразмович тут же ринулся к двери на черную лестницу. Вышиб ее одним пинком и исчез в полумраке. — Там даме плохо, — бросил Коля, исчезая вслед за ним. Гонки по винтовым черным лестницам — дело не из приятных. Сюда убирают всякий хлам, чтобы не мозолил глаза в квартире. Здесь чадят самовары, вынесенные на узкие площадки прислугой, здесь развешивают на просушку половые тряпки, сюда могут выставить кадки с объедками разной свежести и аромата, здесь запросто можно наступить на живую кошку или дохлую крысу. Здесь лучше не касаться ничего — ни стен, ни перил, даже если на вас не особо чистый дворницкий тулуп. И особенно не стоит здесь падать. Мало того, что это больно — это еще и чертовски обидно, потому что пока полумрак скрывает состояние старых деревянных ступеней, ваша фантазия может не касаться того, чем здесь занимались до вас. А вот если ваш нос приблизится к этому никогда не скобленному великолепию, фантазии ничего не останется, кроме как вздохнуть и сокрушенно рассказать, что здесь блевала и испражнялась кошка, крыса, собака, и, пожалуй, все, кого застали в этом темном месте нужда и тоска. Споткнувшись раз, Коля помчался вверх еще быстрее. Теперь даже не для того, чтобы догнать Бондарева, а чтобы поскорее покинуть это место и постараться забыть о нем. Господские хоромы, надо же. Пробравшись через чердак, они вырвались на крышу. Несмотря на густой угольный дым, раздиравший легкие и разъедавший глаза, здесь было все же свободнее и казалось, что дышится легче. Если бы не скользкая черепица. Натана Эразмовича с Героном это не останавливало, а вот Коля несколько раз едва не свалился вниз с покатой крыши, стараясь поспевать за ними. Шпиону тоже приходилось несладко: морфий и ранения не позволяли проявлять особой резвости, так что расстояние между ним и Натаном Эразмовичем быстро сокращалось. Добежав до края крыши, Бондарев остановился в нерешительности, прикидывая, на что он способен сейчас, и что стоит предпринять, а что будет просто безумием. И решился на безумие — отступил на несколько шагов, разбежался и прыгнул к выстроенному рядом с основным домом флигелю. Ему не хватило совсем чуть-чуть, так что на соседнюю крышу он приземлился не ногами, а грудью. И заскользил вниз. Домашние туфли давно слетели, так что он отчаянно болтал в воздухе голыми пятками. Каким-то чудом ему все же удалось за что-то задержаться и рывком перебросить себя вверх. Перекатившись еще раз, он исчез в чердачной надстройке, выбив в ней запертое оконце с резными, словно кружево, ставнями и таким же резным домиком-балкончиком для голубей в самом верху. — Стреляйте же, Кибальчич! — крикнул Натан Эразмович, доставая свой револьвер и готовясь к столь же безумному прыжку. С саквояжем в одной руке и с револьвером в другой. Герон остался сидеть на краю, топорща сверкающий гребень. Коля колебался. Стрелок он был никудышный. А уж если стрелять издалека, а не впритык, то непременно попадешь не в шпиона, а в кого-нибудь, случайно подошедшего к окну. А он и так пока кругом виноват. Так что Коля просто добежал до края и тут же сиганул прямо следом за Натаном Эразмовичем. Его счастье, что там его вовремя ухватили за ворот и втащили наверх. Брошенный револьвер звякнул о мостовую где-то внизу. И тотчас же Колю бесцеремонно швырнули в уже выбитое Бондаревым чердачное окошко. Болтавшийся на одном гвозде голубиный домик развалился окончательно, а Коля оказался среди развешанного на веревках белья, ведер, кадок и ящиков со старьем. Бондарев уже проложил дорогу среди хлама, расшвыряв со своего пути все мешавшее. Но здесь Коля ориентировался уже лучше — он сам жил в почти таком же доме, с несколькими флигелями, соединенными пристройками. Без барских палат, зато с общей кухней на первом этаже и кухмейстерской там же. На кухне царила вечная толчея, но только минуя ее, можно было выбраться во двор-колодец, к дровнице или к проспекту. Очевидно, Бондарев искал этот выход. Почему он сразу, еще из своих апартаментов не бежал вниз? Возможно, знал, что лестницу чем-то перегородили, или устроил там же ловушку для жандармов и не хотел сам в нее попасть? Или же рассчитывал, что преследователи как раз решат, что он побежал вниз, и направятся именно туда? Так или иначе, ему не удалось этим выгадать ничего. Натан Эразмович гнался за ним по пятам, а силы у раненого заканчивались. Ему бы сейчас в постели лежать, чай потягивать, а не босиком по крышам бегать да акробатикой заниматься. В постель и к чаю смертельно хотелось и Коле. Этот день выдался уж слишком бурным, свежий шов, кажется, разошелся и кровил, горячо и липко, и его ко всему давно уже лихорадило. Он бы даже посочувствовал Бондареву, который, тяжело дыша, остановился на лестнице, обернувшись к Востокову, если бы тупо не желал лишь одного — чтобы это все поскорее окончилось. Тогда можно будет если не лишиться чувств, то хотя бы присесть пусть и на грязную лестницу, рядом с выставленным на площадку и уже закипавшим самоваром. И греться, дремать, пока подоспеют жандармы, и Натан Эразмович им все разъяснит. А там уже как-то и все остальное решится. И у господина Линькова можно будет попросить морфию. Он перегнулся через перила, чтоб лучше видеть, что произойдет там, пролетом ниже, и выронил выданный Натаном Эразмовичем пистолет. Тот загрохотал, ударяясь о перила и ступени. Их единственное оставшееся оружие. В тот же миг Бондарев поднял руку с крупным перстнем на пальце — и грянул выстрел. Другой рукой он швырнул пуговицу, такую же медную, с лилиями, под ноги пошатнувшемуся Натану Эразмовичу, и лестницу заволокло дымом. — Ах ты, — с досадой воскликнул Коля и схватил в руки первое, что ему попалось — тот самый самовар, о который умудрились не споткнуться ни Востоков, ни Бондарев. Ладони обожгло разогретой медью — и самовар полетел вниз, на звук торопливых шагов скрывшегося в дыму шпиона. Послышался глухой удар, плеск, шипение, нечеловеческий вопль. Коля от души надеялся, что попал не в кого-нибудь из жильцов. Он сбежал вниз, чтобы проверить, жив ли Натан Эразмович. Тот был жив. Перстень с потайным пистолетом, даже вблизи — оружие для убийства ненадежное. Лицо Натана Эразмовича заливала кровь, но рана оказалась поверхностной. Разве что контузило. — Боже мой, — Коля осознал, что облегченно обнимает наставника, когда тот встряхнул его за плечи и спросил: — Кибальчич, что с вами? У вас горячка? Коля замотал головой и едва не упал тут же, рядом с Натаном Эразмовичем. Тот хмыкнул и удержал его. — Это все дым. Сейчас выберемся отсюда, и все пройдет. Помогите прихватить нашего беглеца, необходимо кое-что сделать как можно скорее. До прихода полиции. А двери уже хлопали, кто-то звал городового. Отчаянно дул в свой свисток дворник. Но на лестницу пока не совался никто. Даже хозяева самовара. Натан Эразмович торопливо поднялся и скрылся в дыму. Коля прижал к носу шейный платок и, вцепившись в перила, пополз туда же, вниз. Там дым был значительно реже — все тянуло вверх. Крохотной дымовой бомбы едва ли хватало на плотное, но весьма небольшое и недолговечное задымление. Бондарев нашелся быстро — обваренный, с проломленной головой, в огромной луже стекавшей дальше по лестнице крови. — Боже мой, — вырвалось у Коли. Он убил человека. Действительно убил! Весь кошмар произошедшего начинал до него доходить. Натан Эразмович переступил через самовар. Просыпавшиеся из самоварной жаровой трубы угли тлели там, где их не успели еще затушить с противным шкворчанием кровь и кипяток. Коля отыскал ближайшее ведро с помоями и плеснул еще и этим. Не хватало ко всему устроить здесь пожар. Натан Эразмович понял, что помощи от Коли сейчас едва ли дождешься и перетащил могучее тело на более удобную площадку самостоятельно. Затем открыл саквояж и извлек из него нечто, напоминавшее причудливый венец с обращенными внутрь шипами, рядом зубчатых ободов, между которыми были закреплены трубки, шестерни, крошечные металлические сосуды и рукоятки. — Плохо, что мозг может быть поврежден, — сказал Натан Эразмович Коле. — Но, надеюсь, не слишком. Эк вы его лихо. Ну, ничего, он еще послужит России. Он закрепил венец на голове Бондарева и, провернув одну за другой тугие рукоятки, заставил шипы ввинтиться прямо в череп несчастного. Бондарев конвульсивно дернулся, и Натан Эразмович издал торжествующий крик: — Ага! Еще в какой-то мере жив! Жива нервная система, а значит, мы получим его всего, почти в сохранности, — он вставил в гнездо, приходившееся между распахнутых остекленевших глаз Бондарева, один из своих алых кристаллов. Не мытьем, так катанием шпион его таки заполучил... Обручи с тихим шелестом завертелись, в трубках что-то засветилось, а тело Бондарева мелко затряслось. — Отличнейше, — сказал Натан Эразмович. — Кибальчич, да помогите же. Держите его. Крепко. Прижмите. Сядьте сверху, ну. Сейчас вы будете свидетелем извлечения бессмертной души. Известно ли вам, что человеческий мозг сохраняет свои качества даже спустя пять минут после гибели тела? Даже если голову отсечь. Конечно, лучше всего операцию проводить, пока человек полностью жив, а еще лучше — если в сознании. Тогда все воспоминания до единого, все черты личности, весь отпечаток человека можно извлечь, без исключения. Ведь что на самом деле есть человек? Всего лишь набор электрических импульсов в нервной системе. Их в полноте считывает и записывает эта машина. Сохраняет в этом кристалле. А после их можно исправлять и копировать сколько угодно. Хуже, если человек мертв давно. Если мозг еще не разложился, можно извлечь остатки, обрывки личности. Очень редко — память. Еще реже — цельную память. Таких приходится дополнять другими. Снабжать новой памятью, если хотите — как ходить, как есть, как читать, как отличать генерала от поручика. Много мороки. Так что лучше всего — живые или едва преставившиеся. Коля с ужасом наблюдал, как алый кристалл, похожий теперь в своей страшной оправе на большого паука или клопа, наливается алым светом, словно кровью. Выпивает все, что было недавно живым человеком. Возможно, Бондарев это заслужил. Возможно, Натан Эразмович имел право на такую месть. — Что же с ним теперь будет? — спросил он. — Восстановим, улучшим, сделаем из него сверхчеловека, преданного нашей державе, и отправим на бывшую родину. Так что, считай, вы подарили ему счастье, бессмертие и направили на путь истинный, — Натан Эразмович дождался, пока обручи и шестерни полностью закончат вращение, извлек кристалл, устроив его в отдельном помеченном контейнере, снял обруч, вывинтив шипы, и аккуратно уложил обратно в бесценный саквояж. Как раз вовремя — снизу уже раздавался тяжелый стук сапог. Не прошло и пяти минут, как дворнику удалось позвать полицию. — Все, Кибальчич, можете расслабиться, — потянулся Натан Эразмович. — Сейчас нас арестуют, потом вас наградят. Ваше дело — помалкивать, все равно какую-нибудь глупость сболтнете или себе на беду о важном скажете не так. Ведите себя как прилично человеку в горячке. Лишитесь чувств, в конце концов. Коля кивнул, и тут его наконец вырвало. Прямо на сапоги подоспевшего городового. Молчание нисколько его не спасало.