И выпить бы до дна, но я не могу Ты больше никому меня не прощай Ты больше не прощай меня никому
Размеренно тикают часы. Нила плачет. И багровые слезы ее льются на засаленный пыльный ковер, сплетают его древние узоры в совершенно новые — замысловатые, закольцованные. Загубленные, как девичья красота и все это чертово лето. Откуда-то сверху громовыми раскатами доносится взбешенный голос брата, но девушка не решается поднять больной головы и взглянуть: с того момента, как Максим привел ее — израненную, напуганную, совершенно растерянную — обратно в проклятый дом, Тимофей окончательно сорвался с цепи. И не мудрено. Всю прошлую ночь он, несправедливо обруганный, провел под надзором усатого копа. Побитый, не выспавшийся, весь пропахший проссанным воздухом изолятора. И первым, что обнаружил, вернувшись, оказалось истерзанное сестринское лицо. — Это просто какой-то пиздец, — грохочет он, импульсивно распихивая по сумкам немногочисленные вещи, свои и чужие, — так больше продолжаться не может. Чем дальше, тем хлеще, и я не собираюсь сидеть здесь, пока еще кто-нибудь из нас «случайно» не подохнет! — Это не была «случайность», — подает Нила свой жалобный голос, — о н а напала на меня. — Арина всю ночь была со мной. Ты точно лунатила и… —… и что?! Сглотнув слезы, девушка поднимает на Кольцова, до недавних пор стоящего в дверях мрачным безмолвным призраком, обиженный взгляд. Лицо ее распухло и покраснело от ран — ярко-красных глубоких полос, чудом не задевших глазные яблоки. Она буравит его долго и горько, наивно ищет поддержки в добродушных румяных чертах. Ну почему, почему он не верит ей? Почему ей н и к т о не верит? — И что-то случилось, — выдыхает мужчина одними губами, то ли стыдливо, то ли просто устало опуская взгляд. — Я видел следы лап. Это какая-то бездомная псина. Или, может, волк? Тут же леса рядом сплошные, мало ли, кого могло принести. Понятно же, что ты в здравом уме не поперлась бы одна ночью шататься по деревне! Окончательно угнетенная этим выводом, Нила обреченно качает головой и снова прячет лицо в ладонях. Худые плечи ее содрогаются от рыданий, никнут, как увядающий на глазах полевой цветок. — В том, кто это был, будет разбираться полиция, — заключает Тимофей, звучно вжикая молнией цветастого сестринского чемодана. — Как только мы вернемся в город, первым делом пойдем снимать побои. Расскажем все как было, а там уж пусть они сами с вами разбираются. Все бля, достаточно. Натерпелись. За этой эмоциональной картиной Кристина наблюдает молча, отрешенно, как сквозь изъеденное грязью и временем мутное стекло. Со скрещенными на груди руками и гулко ухающим сердцем. Ей тревожно. Что-то кислым ядом течет по венам, мешает мыслить здраво — остатки благоразумия слабо извиваются где-то на дне червивого разума, умоляют поддаться: беги! кричи! спасайся! Но ей так не хочется их слушать. Почему, почему, п о ч е м у?.. — А ты что стоишь?! Волкова не сразу понимает, что обращаются к ней. Медленно, как кукла со сломанным в шее шарниром, она поворачивает подбородок к Тимофею и силится сконцентрировать блестящий вороний взгляд. Что же с ними стало? С этим непоколебимо спокойным, надежным парнем, который почти что нравился ей? И, самое главное, с ней самой? — О чем ты? — Собирай вещи. Я забираю вас с Нилой, мы идем на вокзал и убираемся отсюда к чертовой матери. Будто пробитый разрядом тока, Максим делает расторопный шаг вглубь помещения, но широкая грудь старшего Випулюса преграждает ему путь. Тяжелеет воздух, наполняется пронзительным ароматом азота, электризует волоски на загривке. По ту сторону деревянных стен, медленно натягивая покрывало туч на безмятежное солнце, подает свой естественный голос далекая гроза. — Только подойди ближе и я тебя, мразь, через окно вышвырну. Не усмехнувшись в привычной манере, даже не отпустив шутки, Макс в примирительном жесте поднимает в воздух раскрытые длани и послушно отступает на шаг назад. Чует, как пес, опасность. — Да успокойся ты, — просит он настолько ровным голосом, на который только способен, — ну куда ты их поведешь? До станции пилить километров семь! И если вы еще не заблудитесь, хер его знает, когда будет поезд. Не ночевать же прямо на рельсах! — У тебя есть машина, — напоминает Нила. — В которую никто из нас не сядет, — отрезает брат. — Но я не… — Хочешь остаться здесь навечно? Тебе мало э т о г о? — Не унимается парень, жестом указав на пульсирующее дергающей болью девичье лицо. — Не хочу, но… — Тогда заткнись и не мешай мне. — Убедившись, что все необходимое рассовано по кармашкам, все молнии застегнуты, а ремни затянуты до упора, Випулюс снова косится на подругу. Тихую и незаметную настолько, что кажется, уже слилась и с домом и стенами и его прогнившими половицами. — Ну так что, ты идешь? Кристина не отвечает долго. Ищет правильный ответ в фигуре Тимофея, за злостью которого спрятан примитивный человеческий страх; в зияющих алых увечьях Нилы; в испытующем взгляде Максима, слишком внимательном, слишком странном, чтобы не обратить на это внимание. Проклятье. Где же Денис, когда он так нужен? Где ее собственная правота и уверенность, незримый стержень, еще в детстве проросший вверх сквозь бледные кости? Поджав губы, девушка тяжело сглатывает — тонкий слух ловит глухие отзвуки злящейся на нее природы. К вечеру наверняка разойдется дождь. Успеют ли они добраться? Может — хочет — ли она уйти, все так оставить, бросить… Что? Кого? Чужой дом и хтонический воздух? Всех этих безумных людей, ковыль под ногами да леопардовые плечи с душой трусливой овечки? Бред. Видя, что девушка сомневается, Тимофей внезапно смягчается и одним широким шагом подходит к ней ближе. Почти вплотную. Горячие ладони обнимают впалые щеки, настойчиво-крепко, отчего Волкова буквально оказывается вынуждена смотреть молодому человеку в глаза. Совсем еще молодые, но навсегда запечатавшие в себе грязь и жестокость увиденного; испуг; мольбу и сожаление. — Кристин. Кристин, я прошу тебя, послушай. Нам конец здесь, понимаешь? Посмотри, что стало с Нилой. А с Владом? — Не понимая, почему подруга теряется в сомнениях, однако точно зная, что с этим нужно что-то делать, парень ласково гладит ее бледную кожу подушечками больших пальцев. О причинах, об этом загадочном помутнении, они обязательно поговорят позже. Когда уже будут далеко отсюда, в безопасности. В реальной действительности, где время неуемно бежит, а не осыпается чешуйками с мертвых крыльев иссохшей на окне бабочки. — Я не знаю, что здесь происходит, но не прощу себе, если не вытащу нас отсюда сейчас же. Если с вами, с тобой, что-то случится. Пожалуйста, пойдем. Оставь все это. Выжидающую тишину трогает такое же тихое «да». — Дай мне пару минут. Слетает вздох. Облегченный — Тимы; взволнованный — Нилы; разочарованный — Макса.***
Под ногами хлюпает грязь заросшей дороги, растекается, манит увязнуть и в ней навсегда остаться. Кристина идет с трудом. Волочит свой злополучный багаж, не поднимая глаз от мокрых игл под тяжелой обувью — дождь ударил стеной, едва компания ступила под хвойные лапы дикого леса. Так, словно ждал их. Ждал, чтобы обрушить свой гнев, зашипеть бестелесным голосом прямо путникам в уши. Каждому про свой грех, каждому свое проклятье. — Не отставайте! — Перекрикивая шум, Тимофей оборачивается на семенящих позади него девушек. — Нужно уйти как можно дальше, пока не стемнело. — Я не могу! — Хнычет Нила. — Идем! Все они промокли насквозь, замерзли, ужглись голодной крапивой и колючими плетями дикой ежевики. Приглушенный изумрудный мрак, дыша, нагоняет жути. Что-то наблюдает за ними, вынуждает нервно озираться, недоверчиво коситься даже друг на друга. Еще в самом начале пути Кристина поняла, что это решение — решение покинуть это место вот т а к — было плохой идеей. Но не смогла развернуться. А теперь? Что же теперь? — Да блять! Тимофей впереди останавливается, упершись в естественную природную ловушку, отрезавшую их от какой-никакой, но дороги. Сваленные друг на друга, широченные стволы деревьев буквально образовывают смердящую мхом и чагой полумертвую стену, по обе стороны от нее — густой тенистый бурелом. Парень готов поклясться, что когда они шли в Топи впервые, ничего подобного на этом месте не было. Однако злополучные кора и корни перед ним выглядят настолько изъеденными, прогнившими и заросшими, будто всегда лежали здесь. — Обойдем? — Спрашивает младшая Випулюс, запыхавшись. Прохлада дождя немного слизала красноту с ее щек, уняла отек, однако как только девушка окажется в тепле, тот наверняка навалится на нее с еще большей силой. — Нет, слишком долго, — напряженно резюмирует Тима. Вскинув руку, он стирает капающую с бровей и ресниц воду. — Придется перелезать. Доставайте документы и бабки, остальное придется оставить. — Так промокнут же! — Спрячьте поглубже под одежду. Вот так, по одной лишь инерции запихивая ценности под складки липнущей ткани, Кристина вдруг ловит себя на мысли, что не понимает, что она здесь делает. Ну зачем она пошла за ними?! Зачем повелась на эту безумную авантюру и, что самое главное, как смогла бросить Дениса? Там, за деревьями и домами, совсем одного на растерзание Топям. Как смогла, как решилась, как посмела? Даже ничего не сказав… Так нельзя. Это жестоко. Это неправильно. Это предательство. Подсадив сестру, Тимофей — насколько хватает сил — выталкивает ее вверх. Чувствует, как девчонка отчаянно хватается за борозды скользкой пахучей коры, силится забраться несмотря на слабость, боль и отвращение. Она должна сбежать, должна спастись. Если сорвется, он поймает. Попробуют снова. Дальше Кристина. Затем вскарабкаться самому. Спрыгнуть. Продолжить путь. Проще простого, если задуматься. И Ниле, наконец, удается. Воодушевленно тряхнув мокрой шевелюрой, парень оборачивается к Волковой. Щурясь сквозь седую пелену дождя, он протягивает ей руку — грязную, но надежную, с прилипшей к коже сочно-зеленой иголочкой. Кристина смотрит на нее остолбенело, углями зрачков, которые, кажется, вот-вот вытекут. Это зрелище пугает Тимофея до дрожи, но он продолжает ждать. Пока обезумевшая Кристина, или то, что от нее осталось, отрицательно качает головой. — Я не могу. — Прошу тебя. — Не могу. — Кристина, не будь дурой! Иди сюда! — Уходите. Уходите как можно скорее. Ладонь Тимофея сжимается в кулак, большой и тяжелый. Он прижимает его к груди, как вдруг отчего-то вмиг становится совсем юным и потерянным. Слабым?.. — Зачем? Зачем ты это делаешь? не могу... нельзя так… не могу, не могу так… нельзя… — Я не оставлю его здесь. Простите, простите меня. Уходите и расскажите всем о том, что здесь происходит. А я… Я попытаюсь сделать хоть что-то. Бежать налегке проще. Еще проще, если в Топи, а не от них. Под грохот небесного смеха, его скользкий плач и лижущий ветер. И ноги уже не кажутся слабыми, не хлещут лицо тонкие руки-ветви, не грозятся утащить за собой. Зачем, если ты уже здесь? Принадлежишь, питаешь, как исток ядовитые змеи ручьев. Опомнившееся дитя. С ю д а с ю д а с ю д а И д и к о м н е и д и к о м н е П о м о г и м н е п о м о г и м н е То ли мысли гремят снаружи, то ли гром; все короче вперед дорога. Сколько они шли отсюда? Почему так быстро идет теперь? Дорога, изогнувшись, лентой выскальзывает прочь из леса. Податливо стелется, провожая сырую девочку-крысу, девочку-волка обратно в низину. Кристина не сопротивляется ей: уже видит щербатые зубья заборов сквозь подступающий сумрак, пятна колодцев, ветхие крыши домов. Где-то там стоит нужный ей. На ступеньках, промокший и бешеный, брызжа слюной-слезами вьется когда-то домашний пес. Вот-вот завоет. Бросивший и брошенный, предавший и преданный. А может и нет. — Денис! Он пахнет смертью. Синтетической шерстью, горьким медом волос, хрупкой пергаментной кожей. Кристина целует их, налетев Гамаюном, пробует слезы на вкус пополам с ядовитым ливнем. Обнимает черными крыльями. Титов дрожит. От холода ли, испуга, переизбытка чувств? Кто знает. — Прости меня, — просит она охрипшим голосом, жмет к пылкому сердцу тощее тело, прячет лицо в копне, — прости, прости, прости… Тысячу раз прости. — Кристина, — только и отвечает он. Явно хочет что-то еще, но непослушны слова и губы, потому Денис просто смеется дико. Хохочет, как бес, счастливый и мертвый внутри. Кристина смеется с ним.