Артем просыпается от мимолетного поцелуя.
Улыбается и, не открывая глаз, находит Ромино плечо. Гладит подушечками шею, чувствует, как Рома взвивается и хихикает из-за щекотки. Запускает пальцы в его теплые волосы, устраивает ладонь на затылке и тянет ближе для нового поцелуя.
— С днем рождения, — шепчет Рома ему в губы.
— Спасибо… — Артем улыбается шире.
Открывает глаза, когда Рома отстраняется — уже в шортах и безразмерной футболке, свешивается с кровати, копается в раскрытой спортивной сумке.
Артем перекатывается на бок, любопытно вытягивая шею, но Рома одергивает его недовольным:
— Не подглядывай, читер, — и, сжав что-то в кулаке, шустро застегивает молнию. Садится ровно, заводя руки за спину, сдувает непослушную светлую прядь со лба и спрашивает: — Готов к первому подарку?
— Первому? — удивляется Артем, нащупывая трусы, мистическим образом оказавшиеся под подушкой. Откидывает одеяло, и Рома, моментально заливаясь краской, задирает голову и с преувеличенным вниманием пялится в потолок — ух ты, а где ваше стеснение вчера было, Роман Кириллович? Артем ухмыляется, натягивает трусы и весело уточняет: — У тебя их что, десять?
— Нет, три... — Рома опускает встревоженный взгляд на Артема. И спрашивает убито: — Надо было десять?
— Детка, — выдыхает смешливо Артем, — можно было вообще без подарка. Три… — Он качает головой. — Не боишься меня разбаловать?
— Не очень, если честно, — фыркает Рома с заметным облегчением. — Давай руку.
Артем послушно протягивает правую, но Рома отрицательно трясет головой, мол, не эту. Зачем, интересно, ему левая? Шрам уже затянулся, в пластыре необходимость отпала — это Рома еще вчера выяснил.
Стыдно. Сейчас — особенно. Протягивать руку, которую терзал до встречи с ним десятки раз. Здесь все следы его слабости. Под в копеечку влетевшим тату-вороном на предплечье, на забитых фалангах пальцев. И свежий, еще не успевший кануть в небытие, — тоже след, только не прикрытый чернилами, — на большом. Свидетельство трусости, желания вывести боль в другую валюту: с душевной на физическую, пожалуйста, сдирайте любые проценты, но обменяйте.
— Я верю, что ты справишься, — говорит Рома твердо, будто мысли его читая. — Я правда в тебя верю.
Берет его ладонь в свою, поворачивает ребром и осторожно надевает на большой палец холодное кольцо. Серебряное, с тонкой широкой шинкой и изящной гравировкой в виде пера.
«Мой ворон обронил», — думает Артем и издает еле слышный смешок, в котором все — оторопь, восхищение и волнение. Кольцо полностью перекрывает шрам. И сидит на пальце как влитое: не давит, но и не сползает. Артем его даже почти не чувствует.
— Как ты… — Он смотрит в светло-карие глаза Ромы и ловит в них испуг — неужели и правда боится, что не понравилось? — Как ты узнал мой размер?..
— По пластырю. — Рома неловко поправляет септум. — Посмотрел примерно, на сколько один конец перекрывает другой, когда наклеивал… Подумал, что нужно… что-то в качестве подтверждения. Что это пройденный этап… что ты идешь дальше... — Рома, страшно смущенный, отводит взгляд и уточняет, покусывая губу: — Подошло?..
— Идеально, — произносит Артем глухо.
Если татушки опускались на шрамы полными лазеек к возвращению многоточиями, то Ромин подарок — для твердой точки в больной истории.
О глупом мальчишке, который бежал далеко от того, что хотел, к тому, что его убивало. Потому что долго, всю жизнь почти, самого себя убеждал, что счастливым быть не достоин.
Словами отца, Дианы, Паши — и позже, привыкнув, собственными.
— Идеальное, — признается Артем. — Оно мне безумно нравится…
«И новый я — нравлюсь себе тоже».
Он тянется к Роме, поворачивает его голову за подбородок и целует нежно в губы. Прижимается, пытаясь передать без слов, как благодарен. За красивый символ. И за Рому, в компании которого легко оказалось не втаптывать в грязь и не предавать самого себя.
Артем целует его в ямку под нижней губой, в подбородок, царапаясь о свежую щетину.
— Еж... — смеется, когда Рома специально теснее льнет колючим подбородком к его губам.
Артем поддевает край кольца ногтем указательного и медленно прокручивает по пальцу — приятно. Может, это станет его новой привычкой без знака минус?
Телефон на тумбочке протяжно пищит, но Рома даже не оглядывается. Встает с кровати и тянет Артема за локоть.
— В душ? — предлагает загадочным полушепотом и шагает спиной вперед, выводя Артема в коридор.
— Вместе?..
— Ну, тебя ждет проверка... — напоминает Рома, открывая дверь в ванную. Улыбается безбожно соблазнительно, встает на цыпочки и выдыхает на ухо, щекоча мочку губами: — У тебя минута. Чтобы подготовиться… я сейчас вернусь, ладно?..
Рома заталкивает Артема в ванную и закрывает дверь.
Шаги тают в отдалении — куда он? И зачем минута? Артем уже готов — у него встал сразу же, стоило Роме улыбнуться с откровенным намеком.
Артем смотрит на стояк, натянувший боксеры. Беспомощно оборачивается на дверь. Чтобы отвлечься от желания вывалиться в коридор и взмолиться о проверке прямо там, где Рому найдет, хватает щетку — интересно, это у всех парочек так, или только его штырит при виде их зубных щеток в одном стакане?..
Едва различимый смутно знакомый звук — и спустя несколько секунд Рома заходит в ванную и плотно прикрывает дверь, задвигая щеколду.
— Ты выходил в подъезд?.. — спрашивает Артем, протягивая Роме его щетку. — Я как будто ключ слышал.
— Не-а. — Рома забирает щетку, выдавливает клубничную пасту. Встает рядом, беглым взглядом оценивает масштаб готовности. Довольно ухмыляется и невозмутимо начинает чистить зубы.
Нет, эта картинка, бесспорно, Артему нравится.
И он уже ставит галочку в мысленном списке «Делать почаще» напротив пункта «умываться по утрам вместе». По-домашнему, рядом, в одно зеркало лениво втыкая сонными взглядами, чистить зубы, вяло толкаться за место у раковины.
Но сейчас не совсем обычное утро.
Они бодры. Артем бодр за двоих. И это как китайская пытка водой — напряженно, тяжело, бьет по оголенным нервам. И его стояк Рома как бы невзначай задевает рукой, когда наклоняется за полотенцем. И притирается тоже как будто нечаянно, когда тянется вернуть щетку в стаканчик на полке. Задницей притирается. В коротких шортах, которые с него сползают.
Артем сцепляет зубы. Ставит щетку в стаканчик и, пытаясь зачем-то сохранять самообладание, медленно отстраняется, чтобы сплюнуть пасту и прополоскать рот.
Нет, ни фига не нечаянно. Едва Артем выпрямляется от раковины, как к его спине прижимаются грудью, а Ромина ладонь, на секунду-другую прописавшись на его животе, по-хозяйски ныряет под резинку трусов.
— Все на месте, — резюмирует Рома донельзя довольно, пальцем прослеживая русло вздувшейся вены от яиц к головке. Член дергается, подбодренный намеком на предстоящую ласку.
Рома целует его в шею, трется носом: Артем чувствует прикосновение холодного септума.
И хочется больше — естественно, блядь, хочется. Он было просит вслух, как слышит очень отчетливо шум за дверью. Характерные смешки Сережи, шаги в кухню — с кухни, в спальню — из нее. Василисино — ее ведь? — шипящее «Бля, мизинчик, у-у-у... шибла». И громкий шепот Ильи «ТИХО, БАРАНЫ, ВАС СЛЫШНО!»
— Ты… — Артем неуклюже оборачивается, во все глаза уставившись на Рому, который кусает губы, сдерживая прущую из него улыбку. Артем тихо, не зная, паниковать ему, смеяться или плакать, спрашивает: — Ты что, пустил их... только что?..
Рома кивает. Не успевает Артем трижды мысленно матюкнуться и приготовиться к холодному душу, Рома обещает тоном, в котором поразительным образом сочетаются невинность и все коварство мира:
— Они нам не помешают...
— Что?..
Рома открывает стеклянную створку душевой кабины, включает воду, быстро подкручивая краны, на максимум. Заходит внутрь прямо в шортах и футболке, которые мгновенно промокают насквозь и плотно облепляют тело. Сморгнув воду с ресниц и резким движением головы откинув налипшие на лицо волосы, манит Артема пальцем.
— Что? — повторяет Артем шепотом, ни черта не понимая. В ответ ему достается недовольное цоканье — Рома хватает его за руку и втягивает к себе, под теплую воду, тут же начиная целовать и гладить по спине. Артем мычит ему в губы, пока Рома проворно стягивает с него трусы сначала руками, потом — коленом: — Они услы… мвх… шат…
— Не-а, — обещает Рома с провокационной ухмылкой, — если ты будешь вести себя тихо...
«Охуеть!» — грохочет у Артема в голове, когда Рома опускается перед ним на колени.
С губ срывается непроизвольный всхлип-вскрик, который Артем спешно глушит в ладони, клацая зубами о кольцо — Рома кончиком языка проводит по головке, придерживая его член рукой.
На уме вертится единственный вопрос — как? Как он умудряется стесняться и бояться простых вещей, но с пылким бесстыдством браться за то, что совсем недавно Артем представлял только в самых дерзких влажных фантазиях?
Илья за дверью вполголоса командует «Туда! Нет, не туда, ска!», Анвар огрызается, кто-то кого-то бьет, судя по шорохам и матам.
Артем пытается напрячь слух и различить, о чем говорят в коридоре, сквозь шелест воды и ток крови в ушах, но это невыносимо сложно, когда любимый человек сосет тебе охуенно сильно, неопытно, но старательно.
Рома берет глубже, давится с непривычки, но тут же, смешно нахмурившись, пытается снова, будто мечтает получить «отлично» с плюсом за минет, которое Артем и так готов ему выставить в четверть, в полугодие, да в ебаный аттестат сразу.
Ромин горячий язык делает невообразимое.
Его пальцы придерживают член, чтобы удобнее было и облизывать головку, и то и дело кидать на Артема долгие оценивающие взгляды снизу вверх — нравится? Не нравится? А вот так?
Артем зачесывает его потемневшие от воды тяжелые волосы назад, мягко сгребает в кулак. Тянет несильно, не удержавшись, чтобы насладиться зрелищем по полной — Ромины губы, плотно обхватившие его стояк. Осоловелый взгляд, залитые румянцем щеки.
Он перед ним на коленях, уже красных, натертых о ребристое дно душевой кабины.
— Мой... — выговаривает Артем глухо и внезапно для себя, еле продирая горло. Облизывает пересохшие губы, чувствует, как вся кровь, кажется, в организме устремляется к паху и как застилает сладким туманом голову.
Не то что хочется — буквально надо — толкнуться навстречу.
Ромка послушно расслабляется, позволяет брать себя в рот в нужном Артему темпе. Робко помогает языком — не получается поначалу, но это же Рома, упрямый и деятельный, не с первого раза, так со второго.
Артем вздрагивает и тяжело упирается ладонью в разогретый кафель.
Загнанно дышит сквозь зубы, жмурится от воды, заливающей глаза. И ему уже абсолютно похуй, услышат ли ребята за дверью его низкие стоны на грубых несдержанных толчках, скрип, с которым коленки Ромы скользят по дну, когда он, обхватив руками Артема за пояс, заглатывает так, что дальше — только взорваться нахуй и кончить ему прямо в горло.
Рома трет языком ствол, и когда снова поднимает взгляд — жадный, будто требующий «Ну же, покажи, насколько тебе нравится», — Артем вздрагивает нетерпеливо и резко отстраняется. Вынимает член, махнув головкой по Роминым припухшим губам, поворачивается в сторону и, подрочив немного, обильно кончает на кафель.
Ноги подкашиваются, в животе сводит, под ребрами бьется часто-часто-часто. Как гребаный катарсис после ослабшей предсмертной горячки.
— Но я хотел!.. — возмущается Рома, а Артем, еле держась прямо от пробившего все тело оргазма, перебивает сдавленным шепотом:
— Тш-ш-ш... Ром, прости... — подхватывает его под мышкой и поднимает на ноги, чтобы заткнуть поцелуем. Заласкать языком его рот, обнять, почувствовать его гулкое сердцебиение, прошептать в полубреду: — Бля, я так никогда еще не кончал… — Артем тянет зубами его нижнюю губу, еле одергивает себя, чтобы не переборщить и не проебаться в очередной раз с засосом. Ловит Ромин колючий взгляд и виновато улыбается. — Прости, пожалуйста…
— На дураков не обижаются, — хмыкает Рома беззлобно, закатывая глаза.
— В следующий раз обязательно... — обещает Артем и лениво трется опавшим членом о его стояк.
Сглатывает натужно, изо всех сил возвращая сознание обратно поближе к реальности и подальше от второй волны возбуждения.
— Следующий раз? После такого предательства? — Рома щелкает по его подбородку, ухмыляясь, но остывает так же быстро, как и завелся.
Он с трудом стягивает мокрые шмотки, перебрасывая в раковину, и отворачивается, шаря руками по верхней полке в поисках геля.
— Помочь?.. — предлагает Артем, пялясь на его задницу, пока есть прекрасная возможность. С ума сойти, и тут родинки — у Артема скоро башню начнет рвать от каждой мелочи в Ромином теле.
— М-м-м… — отзывается Рома, оборачиваясь через плечо. Выглядит он смущенным — и снова, как он умудряется после того, что только что вытворял языком? Просит жалобно, поправляя пальцем септум: — Давай… я сейчас сам?.. А то… ну...
Артем кивает понимающе.
Мысль эта и его посещает на более-менее трезвую голову: у них впереди целые выходные. Нужно перевести дыхание. Только начало дня, а их уже размазало под катком похоти — хоть из квартиры не выходи, а еще лучше, не отползай далеко от кровати.
— Как думаешь, они еще там? — спрашивает Артем, вылезает на нетвердых ногах из душевой кабины, закрывая створку, и стягивает халат с крючка.
Вздрагивает от неожиданности — будто его услышав, а может, действительно услышав, Илья бодро дубасит в дверь, орет дурниной:
— СЮРПРИ-И-ИЗ! МЫ УМАТЫВАЕМ! — и с грохотом, который только стадо слонов может повторить в дикой природе, уносится прочь по коридору.
Издалека доносятся смешки, ворчание Сережи, задорный звон бутылок — уже выносят ящик с ромом? — шорох курток и стук ботинок, которые, похоже, вываливаются в подъезд еще раньше спешащих на выход хозяев, хлопает дверь, и наконец воцаряется тишина.
— Иди, — в голосе Ромы слышится улыбка. Он, едва видный за запотевшим мокрым стеклом, выдавливает гель на мочалку и трет плечи, — должно быть круто...
Артем открывает щеколду, запахивая халат, выходит из ванной.
Понимает, почему ребята носились по всей квартире, но в особенности — по коридору. И замирает в оцепенении. Может, из-за того, что он меньше всего ожидал этого, а может, потому что понимает вдруг — не впервые, но очень отчетливо, — насколько внимательно друзья относятся к его словам.
«Жалко, что мы снимаем только для историй в инсте, — пожаловался он перед фестивалем, когда собирали инструменты, Анвару. — Фотки теряются, хранить их в таком объеме — надо заморачиваться… много классных просираем в никуда».
Вот почему Сережа взял в поездку старую отцовскую мыльницу. А Илья выпросил у Светки ее полароид.
Артем проходит медленно вдоль стены, разглядывая снимки: некоторые ребята не поленились объединить на доски, некоторые — поместить в отдельные рамки, а некоторые, явно очумелыми ручками Василисы, скрепить разноцветными нитками и проволокой в коллажи. И ведь повесили как-то без гвоздей и молотка — хотя с Ильи бы сталось и шуруповерт притаранить.
На фотках куча фрагментов из жизни: много фестивальных, со сцены, из гримерки, из съемной квартиры.
Анвар кормит пуделя. Сережа кривляется в камеру, а на фоне Артем и Илья бьются на подушках. Вот они играют на набережной по приколу, а Илья носится вокруг с кепкой, в которую прохожие бросают монеты и мятые купюры. Празднуют открытие фестиваля шаурмой и дешевым вином. Просто дурачатся в парке, гоняя голубей. Смотрят «Ход королевы», развалившись вокруг походного ноута на ковре.
А вот и ряд снимков с Василисой — в клубе, когда оба условились одеться Графинями Вишнями из «Чиполлино» по случаю Хэллоуина. Василиса же реально соорудила две вязаные шапки, объединенные «веточкой» из подкрашенной фольги, и они весь вечер ходили как сиамские близнецы — всех тогда переплюнули.
Пара снимков с Ромой… Здесь, на кухне. Артем обнимает его рукой за плечи, а Рома смеется и трясет в кулаке игральный кубик — Илья и в тот вечер достал полароид, заявив: «Просто остались кассеты неизрасходованные». Хитрюга.
Все фотки простые, дурашливые, не постановочные. Отец такие называл бесполезными — мол, если нет памятников архитектуры на фоне, если чья-то башка обрезана, и люди не сидят в ряд с одинаковыми улыбками, то нечего такое хранить в альбомах.
Но Артему эти снимки ближе, чем те редкие, набравшиеся за детство под одной с отцом и Дианой крышей.
Эти снимки хранят смех. И любовь хранят тоже.
Артем садится на пол у противоположной стены и просто смотрит, с удовольствием разглядывая кадр за кадром, на жизнь, которую специально для него поймали за хвост.
— В спальне шарики. Сережа не мог оставить тебя без шариков, — говорит Рома, выходя из ванной, и кутается в большое полотенце. — Он тебе еще потом напомнит, силами чьих легких эти шарики надуты…
Рома садится рядом, сползая по стене, и тоже смотрит на фотки, разделяя с ним молча волшебство момента.
— Действительно круто, — произносит Артем тихо.
А ведь счастье куда приятнее пропускать внутрь, не задумываясь, достоин ты его или нет. Не отыскивая ему причин — просто его проживая.
***
— Ты понимаешь, что палишься? — спрашивает Василиса весело, поскорее прикуривая, чтобы лишний раз их обоих не мучить.
На заднем дворе бара холодно — не май месяц на дворе, и они с Ромой, хоть и закутанные в куртки и шарфы, переступают с ноги на ногу, как пингвины, и прячутся за хлипкой деревянной перегородкой от ноябрьского ветра.
— Это еще почему? — Рома шмыгает носом и дует на озябшие ладони.
Василиса хихикает — нет, она, разумеется, уже из солидарности с Ромой пострадала, терпеливо выслушала его пламенный монолог в духе «земля проломится, потолок обвалится, все плохо-ужасно-хуево-я-чмо». И за его состояние переживает: бледный и дерганый слишком, как бы не двинул кони посреди празднества и на втором бокале мохито.
Но Рома все же слишком смешно паникует — как она вообще существовала раньше без театральных закидонов Мистера Параноика?
— Ты сказал всем, что тебе надо отойти покурить... — напоминает Василиса.
— Я брошу, — растерянно отзывается Рома, озираясь в темный проулок с видом пойманного с поличным преступника, который ищет пути к отступлению.
— Рома, ты вообще не куришь! — напоминает Василиса настойчивее и щелкает пальцами у него перед носом. Пыхтит строго, не вынимая сигарету изо рта: — Соберись, тряпка. Все пройдет как по маслу.
— По маслу, которое Аннушка разлила по трамвайным путям… — загробным голосом сообщает Рома, и Василиса стонет в голос, задрав голову к небу.
Небо, помоги! Моему! Тупому! Другу!
Пока небо нехило помогло в том, что Василиса заполучила для них классное помещение на всю ночь. Через Гордея, давнего знакомого и коллегу по барному ремеслу, вышла на управляющего и за пустяковый залог открыла Артему и компании двери в небольшой уютный бар. Задворье тут крутое — спальники на приличном отдалении, орать можно безо всяких на то ограничений.
Местный алкоголь, конечно, им без ограничений пить никто бы не позволил, но у них, елки-палки, целый ящик рома, и первая бутылка уже влегкую улетела на коктейли. Светка, девушка Ильи, еще вино красное принесла, и все они скинулись на доставку еды — что еще надо для полноценного праздника?
— Ром, не ломай трагедию, — просит Василиса ровным, успокаивающим тоном. — У тебя здорово получается. Ты вон сколько репетировал с Сережей?
— По зуму, — хмыкает Рома, утыкаясь носом в шарф.
— И что? — Василиса докуривает и выбрасывает окурок в урну. — Я тебя слушала. И мне очень понравилось. Охуеть как понравилось! Анвар тебя слушал и сказал, что круто — мнению без пяти минут профессионала ты доверяешь?..
— Может, он просто не хотел меня обидеть, — замечает Рома с сомнением, и Василиса рычит, испытывая настойчивое желание схватить Ромину шапку и натянуть ему до подбородка.
— Нет! — выпаливает, яростно всплескивая руками. — О-ох, ля!.. Да Артем обоссытся кипятком от восторга, даже если ты встанешь на табуретку и прочитаешь ему стишок про «уронили в речку мячик»!.. А ты тут… — Руки живут отдельной от Василисы жизнью, выписывая вензеля у Ромы перед носом от наплыва эмоций. — Развел не пойми что… с такой-то охуенной подготовкой!
Рома ворчит неразборчиво и вполголоса, наверное, расписывая, какой урон понесет его тонкая душевная организация в конце вечера, и что уровень утонувшего в речке мячика ему не нужен.
Василиса его не слушает — отвлекается на парочку, которая выруливает из-за поворота и торопливо направляется к бару по подъездной дороге.
— Ром… — Василиса не глядя тормошит его за рукав куртки. — Смотри…
— Какого... хуя? — спрашивает Рома угрюмо, тотчас обернувшись.
Он напрягается всем телом и резко расправляет плечи: от недавнего неуверенного комочка нервов и психов не остается и следа.
— Привет, — говорит Паша, когда они с Дианой подходят ближе. Лучше бы сразу сказал «пока», развернулся и свалил — не в закат, конечно, но и в темноту сойдет.
— Что вы здесь забыли? — фыркает Василиса недружелюбно.
— Артем не удалил приложение, которое геолокацию показывает... — объясняет Паша, делая невнятный жест рукой — мол, что поделать, что поделать, случайно я копался, наткнулся, увидел. И случайно проходил мимо с Дианой под ручку.
Василиса вспоминает, как сильно возмущалась, когда Артем ей рассказал, что Паша заставил его установить прогу на телефон, чтобы постоянно видеть, где он. «Эти отношения тебя капитально душат, — сказала она тогда с недобрым предчувствием. — Надеюсь, ты отдаешь себе отчет… что это ненормально?». «Паша волнуется, — пожал плечами Артем и отвернулся. — Не хочу его расстраивать». «А он? — может, тогда для Василисы и прозвучал первый звоночек, который она малодушно проигнорировала? — А он... думает о том, что тебя радует, а что расстраивает?..»
— Нам похуй, как вы нас нашли, — прохладно отзывается Рома и окидывает обоих придирчивым взглядом.
Василисе вот тоже интересно, какого лешего на Диане короткая дизайнерская куртка поверх вечернего платья с блестками, а сама она накрашена и завита, будто планирует внаглую вписаться на их тусу без приглашения. Паша и вовсе сияет, как начищенный таз, причем в буквальном смысле — столько геля и лака в волосах, что его голова зеркалит свет уличного фонаря.
— Что вы здесь забыли? — спрашивает Рома, вздергивая брови.
— У моего брата день рождения. — Диана обиженно кривит губы. — Поздравить уже нельзя?
— Он вас не ждал, но я могу передать ваши подарки, — Рома — сама невозмутимость. Диана и Паша переглядываются сконфуженно, а Рома, издав короткий пренебрежительный смешок, произносит тоном, который даже Василису чуть не заставляет стыдливо вжать голову в плечи, — жестким, полным обличительных нот: — Хреновое воспитание, ребята. Приходить без приглашения, еще и с пустыми руками.
Паша отводит взгляд и противно шаркает подошвой ботинка о крышку канализационного люка.
— Вообще-то, папа решил простить Артему сумму, которую он потратил на фестиваль, — ощетинивается Диана, судя по лихорадочному румянцу на щеках, задетая до глубины души.
— Если для вашего отца, — тянет Рома с ощутимым неприятным удивлением, — сначала дать, потом потребовать обратно, а потом сказать «Ладно, оставь» — это подарок, то… не мне его судить. Но ты тут каким боком? — Рома прищуривается. — Слушай, а ты папочкину руку хоть на минуту отпускаешь?.. Мне интересно.
— Не учи старших жизни, сопля белобрысая! — взрывается неожиданно Паша, багровея, что видно даже в скудном уличном освещении. Он смотрит на Рому с лютой и уж точно, по мнению Василисы, незаслуженной ненавистью и цедит: — Думаешь, отсосал ему разок или, может, уже и лег, и он твой?
Василиса дергается, собираясь отвесить Паше хорошую крепкую оплеуху, но Рома хватает ее за локоть и еле заметно качает головой.
Василиса чувствует, как дрожат его пальцы, как дрожит от негодования он сам, но голос Ромы при этом остается бесстрастным, ледяным:
— Я лично думаю, что крепостное право давно отменили. — Рома настойчиво отталкивает Василису назад, себе за спину, и она слушается — не может не послушаться незнакомого властного Рому, от которого колючие мурашки бегут по коже. — Но если для тебя только два варианта существует, то да. Он мой. Не твой.
Паша рвется навстречу, собираясь не то ударить, не то припугнуть, но неуверенно застывает на полпути — потому что сам Рома даже от неожиданности не дергается и не прикрывает инстинктивно лицо.
Только цокает языком и тянет, театрально журя:
— Мда-а, дружок, глупостей-то не делай. — Рома приближается и похлопывает Пашу по плечу, заставляя оторопело моргнуть и сжаться в жалкой скованной позе. Рома сообщает обманчиво сладким тоном: — Тронешь хоть пальцем, по судам не набегаешься.
— Сука, — шипит Паша, медленно разжимая кулаки.
— Я не просто сука, — роняет Рома небрежно, — я мстительная сука. Так что подумай дважды.
— Паш, пойдем, а?.. — зовет Диана тихо, догнав куда раньше, что их дальше порога не пустят. И вряд ли порадуют теплым приемом, если прорвутся с кровавой пеной у рта, в обход.
Василиса хохочет, не выдержав напряженности момента.
Ей дико смешно от того, что эти двое, разодетые, будто на Каннский фестиваль, самоуверенные дохуя, тушуются и не знают даже, с какой стороны Рому уколоть — у него и сторон-то незащищенных сейчас нет.
— Муля, не нервируй, — советует Василиса, видя, что Паша все еще сомневается. — Я на тебя тоже зуб точу. Ты мне должен за два коктейля с прошлого месяца.
Паша морщится, шарит по карманам. Достает помятую купюру в пятьсот рублей и швыряет на асфальт к ногам Василисы.
— Подними, — велит Рома вкрадчиво. — И дай ей чистую.
— Чего? — Паша нервно трет шею ладонью, оборачивается на Диану, ища поддержки, но та отводит взгляд, явно не горя желанием вмешиваться. Теребит замочек на молнии куртки. — А может тебе еще и...
— Подними, — рявкает Рома, заставляя Диану задеревенеть и взбледнуть от испуга, и Паша, выдыхая в воздух с облачком пара сдавленное «Блядь», наклоняется неуклюже и подбирает купюру.
Залезает рукой в другой карман и достает тысячу. Крутит неуверенно между пальцев.
— Два коктейля по четыреста пятьдесят? — уточняет Рома у Василисы спокойно. Та кивает машинально, завороженная его потемневшими глазами, и Рома говорит, забирая у Паши косарь: — Твоя плата за два коктейля и процент в сотню — за устроенную сцену. А теперь проваливай, бесишь меня.
Рома отдает деньги Василисе, берет ее за руку и ведет ко входу.
Паша и Диана, конечно же, за ними не идут.
— Охуеть! — смеется Василиса, когда они оказываются в узком смежном с баром помещении. — Ром, ты…
— Ничего не говори, — просит Рома негромко, качая головой, и разматывает шарф. — Просто… пойдем. — Он улыбается. — Сейчас я... кажется, готов…
***
Артем не помнит, когда в последний раз выдавался настолько замечательный вечер.
Полностью избавленный от тревожных мыслей и невольного ожидания скорой подставы. Лишенный попыток оглянуться на то, что недостаточно он сегодня настрадался, чтобы беспечно и без задней мысли окунаться в состояние кайфа.
Вечер прекрасен.
И Артем просто ловит это новое настроение, улыбается и принимает от Анвара новый бокал с мохито.
— Сильно не напивайся, — советует Василиса, подкравшись со спины, ему на ухо. — Три-четыре коктейля, не больше.
— Почему? — уточняет Артем любопытно, наблюдая, как Анвар и Светка начинают дурачиться, бегая друг за другом мимо пустых столиков.
Пустой темный бар, оформленный в простеньком стиле без излишеств и фишек, которыми норовит удивить каждое второе заведение, уютнее десятка мягких пледов и кружки с чаем.
— Потом скажешь спасибо, — хихикает Василиса, не вдаваясь в подробности, и треплет его за плечи. — Поверь моему опыту...
Артем закусывает губу, отыскивая взглядом Ромку — тот сидит прямо на барной стойке и командует Ильей, который уже десять минут пыхтит, пытаясь повесить гирлянду. Кажется, он догадывается, к чему ведет Василиса. И что его ждет в качестве одного из подарков, догадывается тоже — если вспомнить хотя бы утреннее «давай я лучше сам» от Ромы, крохотные заряды тока, то и дело пробегавшие в каждом их быстром поцелуе и нечаянном касании. Весь день не было возможности задуматься об этом покрепче — отвлекали поход в кино, организованный Анваром, квест, на который их вытащил Илья, долгая, приятно вымотавшая прогулка по набережной.
Они за день успели столько, сколько порой не удавалось вместить с плотным учебно-рабочим графиком в месяц.
«Здорово, — думает Артем, — что существуют дни, когда могут все».
Сегодняшний связан с ним. И он даже не против. Впервые не мечтал сжаться до точки и исчезнуть, увидев в календаре свою дату.
— Мы что-то будем играть?.. — очнувшись, спрашивает недоуменно Артем, когда Сережа, пропав в гардеробе ненадолго, возвращается с обычной акустической гитарой.
— Ну… ты — нет. — Сережа хитро подмигивает, и, проходя мимо барной стойки, машет Роме. Тот кивает и соскакивает на пол.
— Что происходит? — интересуется Артем, оборачиваясь через плечо, у Василисы.
Та облокачивается о спинку диванчика, на котором Артем сидит, и загадочно улыбается. Подцепляет пальцем гвоздь под губой и изображает святую невинность, хлопая ресницами.
— Да что происходит-то? — смеется Артем, когда Илья бросает гирлянду и подходит в их угол, чтобы разлечься на соседнем диванчике с видом отошедшего от дел и нацелившегося на хороший отдых наркобарона. Тот тоже жмет плечами и строит моську точь-в-точь как у Василисы. — Хуепутало, если ты сейчас приведешь в действие одну из своих шизанутых гениальных идей...
Артем осекается, услышав, как Сережа, присевший на небольшую сцену под нерабочим теликом, трогает струны гитары. Рома садится рядом, закатывает рукава рубашки. Даже отсюда видно родинки на его бледных запястьях.
Светка и Анвар, прекратив бегать, берут бокалы с вином и устраиваются прямо на полу на небольшом расстоянии от сцены. Чокаются и салютуют Роме, который только глаза закатывает с улыбкой и, наклоняясь, ставит локоть на колено. В руке он держит микрофон.
Тут что, и колонки есть?..
Стоп, что? У Ромы микрофон?
У Артема перехватывает дыхание. Он слышит в мелодии Сережи до боли знакомое, видоизмененное под более медленный темп — и потому узнаваемое с трудом. Понимает, вслушиваясь, что это группы «Перемотка», той самой, о которой они с Ромой не очень, вроде, давно, но будто целую вечность назад болтали на первом свидании.
Весь мир застывает для Артема и меркнет, когда Рома подносит микрофон к губам и начинает петь:
—
Как тебя покорить?.. Как тебя покорить, не знаю я… — голос, дрогнувший слегка, набирает силу, поддерживаемый кивком Сережи, его ровной игрой, —
Не проходит без этой мысли дня, не проходит и дня…
Артем выпрямляется, не замечая почти, как Василиса оказывается рядом, с ногами забираясь на диванчик.
Пульс подскакивает, словно после резкого старта на марафоне. Артем злится безбожно на ток крови в ушах, мешающий вслушиваться жадно в его пение — удивительно чистое, ясное.
—
Как тебя покорить?.. Укажи мне какой-нибудь намек… Близок я или так же всё далёк?.. Или очень далёк…
Он и не знал, что у Ромы такой охуенный вокал.
Он и не подозревал, насколько красива эта картинка — его Ромка, сидящий на краю сцены, прикрывший глаза, поющий проникновенно, до мурашек по коже.
—
Я бы спел тебе, да не умею петь… — «Боже, детка, поверь, ты
еще как умеешь петь…» — бьется у Артема в мыслях. —
Станцевал бы тебе, да не умею танцевать… Дал бы кофту свою, да сам легко вот одет… Написал бы стихи, да никогда не писал…
Сережа улыбается, качая головой мелодии в такт.
Их с Ромой волосы в мягком серебристом свете направленной на сцену лампы кажутся еще светлее. Оба выглядят так, будто сошли с картины эпохи Ренессанса — такой вот нечаянный Ренессанс в пустом темном баре, на крохотной сцене.
—
Как тебя покорить?.. — Рома открывает глаза и находит Артема взглядом. Вспыхивает, чуть не сбиваясь, и тотчас смотрит в сторону, со смутным придыханием продолжая петь, чутко не теряя мелодии. —
О чем вести разговор, с чего начать?.. Я не знаю о чем тебе сказать… И неловко опять…
Перед Артемом проносятся яркие воспоминания их первых встреч. Долгое молчание, тягучие мысли, страх задеть и испортить все. Невозможность сделать вид, что не было. Невозможность не возвращаться больше, не думать о нем — забыть себе назло.
—
Как тебя покорить?.. Не волнуясь, вдыхая глубоко… — Рома улыбается неловко: наверняка прокручивает в мыслях то же, что и Артем. —
Шутку я рассказал, но в молоко… Совсем в молоко…
Пальцы Сережи сильнее ударяют по струнам, песня вступает в припев, а Артему уже нечем дышать, и глаза щиплет — так пристально, глупо стараясь не моргать лишний раз, он смотрит на Рому.
—
Просыпаюсь и вновь, — звучно и ярко пропевает Рома, сливаясь с текстом и песней, будто ее исполнял тысячу раз до того и пропускал через себя — еще чаще. —
Дышу я тобой… Живу я тобой… живу я тобой...
Артем с трудом разжимает пальцы. Черт, он что, все это время впивался в отчаянной попытке найти опору в ладонь Василисы?..
Вновь перехватывает взгляд Ромы, тонет без остатка в его светло-карих горящих глазах.
Чувствует каждый его выдох остро, будто Рома сидит совсем рядом.
Беззвучно шевелит губами, повторяя знакомые строки, каждая из которых тотчас становится любимой и лучшей — стоит Роме ее пропеть.
Новый куплет, эхом посвистывающий Анвар, точно знающий, как оформить вокал. Снова яркий сочный припев, по ребрам текущее тепло.
Распирающая жгучая гордость. За то, как внимательно, затаив дыхание, все слушают Рому, даже Сережа — и тот будто за пением его покорно следует, а не дает музыкальное русло для текста.
Артем выдыхает до боли в солнечном сплетении, когда музыка кончается — но еще гудит в голове.
— Эта песня была для тебя, — говорит Рома и улыбается. Дарит ему в эту секунду куда больше, чем думает. — Я люблю тебя.
