Механические люди профессора Востокова

В участке их долго не продержали. Очень быстро все проверили, извинились и отпустили домой. За беднягой Героном Натан Эразмович послал уже Клыкова, и наконец, уже поздней ночью занялся Колей. Его устроили в гостиной на диване, обложив подушками. Фаина заботливо накормила его бульоном и напоила кофе — на чай и самовар он не мог смотреть без содрогания. Другое дело габет — габетом он никого пока не убивал. Под это довольный, как сытый кот после удачной охоты, Натан Эразмович и обработал, уже не торопясь и искуснее, злополучный шов, на сей раз не пожалев ни морфия, ни каких-то особых мазей и микстур. Так что утром Коля проснулся с сильнейшей жаждой, болью во всем теле, но, против всех ожиданий, без горячки и в состоянии передвигаться. Он с благодарностью обнаружил рядом на столике графин и, стакан за стаканом, осушил его полностью. Затем попытался встать. Перед диваном нашел домашние туфли, а на стуле — халат. Он не помнил, когда успел переодеться в полосатую фланелевую пижаму, и это, пожалуй, смущало. На рояле сидел и бдительно вращал головой Герон. — Ох, вы уже встали, Николай Иванович! — из дверей раздался нежный ангельский голосок Фаинушки, а затем вплыла и она сама с подносом, на котором несла теплое молоко, малиновое варенье в хрустальной вазочке и бисквиты. Коля зажмурился. Он не должен был так млеть от ароматов и от голоса Фаинушки. Он должен был думать о Катеньке — где она нынче, и как теперь быть. И вообще — не пристало честному человеку млеть от присутствия чужой женщины. И не просто чужой, а женщины человека, проявившего к нему почти отеческую заботу. — Фаина, — мягко улыбнулся он, хватая бисквит. Оказывается, его мучила не только жажда, но и голод. — А где сейчас Натан Эразмович? — У себя внизу, — ответила Фаина, отводя взгляд. — Через два часа должен прийти полицмейстер, так что Натану Эразмовичу нужно завершить одно дело. Он там с ночи. Сказал, вас пустить, если вы захотите посмотреть. — Я захочу посмотреть, — Коля уже спешно набрасывал халат. — Напрасно, — вздохнула Фаина. — Не нужно вам этого. Только горе вам от этого будет, Николай Иванович, разве вчерашнего вам не хватило, чтобы понять? Он содрогнулся. Хватило, ох как хватило ему всего произошедшего вчера, и еще по гроб жизни хватит! Но он уже не мог все это просто так оставить, решить не смотреть, не знать ничего, что его растревожит. В его душе сейчас совершенно порознь жили два разных Востокова — Один был заботливым, чутким наставником, который вытащит из любой передряги, вышвырнет из горящего поезда, спасет от вражеской пули и удержит на краю пропасти. Человек глубоко трагический и гениальный. Желающий прогресса и процветания всему миру. Пламенный патриот и выдающийся врач А другой Востоков, словно второе лицо Януса, был полной противоположностью первому. Ему было плевать на заживо сгорающих в вагоне людей, он был деспотичен и холоден, равнодушен к состоянию окружающих, пока не удовлетворены его собственные интересы. Он мнил себя Богом и всячески пытался действовать подобно Богу. Вырывая души из людей, изменяя их сущность по своему разумению, лишая их последней свободы, что оставалась человеку в этом мире — быть собой хотя бы в мыслях. Такой человек действительно мог бы во имя исполнения своих фантазий швырнуть на алтарь войны тысячи человеческих жизней. Заменить людей послушными марионетками и не заметить, что в мире исчезло нечто ценное. Потому что ценность этого ему неведома. Он был Упырем. Человеком без души, сердца и сомнений. Коле не хотелось задумываться об этом втором Востокове. Еще вчера утром он и верить-то в его существование не хотел. Верить в него было бы предательством, подлостью по отношению к наставнику. Однако этот, второй, проглядывал теперь отовсюду. И отвернуться было никак невозможно. — Вы боитесь его? — спросил он Фаину. — Для меня уж поздно чего-то или кого-то бояться, — печально качнула головой она. — Это вам стоило бы. — Вот и для меня уж поздно, — развел руками Коля. — Да, поздно, — согласилась она. — Теперь-то он вас не отпустит, хоть вы на край света беги. Ступайте же, он ждет. И Коля пошел, слегка опираясь о стены и гадая, что за новое открытие ожидает его в подземелье Натана Эразмовича. Подземную лабораторию заливало непривычное красное свечение. Оно проникало даже в самые дальние, темные уголки. У привычного стола Натана Эразмовича не было, но из глубины лаборатории раздавался странный гул. И Коля пошел на этот новый звук. Первым открытием оказалось то, что лаборатория не заканчивалась тем, что он считал раньше глухой стеной. Теперь в ней был открыт широкий потайной проход далее. И это «далее» было заполнено готовыми, стоявшими на небольших постаментах автоматонами. Некоторые были уже покрыты бледной кожей. Фальшивые сердца некоторых перегоняли по полупрозрачным каучуковым трубочкам красную жидкость. Вряд ли это была кровь. В «лицах» некоторых угадывались знакомые по фотографиям в газетах черты европейских и заокеанских политиков, государей и даже членов российской царской семьи и некоторых министров. Еще дальше Коля увидел сооружение, более всего напоминавшее орган. Трубы разной толщины уходили вверх, некоторые изгибались, образуя арки, спирали, переплетаясь друг с другом. Некоторые были прямы и не касались других. На широком ободе, окружавшем эти трубы, были закреплены уже знакомые Коле кристаллы. Ниже обода располагался огромный пульт с рычажками, тумблерами, циферблатами и подмигивающими лампочками. На неудобном железном кресле за этим пультом восседал Натан Эразмович. Его голову венчал обруч наподобие того, что он надевал на голову Бондареву. От этой дьявольской вращающейся короны вниз к пульту тянулись многочисленные проводки, а с направленных вверх шипов срывались маленькие молнии. Все это устрашающе гудело и испускало зловещее красное сияние. — Вот вы и явились в святая святых, — сказал, не оборачиваясь Натан Эразмович. — Как вам? — Я мог бы сказать, если бы понимал, что я вижу, — осторожно ответил Коля. — Вы видите перед собой новый мир. И вам предстоит принимать участие в его обустройстве. А то, с чем сейчас работаю я — мой величайший дар этому миру. Возможность создавать людей, как композиторы создают музыку. Из одиноких нот ткать совершенство. Изменять или копировать, соединять или разделять. То, что ранее приписывалось только Господу, отныне в наших руках и власти. И эта власть не нуждается в вере. Она реальна. Вы слышите гул в трубах? Это поет душа. Поет песнь своего нового рождения, песнь осуществленного бессмертия, ибо смерти больше нет, Кибальчич! Вы, поповский сын и инженер, должны это оценить! Все это не в руках придуманных из отчаяния высших существ. Только человеческий разум. Только человеческий гений. Здесь, именно здесь, Кибальчич, вы можете не просто научить простого крестьянина пользоваться платком и мылом — вы можете сделать из него инженера, врача, писателя, да хоть поэта! И он ничего на это вам не возразит, не решит вместо ваших наставлений пойти напиться в трактире. Он просто станет тем, кем ему полагается стать, чтобы быть счастливым и уместным в этом новом мире. И будет вам благодарен. Как теперь будет благодарен враг, шпион и убийца Яков Бондарев. Вот она, ваша мечта, Кибальчич. Вот оно, торжество науки! Коля молча слушал и ужасался. В гуле труб и ободов ему слышались разве что стенания мучимых в аду грешников. Да и сам Натан Эразмович в своей жуткой короне из молний, облаченный в алое пламя, походил на владыку Ада. — Вы пытаетесь занять место не Бога, но дьявола, Натан Эразмович, — прошептал Коля. — И вы что же, и Государя убить готовитесь? — он указал на автоматона с явной статью и лицом Государя Императора. — Что ж, у Прометея немало общего с Сатаной, — усмехнулся Натан Эразмович. — Он принес людям пламя, помните? Меня устраивает образ Сатаны, восставшего против старого порядка, против навязанных идеалов, против поклонения несовершенному, за прогресс, процветание, совершенство. Что до убийств, Кибальчич, то, представьте себе, многие, очень многие готовы отдать все что угодно в обмен на гарантированное бессмертие. Даже душу. Поверьте, как Сатане. — И свободу? Неужели Государь согласился бы стать послушным вам големом? Забыть неугодное вам, вспомнить то, чего с ним не происходило, повиноваться безответно? — Когда человек теряет свою так называемую свободу, Кибальчич, он этого не замечает, — Натан Эразмович последний раз повернул одну из рукоятей, стрелки приборов качнулись и замерли, ободы остановились, красное сияние померкло. — По сути, свободы у человека все равно нет. Есть рассуждения о свободе, а на деле всегда только постороннее влияние, законы, долг и принуждение. Но в спор об этом с людьми вступать — лишняя трата времени. Люди желают бессмертия и могущества — я даю им это. Они спрашивают лишь о цене в червонцах. О ней с ними и стоит говорить. И не смущать их остальными деталями. Об этой машине, — Востоков ласково провел рукой по пульту, — никто не знает. Вам я открываю эту тайну, поскольку избрал вас своим наследником, если хотите. Вы мыслящий человек, это редкость. В вас есть искра гения — это редкость вдвойне. Потому я выбрал вас, чтобы сделать равным себе. Желаете вы того или нет — привыкнете. А сейчас нас, пожалуй, уже ждут. Востоков вынул из гнезд адской машины кристаллы, разместил их в нужных контейнерах и под локоть вывел Колю из потайного помещения. Затем нажал что-то в углу, и тайный проход за ними закрылся. Они снова были в полумраке привычной лаборатории, и Коля многое отдал бы за то, чтобы увиденное и услышанное только что оказалось следствием горячки. Бондарев не мог, не имел права оказаться прав. — Когда все полностью устроится, я хочу чтобы вы самостоятельно управляли такой же машиной в Москве. — Эта машина не одна? — растерянно спросил Коля. — Разумеется, нет. Уникальные вещи — это слабость. Ненадежность. Постоянная угроза краха. Уникален должен быть хозяин. Но и это в нашем случае временно — я сделаю вас способным управлять этим. Проектировать не поезда, но умы. Когда вы обдумаете это как следует, вы придете в восторг. Коля был далек от восторга, но предпочел промолчать. Отказаться от покровительства Натана Эразмовича сейчас он не мог. «Возможно, я ищу причины чтобы задержаться, несмотря на ужас и отвращение?» — подумалось ему. Он решил все еще раз взвесить, когда вся эта история со шпионом окажется позади. Сперва следовало все уладить с Катенькой и с Микой. А история со шпионом в лице следователя ждала их в гостиной, в которой Фаина уже успела прибраться. Следователь, низенький, полный, давно начавший лысеть человек с рыжими усиками и кустистыми бакенбардами, предпочел явиться к Востокову собственной персоной, и теперь с интересом разглядывал полотна на стенах. — Доброго утра, Натан Эразмович, — протянул он Востокову руки словно старинному приятелю. Да, скорее всего, так и было, потому как Натан Эразмович с готовностью ответил на этот жест. — Задали вы нам работы, однако. Да еще с таким делом! Все подтвердилось, Натан Эразмович. Все, что вы сказали, подтвердилось. Мы провели обыск в его апартаментах, и там столько всего отыскалось, — он поцокал языком. — Подлец работал на английскую разведку, но вы должны понимать, что... — Дело грозит международным скандалом, поэтому пройдет как дело о местных бунтовщиках и террористах, — кивнул Натан Эразмович. — Вы бунтовщиков-то нашли? — Живых? Нет, — сокрушенно покачал головой полицмейстер. — Все, что взрывали поезд, мертвы, если только кто из них не ушел раньше. На то мы проверим все их связи, как только опознаем. И жаль, что шпиона-то вы зашибли, Натан Эразмович. Да как! Где такое видано, чтоб самоваром? Нынче по петербуржской моде убивают топором. Или травят, а после — топором. Или стреляют. Но не самоваром же? Вот недавно камердинер одного господина убивал как? Портки ему крысиным ядом пересыпал. Этот господин выжил, правда, хоть теперь определенные трудности имеет. Чудно, конечно — почему бы яд не в чай добавлять... Но все-таки не самоваром по башке, Натан Эразмович! — Это все не я, Михаил Ефимович, — заметил Натан Эразмович. — Это к Николаю Ивановичу вопросы и благодарности. Чем смог, тем и уложил. — Да еще и по крышам сигать, куда такое годится? В ваши-то годы! Вы бы своей научной работой занимались, а бегать по крышам оставьте уж нам. Да-с. Кстати, Николай Иванович, — взгляд следователя впился в Колю. Нехороший, острый взгляд. Таким лягушку перед вивисекцией рассматривают. — У одного из террористов обнаружена при себе интереснейшая вещь. Чайник военный, с выбитым на донце «Кибальчич Н». Как такое могло случиться? У Коли внутри все застыло. И часть заряда, погубившего вагон, скорее всего, была из тех запасов, с которыми Коля в поля ездил, а после в «Медведе» и забыл. А Мика не завез. — Я в ресторане позабыл его. Когда шпиона выслеживал, — неуклюже подбирал объяснение он. — Вы по ресторанам со своими чайниками ходите? — поднял бровь следователь. — Спитое собирать? — Случай застал его с чайником, — пожал плечами Натан Эразмович, многозначительно зыркнув на Колю. — Ему нужно было встретиться с этим человеком, по моей просьбе, чтобы все разузнать. Когда господин Бондарев на контакт изволил пойти, тогда его приглашение и пришлось принять. Думаю, опросив персонал мест, где покойный столовался, вы узнаете и детали. — Ах, ну конечно же, — закивал следователь. — Конечно, шпион мог просто выкрасть чужой чайник и выдать подручным, чтоб очернить господина Кибальчича. Скорее всего, так и было. Но в связи с этими странностями я бы попросил вас проехаться со мной и осмотреть останки террористов — вдруг вы кого из них признаете? Было бы неплохо, потому как краденый чайник — единственный документ, что при них оказался. — Николай Иванович сейчас не в том состоянии чтоб шляться по мертвецким, — возразил Натан Эразмович. — Я и сам ранен, как видите, — он указал на повязку на своей голове. — Боюсь, это необходимо, — твердо сказал следователь. — И вас касается также. Раз господин Кибальчич действовал по вашему указанию, вы тоже можете признать кого-нибудь из них. — Я могу признать господина Линькова, надеюсь, он жив и не застрелился, — фыркнул Натан Эразмович. — Да госпожу генеральшу вместе с генералом. Вам ведь удалось ее застать? Следователь вздохнул, снял с переносицы пенсне и старательно протер платочком с вензелем. — Все удалось. Скандала на радость салонной публике не избежать. Мода среди дам нынче такая романтическая — если не любовь роковую найти, то самим с пистолетами на чиновников да городовых бросаться. Да все-то генеральские жены да дочки. Пропасть прямо. Господин Линьков трясется и говорит, что был вызван лечить Бондарева после тайной дуэли. И собирался поутру доложить все полиции, истинный крест. Пойдет как участник террористической организации вместе с Марией Антоновной. Но раз так пошло, мертвых проверить все же стоит, Натан Эразмович. Собирайтесь. Ваша воля жаловаться на меня выше, но мой долг — это мой долг. Сами понимаете. — Ценю людей с чувством долга, — холодно кивнул Натан Эразмович. — Что ж, мы будем готовы через полчаса. Пока же Фаинушка принесет вам чаю, чтобы скрасить ожидание. Через час Коля в новом мундире (когда только Клыков успел добыть!) уже стоял посреди мертвецкой, прижимая к носу вымоченную в уксусе тряпицу, заботливо сунутую ему следователем. Не то, чтоб он был непривычен к таким местам — в Академии приходилось практиковаться в самых разных условиях и на самом разном материале. Бывало, что и на недельной свежести утопленниках. Но Натан Эразмович строго настрого указал ему молчать и строить из себя чувствительного слабого здоровьем и нервами юношу. И молчать, едва сдерживая рвотные позывы. Что Коля и делал, едва ступил на порог морга. Мертвецы ждали их на столах, белые, обескровленные, омытые ледяной водой, не стыдящиеся больше ни своей наготы, ни деяний. Среди них были и те, которых Коля уже видел в подвале Натана Эразмовича. И те, кого видел лишь издали, бегло оборачиваясь и изо всех сил нажимая на рукоять дрезины. И тот паренек, что бросался на него с винтовкой и штыком. Сейчас при свете газовой лампы, мокрый и неподвижный, он казался совсем еще подростком, возможно, даже не покинувшим еще гимназической скамьи. И Мика тоже здесь был. Его убил не Натан Эразмович. Его, как объяснил следователь, убил неправильно заложенный заряд. — Бомб было несколько, — пояснил он, обращаясь, скорее, к Востокову. — Фугас, что поджег вагон, и еще пара, которые собирали для верности, наспех. Одна не взорвалась вовсе, а вторую подполз отладить этот молодой человек — видимо, чтобы разрушить вагон-сейф. Вагон-сейф уцелел, молодой человек отчасти тоже. Этой уцелевшей частью была голова Мики. Единственное, что от него осталось и лежало теперь на столе... Коля сцепил зубы. Что он скажет теперь Сильчевскому-старшему? Как ему сказать об этом? Как принять то, что Мика, названный брат, пытался его убить? Как самому принять, что Мики больше нет? Из-за его, колиной, взрывчатки, оставленной в "Медведе". Он бы предпочел неизвестность. И что теперь сообщить следователю? Правду? И ввергнуть всю семью Сильчевских в опалу? Зато дать возможность отцу Мики знать, что с сыном и где он похоронен. — Узнаете кого-нибудь? — спросил следователь. Коля отрицательно покачал головой. А затем он увидел дальний стол. И зажмурился, не желая смотреть. — А эту из Невы выловили утром, — сказал следователь. — Удавлена. Ее-то вы должны знать, при ней был обнаружен жетон-пропуск на ваш специальный поезд. Кроме того, она попадает под описание сумасшедшей дамочки, что пыталась помешать отправлению поезда. По свидетельствам охраны, примчалась уже к отправлению, пыталась пробиться через заслон, кричала, чтоб остановили поезд, иначе все умрут. Затем другой господин, похожий по описанию на Бондарева, увел ее, сказав, что она безумна, и извинившись. Коля сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Натан Эразмович подошел ближе. — Вот оно что! — спокойно произнес он. — Что ж, она мертва уже несколько часов. — Вам известна эта особа? — Вскользь, — пожал плечами Натан Эразмович. — То ли Варя, то ли Татьяна, точно не упомню. Она что-то приносила к нашей двери. Вышитые салфетки, кажется. Я пригласил ее горничной, но времени на то, чтоб ждать ее с рекомендательными письмами и документами, у меня не было. Горничная мне нужна в Москве, вот я и дал ей пропуск, чтоб в вагоне со всем и ознакомиться. Теперь я вижу, что ошибся, и она была всего лишь совестливой наводчицей. Впрочем, тело в хорошем состоянии. Так что если на него никто не станет претендовать, я выкуплю ее для науки. "И я смогу хотя бы похоронить ее", — благодарно подумал Коля. В глазах было темно, в груди пусто. И, кажется, он потерял сознание, в точности, как просил Натан Эразмович. Потому что пришел в себя уже в постели, в пижаме, как будто и не было ничего страшного. Как будто его счастливая жизнь не закончилась там, в мертвецкой, вместе с дружбой и любовью. На несколько мгновений он даже поверил в это. А после увидел в дверях Натана Эразмовича и впервые заметил в его взгляде искру сочувствия и понимания. — Вставайте. Пары суток в беспамятстве довольно даже для чувствительной барышни, — сказал Востоков. — Нас ждет Москва. Вас ждет награда. Всех нас ждет работа. Пустота снова нахлынула и скрутила сердце и разум льдом. Куда легче, наверное, без сердца. Куда проще, наверное, без души — разорванная пополам, она не воет ночами от боли.