Три скейта, два сердца и одно бенто

      Наблюдать, постоянно наблюдать и быть молчаливой и безропотной подмогой — наверное, эту мысль в Тадаши вложили с детства. Его семья с давних времён служила семье Шиндо, и то, что его ждёт такая участь, было решением, принятым без него. Но никто не говорил, что слуги не могут быть своим хозяевам… друзьями?       Айноске был его немного младше и ниже, практически не улыбался и всегда смотрел на него с затаённым страхом. Он слишком часто плакал — это было заметно по покрасневшим глазам. А ещё его били — незаметно, следы от линейки на бледных запястьях можно было спрятать под рубашкой или джемпером, но Тадаши их видел. На самом деле их видели все, но только Тадаши осмелился спросить об этом у отца, и на него тут же зашикали. У хозяев есть право на свои причуды, у слуг же нет права их за это осуждать.       Айноске впервые улыбнулся, когда он решил научить его кататься на скейте. Это было спонтанное, опасное решение, но если отец всегда говорил Тадаши, что надо лишь молча наблюдать, то мама всегда учила быть сильным и смелым, если это может кому-то помочь. Айноске тогда нужно было помочь, а Тадаши, наверное, был ещё слишком мал, чтобы понимать, что слуги господам не помогают — они им прислуживают. Как верные послушные псы. Айноске же был слишком мал, чтобы понимать, что псы лучше слушаются, когда их дрессируют через боль, а не гладят с улыбкой. Господин Айчиро раскусил их дружбу сразу же, застав за тем, как они весело играли в догонялки в саду. В тот момент Тадаши хотелось больше всего стать невидимым и по-настоящему спрятаться. Ноги вросли в землю в тот самый миг, когда господин Айчиро, смерив побледневшего Айноске холодным взглядом, с усмешкой повернулся уже к Тадаши и медленно произнёс:       — Мой сын давно просит у меня собаку. Думаю, ты послужишь ему лучше. Не разочаруй меня.       Айноске после игнорировал Тадаши с месяц. Прятался от него по углам, избегал бывать в саду, где Тадаши помогал отцу, и вздрагивал, когда они всё-таки оказывались рядом друг с другом. Но он всё-таки пришёл однажды на их особое место, где Тадаши любил возиться со скейтом, и замялся, молча схватив его за рукав, словно в один миг забыл все слова.       Ему нужна была помощь, пусть он даже и был сыном богатого господина, в руках которого были жизни всех его слуг, и Тадаши тоже. Ему нужен был друг, потому что друзья нужны каждому, это была та правда, в которую Тадаши верил, поэтому он осторожно накрыл его ладонь своей и тихо произнёс:       — Давай всё-таки дружить? Я очень хочу.       — И я хочу, — пробормотал Айноске, шмыгнув носом, и вздохнул: — Я… Я не знаю, как. Папа сказал, что ты принадлежишь мне, что я стану твоим настоящим хозяином в будущем, но ведь друзьями… Как я смогу быть твоим другом так?       — А твой папа и не поймёт. Никто не поймёт. Давай притворимся, что мы не друзья для всех здесь, но… — Тадаши задумался, закусив губу. — Но когда никто нас не будет видеть и слышать, то я… Я буду звать тебя Ай-чан! Ведь хозяев так не называют, ну и… Так мы словно равными будем.       — Ай-чан… Слишком мило звучит, я же не девочка, — надулся Айноске, и Тадаши весело улыбнулся:       — Но ты же младше меня, Ай-чан. А так да, мило звучит, ты прав. И это так здорово, так вообще никто-никто не догадается! Мы будем как шпионы. Я всегда буду защищать тебя, Ай-чан.       Тадаши захлопнул конспект, сдавшись понять из него хоть слово. Мысли так и крутились вокруг прошлого, вокруг тех дней, когда ладонь Айноске была меньше его собственной, когда назвать его «Ай-чан» казалось обычным делом, ведь он и правда был очень милым. Сейчас же Айноске выше него самого, в чём-то даже сильнее и со своим упорством добьётся любых высот. Его не надо больше защищать, только оберегать иногда от опрометчивых поступков, которые не подходят наследнику богатой семьи. Сложно решить, обязанность это слуги или всё-таки друга, и Тадаши просто отказывался об этом думать.       Как и том, что Айноске стал очень красивым. Слугам нельзя быть друзьями своим господам, что уж тут говорить о любви? Тадаши не знал, когда именно присутствие Айноске, его улыбка стали настолько необходимы, что эта жажда — быть рядом с ним — просто пробирала его до странных мурашек. Может, всё случилось уже тогда, когда макушкой Айноске — тогда ещё Ай-чан — едва дотягивался ему до подбородка.       Сейчас он его выше на полголовы, и сейчас его хотелось касаться-касаться-касаться, хотя бы украдкой, хотя бы на секунду, забывать, как надо дышать, когда Айноске юркает к нему в небольшую комнату в дальнем крыле дома и спрашивает:       — Можно я посижу с тобой?       Сейчас он делал так редко. Сейчас у него открылась дверь в новый мир, к новым людям, гоняющим на скейтах, и Тадаши всё чаще вежливо отказывался от его просьб рвануть вместе в прохладные сумерки.       И Айноске стал звать его всё реже. И это понятно — ведь там, в сумерках, ждёт Сакураяшики Каору, и Тадаши, изнывающему от собственных чувств, яркая любовь Айноске к этому парню кажется понятной и даже естественной. Ярким людям свойственно идти на свет друг друга, а потом сиять вместе и ради друг друга. Тадаши себя ощущал слишком тусклым, и свет улыбки Айноске, когда тот украдкой переписывался с Каору, был для него что огоньком для мотылька.       Так хотелось сгореть ради его улыбки.       По вискам застучали молоточки мигрени, и Тадаши обессилено прикрыл глаза, откидываясь на спинку стула. Мысли об Айноске резали его душу на части, и неровные куски собираться в одно целое никак не хотели. Словно ему не дано с этим справиться. И никогда он не сможет отпустить эту любовь, очень странную, словно выпивающую все его силы, потому что желание отдать этим чувствам всего себя лишь растворялось в пустоте. А потом возвращалось, накрывало болезненной бессонницей и наваждением, вечной жаждой, оглушающим возбуждением, и Тадаши, в сорванном ритме дроча себе и закусывая нижнюю губу, всё пытался представить, как его касаются чужие тёплые ладони. Он почти был готов в это поверить. Верил и кусал губу до крови, и это отрезвляло.       Он не сразу услышал нерешительный стук в дверь, а потом и не сразу поверил. Только Айноске мог к нему так украдкой скрестись, но ведь он должен был уехать с Каору на пару дней, что-то наплетя своему отцу, что соскучился по второй вилле, в которой не был уже пару лет. Может, Тадаши просто это показалось? Он нерешительно замер перед собственной дверью и, сделав пару глубоких вдохов, наконец медленно отворил её, крепко схватившись за ручку.       Айноске, пустым взглядом всматриваясь ему в лицо, тихо спросил:       — Можно я посижу у тебя?       Да, Тадаши привык наблюдать и не спрашивать, но сейчас вопросы роем гудели в голове, сменяли друг друга, и он сдался их напору и обеспокоенно спросил:       — Что случилось, Айноске?       Айноске привычно сел на край кровати, как и всегда, привычно погладил указательным пальцем корешок выглядывающей из-под подушки книги. В его мир, мир самого Тадаши, он не влетал на скейте, сметая все преграды — он заходил осторожно, всегда спрашивая разрешения.       — Ты совсем не называешь меня теперь «Ай-чан», — вдруг обронил он, и Тадаши отвёл взгляд.       — Просто мы выросли. Уже как-то неловко.       — Наверное. В детстве я даже злился на тебя немного за это прозвище, а сейчас думаю — оно ведь значит что-то, да? Оно… Ты ведь называешь меня так про себя, правда?       — Может быть, иногда, — признался Тадаши, садясь с ним рядом и аккуратно касаясь его руки своей. Ладонь у Айноске была холодная, словно он бродил по улице несколько часов. Пусть и подступало лето, но ночи всё равно были холодными настолько, что с собой приходилось брать иногда тёплую мастерку.       — Я где-то слышал, что дорогих людей всегда хочется называть по имени, и чем чаще мы это делаем, тем счастливее становимся. Я рад называть тебя по имени, Тадаши. И я не могу называть отца даже отцом, не то что папой. Я… Я счастлив, что я могу обращаться по имени к Каору, и… — Айноске затих на несколько секунд, словно пытаясь справиться с собственными словами. — Я… я поцеловал его и подумал, что буду так называть его каждую секунду, пока он позволит мне прикасаться к нему. Он… он позвал Коджиро.       Коджиро… Если бы и можно было бы кого назвать хорошим и надёжным парнем, то Тадаши назвал бы именно его. Чтобы понять это, хватило и пары встреч и гонок на скейтах. И этот Коджиро наверняка был слишком хорошим, чтобы вламываться в чужие отношения. Как и слишком хорошим, чтобы Каору, сам того не понимая, в него влюбился. Они ведь вроде давно были друзьями?       — У него были закрыты глаза в тот момент, а потом он открыл их, посмотрел на меня, и… ему так страшно было. Он сам испугался того, что случилось. Я понимаю это, но мне так… — Айноске затих, вырвал свою ладонь из пальцев Тадаши и крепко впился ногтями в запястье другой руки, оттягивая перед этим рукав худи. Он делал так ещё с детства, расцарапывал и ссадины от ударов линейкой, и сам мог разодрать кожу до крови, словно наказывал себя за что-то. И это единственное, что Тадаши не мог принять, как и не мог прекратить — Айноске просто не позволял, отталкивал его ладонь и переживал этот приступ сам.       — Мне так больно, — выдохнул он. — Это правильно, да? Любовь должна приносить боль, это правильно, правильно, — тихо повторил он и вдруг растерянно улыбнулся: — Я сделал Каору больно, я… Я хотел, чтобы он смотрел только на меня, чтобы он думал только обо мне. Я был готов придушить его, Тадаши. Я…       — Ай-чан, — мягко перебил его Тадаши, всё-таки справляясь с его подрагивающей ладонью и сжимая её в своих, и Айноске вздрогнул. — Ай-чан, тебе больно, я знаю, так и должно быть, когда твои чувства безответны, но… помнишь? Я же говорил, что защищу тебя.       — Защитишь? От боли? Или от того, что я чувствую? Этого никто не может.       — Я просто буду называть тебя Ай-чан. Позволь мне это. И ты можешь называть меня в ответ как угодно. Можешь даже называть меня Каору и представлять его вместо меня. Я… мне не будет больно.       Конечно, Тадаши врал, так неумело и безнадёжно, но надеясь, что Айноске сейчас сильно погружен в себя, чтобы почувствовать это. А ещё он так и продолжал держать его ладонь в своих, и, наверное, это было хорошим знаком. Тадаши аккуратно поднёс её к своим губам, целуя самые кончики пальцев, и повторил:       — Мне не будет больно, Ай-чан.       — Я бы хотел называть тебя своей Евой, Тадаши, — вдруг пробормотал Айноске, зачем-то вспоминая свою идею найти того скейтера, у которого хватит сил его победить. Почему-то в этой затее он видел что-то судьбоносное и даже мистическое, а он сам в своих поисках стал кататься с каждым днём всё грубее и опаснее. Это тревожило, и Тадаши пока не решил, что же с этим делать.       — Как мне ей стать? Я готов сделать всё ради этого       — Ты не сможешь, ведь тогда тебе придётся возненавидеть меня, — улыбнулся Айноске. — Думаю, настоящая Ева ненавидела своего Адама.       — Но многие верят, что любила.       — Иногда это одно и то же. Одинаково больно. Если ты меня возненавидишь, Тадаши…       — Нет. Я же сказал, что защищу тебя.       Айноске устало кивнул и закрыл глаза, и Тадаши, наклонившись к нему, прижался к его лбу своим.       Он будет защищать его, даже если сам Айноске возненавидит его.       Даже если ради его защиты ему придётся его предать.