Баллада о глупом мальчишке

Все, что нужно успеть, Артем благополучно успевает — выпроваживает ребят за дверь, пихнув каждому в руки оставшиеся куски пиццы в фольге («Ты ебанутый? — дольше всех сопротивляется Илья. — А вы чо жрать будете?.. А-а-а! Ты собрался кулинарить с утра пораньше? Романтика деда, ха-ха!»), перестилает кровать. Подумав немного, перестилает еще раз, чтобы комплект был одного серого цвета, а не наволочки — в колхозный цветочек, пододеяльники — в полоску, как из детского отдела «Икеи». Убирает сваленную на стуле одежду в шкаф, ставит на тумбочку с Роминой стороны — ебать, тот едва согласился остаться на ночь, а у Артема уже «Ромина сторона кровати» образовалась, — бутылку с водой и стакан. Курит на кухне, врубив вытяжку на полную мощность, оценивает продуктовый набор в холодильнике, который завезла Диана. Даже в телефоне копается, листая фотки с фестиваля. А Рома все еще торчит в ванной. Что, наверное, неудивительно, учитывая получасовые и часовые перерывы в их вечерних созвонах, когда Рома бросал «Схожу помыться и перезвоню». Только Артем не задумывался, что он все это время реально отмокал в душе. Коммуналка в мыслях делает ему ручкой, но не успевает Артем задвинуть денежный вопрос куда подальше и в духе Скарлетт О`Хары перенести вопрос на туманное завтра, как на дисплее снова появляется лаконичное «Отец». — Привет, — буркает Артем в трубку, даже не пытаясь притвориться дружелюбным, и встает у окна. — Что-то важное забыл? — Я сейчас звонил в деканат, — сходу говорит отец, — тебя всю неделю не было на занятиях. — Серьезно? — фыркает Артем и ухмыляется собственному нечеткому отражению в темном стекле. — Мне через неделю двадцать стукнет. Третий курс, па. А ты все еще… звонишь в деканат? — Третий курс, а мозгов на третий класс, — сухо и пренебрежительно произносит отец. — Ди мне все рассказала. Опять в свою свистульку играл? — Я вокалист, — напоминает Артем, хотя порядком устал. Как вообще спокойно разговаривать с человеком, который тебя до сих пор воспринимает как десятилетку, который в детстве выпросил губную гармошку? Диана тоже хороша. Ладно бы заявила честно и сразу, что не станет молчать про фестиваль, но пообещала же хранить в тайне. — На инструментах играют мои ребята, а я пою. — Спасибо, что не пляшешь, — отзывается отец раздраженно. — На целую неделю уехать в другой город посреди учебного семестра… — Отец тяжело вздыхает. — Скажи мне, сын, чего тебе не хватает в жизни? — Музыки, свободы, твоего понимания, — перечисляет Артем на автомате. Пусть вопрос риторический, но его слова в любом случае отскочат от пузыря отцовского мировоззрения. Так почему бы лишний раз не высказаться вслух? — Хватит паясничать, — раздражается отец. — А я говорю правду, — Артем тоже понемногу заводится: по-другому у них и не получается никогда. — Ну что тебе не так? Сам прекрасно знаешь, нагоню программу и сессию закрою на «хорошо» и «отлично». — Артем закатывает глаза, надеясь, что отец это прочувствует в паузе. — Я на бюджете. Тебе даже платить за меня, непутевого, не надо. — Может, перекрыть денежный кран на коммуналку и еду? — предлагает отец серьезно. Браво, вот и та самая плашка из «Дженго», которую только дерни — и шаткая башня псевдонормальных отношений с сыном гарантированно рухнет. — А я все думал, как ты давить будешь, — со злой веселостью тянет Артем, двигая горшок с кактусом туда-сюда и оставляя на подоконнике крошки земли и мутные грязевые разводы, — раз хата моя и на меня записана, даже улицей и бомжами не пригрозишь... Бабки на хавчик и газ! — Артем посмеивается. Ну потому что реально смешно. — От работы еще никто не умирал. «И я в прошлую нашу ссору не помер, если не забыл», — мрачно добавляет Артем про себя. — Когда ты дружил с Пашей, вел себя куда лучше, — конечно же, за недостатком достойных аргументов, отец вскакивает на любимую лошадку. Артем фыркает слабо. Может, признаться ему наконец, что с Пашей он не только дружил? Сказать, что был несчастлив, если для отца это играет хоть какую-то роль. Что эта «дружба» давила на него почище многотонного пресса. Что Паша видел не раз шрамы и молчал. Молчал, когда Артем методично забивал пальцы и руки татухами, чтобы прикинуться хоть для себя, будто боль прошла. Что Паша не смотрел никогда на единственную слабость и лазейку, которую он оставил — разодранный большой палец и верные пластыри. Не требовал размотать и показать. Не спрашивал, что это за хуйня. И не смотрел Паша никогда так больно и уязвленно, будто Артем разодрал шрам на его теле, а не на собственном. Артем шумно выдыхает сквозь зубы. Нет. Стоит начать говорить, и словесный поток уже не заткнешь. Ни к чему отцу знать про Рому и пополнять личный топ ненависти и осуждения. — Еще скажи, что работать — грех, — цедит Артем сердито. — Мог бы спокойно отучиться, а я бы тебя обеспечивал, — произносит отец вкрадчиво, будто реально думает, что предлагает панацею от всех бед. — Как Диану? — хмыкает Артем прохладно и зажимает трубку между ухом и плечом. Берется машинально за пластырь, но вспоминает большие светло-карие глаза Ромы, беспокойство, написанное на его лице. Уверенное, с оттенком уязвленной гордости «Я рядом, придурок». И в груди тягуче разливается непривычное, но такое нужное сейчас тепло, а желание размотать пластырь притупляется и меркнет. — Спасибо, но не хочу, чтобы мой кошелек приказывал мне, что делать, — произносит Артем язвительно, перехватывая телефон рукой. — Отлично! — отец срывается на крик. — Отработаешь и скинешь мне деньги, которые прогулял на фестивале! К среде! Отец бросает трубку, оставляя за собой последнее слово. Но Артема это почти не трогает. У бати Анвара в шиномонтажке всегда для него находится сдельная работенка, без денег не останется. Может, прогуляет несколько не особенно важных лекций и семинарских, зато вернет отцу бабки — чтобы позлить его еще немного. И если надо, устроит Роме постоянный бассейн в ванной, как русалочке. Артем улыбается, вглядываясь сквозь окно во двор. Слышит наконец, как щелкает замок, и выходит в коридор. — У тебя нет бальзама для волос, — жалуется Рома, растирая мокрую голову полотенцем. — Как ты живешь вообще? Такой домашний, в шортах и футболке. С ума сойти, у него родинки даже на лодыжках есть и одна — прямо на коленке. — Без понятия, — отзывается Артем хрипло и старается не думать о том, есть ли родинки под футболкой и шортами. Спокойно, приятель. Он просто согласился переночевать разок. Ты же не озабоченный маньяк, ты же можешь собраться и подумать, скажем, о единорогах или сопромате, чтобы отпустило? Так какого хуя ты на его ноги пялишься, будто ног в жизни не видел? — Куплю тебе бальзам, — заявляет Рома, не заметив, кажется, ничего подозрительного. Он поправляет септум, облизывает засос под нижней губой — неужели не понимает, насколько сексуально сейчас выглядит любой его неосторожный жест? — Я на этом собаку съел. Тебе отлично подойдет один хороший… Артем не выдерживает. Делает шаг навстречу, выхватывает полотенце, не глядя вешает на дверную ручку. Наклоняется к Роме, чтобы поцеловать долго и с чувством. Рома не сопротивляется и даже не теряется: жадно отвечает на поцелуй, одной рукой обнимая Артема за шею, другой — зачесывая назад влажные светлые волосы. — Понятно, — бормочет с улыбкой, — тебе больше подойдут мои губы, да? Флиртует Рома божественно. Флиртует Рома так, что у Артема в башке мутнеет даже при крохотном допущении, что на ком-то он все же тренировался. Артем осторожно зализывает засос под его нижней губой и небольшую ссадину. Замечает, чуть отстранившись, как сильно Рома покраснел и как прерывисто дышит. Нет, все же он невиннее первого подснежника. И эта мысль заставляет протрезветь. — Пойдем, — говорит Артем, через силу поднимая взгляд к его глазам. Тянет Рому за руку, доводит до комнаты. — Ложись, располагайся, я пока в душ. — А… — Рома застывает на пороге и недоуменно хмурится. Оглядывается на Артема и смотрит широко распахнутыми испуганными глазами. Но произносит неожиданно ровным голосом: — Я думал, мы будем спать в разных кроватях. — У меня нет другой кровати, — говорит Артем буднично. Главное, Тема, говорить естественно, без тревожных пауз и тем более — припизднутой хрипотцы, которая лишний раз подтвердит, что ты на грани. Что ему хватит одного слова, нечаянного поворота головы и демонстрации охуенного, как у статуй, блядь, древнегреческих, профиля, чтобы у тебя встал. Надо в душ. Немедленно, сука, надо в душ, за закрытую дверь, к шуму воды. — А во второй комнате? — спрашивает Рома, медленно подходит к тумбочке и рассеянно, не понимая, должно быть, куда приткнуться и чем заняться, шатает бутылку с водой за горлышко. — Она пустая, — так, спасибо, голос, что держишься. Хоть ты держишься в этом организме и под этой протекающей крышей. — Там вообще ничего нет. — Понятно. — Рома кивает. Садится на край кровати, теребит уголок одеяла. Косится через плечо, как будто решает еще раз убедиться, что двуспальная, и впритирку лежать не придется. — Я отвернусь. И буду спать под другим одеялом, — обещает Артем быстро, не зная, как его успокоить. Судя по тому, что Рома выдыхает еле слышно и опускает взгляд, ему от этого заявления легче не становится. Вот черт. Артем, ты баран. Нужно было сделать вид, что ты даже на секунду не задумался о возможности не отворачиваться. И лежать под его одеялом. Обнимать его и мягко целовать в лицо, в родинки на шее. Перебирать его мокрые после душа волосы. Вслушиваться в его размеренное дыхание. Пульс бьется даже в кончиках пальцев, в джинсах становится тесно. Хорошо, Рома все еще пялится на сложенные на груди руки и не видит, как его колотит. Артем сдавленно произносит: — Все, я мыться, — и ковыляет к ванной. Резко захлопывает за собой дверь, врубает кран в раковине, выпутывается из футболки, еле-еле расстегивает пряжку ремня и опускает замок молнии. Стискивает зубы, прислоняясь лбом к запотевшему после парилки, которую Рома устроил, зеркалу. «Ты обещал себе, — проговаривает Артем мысленно, мечтая, чтобы кто-нибудь посторонний появился на секунду-другую и влепил ему крепкую оплеуху или опрокинул его мордой в кафель для острастки. — Ты обещал себе, что у него все будет как в сказке». Артем больно закусывает губу. Джинсы уже спущены до колен, стояк натягивает боксеры. Хочется зажмуриться, представить его мягкие влажные губы на своих губах, его тихий выдох в рот, затуманенный взгляд светло-карих глаз. «Ладно, давай откровенно. У Ромы все будет без спешки — ты разобьешься в лепешку, но продлишь конфетно-букетный хоть до гребаной вечности, если ему захочется, — только себя самого за закрытой дверью и в одиночестве не обманывай, окей?» Ему ведь просто надо выпустить пар, чтобы ночью в одной с Ромой кровати об этом не думать. Артем снимает боксеры вместе с джинсами, ногой отшвыривает к двери. Залезает в кабинку, быстро и на автомате подкручивая краны и подбирая нужную температуру. Сует гудящую голову под тугие струи воды, на ощупь находит среди флаконов на полке гель для душа. Выдавливает немного прямо на стояк. Первое движение ладони от яиц к головке приносит больше муки, чем удовольствия. Хочется и подрочить грубо и быстро, и одновременно — растянуть пытку воображением, которое подкидывает, будто издеваясь, яркие непрошенные картинки. Ромку в одной футболке, кусающего губы и ерзающего у него на коленях, к примеру. Артем смаргивает воду с ресниц, дышит загнанно и сильнее толкается в неплотно сомкнутый кулак. Трет щелку уретры подушечкой большого пальца, катает головку по дрожащей ладони. В ушах гудит, в глазах — галлюциногенная пляска цветных пятен. И ему как никогда хуево от дрочки. Тупое механическое выжимание спермы, лишь бы сбить напряжение, и почти нулевое удовольствие, которое не окупает ни разу желание вжать Рому спиной в теплый кафель, поцеловать до одури. Потереться своим стояком о его, напиться протяжным стоном с губ. Артем наклоняется, упираясь рукой в кран, кончает почти ровно в слив, но член, видимо, думает, что им обоим недостаточно. — Блядь… Артем снова выдавливает гель на ладонь, снова дрочит, снова развлекается мимолетной фантазией: на этот раз как сосет Роме, посадив его на стиралку. Наверняка ему понравится. Будет глушить стон в ладони, крепко держать Артема за волосы, пытаясь не то оттолкнуть («Тема, прекрати, я же сейчас… — сипло, срываясь на хриплые выдохи, будет шептать, — прямо тебе в рот...»), не то притянуть ближе. Артем задыхается, сильнее сжимая пальцы, и заранее отчаянно надеется, что минет как вид ласки Роме понравится, потому что ему от одного кино в башке мозг разматывает, а что будет, когда он реально возьмет в рот? Кончив второй раз, Артем уже не то что помыться по-человечески, шевелиться не может. Во всем теле такая ломота, как будто он вагоны минимум разгружал, а не выступил пару раз — на закрытии фестиваля утром и вечером в пабе. Только через пять минут бессмысленной медитации под шелест бегущей воды Артем находит силы ополоснуться с гелем и вылезти из душевой кабинки. Переодевается в домашние треники и майку, еще с прошлой недели болтающиеся на сушилке, чистит зубы и возвращается в комнату. Свет выключен, Рома уже завернулся в свое одеяло, и только экран телефона подсвечивает его сосредоточенное лицо. — Ого. Ты быстро, — замечает Рома, и Артем с облегчением думает: как хорошо, что для его парня двадцать минут в душе — все равно что не ходить в душ вовсе. Даже оправдываться не нужно. — Во сколько встаем? — спрашивает Артем, забираясь на свою сторону и тоже накрываясь одеялом. Двуспальная кровать внезапно кажется попросту огромной: потому что Рома лежит на самом краю, чертовски далеко. — В семь будет нормально, — подумав немного, отвечает Рома. — Я поставлю будильник. — Окей. — Артем пялится на потолок, по которому расплылся тусклым пятном свет уличного фонаря. «Ну и хули, спрашивается, лежим?..». Поворачивается на бок, смотрит на кокон из одеяла, в котором Рома спрятался, отключив наконец телефон, и зовет тихо: — Детка?.. — М-м-м? — тянет Рома ни разу не сонным голосом. — Можно тебя поцеловать на ночь? — Нет, — вдруг отрезает Рома и ворочается, накрываясь одеялом с головой. Глухо и неуверенно бубнит оттуда: — Утром поцелуешь… — Я хочу сейчас, — говорит Артем с прущей наружу улыбкой. Если в чем он и уверен точно, так это в том, что целоваться Роме нравится. Слишком. Настолько, что ему, похоже, плевать на засос на лице, на возможную реакцию матери. — А если только разочек? — Хера губу раскатал! «А если»! — огрызается Рома из-под одеяла. — Конечно один… не больше... Артем усмехается, перекатываясь ближе. Нащупывает сквозь одеяло его плечо, а затем и шею, и подбородок. Наклоняется и целует в то место, где должны быть Ромины губы. — Спасибо, — говорит, еле сдерживая смех. — Спокойной ночи. — И все?! — Рома тут же скидывает одеяло и смотрит обиженно, что видно даже в темноте. — Это разве счита-а-мвх?.. Рома фыркает прямо Артему в рот и крепко обнимает за шею, когда тот без спроса затыкает его поцелуем. Тянет ближе, и Артему приходится опереться на локоть, чтобы не упасть на Рому сверху. Вряд ли самозабвенная дрочка в душе спасет от реакции тела на тесный контакт. Особенно когда тебя целуют, будто в последний раз, агрессивно и несдержанно толкают язык тебе в рот и чуть не захлебываются воздухом в легких коротких паузах между соприкосновениями губ. — Это уже… — слабо протестует Рома, криво улыбаясь и пытаясь восстановить сбившееся дыхание, — не один… разочек… — Ага. Но не в губы… — Артем целует его в септум, в ямку на подбородке, переходит на шею. Хочет остановиться, но от Ромки так одуряюще пахнет его гелем, его квартирой — им, блядь, самим, — что тормоза срывает, и Артем прикусывает нежную кожу под дрогнувшим кадыком, — поэтому не считается… — Тем… погоди… — Рома шумно дышит ему в затылок. Впивается пальцами в его плечи и держит, не давая ни придвинуться ближе, ни отстраниться. Шепчет неубедительно: — Щекотно… слишком... — Так тоже? — умом Артем понимает, что творит полную дичь, но разве скажешь это внутреннему долбоящеру, который питается Роминым смущением и постоянно требует добавки? Артем вырывается из его хватки и кусает в шею сильнее. Втягивает кожу и оставляет еще один засос. Широко облизывает, жмурится до кислотных пятен на обратной стороне век и тянет, не прощупывая даже тонкой связи между отчаянно сигнализирующим об ошибке четыреста четыре сознанием и языком: — Бля, детка, ну какой же ты сладкий... Пиздец, вот это голос. Срывающийся, низкий, чисто Ганнибал Лектер на выгуле. Рома не то всхлипывает, не то пытается ругнуться. Беспомощно и растерянно замирает на долгие три секунды, а потом вдруг резко отталкивает Артема и вскакивает с кровати. — Я зубы забыл почистить... — кричит уже с порога, вылетая метеором из комнаты. Артем трет подбородок, в который Рома случайно заехал локтем. Соврал же, и дураку ясно — свою клубничную пасту Артем в глубоком поцелуе почувствовал. Артем встает с кровати, выходит в коридор и тихо подкрадывается к двери ванной. Прижимается ухом к крохотному зазору и слышит сквозь шелест воды, бегущей из крана, его громкие поверхностные выдохи, проникновенное: — Бля-а-а-адь… — и тут же, с эффектом выстрела в глухой лесной тишине, несдержанный и откровенный, до мурашек по коже, стон. Артем отшатывается от двери в немом удивлении. Почему-то мысль о том, что Рома мог возбудиться тоже, что неопытный не равно железный, приходит ему в голову только сейчас. Когда сам уже всласть подрочил два раза в одно лицо и решил, что проблема решена. Ведь Рома после жаркого поцелуя, засоса и вкрадчивого шепота про то, какой он сладкий, будет думать о пони и сахарной вате, да? Артем отходит от ступора и тянется к дверной ручке. Но первый же порыв — ворваться в ванную и помочь, — притупляется под доводами внезапно заработавшего мозга. Рома сегодня впервые поцеловался, а он ему что, предложит подрочить? Не слишком ли много впечатлений на одни сутки? Самому себе — это каждому парню привычно, да что там, каждой девушке тоже, но с посторонней помощью, пусть даже с помощью того, кого ты хочешь... «Он кончит, думая о тебе», — звенит в голове, и от повторяющегося за дверью стона, бьющего по нервным окончаниям, Артема бросает в жар. Этого только не хватало. Он спешно идет обратно в комнату, падает на кровать и упрямо думает о сварочной дуге, о матане и об особенно сложной контрольной из начала учебного семестра — лишь бы не встал. Сердцебиение постепенно приходит в норму, тугой клубок в груди расплетается, позволяя задышать полной грудью. Проходит еще минут пять, прежде чем Рома возвращается и ложится под одеяло. И от него ведь действительно пахнет сильнее прежнего клубничной пастой. — Психую, если зубы не почищу, — объясняется Рома невозмутимо. Ворочается, накрываясь одеялом, и произносит как ни в чем не бывало: — Спокойной ночи... — Спокойной ночи, — отвечает Артем и улыбается потолку. Засыпая, он думает с радостным предвкушением о том, как много совместных открытий их ждет впереди.

***

Утро Артема начинается в шесть. Он просыпается от вибрации подложенного под подушку телефона, расфокусированным со сна взглядом цепляет на дисплее «Хуепутало», фыркает, принимает вызов, тихо говорит: — Проснулся, — и отключается. Илья звонит снова, наученный горьким опытом, и Артему приходится прошипеть в трубку: — Да проснулся, епта. Правда. — Жду повторного звонка, — безобразно бодрым тоном заявляет Илья и временно оставляет его в покое. Попроси, называется, друга разбудить себя пораньше, огребешь по полной программе — если этот друг Илья, жаворонок и шило в заднице. Что в данном случае, как ни жалуйся, играет на руку. Артем однажды условился созвониться с Сережей. Так после убитого «Спишь?» и ответного сонного «Не сплю» они оба радостно отрубились до обеда. Илью же бесхитростным маневром не проведешь. Поэтому Артем, предвещая серию настырных звонков, пытается сесть в кровати, но не дает лежащая поперек груди рука. Рома хмурится недовольно, ворчит «Ма, мне ко второму, отстань» и притирается лбом к его плечу. Артем усмехается. Какие, нахрен, разные одеяла и разные стороны кровати, если ночью Рома благополучно перекатился к нему, как металлический шарик к магниту? А под утро успел полежать у него в ногах, на животе, прямо на нем, а потом еще и прошипел обиженно сквозь сон: «Меня никто не хочет обнять?!» — Детка... — шепчет Артем, целуя его в морщинку между бровей и осторожно отцепляя от себя его руку, — поспи еще... — Первым физра, не хочу на физру, — бормочет Рома, не просыпаясь, похоже, но продолжая попытки удержать его в плену. И если бы не обещание с крутым завтраком, Артем бы плюнул на все и с удовольствием остался бы в гнезде из двух одеял, которое Рома обустроил в ходе ночных миграций. — Не пойдешь на физру, — обещает Артем. Потому что уже заглянул к нему в дневник, и первым уроком стоит физика, но Рома об этом узнает через час, а сейчас Артем быстро садится и сует ему в руки подушку. Рому обмен, кажется, устраивает. Артем еще недолго смотрит на него и ловит себя на дурацкой мысли, что ревнует Рому к подушке, которую тот нежно прижимает к груди. «Клиника», — думает со вздохом и отвечает на очередной звонок, уже выходя в коридор и закрывая за собой дверь спальни. — Почему не перезваниваешь? — возмущается Илья немедленно. — Потому что, блядь, я не ракета — так резко стартовать, — отзывается Артем, потирая пальцем след от одеяла на щеке. — Доброе утро. — А зафига, позволь спросить, тебе так рано вставать сегодня? — интересуется Илья. Судя по возне и шуршанию на заднем плане, он с ним болтает, не отвлекаясь от любимой йоги. — Я думал, вы… — пыхтит Илья, — до обеда дрыхнуть будете. — Роме в лицей, — говорит Артем и заглядывает в ванную. — А я планирую в шиномонтажку чапать. Работу надо взять. — Опять папаня беснуется? — Типа того. Так, слушай, я умоюсь и перезвоню, расскажешь, как оладьи делать. — Какие еще, нахуй, оладьи?.. — с подозрением спрашивает Илья. — Я кто, по-твоему, Гордон Рамзи? — Гугл тебе в помощь, — смеется Артем. — А тебе типа нет?! — А мне одному скучно готовить будет, хочу под диктовку. — Артем улыбается собственному отражению в зеркале. Настроение у него и правда неприлично прекрасное для такой рани. Кто бы ему сказал пару месяцев назад, что просыпаясь, он не будет чувствовать себя разбитым, не будет думать о встречах, которых не хочет. Об объятиях, подобных клетке, о ненависти к себе, трусости и слабости, не позволяющей сказать «Нет». Что в начале дня у него вообще будут силы поднять себя с кровати. — Так что изучай вопрос. У тебя пять минут. — Пиздец, — говорит Илья сокрушенно. — Я буду жаловаться Роме. Я его пригласил вчера в чат «Ебанько фэмили», так что если что… мы ему расскажем в подробностях, какой ты деспот и маньяк. — Ты уже чат переименовал? — Артем закатывает глаза. — Конечно! Погоди, до музыки «Вконтаче» доберусь, название группы во всех наших каверах поменяю… — Только посмей, — предупреждает Артем, но Илья мерзко хихикает в трубку и тянет: — Извини, меня ждут рецепты! — и сбрасывает звонок. Перезванивает, разумеется, сам, когда Артем успевает умыться и приготовить на кухне все необходимое. Сообщает менторским тоном: — Мука, кефир, яйца… Эй, ты слушаешь? Слушай-слушай... — и Артем с головой уходит в готовку. Кое-что вспоминает из далекого детства — бабушка ему делала «счастливые оладушки», если он оставался с ночевкой. Остальное восполняет силами копающегося в интернете Ильи, терпеливо повторяющего нужные пункты рецепта по нескольку раз. В итоге Артем даже не успевает забеспокоиться, будто напортачит и ничего не успеет к тому моменту, как Рома проснется. Оладьи получаются эталонными, хоть сейчас — в инсту какой-нибудь модной фуд-блогерше. — Ну что, скинуть тебе фотки своего первого раза? — предлагает Артем, выключая плиту. — Ебать, Артемон, ты потерял девственность? — гогочет Илья. — Поздравляю! — Придурок, — беззлобно огрызается Артем. — Конечно скинь, а то хули я так долго тебя учил готовить? — Илья перестает вдруг смеяться. Выдерживает мхатовскую паузу и произносит: — Артемон? — Что, Хуепутало? — бормочет Артем, невольно напрягаясь. Не каждый день слышишь очень-серьезный-тон от Ильи. — Ты такой, ебать, расслабленный… счастливый даже, — говорит Илья, и от его слов перехватывает в горле. Потому что это правда. И потому что он впервые за долгое время что-то ощущает сердцем, и это «что-то» не хочется заземлить, пустить лезвием по старым шрамам. — Я его толком не знаю, но уже люблю. За то, что он типа… тебя таким делает. Артем проводит пальцем по губе. И не знает, что ответить. — Я тоже, — срывается с языка невольное и честное. Артем растерянно смотрит в окно, на еще темный двор и первых людей, в полудреме разбредающихся из подъездов на учебу и работу. Повторяет медленно, пробуя на вкус новые слова, полные нового сильного чувства: — Я его тоже… — Что ты тоже? Артем вздрагивает, бросает в ответ на «Твою мать!» Ильи: — Все, спасибо, потом созвонимся, — и оборачивается, встречаясь взглядом с застывшим в дверном проеме Ромой. — Доброе утро. — Доброе… — Рома выглядит заспанным, а еще — виноватым. Он проводит рукой по растрепанным светлым волосам и тянет: — Я ворочался, да? — Это еще слабо сказано. — Артем улыбается непринужденно, а у самого сердце заходится в груди. Хочется подойти, обнять и поцеловать. И ведь самое волнующее и непостижимое — можно. Артем делает шаг, другой. Подходит, обнимает и целует в наморщенный нос. Трется щекой о его щеку и успокаивает: — Не волнуйся, все в порядке. — Чем так вкусно пахнет? — спрашивает Рома, обнимает его в ответ и буквально виснет на нем, как будто собирается прямо стоя отхватить еще кусочек сна. — Оладьи тебе приготовил. — Артем и не против. Вечность бы так стоял, наслаждаясь его теплом. — Будешь кушать? — Сначала пластырь тебе поменяем, — бормочет Рома ему в плечо, — что-то я вчера ступил, ты же его намочил еще, когда мылся… — Рома зевает и повторяет уже увереннее: — Поменяем, короче, пластырь, и можешь забирать мою душу. — Твою душу? — переспрашивает Артем изумленно. — Ну да. — Рома поднимает голову и мимолетно касается его губ своими. — В обмен на твой охуенный завтрак.