Двоедушник

И не спи до зари Я люблю тебя — повтори Я люблю тебя — повтори Я люблю тебя — повтори Я больше никогда не уйду — повтори

Его дом — дом культуры, а может он вовсе не дом, но корабль. Из дерева, пыли и игривых хвостов плюща; где сцена — каюта, а бархат кулис — непогодой израненный парус. Кристина влажно блестит перед ним, дышит волнами — Денис ныряет в нее глубоко, как в море. На самое дно. И тонет весь. В ее тонких костях и алеющей коже, переплетении крепких мышц, вздохах — хриплых и рваных, обращенных лишь только к нему. Мое, мое — сквозь толчки и укусы упрямо требуют чувства и тело. А мое ли? — Украдкой напоминает разум. Ибо все здесь Хозяйской руки владение. Не притронуться, не покуситься. Но он — уже. — Денис, — отвлекает его тихий голос и черные зерна внимательных глаз. От таких не утаить ничего и не спрятать. От таких и бежать не захочешь, даже увидев отражение собственной смерти. — Все хорошо? — Да. Да ведь? Парень сминает ее губы своими, голодно и настойчиво — пока не успела поспорить. Никого никогда, кажется, не целовал так. Назад и снова в нее, вовнутрь, содрогаясь в горячем ознобе. Девочка-температура тиранит его ноготками, дурманит сырой копной грозовых волос. И зовет, и вьется, убивает и требует жить. Ден стонет и плачет прямо в открытый, капризно-прекрасный, рот. В унисон дождю и раскатам по ту сторону ветхих стен. Вот капли уже бегут без спросу, как пот по бланшевой тонкой коже. Стекают и тушат десятки зажженных повсюду свеч — пахнет воском и треском, Смертью и Богом. Фитилем на загривке Дениса, что вот-вот прогорит до самых позвонков и заставит его взорваться. Он уже готов, но совсем не хочет, не хочет прекращать эту ласку сейчас. Нужно больше и дольше, и крепче, и глубже. Загнать себя в нее, прорасти лунной травой сквозь бренное тело. Навсегда бы остаться в нем… — Что ты, — роняет она возмущенно, стоит Титову выскользнуть на тонком льду самой грани, лишить их обоих чего-то чертовски важного. Но замолкает. Мягко смеется под натиском пьяного страстью рывка — парень переворачивает ее на живот, роняет лицом в ворох лебяжьих подушек и бледно-белую простынь. Делает вид, что не церемонится, но тело само по себе аккуратно и руки надежны, и Кристина верит ему до самых кончиков оголенных нервов. Пусть вьет из нее веревки, изопьет до остатка тело. Ему это нужно и важно, а она все готова отдать потому что сама так хочет. В этом ее глупый, бездумный, примитивно-животный кайф. П р и н а д л е ж а т ь. — Все еще смешно? — Спрашивает Денис на самое ухо, полоснув по нему языком, как лезвием. Крепкая рука стискивает женский подбородок, вынуждая чуть запрокинуть гудящую голову; вторая проскальзывает вниз, между телами. Примеряется. Помогает толкнуться, заставить вздрогнуть. — А теперь?.. а т е п е р ь а т е п е р ь а т е п е р ь а т е п е р ь а т е п е р ь — Замолчи, — просит девушка рвано. Пользуясь тем, что она не видит этого, Титов победоносно ухмыляется губами-бантиками. Совершает влажный шлепок. Один, другой. Волкова жмурится сквозь пылкие стоны, целует сомкнувшиеся на ее губах длинные птичьи пальцы. Они на сцене, в самом настоящем текстильном гнезде из подушек, матрацов и одеял. Большом, уютном, насквозь пропитанном им. Кулисы по бокам, зрительный зал впереди. Освещенные мрачно-желтыми всполохами пламени, поистершиеся ряды старых кресел смотрят за шоу безлико. Наблюдают глазами призраков. Что они видят? Болезнь и похоть. Больную любовь. Что видит она сама? Красоту пустоты. В ней в силуэты сплетается мрак, смотрит и дышит. Пугает своим «ничто». Неужели оба они «ничто» тоже? Останутся им и сгинут здесь, в скрипе гниющих досок? — Денис, — зовет напополам с гулким выдохом, кислородом, выбитым из легких очередным толчком. Зовет нежно, зовет с горечью. С любовью и ненавистью, страстью и холодом. Как заблудшая в хмуром лесу, молящая о помощи, но проклинающая саму себя за глупость. Ловит его взгляд периферическим зрением. В ответ — затуманенная тестостероном иголка зрачка. — Давай уедем отсюда. Вместе. Он то ли не слышит ее, то ли делает вид, но уткнувшись лицом в сочленение девичьего плеча и шеи издает звук, так похожий на болезненный рык. Безысходный, отчаянный, злой. На кого? Подхватив, снова роняет ее перед собой щенком на спину — скользкую и раскрытую, смотрящую взглядом пойманной в сети ведьмы. Налетает сверху, уже грубее зажимает рот травянистой правой рукой, пачкает кожу в чужой слюне. Прежде чем войти, пальцами левой ниже лобка ищет то, что заставит ее… Ох, он находит. Кристина вздрагивает от удовольствия, глядит умоляюще и дышит, широко раздувая ноздри. Денис упивается ею, но надолго его не хватает — как можно такое не взять? Не в силах терпеть, поддается порыву, наконец отпускает вожжи. Путаясь в паутине черных сетей, вонзается. Рвет и мечет, и она с ним. По застиранной простыне в цветочек в такт его толчкам — вверх, вверх, вверх. Вместо криков топит мычание в отпечатках Денисовых пальцев. Топит в Топях. Как смешно и нелепо, пронзительно до судороги в ногах. Он безумен, она шедевральна, и оба сгорают дотла, собираясь вот-вот… — Посмотри на меня посмотри смотри на меня смотри же смотри… — Не разобрать, кто просит кого. Их голос давно и совсем един. Сросся. Загорается море запредельным пожаром, кричит и воет от сладкого ужаса. Течет расписными бензиновыми пятнами под синеватой кожей дрожащих век. Так хорошо, что больно. До бесконтрольного вскрика, до набухшего древа вен, до о ц е п е н е н и я. Денис едва успевает, пачкает собой девичий плоский живот и постель, тычется носом в чужое плечо. Кристина замирает тоже, вдыхает аромат непослушной русо-медовой челки. Она так влюблена и захвачена, что хочет плакать. Ибо что здесь ждет их любовь, кроме гибели? Но об этом потом, не сейчас. Пожалуйста, пожалуйста, не сейчас… Жар гормонов сходит, и девушка начинает мерзнуть. Денис накрывает ее одеялом, устроившись рядом гладит впалую щеку. Точки темно-холодных веснушек на белой коже, пухлые губы, кончик носа. — Ты подготовился, — произносит она, усмехнувшись; взглядом стреляет на пачку влажных салфеток и расставленные тут и там столбики свеч, половина которых уже прогорела, — когда успел? — Ты обещала вчера, что придешь. И правда, парень просил ее остаться. Волкова согласилась и не обманула. Только едва-едва. — Не думала, что ты такой романтик. — Замолчи, — фыркает Ден со смешком, безболезненно стукает по женскому носу костяшкой указательного пальца. — В следующий раз принесу домино, будем играть. — В следующий раз, значит? — Уточняет она хитро, а сама чует горечь где-то на корне языка. Ей хочется, чтобы он — их следующий раз — был не здесь. В теплой красивой квартире, где гроза не течет с потолка, а природа вокруг не желает убить их. Где хтонью не пахнет и волки не воют в поле. — Если пожелаешь. — Видя перемены в ее настроении, парень сглатывает, нехотя понимая, что должен обсудить с Кристиной нечто важное. — Слышал, у вас утром что-то случилось. Поэтому так подорвались? — Да, там… В общем, кто-то сильно ранил Нилу, когда она ночью ходила во сне или типа того и… Для Тимофея это стало последней каплей. Я могу его понять, все же, он ее брат и… Что-то правда происходит здесь, что-то странное. — Тебе ведь нравилось здесь. Ты сама говорила. — Да, это так. — Кристина не врет, ей в Топях и правда славно. В их сорной траве и росистой дымке, в запахе ладана и медовых свеч. В воздухе сладком до странно-манящей одури, так что саму себя забываешь, но… — Но иногда мне здесь чудовищно страшно. — Даже со мной? — Особенно за тебя, Денис. Он улыбается ей снисходительно-горько, подается вперед, чтобы почти по-родительски поцеловать в теплый лоб. Бедную девочку, оказавшуюся не тогда и не там. Ну как ее теперь кому-то отдать? — Не глупи, маленькая. — Я серьезно. Ты же знаешь, я не смогу остаться здесь. И ты не должен. — Внутренне тихо тлея, Кристина придвигается к нему ближе, берет в ладошки уже родное ей лицо. — Ты чудесный, талантливый человек. И не должен тратить свою жизнь на этот матрац и ряску! Титов тихо смеется, защищаясь тем самым от острой боли. От заманчивых женских речей с очевидным подтекстом. — Мне сейчас, с тобой, очень хорошо. А тебе? — Мне тоже, но… —… так давай не будем портить вечер, а? Не кради это у нас, хитрый волк. Обсудим все потом, завтра, да когда угодно. Но только в другой раз. — Перебивает он, отвечая блестящим взглядом жалостливого щенка. — У меня реально есть домино. И бутылка вина в буфете, он у меня вместо кухни. Хочешь, принесу? Волкова долго борется с собой. С соленым пеплом внутри и мальчишечьим умоляющим взглядом. Ну как ему отказать, как воспротивиться? В такие моменты, как этот, время действительно кажется вязким медом. Бесконечно-вечным, бескрайним, безликим. — Хорошо. Денис подрывается так счастливо — голый, худой и бледный, что Кристина совсем сдается. Наблюдает за ним с улыбкой, чуть качает дурной головой, пока он одевается. Боже правый, как до такого дошло? Оставшись наедине с собой, она еще недолго лежит, находит глазами белье и футболку — зябко. А затем встает, решая наконец осмотреться. Получше узнать пристанище карты Отшельника, быть может, чуть лучше его понять. Возможно ли это вообще? Парень здесь и правда обжился. Устроил на сцене лежбище, раскидал по креслам шмотки и какую-то мелкую утварь. Разжился книгами и ящиками под них, огромной деревянной катушкой из-под кабеля вместо стола. Изобретательно. Проходя мимо, Волкова мажет по ней ладонью, рассматривает треснутую стеклянную пепельницу, полную окурков. Все здесь полно Денисом, пахнет и дышит им. Старое расстроенное пианино он приспособил под комод. Лак на нем облупился, сделался страшным и колючим от стружки — не захочешь лишний раз трогать. Но девушке интересно, она когда-то в детстве играла. Пока не заупрямилась и не вынудила родителей забрать из музыкалки. Теперь жалеет. Подняв тяжелую крышку клавиатуры, гладит глянец молчаливых клавиш. Нескольких не достает — беззубый и совершенно несчастный, инструмент доживает последнее. — Вот и Денис здесь станет таким же, как ты, — произносит Кристина печально, одними губами. Нажав пару клавиш второй октавы, слушает скрипучие мертвые ноты и хлесткий дождь. Верхняя крышка его тоже завалена хламом. Старыми пачками, монетами, исписанными чем-то тетрадями. Здесь огарки свечей соседствуют с проводами, на чем-то ярко-бирюзовом лежит свежее алое яблоко с желтым бочком. Взяв спелый фрукт в ладонь, девушка отирает его о футболку, делает голодный укус. И бездумно поддавшись порыву, свободной рукой поднимает гладкий прямоугольник экраном вверх. И це пе не ет. — Deftones? — Фыркает Влад брезгливо. — Ну и херня. На вот, послушай нормальную музыку, а не этих ваших как их там. Протянув белый наушник, тянущийся леской проводков к бирюзовому MP3-шнику, парень кнопками переключает трек. Кристина, покачиваясь в такт размеренному ходу поезда, слушает меньше минуты, прежде чем выдать вердикт: — Жесть какая. Что это вообще такое? — Федук. Не слышала, что ли? — Господи. Палец сам собой трогает пятнышко засохшей крови. Падает на пол надкушенное яблоко — падает и катится, храня на себе холодный пот за мгновение взмокших ладоней. Разве Денис не говорил, что он здесь не при чем? Разве не убеждал ее так отчаянно, что не виновен? Не зная, куда себя деть, девушка таращится на плеер в молчаливом ужасе. Мелко дышит. Слушает шаги за спиной. Ноты. Дождь. Шаги. Шаги и ноты. Дождь. Шаги и шаги и шаги… — Я лохонулся, — раздается беззаботное позади, — это, оказывается, не домино, а шашки. Ну, почти то же самое, да? Зато вино на месте. Волкова вся обостряется, как истеричный росчерк черной ручки по белой бумаге. Разум ее звенит, отлившая от лица кровь вся ушла в напряженные ноги, да и та ледяная. Медленно, она поворачивает голову меньше, чем в полоборота, смотрит на Титова краем погостно-черного глаза. — Кристин? Ты чего там? — Ты сказал мне, что ты не при чем. — Вытянувшись в сторону, дрожащая рука демонстрирует зажатый меж пальцев гаджет. Вещь, некогда принадлежащую погибшему Владу. Подарок, так щедро преподнесенный Денису Хозяином. — Повтори.