Глава 3
13 марта 2021 г. в 14:29
Каору, может, и был бунтарём, но бунтарём правильным и занятия не прогуливающим. Да что там, порой он вообще вредным заучкой был, однажды как-то приполз на уроки с высокой температурой, и отлёживаться в медпункт его тогда Коджиро погнал чуть ли не пинками. Так что, раз уж он в этот раз не появился в школе после выходных, значило, что как минимум, должен произойти конец света.
«Приболел», — ответил он ближе к обеду коротким смс на десяток взволнованных вопросов, и Коджиро, хоть и не написал, но подумал: «Пиздишь».
Да, приболевший Каору — это упёртый Каору, но такой вредный, злой, матерящийся и ненавидящий за собственную беспомощность весь свет и себя бонусом. Он точно должен был ему позвонить в большую перемену и выдать гневную тираду, а не отмалчиваться за безразличным смс. Да, приболел он — глупыми мыслями и переживаниями, все влюблённые этим болеют и не хотят никому говорить, что им нужно в одиночестве обо всём этом подумать.
Коджиро вздохнул, задумчиво собирая тетради в сумку. Раньше он первым вылетал в солнечный школьный двор, стоило прозвенеть последнему звонку, а тут медлил, даже сегодняшние дежурные уже почти закончили свои дела и с опаской на него поглядывали. Наверное, он слишком нахмурился, думая обо всём, поэтому Коджиро поспешил улыбнуться и наконец-то вышел из класса.
Было одно место, куда его тянуло, словно кто-то невидимый настойчиво дёргал за рукав. В это время дня там, наверное, был приятный тенёк под большим навесом с кое-где уже прохудившейся крышей. Сквозь щели свет пробивался солнечным дождём, и в этих ярких полосах всегда искрилась пыль. Со старого и давно закрытого ларька с фаст-фудом давно уже облупилась краска, даже надпись на вывеске уже было не разобрать. А из проржавевших автоматов получились неплохие преграды и трамплины. Наверное, здесь должно быть уныло и тоскливо. Но это их метки на стене старого склада о том, кто же выше взлетел на скейте. Это их с Каору место, где хотелось чихнуть от соленого воздуха и зажмуриться от сверкающего на солнце океана.
Об этом месте не знал даже Адам, и, наверное, это что-то значило.
Злой стук колёс скейта об асфальт Коджиро услышал ещё далеко от места. Даже удивился сначала — на Каору не похоже, тот обычно катается ровно и легко, продумывает и скорость, и движения, и кажется, что он юркий умелый призрак, его не поймать и даже не услышать. Но сейчас он — да, всё-таки он — словно пытался вырваться из собственных рамок, но спотыкался об их обломанные края, не замечая, и падал. Сильно, больно, ободрав ладони и порвав на коленях потрёпанные джинсы.
— С такой тренировкой на выживание твоё «приболел» завтра будет чистой правдой, — решил вмешаться Коджиро, когда понял, что Каору так увлёкся, что даже его не заметил, и дождался, пока тот сядет отдохнуть на старый опрокинутый на бок автомат из-под напитков. Каору резко обернулся к нему, не сразу ответив — всё старался отдышаться, но выходило плохо.
— Я что, такой предсказуемый? — с досадой наконец-то спросил он, когда Коджиро подошёл к нему, встал напротив и оглядел снизу вверх. Даже на щеке у него была царапина, умудрился же приложиться. Про спутавшиеся волосы и говорить было нечего, не было и намека на вроде как бунтарский беспорядок, а на самом деле волосы у него всегда аккуратно собраны в хвост, в котором каждая прядка была на своём месте.
— Нет, ты просто придурок, — вздохнул Коджиро, садясь перед ним прямо на асфальт и удобно сгибая ноги, порылся в сумке, вытащил большую упаковку влажных салфеток и с десяток пластырей. Вот она, въевшаяся в кровь привычка с тех пор, когда сам несколько месяцев назад не раз расшибал нос, слетая со скейта.
— Наверное, весь в тебя, раз ты так сразу понял, где я? — огрызнулся Каору и прикрыл глаза, переводя дыхание. Коджиро не спешил отвечать, давая выйти его накопившимся негативным эмоциям. — Ладно, прости. Правда, прости. Я… Ащщщ! — зашипел он, ведь Коджиро прижал влажную салфетку к его ссадинам на коленях.
— Терпи. Ты тут в запале собирался себе как минимум переломать конечности, как максимум – свернуть шею. А тут так, пощиплет немного. Давай, колись, что случилось? — медленно спросил он, зная ответ. Он бы и сам всё рассказал, что только из-за Адама Каору в один миг теряет всю свою рассудительность, и в тот же самый миг он мог бы улыбнуться самой счастливой улыбкой, если бы чёртов Адам, а не он сам, сейчас сидел перед ним и аккуратно дул на заблестевшие капельками крови ссадины.
— Я тренировался, так-то, — буркнул Каору, но податливо протянул ему раскрытые ладони, и Коджиро со вздохом вытащил ещё несколько салфеток.
— Ага, вижу. Только нас вечером и так тренировка ждёт, а ты вдруг школу даже решил прогулять. Пар ты выпускал, вот что ты делал. И? Что случилось? Ты признался Адаму, но он тебя отшил? — постарался Коджиро спросить как можно более ровно и даже безразлично.
— Он… Я не понимаю. Я не знаю, Коджиро, — вздохнул Каору и в ту же секунду как будто отпустил всю злость, оставив только усталость, и она сразу легла тенями под глазами. — Он… Я вчера сказал ему, что люблю его. Я просто предложил ему прогуляться, как гуляют обычные люди без скейтов, ну и…. Я признался ему. А он просто молча смотрел на меня, и… И ему словно было больно, у него был такой беспомощный взгляд, словно я сказал ему, что мне нужно убить его собственными руками. Я не понимаю, я… Может, потому что я парень? Ну, я так и подумал, а потом он… — он замолчал, и Коджиро аккуратно налепил пластырь на его колено.
— И? Что он потом?
— Он спросил, смогу ли я стать когда-нибудь его Евой, — растерянно выдохнул Каору, и Коджиро сам недоумённо нахмурился.
— Евой? Это типа что-то библейское?
Но Каору медленно покачал головой:
— Он недавно стал об этом говорить. О том, что когда-нибудь встретит того скейтера, что сможет победить его. Что это будет его Ева. Ты, может, просто внимания не обращал. А я не придавал этому особого смысла.
— Ну, он, правда, с каждым днём катается всё круче и даже… жёстче как-то. Но причём тут это и его дурацкая идея про какую-то Еву, — разозлился Коджиро, схватив Каору за подбородок и вынуждая наклониться к себе, сердито стёр салфеткой с его щеки грязь и выступившую кровь, а потом сразу отдёрнул руки и опустил ладони к себе на колени, впился пальцами в собственные брюки.
— Я признался ему в любви, а он смотрел на меня даже с ужасом. Разве любовь может так пугать и приносить столько боли? — пробормотал Каору, и Коджиро бросил на него быстрый взгляд:
— Вот у отражения своего дома спроси. Сам-то давно видел свою унылую и покоцанную физиономию? Ты… Влюбился бы ты в меня, придурок, и всё было бы намного проще.
Он не хотел это говорить, эти слова словно сами рванулись с губ, им невозможно было сопротивляться. Нет, не так, это грустной растерянной улыбке Каору было невозможно сопротивляться, его новому и неизведанному встрёпанному образу, неловкому и беззащитному. Разве любовь — это вот не оно, не мысль и не жажда защитить дорогого человека тогда, когда он запутался и разбил в кровь колени, порвал любимые джинсы?
— Если бы я влюбился в тебя, ты бы закормил меня вкуснейшими бенто, и я бы превратился в хомяка на скейте, — устало хохотнул Каору, и сердце Коджиро встрепенулось, снова в нём по кругу, по чёртовому колесу помчался умирающий от тоски тот самый хомяк. Может, Каору не понял его опасных слов, или понял, но решил отшутиться, и так и не понять, что же из этого хуже. Или больнее.
— Прогуляем сегодня тренировку? — подмигнув, предложил Коджиро и поднялся с асфальта. — Тебе на сегодня уже хватит, а я провожу тебя до дома и прослежу, чтобы до тебя дошло, что тебе реально хватит. Давай, как ты там говорил… Тоже прогуляемся, как обычные люди без скейтов? Адаму я сам напишу, что ты приболел.
— Ну, я, может, и приболел, а ты чего?
— А у меня плохая оценка по истории, потому что ты как раз приболел, и списать домашнюю сегодня мне было не у кого, — поведал чистую правду Коджиро, и Каору с неловкой улыбкой ухватился за его протянутую ладонь, поднимаясь.
— Ты же… ну, не скажешь ничего Адаму? Пожалуйста?
— А вот ничего не обещаю. У меня, знаешь ли, запас пластырей не бесконечный, и если ты будешь выпускать всё время пар так, как сегодня, то пусть он мне для тебя купит их целую коробку, — попытался отшутиться Коджиро, но Каору всё равно смотрел на него болезненно-строго.
— Я попробую снова. Я попробую понять его. Постараюсь, чтобы он понял меня. Скоро ведь весенние каникулы, думаю, мы сможем провести хоть пару дней опять же как обычные люди. Без скейтов и без какой-то там Евы, — вздохнул он, и Коджиро молча застегнул сумку. От посветлевшего лица Каору и его едва заметной улыбки должно было самому стать легче, но было только… больно.
— Знаешь, ты вот тут катался сейчас… Ты вкладывал все чувства в это, всю свою злость и обиду. И это словно был не ты. На скейте ты всегда катаешься, полагаясь на ясный расчёт, понимаешь? И побеждаешь.
— А вот это уже было обидно, словно я и чувствовать ничего не должен, — надулся Каору и даже кинул на него сердитый взгляд.
— Я не об этом, придурок. А о том, что, ну, что твоя голова должна быть ясной, и так и будет, когда в твоём сердце будет спокойствие, когда твои чувства будут, ну… Когда они будут самые лучшие, — начал Коджиро, старательно подбирая слова и ещё больше в них путаясь. — И если тебе надо будет уберечь их, если… Если надо будет забрать всё плохое, что тебя гложет, принять всю эту боль… Я приду к тебе. Как сегодня, я приду к тебе. И ты можешь прийти ко мне сам, понимаешь?
Каору молча кивнул и опустил взгляд. Лицо у него оказалось в тени, так и не разглядеть ничего, кроме упорхнувшей тени улыбки.
Боль — она вот такая, когда обычные люди на обычной прогулке идут рядом и молчат. Коджиро даже подумал, что вот, наверное, всё теперь будет так, неловко-горько, но Каору на следующий день весело припорхнул на занятия, шлёпнул ему на парту громадную коробку пластырей и на большой перемене привычно выклянчил половину бенто. Принёс с собой весну, ругаясь на последние в эти дни лепестки сакуры, что всё равно вредно путались в его волосах. Так и пролетели последние учебные дни до весенних каникул, Коджиро на одном дыхании даже написал все итоговые тесты, а Каору одобрительно хмыкал на его результаты.
Совсем скоро они будут гонять на скейтах дни напролёт, совсем скоро, как обещал Адам, можно будет опробовать ту самую горную трассу, и само ожидание этого наполняло адреналином, отвлекало от того, что у Каору всё вроде получалось. Ну, попробовать. Признаться, понять, добиться лёгкой и нежной улыбки Адама. В такие моменты Коджиро просто рвался вперёд на скейте, осознавая, что сложные трюки со временем даются ему всё легче, что тело подстроилось под скорость, что ноги словно стали с доской единым целым. Словно вселенная решила дать ему если не в любви, то хотя бы тут капельку удачи.
Странно было первый день весенних каникул нестись на скейте в одиночку. Каору сказал, что с Адамом они куда-то съездят вместе на пару дней, а Тадаши вообще тихо признался, что у него много дел. Впрочем, и так неплохо, можно было побороться только с ветром, и Коджиро в этот вечер старался обогнать даже его. Наверное, он перестарался — тело гудело каждой мышцей, в голове шумел горький восторг, и заснуть не удавалось совсем. Повезло, что дома он был один — родители уехали к родне решить какой-то вопрос. Но трель звонка под полночь всё равно стала сюрпризом. Решили вернуться домой? И ключи не брали, потому трезвонят?
Коджиро босыми ногами прошлёпал в прихожую, не глядя в экран домофона, распахнул дверь, вгляделся в худощавую фигуру за воротами. Так и рванул босиком по прохладной каменистой тропинке, подрагивающими пальцами кое-как открыл дверь, и Каору, вздрогнув, шагнул ему навстречу.
— Слушай, Коджиро… Ты же говорил, что можно к тебе прийти, да? — севшим голосом пробормотал он, и даже под жёлтым светом иногда мигающего фонаря его лицо казалось до серого бледным.