Двоедушник

Я сделал бы тело себе из твоего запаха, Я двери сносил бы с петель, чтоб ты заплакала Я продал бы душу, затем отнял обратно, Чтоб ты любила меня неадекватного Где ты? Я бегу за тобою...

Две пары напуганных глаз — слишком много на одно помещение. Страхом воняет здесь, страхом смердит. Только страх этот очень разный. У одной он примитивно-животный, разочарованный. Горький на вкус и кровавый наощупь, холодный, как корпус плеера. У другого — страх потери; кислая оскомина вины, гусиная дрожь на загривке. Не так все должно было быть, совсем не так. — Кристина, — умоляюще просит Денис через одно только звучное слово. — Повтори, — требует она с нажимом, — повтори, что ты не при чем! Титов бы очень хотел это сделать. Солгать, как множество раз назад, выйти сухим из воды и еще — хоть немножко! — побыть бы с ней рядом счастливым. Но лимит исчерпан. Девушка смотрит опасливо-остро — он боится и ее и себя, и того, что может случиться после. Не зная, как поступить, делает шаг к ней навстречу. Она — от него прочь. Превращает тугой диалог в игру, в тревожный опасный танец. — Понятно, — нехотя делает вывод Волкова. Кровь ее то закипает, то леденеет в венах, те шипят кипятком на морозе. Как он мог? И, главное, как она могла? Пятясь, девушка трогает ладонями встреченную спиной сырую стену. — Не подходи. — Не уходи, — как же жалок страшащийся гибели пёс. Как нелеп и потерян, как жалобны его большие глаза. — И ты еще смеешь просить?! — Ты не понимаешь… — Уйди. Уйди, ты мне противен. Денис не может ее отпустить — Хозяин не простит ему этого. Если, конечно, тот сам не настигнет девчонку раньше. Но даже насытившись свежей кровью, вороными локонами на острие своего топора, Алябьев все равно за него возьмется. И вернется боль, до рвоты заколет изнутри иглами — станет страшнее смерти. Они оба в замкнутом круге, в бездне, откуда Кристина [ снова ] отчаянно ищет выход — вот уже подбирается к скрипучей двери на ржавых петлях. Но выход отсюда только один. И парень не знает, [ не хочет знать ] что ему делать. ч т о д е л а т ь ч т о д е л а т ь ч т о д е л а т ь ч т о д е л а т ь Развернувшись, последний рывок Кристина совершает уже бегом — Денис в тупом бездействии провожает ее странным взглядом, а после – отчаянно-больно – ревет чудовищем. Вцепившись в лицо и волосы, дерет их; ходит кругами по мрачной пещере, спорит, ругаясь, с самим собой. Рисует незримые символы. Тело его пульсирует: вот-вот лопнет кожа, выпустит позвонки и кости наружу, обличая нутро малодушного, трусливого, прирученного [ сразу двоими ] зверя. Он крушит по инерции руками слабого человека, ломает недавний уют в больном порыве. А может быть что-то ищет. Как известно… … кто ищет, тот всегда найдет. Ружье лежит перед ним на полу, блестящее и начищенное; соблазняюще смотрит парой бездонных глаз. Даже еще не коснувшись, парень чувствует его прохладу и тяжесть в своей ладони. Чувствует вину и гнев. Чувствует страх и власть. Чьи они? н е х о ч у н е х о ч у н е х о ч у н е х о ч у н е х о ч у н е х о ч у Птичьи пальцы крепко сжимаются на прикладе. Денис делает рваный вдох. И бросается за беглянкой сквозь темноту. Дождь еще не унялся до конца, но уже притих. Моросит, размывая пути и дороги. Их грязь хорошо запоминает чужие шаги, уносит, явно пытаясь спасти, девичий запах ветер. Денис чует его, видит его, слышит. Он сам весь клубок ощущений теперь, себе подобное ищет инстинктом собаки — ей никуда не деться. Ей, уже потерявшей дыхание. Спотыкающейся, сырой, но горячей от адреналина. Не разбирая маршрута, Кристина на неведомых ей ресурсах несется прочь, туда, откуда будто бы только пришла; где ее друзья, должно быть, уже обрели спасение. Ей не хочется верить в то, что случилось. И в собственную глупость не хочется верить тоже. Но далекие отголоски раскатов грома, уже ушедшего прочь по небу, доносятся до нее слишком явственно. Лишь одно Волковой известно точно — раз он смог уйти отсюда, она сможет тоже. И пусть горят эти чертовы Топи, лабиринт бесконечных скитаний, адским багряным пламенем. и д е н и с и д е н и с и д е н и с и д е н и с и д е н и с и д е н и с Она слышит его голос. Не разбирает речи, только выцепляет собственное имя из рваного потока, и ускоряется. Ныряет в колючие ветви, что распахивают лес на верху холма. Это не бег, но танец. Скольжение лезвий-ног по дрожащей земле, ползучий живой ужас. Это так интересно: когда охотник бежит за добычей. Но еще интересней, смешнее даже, когда добыча добычу ловит. Добыча добыче враг. — Прекрати, — требует [ молит ] чудовище жалобно, — ты, блять, только все усложняешь. Надеясь его запутать, девушка маневрирует. Сворачивает от дороги к дороге, не зная, куда, но лишь бы подальше отсюда. Иван-да-Марья и вереск шепчут ей направление, крапива и шишки, напротив, хотят удержать. Но Денис уже сросся с ними. Он здесь совсем свой. — Стой! Кислород рассекает выстрел. Кристина кричит от испуга, машинально прикрыв голову. И поняв, что почему-то еще цела, теперь бежит во сто крат быстрее. Внезапно, лес перед ней редеет, хлещут по лицу молодые тонкие ветви. Очередной поворот выводит девушку к широкой, на первый взгляд совершенно голой поляне — только бесконечное небо целует полосу горизонта. Ей бы развернуться, поискать иной вариант, но Титов уже слишком близко и оба они, в то же время, зашли так далеко… Девушка до последнего не собирается сдаваться, ей — если честно — очень хочется жить. Но сквозь густоту темноты, дыхание пара и беспечный стрекот насекомых, она, наконец, видит это. И останавливается. Так, что теперь Денису нет нужды ни прищуриваться, ни спешить. Захоти он, огонь настигнет ссутулившуюся спину неминуемо быстро. Но парень встает следом за ней, хмурясь, рассматривает в нехорошей завороженности две палки, уходящие далеко вверх. На них, обронив тени ресниц на грязно-желтые щеки, набалдашниками красуются головы. Кровь, свежая и пахучая, еще капает с их разорванных шей. Сглотнув тошноту, медленно, оба [ пока что ] живых ребят опускают глаза — рябью замедленной съемки — вниз. На сидящие между кольев тела. Брат и сестра даже после смерти очень нежно держатся за руки, их чемоданы, подобно насмешке, аккуратно оставлены рядом. И Нилу теперь не назвать красавицей. Кристина, не шелохнувшись, молчит. Смотрит на чудовищную инсталляцию долго, очень долго. Так долго, что в какой-то момент Титову начинает казаться, что и она умерла вместе с ними. Но наконец, обронив хриплый звук, медленно разворачивается, становится полубоком. Плечи ее заходятся крупной дрожью, огромные совиные глаза выдают эмоцию, которой Денис еще никогда не видел на этом лице. Вообще ни на чьем не видел. Кипенно-хрупкая, безвинная, Кристина как-то по-детски растерянно, совершенно беззвучно плачет. Такая бесконечно к р а с и в а я на фоне мертвых тел, возвышающихся за плечами слепых голов. Господи. К его горлу подкатывает ком, ружье в руках начинает казаться неподъемным. Парень с большим трудом наводит на девушку дуло, а та все стоит и стоит… с т р е л я й с т р е л я й с т р е л я й с т р е л я й с т р е л я й с т р е л я й Она будто совсем не против. Странно, что руки не тянет навстречу. К человеку, чье спасение почему-то ей стало дороже собственной жизни. А теперь он вот-вот спустит курок. Как глупо. Как глупо было бы умереть здесь, в этой тихой хтонической красоте. Зато честно. ч е с т н о ч е с т н о ч е с т н о ч е с т н о ч е с т н о ч е с т н о ч е с т н о Какой у него выбор? Отпустить ее на гибель, а затем умереть самому? Разорвать ее сердце пулей, а затем лишиться собственного, но только чисто литературно? Да и есть ли оно у него вообще? Что ему делать, псу безумного Хозяина, послушному трикстеру у тяжелой ноги, так неосторожно влюбившемуся в чужую игрушку? Убить ее? Убить себя? Убить их всех всех всех всех всех всех всех всех всех всех всех всех Сорвавшись, Титов хохочет. Падает на колени вместе с ружьем, утыкается лбом в ароматную сырость земли — ищет в ней свою совесть, как свинья трюфели. Грязная и такая же ничтожная. Должна же она быть где-то закопана, пусть там же, где сейчас тело Эли и Кати, Софьи и Влада. Где будут потом и брат с сестрой, вот так же лежать в обнимку. — Боже блять, — богохульствует парень сипло, перекатывается смех на плач и обратно – так звенят монеты. Плачь, палач. — Прости меня, Кристин. Я не могу. Я не знаю. Это пиздец, не могу так больше, не могу-у… Сжимая пальцами траву, он резко вскидывает голову, вперивается своими глазами в женские — выедает из них шок. — Я этого не хотел. Я никогда этого не хотел. Он меня заставил, всех нас, он это делает. И с твоими друзьями тоже. Он. Он, Кристин, понимаешь? Я без него умру. И с ним тоже. И ты тоже. Не хочу. Не могу. Так. Девушка пошатывается, иллюзорно снесенная нарастающим чужим безумием. Оно заразно, и она им дышит. Загоняет глубоко в легкие, теперь почти не чувствуя металлический шлейф крови за своими плечами. Губы, непослушные, мокрые от мороси, спрашивают сами собой: — Кто?.. — Хозяин. Она тоже теперь в игре, но уже другой. — Хозяин, — поясняет парень снова, — я – его. И все, что здесь есть. Мне приходится, понимаешь? — Он рыдает, совсем не так, как Кристина, чьи слезы уже застыли. Эти огромны и катятся градом, разъедают дорожками соли впалые щеки. — Иначе это очень больно. — Что «больно»? — Голова. Это невыносимо. Обхватив себя руками, Волкова мелко качает головой, наблюдает за обезумевшим — от горя, вины, страха, etc. – нужное подчеркнуть — юношей. Заговорить с ним снова — значит поверить, поддаться, принять за истину юродивый, непонятный ей лепет. Но как поступить иначе? Даже после того, как… — Теперь он убьет нас, нас обоих убьет… — Почему… Почему ты не уходишь отсюда? — Он же не пускает! Хозяин знает и видит все, все здесь его. И моя голова. г о л о в а г о л о в а г о л о в а г о л о в а г о л о в а г о л о в а г о л о в а Невозможно представить, что нужно сделать с человеком, чтобы так его запугать и в таком убедить. Кристина пытается, но чувствует ужас. Сродни тому, что охватил ее при взгляде на убитых друзей — лучше не оборачиваться. И она и Денис в любой момент могут стать следующими. Нужно что-то решать. Нет времени кого-то винить и оплакивать, потом, все потом. К тому моменту юноша — мальчик — перед ней затихает. Бормочет себе что-то, растрепанный и несчастный, покачивается из стороны в сторону. Ненужный [ не принадлежащий ] самому себе, никем не искомый. Ею только. — Денис. Она делает шаг к нему навстречу. Он — пятится от нее прочь. — Ты мне веришь, Денис? Титов замирает. Неадекватный зареванный взгляд теперь смотрит совершенно осмысленно. Как на полную идиотку. Говорит, мол, я тебя едва не убил, глупая! А она все идет, усилием воли борясь с дрожью в остывшем теле, храбрится. — Прекрати. Кто здесь еще безумен. Упрямо, девушка подходит к нему вплотную, опускается на коленки лицом к лицу. Берет его, застывший мрамор любимых черт, в свои ладони. — Я нас вытащу отсюда, — твердо. — Хватит, — почти что зло. — Да. Хочешь ты того или нет. — Если он не убьет меня здесь, я сдохну там. Рак у меня, понимаешь? Только Хозяин может его сдержать. Стараясь не акцентировать внимания на том, насколько нелепы его слова, девушка продолжает: — С тобой ничего не случится, я обещаю тебе. Я не позволю, слышишь? Мы уедем отсюда и больше никогда не вернемся. Будем жить, как нормальные люди. Вместе. Хорошо? Ты же хочешь. Заведем кота, будем смотреть кино, пить вино, ходить гулять, ругаться из-за херни. Будет все, что ты захочешь. Но не здесь. — Хозяин… —… ничего тебе не сделает. Только не пока я здесь. И твоя жизнь от него не зависит, он заставил тебя поверить в это. — Ты не знаешь, что он за человек. — Лишь человек. Чокнутый убийца и манипулятор. Не Господь Бог. И не ему решать, кому умирать, кому болеть и когда уходить. Нам решать. Нам с тобой. Денис молчит. Страх кусает его за кончики пальцев, онемением обвязывает худые длинные ноги. Денису хочется, Денису так хочется… Но что может эта хрупкая женщина против Х о з я и н а? Она ведь просто не встречалась с ним лицом к лицу, она не понимает… — Я не хочу умирать, — повторяет он, роняя прогорклые слезы. Кристина жмурится, глаза ее тоже горят, сердце щемит от нежности, жалости и потусторонней ненависти к невидимому врагу. — Не умрешь, я тебя ему не отдам. И смерти тоже. Верь мне, как никому другому. И никому другому не верь. Тряхнув отросшей челкой, Денис расслабляет плечи и, стоит девушке убрать ладони от его лица, падает вперед. Утыкается мокрым носом в дрожащую женскую грудь, ищет в ней защиты и спасения. А может, искупления тоже, все равно, что перед иконой. Черноокий ангел-похоронитель, чье сердце бьется так отчетливо-громко, поет ему молитву о спасении души — тук-тук, тук-тук. Даже зная наверняка, что погибнешь в итоге, такому всем своим естеством хочешь верить. Просто потому что никто никогда не станет бороться за тебя так. Кристина, поддавшись ему окончательно, обнимает тощую спину. Гладит ее сквозь ободранный свитер, беспорядочно целует сырую макушку. Ей больно и страшно до тошноты, но своего без пяти минут убийцу она отвоюет. Тимофей и Нила тому свидетели — больше никто не умрет. — Идем со мной, — просит она украдкой на самое ухо. — Хорошо, — отвечает ей пёс человечьим ртом, — хорошо.