***
скидываю то, что обещала. еле нашла [Документ] Ира Кузнецова надеюсь, я тебя не разбудила, но если да — это твои проблемы Ира Кузнецова Антон просыпается от сообщений — сам виноват, что забыл выключить уведомления и лег почти под утро; хочет поначалу вызвериться на написавшего, но увидев, что это Ира прислала ему обещанные текстовые заметки с вебинара, то расслабляется. Они неплохо общаются, встретившись на общем сборе, и она, если честно, спасает для него эту тухлую тусу — они большую часть времени торчат на веранде, разговаривая про учебу и работу, и для Антона становится приятной неожиданностью, что Кузнецова, в отличие от всех немногочисленных девочек с их потока, тоже пошла по специальности, а не в ноготочки-бровки, и сейчас прекрасно зашибает веб-дизайнером в одной не самой пропащей (и это мягко сказано) студии. Ира обещает ему скинуть заметки с их корпоративного обучения, которые могли бы помочь Антону с их проектом по маркетплейсу, и они приканчивают по паре бутылок пива; обсуждают универ, ржут с каких-то былых курьезов, и Антон тогда вспоминает, почему Кузнецова ему когда-то нравилась — сообразительность, простота и умение слышать и слушать всегда притягивали, потому что любой человек хочет быть услышанным, даже если речь идет о работе. Или об университетских смешнявках — и тем более, если совсем немножко о чем-то личном, когда допиваешь уже вторую бутылку пива, докуриваешь пачку сигарет и досчитываешь все видимые глазу звезды. В общем, душевно. — Спасибо, Ир, — записывает Антон хриплое голосовое, протирая ладонью розовый след от подушки на щеке. — Это заебись, я похожее долго искал, уже думал хакнуть базу с вебинарами, но бля… Короче, должен буду. — Можешь отплатить кофе, — смеется Кузнецова в ответном голосовом, и она отвратительно бодра в это время. Хотя стоп, в какое? В двенадцать часов дня быть бодрым уже не преступление, зато преступлением будет опоздать на смену в «Модерн», если не успеть сделать до нее все дела. — Маякни, как будет время на днях, я уже неделю сплю и думаю о сэндвиче с тунцом из «кофе бина». — Заметано. Это не звучит как приглашение на свидание, да и что между ними может быть спустя столько времени: университетская симпатия давно в прошлом, да и вряд ли такие девушки бывают свободны — если еще и зарабатывают нормально, то вообще на выданье. Да и у Антона все мысли вертятся вокруг Арсения, потому что после стора они не видятся и почти не разговаривают, и Шастун гадает, что могло произойти — вроде с глазом все нормально, Арсений даже присылает ему фотку, где выглядит вполне себе ничего. Вернее, он как всегда красивый, как черт — и в отношении глаз настороженность вызывают только тени под ними. Антон думает про четырнадцатое февраля, потому что никогда не считал это праздником, но условная традиция кажется красивой — в конце концов, можно придумать что-нибудь простое, но красивое дома, чуть более романтичное, чем всегда; может, какую-нибудь совместную ванну или массаж, ужин при свечах или секс при гирляндах — короче, банальная херня, и Шастун в этом не силен, но думает, что Арсу должно понравиться. Главное же — внимание, нет? Все правильно? Антон максимально освобождает вечер среды, радуясь, что в этот день в «Модерне» дежурит новый капельдинер, а в вечерних спектаклях Арсения нет в списке актеров: значит, он точно сможет приехать, и даже если не останется на ночь, то они вполне успеют отпраздновать (может быть, даже не один раз). К моменту, когда Антон вспоминает, что нужно бы позвонить Арсению, у него в арсенале есть: торт «Прага» с нормальным сроком годности, потому что Арс как-то его упоминал, рулет «Сказка» без срока годности, потому что Антон любит его с детства, ароматические свечки с запахом мандарина, пена для ванны и какая-то блестящая соль — остается надеяться, что она не покрасит жопу (это во-первых), не вызовет дерматит (во-вторых) и не поцарапает член под крайней плотью (в-третьих и в последних). Антон все откладывает и откладывает звонок, занимаясь то работой, то поиском дурацких тюльпанов, чтобы заказать их на дом или на худой случай успеть смотаться в магазин, где они будут в феврале, и у него даже мысли не возникает, что что-то может пойти не так — да и у кого возникнет, когда планируешь все настолько четко, что уже буквально проживаешь запланированное время. Шаст находит немного тюльпанов в одной из цветочных студий и едет туда, радуясь, что тут всего четыре станции метро, и те на одной ветке — и уже наблюдая, как флорист перевязывает их ленточкой (в этот раз и лента, и тюльпаны белые), набирает Арсения и прижимает телефон плечом к уху. — Привет, — улыбается в трубку. — Ко скольки сегодня подъедешь? Антон расплачивается картой и забирает тюльпаны, выходя на улицу и закуривая за магазином; Арсений, судя по звукам, выходит куда-то, чтобы нормально поговорить. — В плане? — Арсений звучит растерянно, и Антон торопливо стряхивает пепел. — Ну, в смысле, ко мне, сегодня ж это, день этого, — Антон думает, что нужно было предупредить Арсения раньше, но с другой стороны, он прекрасно видел расписание и знает, что Арс в «Модерне» сегодня заканчивает в четыре, там только репетиции «Нирваны». — Ты понял, короче. Петра и Февронии! В трубке повисает молчание, прерываемое только треском слишком некачественной для Москвы двадцать первого столетия связи — и когда Арсений начинает говорить, Антон забывает, что у него в руках цветы, и чуть не шлепает их на мокрый асфальт, едва успев прижать букет к куртке. — Антон, прости, я не смогу сегодня, — в голосе слышно вину; лучше бы вино, думает Антон. Лучше бы купил вино, а не это обоссанное шампанское, которое почему-то считают неотъемлемым атрибутом романтичного вечера. — Давай завтра, хорошо? Антон прикрывает глаза, сжимая ничем не упакованные тюльпаны так, что свежие стебли влажно хрустят; вовремя одумывается, отпуская цветы, потому что отвалил за них прилично денег, как будто их хоббиты несли пешком из Голландии в руках, а выращены они были на земле обетованной, сдобренной слезами погибших в борьбе за небезызвестный гроб крестоносцев. Почему эти слезы приходят в голову как показатель редкости — непонятно, но возможно, Антон с детства считает, что рыцари не плачут. Или плачут мало. Короче, на вес золота это все. — Почему? — Спрашивает он ровно, придирчиво осматривая тюльпаны — не дай бог, сука, помялись. — Просто я… — У тебя же нет спектаклей сегодня, Арс, — перебивает его Антон, уже понимая, о чем пойдет речь, и оказываясь не в состоянии сдержать злость. — Поэтому давай не будем про работу, я думал, что у тебя будет время приехать хотя бы часов до десяти. Антон не знает, зачем говорит все это, потому что Арсений уже явно все распланировал, и вопрос только в том, насколько сильно Шастун выбесится от формулировки — по шкале от одного до десяти. На одиннадцать или на двенадцать с половиной. — Мы с Русланом уедем до завтра, — отвечает Арсений, помедлив, и выдыхает; то ли кислород, то ли сигаретный дым. — Прости, просто это выглядело бы подозрительно, если бы я вдруг уехал в праздник. Ну, на двенадцать с хвостиком, потому что ожидаемо. Арсений говорит что-то еще, но слух у Антона отключается, и он слышит только звуковые помехи — бла-бла-бла; он давит в себе все, что рвется из него, похожее больше на блевань, чем на речь, поэтому он запихивает все это назад, в рот, заталкивает обратно жвачками и сигаретами. А может, блядь, уже стоило бы дать это подозрение, может, стоило бы хоть раз не побояться и выбрать Антона, стоило бы хоть раз дать понять, что прошла любовь, завяли помидоры — хотя бы таким жестом, если не можешь напрямую? Антон заставляет себя досчитать до трех и тушит едва подкуренную сигарету о край урны, наблюдая, как она ломается, и табак сыплется во все стороны, от ветра поднимаясь вверх и даже не оседая на асфальт. — Хорошо, — отвечает он ровно. — Я тебя услышал. Он кладет трубку до того, как Арсений отвечает, и смотрит на иконку входящего сообщения из телеграма; потом на цветы, снова на иконку — и набирает Ире, потому что понимает, что в одиночестве этот вечер просто не вывезет.***
Арсений пулей вылетает из театра, садясь в машину и по пути домой собирая все светофоры: вдумчиво и тщательно раздражается на каждый из них, то и дело бросая взгляд на лежащий на пассажирском сидении телефон — он пробует перезвонить Антону, но тот не берет трубку, и это злит. Злит то, что Антон даже не думает дослушать его, бросает трубки, как будто они в мыльной опере, и уходит в игнор — и это при том, что он сам даже не догадался изначально спросить о планах на вечер. Просто ставит перед фактом — во сколько приедешь; так, будто у Арсения автоматически не может быть никакого другого ответа. И чем больше он думает об этом, пытаясь добраться до дома по первым, пока еще не очень плотным пробкам, тем сильнее он злится, пока не перегорает — все равно планы уже есть, никто на попятную не пойдет, а значит, с ситуацией надо разбираться уже постфактум. Арс, может, и попробовал бы придумать что-то, предупреди Антон его раньше — хотя бы элементарно раньше, а не за несколько часов; да, маловероятно, что он бы так просто уехал от Руслана в околопраздничный день, потому что отмазок тупо нет, но все-таки это не выглядело бы так по-скотски. Но Антон не просто не предупреждает — он решает все за Арсения, и тот, осознавая это в моменте, охуевает и раздраженно давит на гудок так, что задница опеля впереди него почти подпрыгивает. Арсению приходится вспомнить дыхательную технику, которой их учили на очередных курсах повышения профессиональной квалификации, чтобы справляться с волнением перед выходом на сцену, углублять голос и не трястись — только сейчас Арс использует ее для того, чтобы а) доехать до дома без убийств; б) не психовать при Руслане; в) не наговорить Антону десятиминутное голосовое (достаточно раздраженное и обидное). Забавно, но это помогает — Арсений усмехается и закуривает в приоткрытое окно, стоя на светофоре, и думает, что очень давно ему не приходилось ни с кем притираться. Вот так, в каких-то мелочах и моментах, когда знаешь человека не настолько хорошо, чтобы спрогнозировать его реакцию, и притирка эта проходит далеко не всегда идеально. Он пытается вспомнить, как это было с Русланом — и не может. — Слушай, Рус, — когда они приезжают в отель, Арсений старым проверенным способом тестирует качество постели — сигает на ней, как сайгак. — А ты вот помнишь, мы с тобой часто срались поначалу? Ну, когда начали встречаться. — Не помню, вряд ли у нас были поводы. Арсений, блядь, слезь, ради бога, хуй с ней, с кроватью, ты себе сломаешь что-нибудь, — Руслан проходит мимо и дергает его за ногу, и Арсений показушно верещит — смотрите, насилуют. Какое-то вот такое настроение. — А ты на меня часто обижался? — С чего такое вопросы? — Руслан выглядывает с балкона, выразительно приподнимая брови, и пожимает плечами, и Арсений и сам понимает, что все это звучит странно — лежит на постели звездочкой, раскинув руки и ноги в стороны, и задумчиво рассматривает потолок с красивой подсветкой. Ему бы думать о шведском столе на ужин, хаммаме и большой джакузи в их ванной, а он все о бытии. О житии. Какое житие твое, пес смердящий. Ты посмотри на себя… Житие. — Да просто. Сегодня вот день Святого Валентина, и мы празднуем, как-никак, и все это очень давно, и мне захотелось вспомнить, — Арсений сам улыбается своим словам, потому что они звучат почти мечтательно, хотя им с Русланом вроде и мечтать давно не о чем; они давно не мечтают ни друг о друге, ни о совместном будущем, ни о жизни вместе, потому что это все есть — и в мечтах не нуждается. — Но ты и правда, кажется, на меня никогда не жопился. Руслан оставляет дверь на балкон открытой, когда выходит покурить, и Арсений тоже тянется за пачкой сигарет, пристраиваясь сбоку — вид на погружающуюся в вечер Москву очень красивый. В воздухе начинает неуловимо и неповторимо пахнуть ночью, и если бы кто-то смог конвертировать этот аромат в духи, Арсений пользовался бы только ими. — Ну, жопился вряд ли, — Руслан выдыхает облачко дыма и облокачивается на перила. — Во-первых, я изначально не видел смысла обижаться на какие-то твои выходки, потому что ты всегда себе на уме, а во-вторых… Хуй знает, Арс, на людей не обижаться надо, а говорить с ними. У каждой же выходки есть свой мотив, и если его понять, то все проще станет. Ты пить что будешь? Вино, шампунь, крепкое что? — Да вина просто закажи. Слушай, а помнишь письма? Арсений вдруг вспоминает эту дурацкую игру и смеется, закрыв лицо руками — так, что сигарета едва не падает на каменный пол балкона; это было так давно, что совсем вывалилось из головы, а теперь кажется, будто вообще никак к ним не относилось. Руслан тоже смеется негромко, проводя рукой по лицу, и запрокидывает голову, глубоко вдыхая вечерний воздух, и в этот момент даже машины на рыжих лентах дорог на мгновение, кажется, останавливаются. — Что, хочешь написать? Когда они только познакомились — да и сейчас это мало изменилось, на самом деле — Руслан быстро понял, что Арсений часто замалчивает свое недовольство, какие-то проблемы и переживания, и уживаться с ним в такие периоды трудно, как и пытаться напрямую вытащить что-то; они были моложе, смотрели какие-то бесконечные шоу на ютубе вечерами, и Руслан тогда придумал им свое — письма. Так и назвал эту игру — просто «письма», и правила у нее были простые: любой «зритель» (а он был один) мог написать в «студию» (в лице Руслана) письмо с любой проблемой, которая его беспокоит, с любой претензией или предъявой, и ее обязательно прочитают и обсудят в неформальной обстановке с бокалом вина, чтобы посмотреть на ситуацию со стороны. Азартный до всяких игр Арсений тут же включился и буквально в тот же день написал огромное полотно о том, как его раздражает, что к его мужику на работе очевидно липнут всякие женщины, начиная с секретаря в приемной, и что это все безобразие, и что все это неприемлемо, и что его это беспокоит. И в постскриптуме приписал, что он давно не был на море, а у его мужика вечная работа. Положил письмо в специальный «ящик», в роли которого была выбрана коробка из-под «Родных просторов», и Руслан вечером налил им по бокалу вина, сел в кресло и достал письмо, зачитывая его и едва сдерживая улыбку. Арсений тогда сидел напротив него, сучил ногами и впервые начинал отдаленно догадываться, что он тупица. Они разговаривали весь вечер и пили вино, а через пару недель поехали на море, и с тех пор Арсений часто писал эти письма — и незаметно подкладывал их в коробку до момента, пока Руслан прочитает их, и они снова вечером садились и играли в это шоу; скоро помимо вопросов, проблем и претензий там появилось много другого — почему у белых медведей черные носы, куда пропала Атлантида и почему все думают, что это евреи распяли Христа. Как и любые игры, и эта скоро сошла на нет — а традиция разговаривать осталась. — Да знаешь, может, и хочется иногда написать, — рассеянно улыбается Арсений, потому что воспоминание это какое-то теплое и мягкое, и оно укутывает, как мягкий плед. — Это было так давно, как будто и не в этой жизни. Так странно вспоминать. — Ну, я могу купить коробку «Родных просторов», и напишешь, — смеется Руслан, приобнимая его рукой, и Арсений привычно кладет голову ему на плечо. — Или другие конфеты? Ферреро роше, например, или рафаэлло. Тогда мы редко могли себе позволить что-то такое. — Нет, нужны именно «Родные просторы». Иначе все не то. Арсений почти на сто процентов уверен, что не будет ничего писать, но вспоминать и говорить об этом приятно, и он почти забывает обо всем, что происходит в последние месяцы; только уже вечером, после хаммама, проверяя ленту в инстаграме, замечает у Антона в историях фотографию с меткой «кофе бина» — стикер «20:06», две кружки кофе и сэндвич с салатом и какой-то начинкой, и никого на фото больше не видно, и отметок никаких. Арсений смотрит на историю с полминуты, остановив ее нажатием на экран, и выходит из приложения, откладывая телефон до самого утра.***
стэндап стор, пятница, 18 февраля 20:02
— А вот похлопайте те, кто когда-то узнавал что-то, что может здорово обосрать чью-то жизнь, и такой — если Ницше и писал о сверхчеловеке, то это было явно обо мне? Бебур на сцене как всегда выглядит стильно, уже привычно делает ручкой (за что его уже тысячу и один раз записали в геи, но он-то знает, кто тут на самом деле гей), вроде даже хихикает, но любой человек, знающий его хорошо, заметил бы, что ему неспокойно — но сегодня в зале стора таких нет, и слава богу. — Вообще я читал где-то, что власть должна быть разумной. Ну, давайте приведу пример: ты узнал, что девушка твоего друга шпехается с другим, и, казалось бы, можно пойти и рассказать, но… Бебур ехидно улыбается, и все-таки хорошо, что в зале сегодня нет никого, кто за всем этим смог бы увидеть — это буквально крик о помощи, сос, который больше сосет, чем помогает, и вместо воды Андрей сегодня тянет на сцене вино. — Ребята, вам всегда нужен козырь в рукаве! Власть должна быть разумной, точно, я вспомню, где я это читал, и пусть там о другом было, какая разница — так работает жизнь. Вырвал из контекста и пошел, крутишь-вертишь, как тебе надо. И короче, приходишь к выводу, что иногда лучше промолчать, потому что мало ли, как жизнь повернется — может, потом можно будет выменять этот секретик на что-нибудь полезное… На сиги, например. Или на игрушки для иксбокса. Будет потом таскать у своего благоверного и приносить мне, чтоб я молчал. Власть должна быть разумной. Бебур вздыхает и поправляет микрофон. — Да ну, ребят. Я же вообще по жизни просто осторожный и всегда помню, как буквально на моих глазах любопытной Варваре оторвали нос. Это было, кажется, на базаре. А вы видели мой нос?***
У Антона теперь смены делятся с новым капельдинером — немного неловким, но суровым дядькой; Арсений видит его в четверг и в пятницу и нервничает, потому что не может нормально поговорить с Антоном. Не то чтобы тот его игнорирует, просто в сообщениях словно бы сквозит какая-то прохлада, а на звонки нет либо случая, либо времени. Арс пытается убедить себя, что это не Антон пишет таким тоном, а он сам таким тоном читает, но получается хреново — Арсений давно уже умудряется накрутить и укусить себя за жопу так, как не может ни одна змея. И поэтому когда он в субботу видит Антона в театре — ровно к пяти вечера, как обычно и приходят капельдинеры — то едва давит в себе порыв сразу броситься к нему; это будет выглядеть как минимум странно, потому что они стараются не особо светить общением внутри коллектива, поэтому Арс дожидается конца репетиции и нервным взглядом окидывает зал, чтобы понять, где Антона искать. Антон не ищется, хотя обычно всегда наблюдает за репетициями, если приходит пораньше, и Арсений пишет ему, что будет через пару минут ждать в курилке — ладони при этом потеют так, что хоть выжимай. Шастун приходит только минут через пять, когда Арсений уже начинает было подкуривать вторую — и последнюю в упаковке; неловко роняет ее, вздрагивая от появления Антона, и прежде чем сказать что-то, тоскливым взглядом провожает сигарету, вздыхая. Антон молча протягивает ему свою открытую пачку, и Арсений тянет оттуда одну, пусть даже не курит «Винстон» — но хоть какой-то способ провести между ними шаткий мостик. — Извини меня за это все, — говорит Арсений, не придумав ничего лучше, потому что он все равно чувствует, что Антон на него обижен, и пусть уже прошло несколько дней. И инцидент, кажется, исчерпан, но недосказанность такая тяжелая, что ее хочется поскорее сбросить. — Если бы ты чуть раньше предупредил, я бы подумал, что можно сделать. Я правда хотел. Антон закуривает, зябко кутаясь в свой пуховик, и избегает смотреть в глаза — а Арсений пытается, замечает все до последней детали; даже то, что в любой другой момент Антон как-нибудь прикоснулся бы к нему, потому что они наедине, а сейчас даже стоит не особо близко. — Да какая уже разница, Арс, дело же даже не в этом ебучем четырнадцатом, — Антон вздыхает и, протянув руку, мягко поправляет упавшую на глаза Арсения челку; кончики пальцев мягко скользят по щеке, когда он опускает руку, и Арсений невольно за ней тянется. — Ну не получилось, и хуй с ним. Все нормально. Арсений качает головой, потому что поверить в это сложно, пусть даже и Антон уже на расстоянии вытянутой руки, и взгляда он не прячет, и касается мягко; если бы это было критериями условной нормальности, Арс забил бы хуй и предложил провести сегодняшний вечер вместе, потому что у Руслана какой-то вечерний прием с партнерами — но забить не получается. Недосказанность тяжелеет, а все остальное выблевывается с трудом — но надо. Вообще иногда полезно два пальца в рот, чтобы не было интоксикации. И Арсений — продолжает. В смысле, два пальца в рот. — А в чем еще? — Спрашивает он, затягиваясь сигаретой и чувствуя непривычный вкус, и он на язык ложится каким-то грубым, тяжелым и невкусным налетом; Арсений кривится. Антон долго молчит, явно раздумывая, стоит ли начинать этот разговор, но в итоге начинает — и Арсений забывает и про сигарету, и про то, что она имеет свойство тлеть, а пепел имеет свойство оставлять следы на обуви, в особенности, если она замшевая. А это ведь его любимые ботинки, которые Руслан подарил ему на день рождения, потому что Арс нылся три месяца, что в инстаграме питерского шоурума увидел ботинки под корову за бешеные бабки. — Во всем, — говорит Антон и дергает плечом, как будто пытается сбросить с него что-то, и жест этот нервный — такой же нервный, как голос. — Ну не получилось в четырнадцатое февраля, я не девчонка, чтобы по такой хуйне ныться. Но это же все, сука, о другом. Ты живешь с человеком, которому на тебя похуй, иначе вряд ли у нас бы с тобой получилось что-то, но при этом все равно каждый раз к нему возвращаешься и, видимо, даже не планируешь делать с этим что-то. А я, Арс? Мне что? Вечно ждать тебя, пока твой Руслан свалит на свою обдроченную работу, чтобы мы могли побыть вместе? Арсений чувствует, как у него внутри все обрывается, и он сначала не может даже слова выдавить — но Антон прерывает даже его выдавленное через силу «подожди»; нет, не подожди. — Нет, Арс, дай мне уже договорить. Я все понимаю про то, что вы дохуя вместе, но мне, знаешь, казалось, что ты не пиздец как счастлив во всем этом. Я правда все понимаю, но Арс, — Антон хмурится, злится, хватает Арсения за руку резко, и от этого жеста не по себе. — Но Арс, мне тоже не комильфо. Может, пора уже прекратить туда-сюда скакать? «С хуя на хуй», — как бы слышится неозвученное, потому что нельзя жить в обществе и быть свободным от общества; нельзя жить в обществе и не знать его устойчивых лингвистических конструкций. Если бы Арсений мог, он бы выблевал из себя все: и эти формулировки, которые обливают его, будто говном, даже если в виду этого не имеют, и эту горечь, и «обдроченную», и «скакать», и массу всего не озвученного, но слишком явно подразумевающегося. И грешным делом хочется, чтобы сейчас в эту курилку кто-нибудь зашел и спас от этого разговора, но она, как назло, самая пустынная — поэтому они здесь и встречаются. — Шаст, но я… — Арсений не забирает у него руку, и Антон притягивает его к себе, прижимая на мгновение. — Я не могу уйти от него так просто. Понимаешь? Даже не потому, что привычка и все прочее, просто я ведь как минимум живу у него, и с этим куча проблем. — Каких проблем? — Антон слишком близко, и Арсению от этого впервые неуютно. — Как будто есть что-то нерешаемое? Арсений качает головой, мягко выпутываясь из его объятий, и трет пальцами виски, пытаясь собрать в кучу слова, мысли и формулировки — он не думал, что будет так трудно, хотя, наверное, предполагал, что однажды этот разговор состоится, и все эти мысли придется облечь в слова. А слова — в действия. — Нет, но решаемое непросто, — отвечает Арсений, и он будто сам себя слышит скорее со стороны, как будто это говорит даже не он, а кто-то другой. — Шаст, начать хотя бы с того, что у меня нет возможности снимать себе отдельную квартиру в нормальном месте, если я уйду от него. Сейчас это просто невозможно. — Возможно, если ты правда хочешь этого, — отвечает Антон тут же, а потом запинается, когда Арсений поднимает на него глаза; кажется, они оба прекрасно понимают, в чем стоит вопрос, и Шаст заметно спотыкается о слова. — Ты можешь пожить у меня… Первое время. А я потом помогу найти тебе что-нибудь недорогое. В пределах МКАДа. Арсений замирает и вдруг грустно улыбается, кивая; конечно, не то чтобы он намекал на что-то, скорее это просто дает понять для себя внутри какие-то вещи — и он опускает плечи, устало проводя руками по лицу. Ну, теперь он знает, что на первое время у него — в случае чего — будет где перекантоваться. Интересно все так получается. — Я понял тебя, Антон, — говорит он негромко и оглядывается, будто куда-то торопится, хотя и торопиться уже некуда, потому что уже давно везде успел. — Давай поговорим об этом позже, хорошо? Нужно в гримерку уже идти. Антон, кажется, хочет еще что-то сказать, но Арсений почему-то боится услышать это; поцелуй на губах ощущается горьким из-за привкуса «винстона», которые Арсений впервые ощущает так ярко, потому что сегодня они оба курили их — даже забавно, что с «мальборо» такого не бывает. Наверное, привычка. — Подумай об этом, Арс, — шепчет Антон ему на ухо, прежде чем отпустить. — Это все не может продолжаться бесконечно.