***
Почти с самого ранения Сесилии ножом, Джексон жил у Калленов вместе с Бьянкой, обосновавшись в старой комнате Карлайла. Если быть честным, их стерильно-белый дом мало привлекал вампира, но пока дочери было здесь уютно, он был готов терпеть. Кроме того, здесь хоть немного ослаблялось чувства безысходности, которое давило на Мартелла постоянно. Глядя на живого, теплого ребенка, который так много значил для них с Сесилией, Джексон оправдал любые свои действия. Он и так мог это сделать, только с Бьянкой это было сделать легче. Эсми играла с ней на соседнем диване, пока Джексон делал вид, что дремлет, а сам слушал диалог между вампиршей и девочкой. Голос Эсми тоже успокаивал, но не так, как голос Сесилии. У Джексона появилось плохое качество все проигрышно сравнивать с Сесилией. Кто-что-как делает — все это ему не нравилось, потому что это не было сделано или сказано его дорогой подругой. Чтобы не срываться по пустякам, он старался как можно меньше контактировать с другими Калленами. Круг его общения составляли в основном Эсми, даже с Розали он едва ли обменивался двумя словами, когда она приходила за Бьянкой. Бьянка заметно погрустнела с того момента, как ее снова оторвали от Сесилии. Да и вампиры не были оригинальны в оправданиях ― мама болеет-болеет-болеет… Джексону до жути не хотелось ей врать, но как бы ни была умна девочка, ей будет сложно объяснить, что такое депрессия и при каких обстоятельствах ранее Свон ударили ножом. «Нездорова» ― хорошее, универсальное слово. А даже если бы он и взялся за объяснение, девочка бы не поняла, почему ей нельзя к маме. «Лучше запомни, что она болела, чем то, что она была на грани смерти» ― думал Джексон, слушая их весьма односложный разговор. Бьянка старалась говорить больше во время игр, особенно когда ей нравилась игра, но сейчас она была слишком расстроена отсутствием матери, поэтому диалог строился с трудом. В такие моменты Бьянке больше нравилось молча сидеть и делать что-то другое, рисовать, например, клеить, лепить из пластилина. Краем глаза Джексон изучал Эсми. Последние столетия его мало интересовали какие бы-то не было сексуальные связи, которыми он насытился в моменты своей вампирской молодости. Он понимал, что он был красив, сколько ему было всего дозволено ― совсем как древнеримскому Юпитеру из крылатого латинского выражения. Но когда это перестало быть чем-то захватывающим, он переключился. Попробовал себя в разных сферах искусств ― теперь ему было свободны все чертовы двери этого мира, и наконец нашел себя в музыке. Он лишь иногда искал себе женщин, чтобы расслабиться, но это было далеко не самым важным. К тому моменту, как родилась Сесилия, Джей перенасытился всем, что его окружало и находил любовь в музыке. Это, без сомнения, было его, и миллиарды людей по всей планете, слушавшие его песни, это доказывали ― даже если не все люди осознавали, что слушают именно его. Новомодный Иммортэл не имел ничего общего с группой Queen, Эдит Пиаф и Элвисом. Впрочем, Мартелла это не волновало. «Бессмертный» нашел свою стезю, и она приносила удовлетворение. Не так много, правда, но это было лучше, чем ничего. Он не помнил, почему приехал в Форкс, решив прервать свою музыкальную прокрастинацию и прогуляться по местам, где жили его потомки. Он узнал, что у молодой четы какие-то проблемы в отношениях, кажется, именно из-за рождения ребенка, и ему стало интересно, что это за ребенок там. Он проник в детской, слушай, как убивается на кухне молодая мать, которая говорила о том, как ей сложно с этой девочкой. Слушая ее плач, Джексон заглянул в кроватку. Маленькая девочка лежала на животике, рассматривая нового игрушечного зайчика у изголовья ее кроватки. Когда Джексон встал над ней, она увидела тень и перевернулась на спину. Младенец и вампир вглядывались в друг друга, и Джексону начинало казаться, что он вдруг нашел то, что искал. Все эти годы, все эти пути он прошел ради нее. ― Мне жаль, но я… я ничего не чувствую к Сесилии, ― обреченно сказала женщина внизу. ― Я не люблю ее, ― добавила она, и ее супруг тут же возразил, но Мартелл их уже не слушал. — Значит, тебя зовут Сесилия, ― сказал Джексон. Девочка весело улыбнулась беззубым ротиком, и задрыгала ногами и руками. Джексон протянул к ней руки и аккуратно взял. Малышка завозилась в его каменных объятьях, но не заплакала. ― Вырастай поскорее, Сесилия. Я буду ждать тебя. И он ждал. Иногда возвращался к ней, наблюдал, как она растет ― растет далеко не беззаботным счастливым ребенком, каким Джексон хотел ее видеть, и когда Сесилия Свон выросла, сделав это намного быстрее, чем он хотел, Джей понял, что должен забрать ее. С Сесилией…. Джексон мог с уверенностью сказать, что между ними была платоническая любовь. То самое небесное чувство, возвышенное до уровня божественной, просветленной, истинной. Их отношения строились на доверии к любимому, ощущении, что на друг друга можно положиться, на осознании важности второго существа рядом, усилиях, которые он прикладывает сейчас и прикладывал в прошлом, на привязанность, которая крепнет с каждым годом. И самое главное ― оно строилось на заботе, желании помогать, умении правильно принимать помощь. Ему нравилось касаться Сесилии, целовать ее ― и все это без какого-либо сексуального подтекста. Ему нравилось чувствовать, что он любит и любим в ответ, это наполняло его жизнь тем смыслом, который он потерял, став вампиром. Сесилия будто излучала свет, а Джексон хотел быть с источником этого света, чтобы не скатиться в темноту. Конечно, иногда, в самом начале их общего пути, он думал о том, чтобы прекратить делать их любовь такой. Это было бы легко. Сесилия тоже любила его, и если бы в какой-то момент ― до Карлайла ― он бы предложил ей стать любовниками, она бы согласилась. Между ними вряд ли бы случилась та любовь, что сейчас была между Карлайлом и Сесилией, но это были бы крепкие чувства, основанные на доверии и близости, а секс лишь бы укрепил их. Но Джексон не стал. Очень хотел этого, но не мог. Конечно, это бы привязало Сесилию к нему, однако… Он любил ее слишком сильно, намного сильнее того, что мог бы получить. Он не хотел испортить это тонкое, возвышенное чувство между ними ― единственное прекрасное, что было в его жизни. Но именно этому начальному сексуальному влечению он и приписывал платоническую любовь. Между ними и Сесилией было слишком много, чтобы назвать это просто «дружбой», а это ранее незнакомое чувство подходило. Дружеская и платоническая любовь — два разных чувства. У них есть похожие и даже абсолютно одинаковые стороны, но все же они не считаются одним целым. И несмотря на то, что платоническая любовь исключала развитие романтической сферы с другими людьми, Джексон не думал об этом. Он любил Сесилию. Любил больше, чем подругу, чем сестру, но вскоре понял, что не испытывает к ней никакого сексуального влечения. Сначала это ставило в тупик, но через пару месяцев мытарства с психически нездоровой Свон и глубокое изучение психологии дали ответ на его вопрос. Любовь. Но необычная. Платоническая. Она идеальна, поэтому считается более продолжительной, сильной, чем обыкновенная. С Эсми, безусловно, было проще. К ней Джексон не испытывал чего-то, кроме симпатии. Сильной, намного больше, чем он испытывал к кому-то за последние года ― к той же Авроре, например, чье лицо он даже с трудом вспоминал. Эта симпатия не шла ни в какое сравнение с чувствами, которые Джей питал к Сесилии, и имела совершенно другую полярность, но это было второе, что настолько привлекло его. Если бы Эсми сказала «нет», это было бы «нет». Но отказа не последовало, и Джей позволил себе попробовать сделать что-то романтическое. Он пригласил ее прогуляться, просто прогуляться, они вдвоём пошатались по заповеднику, болтая о какой-то милой ерунде. Если сначала Эсми показалась Мартеллу тихой, боязливой женщиной, у которой от настоящего вампира не так много, то после этого своеобразного свидания он посмотрел на нее по-новому. Да, она была нежной, спокойной, любящей, но внутри нее был тот самый пресловутый стержень. Не такой, как у Сесилии, или той же Розали, но Эсми была по-своему сильной. Просто у нее не было причин показывать эту силу, ведь в ее семье все было хорошо. Это и притягивало, и отталкивало. Джексону не хотелось, чтобы кто-то был настолько счастлив, когда Сесилия страдала так сильно, но умом он понимал, что Эсми не виновата, что оказалась более удачливой во второй жизни. Она получила все, о чем мечтала в человечестве ― хорошую семью, верного защитника в лице Карлайла, по-своему понимающую всё подругу Сесилию Свон. Она была тихой, нежной, спокойной, и в ее сердце было достаточно любви, чтобы залечить несколько ран в сердце Сесилии. Джексону не хотелось в этом признаваться, но он привязался к Эсми по той же причине, по которой теперь любил Бьянку. Она могла помочь Сесилии. По этой же причине он был совершенно равнодушен к Розали и Элис. Они не могли быть полезны. Потом еще одно свидание с Эсми. Джексон смотрел на нее по-новому. Потом еще одно, и еще. Несколько близостей, о которых, судя по всему, не знал даже вездесущий телепат Эдвард, но о которых знала Сесилия. Это было… странно. Первый раз Джексон и Эсми переспали случайно, как глупые подростки, когда Сесилия попала в больницу из-за Виктории, и Джексону надо было выплеснуть накопившееся напряжение. Бьянку забрали на прогулку Розали и Эмметт, Элис и Джаспера не было, а Эсми… она была мягкой и понимающей. Следующим вечером Мартелл явился в палату к Сесилии и молча сел у ее ног. Она посмотрела на него и обо всем догадалась ― Джексон понял это по её взгляду. Женщины чувствуют такое всем своим нутром, чувствуют, когда их близкие мужчины переспали с кем-то. С кем-то другим. Женщины чувствуют, когда им изменяют. Слова «измена» повисла у Джексона на языке. ― Я даже не знаю, что тебе сказать, ― сказал Мартелл, и глаза Свон странно блеснули. ― Я не думаю, что ты должен, ― мягко сказала она. Ее голос не напоминал голос Эсми. ― Ты свободен, Джексон. И можешь влюбиться. ― Я люблю тебя, ― тут же произнес он, ни на секунду не задумавшись об этом. Сесилия согласно кивнула. ― Я знаю. Я тоже тебя люблю. Но это… это немного другое, верно? Джексон неуверенно качнул головой в знак согласия. Взгляд Свон скользнул к двери, словно она волновалась о том, что Карлайл мог войти, или наоборот ― подумала о нем, вспомнив, кого любила далеко не платонической любовью. ― Я не хочу изменять тебе, ― вдруг сбито выдал Джексон, и Свон снова перевела взгляд на него. Не удивленный, она, без сомнения, понимала, почему он пришел к ней, почему выглядел таким подавленным. Как верный муж, который сдуру изменил любимой супруге и винил себя больше, чем она его. ― Если говорить так, то я часто изменяла тебе в последние года, ― произнесла она. Джексон не почувствовал ревности. ― Джексон, я буду любить тебя, даже если у тебя буде кто-то еще. Кроме меня и Бьянки. Я только волнуюсь, что ты… Я знаю, как ты любишь меня. Если ты не уверен, сделай так, чтобы это была не Эсми. Она не заслужила такого отношения. Джексон взял ее за руку и положил ее пальцы на свои. Рассматривал, будто это было что-то интересное. ― Я люблю тебя, ― сказал он. ― Не как женщину, с которой я могу заниматься сексом, пожениться или что-то подобное. Я просто люблю тебя всем своим сердцем. И не смогу дать даже половину этой любви какой-то другой женщине. Сесилия переплела их пальцы и заставила Джексона посмотреть на себя. — Это не будет «какая-то другая женщина», Джей, ― произнесла она, держа его вечно колючий подбородок пальцами. — Это будет твоя женщина. Это не заставит меня разлюбить тебя или отказаться. Я была ужасным человеком. Ты же не отказался от меня, когда у меня появился Карлайл. Чуть ободренный словами Сесилии, Джексон встретился с Эсми еще пару раз. Он не знал, как описать эти встречи. Это было горячо, чувственно, кое-где даже влюбленно, но Джексон не мог избавиться от одного упрямого слова. Измена. Ощущая под ладонями теплую кожу вампирши, слушая ее мягкие, тихие стоны, ощущая на губах нужные поцелуи, он не мог не думать о том, что у него была та, которую он любил и которой он собирался подарить весь мир. Это было серьезным препятствием. Эсми, без сомнения, понимала его колебания. В конце концов, только к одной девушке он летел по любой мелочи. Возможно, со своим невероятно высоким уровнем эмпатии она даже понимала, насколько глубоко Джексон привязан к своей подруге. Но она его не осуждала. По-своему, они оба были немного одиноки. Два неприкаянных вампира в окружении пар любимых. Было более, чем логично, если бы они сошлись. Но теперь Джексон сомневался в том, что вообще все это начал. Он не ревновал Сесилию, у него не возникло эгоистичного желания отбить ее у Карлайла. Все, чего он хотел: чтобы Сесилия была счастлива и он был частью этого счастья. Он понимал, что любит ее, и будет любить до конца вечности, пока мир не рухнет, до самого дня Страшного Суда, до Второго пришествия ― или что там будет в конце концов. Вероятно, это понимал и Карлайл. И Эсми, скорее всего, тоже. В этом и крылась причина торможения их взаимоотношений. С ней было хорошо, спокойно, даже весело и беззаботно. Перестав опасаться красноглазого вампира, Эсми Каллен открылась для Джексона с новой стороны, и это было приятно и тепло. Будто внутри Джексона снова текла теплая кровь. Но загвоздка была в том, что только рядом с Сесилией у него начинало биться сердце. И зная это, Джексон не хотел ранить Эсми. Он не хотел однажды разбить ей сердце, сказав, что так и не полюбил. Что он с ней лишь потому, что когда-то пообещал этого. Он волновался о том же, о чем и Сесилия. Эсми не заслужила быть раненной. Но с другой стороны… Это все равно не было «нет». Очевидно, что им придется провести много столетий вместе. Почему бы комфортно не устроиться рядом, коротая свою вечность? Это не самый худший расклад, даже один из лучших… … если за две недели что-то изменится. Он, без сомнения, оставит Эсми позади и выберет Сесилию, если такой выбор встанет. И сделает это, если пройдут столетия, тысячелетия. Он всегда будет выбирать Сесилию. Так заслужила ли Эсми такого отношения? Всегда на второй роли, всегда вторая после Сесилии, которую Джексон не мог разлюбить, как бы ни старался. Бьянка перевела на него взгляд голубеньких глаз. ― Папа? ― позвала она, заметив, что Джексон безразлично смотрит в их сторону уже пару минут. Она была еще слишком маленькой, да и круг ее общения был ограничен, поэтому она не понимала принципиальной разницы между поведением вампира и обычных людей, но, когда отец вдруг переставал так двигаться, ее это пугало. Джексон по привычке моргнул, отреагировав на детский голосок и натянуто улыбнулся. ― Что такое, малышка? ― Устал? ― поинтересовалась она. ― Не идем гулять? Иногда Джексон присоединялся к ним с Эсми на прогулках. С его стороны это была компенсациями тому, что Бьянка не могла играть с нормальными, обычными детьми. Слишком много ограничений было. Ее предостерегали от любых упоминаний папиных особенностей ― что он мало ест и никогда не спит, что он быстро бегает по лесам и горам и, самое главное, что папа сияет на солнце. Конечно, детский подобный лепет вряд ли бы разрушил всю конспирацию, но Джексон слишком волновался о том, что на них могут случайно выйти Вольтури. В Форксе Джексон и Сесилия очень осторожно предупредили ее, что она не может никому называть имена своих родителей. Правила сдерживали Бьянку. В результате она отказывалась играть. Она тихо стояла поодаль, наблюдая за игрой других детей с выражением тоски, но отклоняла все приглашения принять участие, даже когда Джексон и Сесилия уговаривали ее. Поэтому для нее появление Эсми и семьи Калленов в целом было восторженным событием. Но даже когда у нее появились еще «друзья», Джексон и Сесилия оставались ее самыми близкими людьми. Она предпочитала их общество общению с кем бы то не было, и это было слишком очевидно. Теперь, когда Сесилия не могла быть с ней, Бьянка потеряла половину своего задора. Зная это, Джексон никогда не отказывался провести с ней лишнее время. Поэтому он кивнул. ― Собирайся, ― Бьянка довольно улыбнулась, помогла Эсми собрать игрушки и умчалась в свою новую временную комнату наверху. Эсми улыбнулась ей вслед. Мисс Каллен была сегодня очень красивой в темно-зеленом платье с аккуратным v-образным вырезом. Поймав задумчивый взгляд Джексона, она рассеяно улыбнулась. ― Куда пойдем сегодня? ― спросил Джексон, слегка потянувшись. ― Мне кажется, мы прошли уже все здешние леса, и нам осталось только выйти за пределы границ США. ― Сноквалми? ― предложила Эсми. ― Если вы, конечно, там еще не были. Джексону, если честно, первое время было далеко не до прогулок, поэтому он кивнул. Водопад Сноквалми — самый известный водопад в штате и одна из лучших достопримечательностей, расположенных недалеко от Сиэтла. Это также один из самых высоких водопадов в Вашингтоне. Бьянка, вероятно, была бы заинтересована. Эсми встала, чтобы сменить домашние туфли на более удобные ботинки. Она никогда не напрашивалась с ними, своим шестым чувством ощущая смятения Джексона, но он всегда приглашал ее. Джексон придержал ее за запястья, слушая, как наверху копошится Бьянка, стараясь собрать сама, чтобы впечатлить папу и Эсми. ― Спасибо, что сидишь с ней, Эсми, ― насколько было возможно, ласково произнес Джексон. ― Без тебя бы это было труднее. Эсми улыбнулась и погладила его по костяшкам пальцев. ― Я люблю детей. Хотела бы я вырастить хоть одного ребенка, ― вздохнула она и посмотрела в ту сторону, куда ушла Бьянка. Но вместе с тем, в ее голосе не было ни капли зависти к Сесилии и ее роли матери живого ребенка. Это нравилось Джексону ― такая симпатия к той, что он любил. ― У тебя в человеческой жизни не было детей? ― поинтересовался он ненавязчиво, отпуская ее руку. Эсми взяла из шкафа ботинки и села на подлокотник кресла, чтобы переобуться. ― Был один. Мальчик. Он умер от болезни, ― говоря это, она низко наклонила голову, чтобы зашнуровать ботинки, спрятав выражение лица за упавшими волосами. ― Паршиво, ― сказал Джексон, но тут же почувствовал себя идиотом, что с ним бывало не часто. Он никогда не утешал Сесилию после ее выкидыша, никогда не говорил о том, что еще все может быть ― потому что ничего быть не могло. Они оба, независимо друг от друга, пришли к мнению, что игнорирование этого события было хорошим способом поскорее забыть весь этот ужас. ― У меня был единственный племянник, который выжил мне на радость, ― вдруг поделился он. Эсми удивленно глянула на него. Джексон решил, что откровенность на откровенность будет не так уж и плохо. ― Но рано или поздно от них приходится уходить, чтобы они ничего не заподозрили. Хотя племянник и его дети знали, потом решили молчать. ― Наверное, тяжело было, ― сочувствующе проговорила Эсми. ― Я не очень влюбчивый вампир. И не привязываюсь к людям, если они могут умереть, ― равнодушно произнес Джексон, и тут же уловил двойной подтекст в своих первых словах. «Не очень влюбчивый». ― Я думал на счет нас… ― сказал он, и тут же запнулся. Он не мог понять, что ей говорить. «Измена» все еще горела в его голове яркой надписью, а перед глазами стояли только одни глаза ― далеко не золотистые глаза Эсми. ― Ты думал на счет нас? ― усмехнулась Эсми, игриво подбадривая его. Джексон вздохнул. ― Ты хорошая девушка. Красивая, умная, нежная, сострадательная. Не знаю, что ты во мне видишь. Я тот еще ублюдок, если честно. Сесилия могла подтвердить это. Он скидывал ее с окна, он пытался задушить ее, он укусил ее и изводил кровавыми трупами в их квартире. То, что Сесилия полюбила его было странным, и Джексон не думал, что кто-то сможет полюбить его во второй раз. Кто-то, кто не был его Сесилией Свон. ― Это не ответ, ― заметила Эсми. В ее золотистых глазах не было боли, не было волнения, не было страха. Только легкий интерес. Джексон задумался. ― Я был бы рад быть парой, ― наконец аккуратно сказал Джексон. ― Только есть одно обстоятельство. Эсми понимающе кивнула. ― Ты любишь только Сесилию. Мартелл даже не пытался сказать, что она все неправильно поняла, что это было не так, и легонько кивнул. ― Она была рождена для этого. А я ждал ее. Я всегда выбираю ее и всегда буду. Я люблю ее больше всех на свете. И наш роман…― Джексон запнулся. ― Я боюсь, что он существует, пока Карлайл и Сесилия вместе, а если они расстанутся, и она захочет уехать… Я поеду с ней. А мне не хочется делать тебе больно. Глаза Эсми блеснули. ― Ты думаешь, они расстанутся? ― недоверчиво проговорила Эсми, и Джексон пожал плечами. Джексон помолчал. Очевидно, что про его угрозы никто не знал, так что он не спешил раскрывать свое отношение к нынешнему подвешенному состоянию общего будущего Карлайла и Сесилии. Это было то, что он не сказал бы даже Сесилии. ― Ты не заслужила того, чтобы тебе сделали больно, ― сказал Мартелл. ― Ты мне нравишься, Эсми. И я не хотел бы разбить тебе сердце тем, что… я же всегда буду ее любить. Эсми смотрела на него, о чем-то размышляя, и наконец она кивнула. ― Я услышала тебя. Я подумаю. Джексон благодарно улыбнулся, кивнул, понимая, что Эсми примет мудрое решение, и ему останется только принять его, невзирая на то, каким оно будет. Все равно сейчас это было не самым важным.***
Карлайлу казалось, что он потерялся во всем этом. Или даже больше ― что его не существовало вне Сесилии и ее депрессии. Даже угроза Джексона, которая раньше привела бы Карлайла в состояние контролируемой ярости, потухла, едва Каллен вернулся к Сесилии. Девушка лежала в кровати, как и все дни до этого, и смотрела в открытое окно. Карлайл вздохнул и присел на свободную часть кровати, застеленную пледом. Он почти каждый день менял постельное белье, потому что иначе он начинал потихоньку сходить с ума, и просто сидеть рядом с Сесилией казалось невыносимым. Каллен должен был чем-то заниматься, чтобы не думать о том, что Джексон имел полное право забрать Сесилию. На самом деле, ситуация осложнялась тем, что Карлайл не мог ничего сделать. Все, что было в его силах ― поддерживать тело Свон. Он купал ее, как маленького ребенка, заботился о том, чтобы она хотя бы внешне была в нормальном состояние. С трудом кормил ее, надеясь, что не придется перейти на капельницы. Иногда говорил с ней, рассказывал какую-то ерунду, которая когда-то происходила в его бессмертной жизни. Но на этом все. Карлайл не мог влезть в ее голову и вырезать депрессию, как злокачественную опухоль. Это понимали все. Джексон тоже, скорее всего, даже лучше прочих, а потому и бесился так сильно. Если бы не Карлайл, он бы срывал злость на Белле или Эдварде, и, вероятно, в физических проявлениях. А пока рядом была причина столь подавленного состояния его любимой подруги, он срывался на нем. Карлайл перестал себя обманывать. В том, что происходит с Сесилией в первую очередь виноват он. Да, Эдвард сыграл в ее срыве не последнюю роль, однако Карлайл был первопричиной всему происходящему. Они с Сесилией узнали, как можно жить вместе, какого это ― раскрываться перед другим человеком, а потом он сорвал ее с места и вернул сюда. К тем, кого она люто ненавидела. Он всегда знал, какой хрупкой она была на самом деле, кем она была. Сесилия оказалась брошенным ребенком, она потеряла малыша в пятнадцать лет, родная мать применяла к ней психологическое насилие, родная сестра ее боялась и ненавидела за вполне справедливое отношение к ней, Эдвард постоянно пытался подавить ее, вокруг была опасность для нее и ее отца, единственного человека, который был с ней всю ее жизнь, да и последние месяцы были тяжелыми, наполнены печальными или сложными событиями. А эта фантомная беременность… это ее сломало. Теперь он понимал, почему Джексон не завел разговор о возможном даре исцеления при Сесилии. Сама тень этой мысли заставляла ее сходить с ума ― и не важно, была ли она хорошей или плохой. Сесилия не могла иметь детей, и если бы кто-то попытался убедить ее в обратном, а потом разрушил это, она бы спятила окончательно ― как сейчас, когда ее организм проделал столь жестокую шутку. Карлайл вспомнил, какой Сесилия была в то время, когда они жили вместе, сравнивал с той, что видел сейчас, и просто не мог поверить, что эти девушки были одним человеком. Он не мог поверить, что позволил этому случится. Джаспер и Элис приходил довольно часто. Джаспер пытался воздействовать как-то на Сесилию, своим даром, разговорами с ней, но последняя его попытка перешла в жуткую истерику, и вампир больше не старался. Хотя Карлайл считал, что это уже было чем-то ― истерика была хоть какой-то реакцией, а существование Сесилии словно призрак было ничем. Элис же сновала туда-сюда абсолютно бесшумная, что-то выдумывая и выискивая, Обычно необходимо от двух до шести недель ежедневного приема антидепрессантов, прежде чем пациент почувствует улучшение. Карлайл следил за этим, и каждая секунда текла безумно долго. Карлайл не старался ее как-то развеселить, растормошить, что-то сделать. Он давал Сесилии время побыть с самой собой, но при этом оставался рядом, чтобы она не была одна. Вампир не знал, нравилось ей его присутствие или нет, но каждый вечер он ложился рядом с ней, обнимал и был рядом всю ночь. Сесилия стала хуже есть. Хейли приехала пару раз, но ничего хорошего психиатр не сообщила. ― Ей нужно время, ― сказала она обреченно. ― Время и уход. Я выпишу ей другие препараты. Но приготовьтесь к тому, что это лечение будет долгим. Карлайлу иногда казалось, что он потерялся во всем этом. За эти месяцы он узнал о депрессии больше, чем за все годы своего существования, и понимал, что так нельзя. Он не должен был замыкать свой мир на Сесилии с ее болезнью, но не мог по-другому. Сесилия даже не говорила, хотя иногда Карлайл слышал, как она хрипела, словно говоря с самой собой. Через пару недель после последнего визита Хейли О’Коннор ее нашли мертвой в собственной квартире. Говорили, что она повеселилась, и некоторые люди понимающе кивали ― когда работаешь с людьми и из проблемами, невольно начинаешь и сама сходить с ума. Карлайл подозревал, что теперь, когда от нее не было пользы, Джексон все-таки добрался до психиатра. Когда Мартелл в очередной раз пришел, чтобы проведать Свон, Карлайл взглянул ему в глаза, и Джексон абсолютно равнодушно посмотрел на него в ответ. Потом, когда Каллен все также ничего не спросил, Джексон поднялся наверх и сидел с Сесилией. Вечером Карлайл помыл Сесилии волосы, аккуратно высушил их, и девушка снова оказалась в постели. В этот раз она не легла, а села, облокотившись на спинку кровати. Ее пальцы прошлись по левому запястью, Свон вздрогнула, а потом убрала руку и зажмурилась. Тяжело сглотнула. Карлайл сел сбоку от нее, просто смотря на ее точеный профиль, и думал о том, что происходит внутри нее. Ее рука лежала на покрывале, и Карлайл потянулся, чтобы взять ее. Сесилия не отреагировала. Каллен чуть потер ее ладонь, радуясь хоть такой мимолетной близости с ним. Из-за того, что они были столь близки, Карлайл мог улавливать ее состояние. Конечно, далеко не так, как Джаспер, но вместе с тем он чувствовал Сесилию изнутри, считывая ее по глазам и нервным подергиваниям пальцев. Это помогало сложить всю картину происходящего внутри нее. Раньше с Сесилией все было хорошо ― по крайней мере, она заставляла себя чувствовать так. Тысячи и тысячи убеждений, попыток сдерживаться. Все хорошо, вплоть до ее настроения, голоса в ее голове, который не говорит, что все летит к чертям и Сесилия, кстати, тоже. Все хорошо. Все прекрасно. А потом уставший от этого самообмана разум начинал истончаться и разрушаться, подкидывая ужасные идеи или, соответственно, недоказанные теории собственной никчемности. В какой-то степени Сесилия начинала ему верить, причем безоговорочно. А потом наступал период, в который она перестала ощущать себя. Ощущать как личность, как человека со здравым мышлением и телом. Все и вправду катится к черту. У Сесилии каша в голове из суицидальных мыслей и идей самоубийства ― планирование, как она оставляет предсмертную записку, где оставить, как убить себя. Попросила бы никого в ее смерти не винить, так как это лично ее желание уйти из жизни, или наоборот — обвинила бы всех в собственной смерти. Чувство, будто ее гнетет изнутри. Так потихоньку ломает. Постоянно она возвращалась мысленно к событиям, что произошли, и это доводит еще больше. Временная импульсивность, когда еще функционировала. Чувствовала себя отребьем, биомусором, никем, никчемностью, бездарностью. Чувствовала, что заслуживала этих порезов и шрамов. Чувствовала, что заслуживала какого-то наказания. Чувствовала, что заслуживала всего самого наихудшего, никогда — лучшего. Вспоминала и винила себя в действиях, которые не зависели напрямую от нее. ― Полегче, ― раздался голос со стороны двери. ― Притупи свою эмпатию, Каллен. Иначе это сожрет тебя изнутри. «Просто плохо» — состояние опасное, потому Сесилия не понимала, что конкретно чувствовала и чувствовала ли вообще. Переплетение физического ощущения с эмоциями. ― Как ты с этим справлялся? ― срывающимся шепотом спросил Карлайл. Джексон обошел кровать и сел напротив Свон. Повернул ее лицо к себе двумя пальцами, и пустые глаза девушки обратились к нему. В рубиновых глазах Джексона что-то появилось, и он отпустил ее. Сесилия вытянула руку из ослабевших пальцев Карлайла и, опустившись вниз по кровати, отвернулась к окну, подтянув колени к груди. Луч заходящего солнца светил прямо ей в глаза, но Сесилия не отвернулась ― то ли просто не было сил, то ли не хотела. ― Ей нравится солнце, ― вдруг сказал Мартелл. ― Она следует за ним, на сколько хватает сил. Бессилие. Тоска. Ненависть. Состояние овоща. Тишина внутри. Гробовая. Онемение всего тела. Взгляд потухший. Безвкусная еда, от которой отказываешься. Чужие голоса становятся адом; раздражаешься, потому что никто не может заткнуться и соответствовать пустоте внутри. Все эти наставления и ободряющие слова, что все будет в порядке, все будет хорошо. И Сесилия бы посмеялась, да нет на это сил. Как глупо. И снова: бессилие, тоска, ненависть. Пусть они помолчат… ― Я не справлялся, ― вдруг произнес Джексон. ― Никогда не справлялся. Я слишком дикий для этого. Я искалечил ее ничуть не меньше, чем ее мать, сестра или тот наркоман. Я устроил ей комнату ужасов, когда рассказал правду… Горло парня было разорвано, голова держалась на нескольких тонких полосках кожи. Его запястья были вывернуты неправильно, а ноги, судя по всему, переломаны в коленях. Кровь заливала его шею и всё, что было ниже — она испачкала даже ковёр, и Сесилия вдруг поняла, что хлюпнуло у неё под ногами. Ей не надо было опускать глаза, чтобы понять, что её ноги тоже в крови. Голос сорвался, и она замолчала, однако слёзы не переставали течь по лицу. Она была в таком ужасе, так напугана, что не сразу поняла, что кто-то у неё за спиной включил свет. Пока он её не позвал. ― Я скидывал ее в окно… ― Ты же хотела до этого! ― донесся до наполненных завыванием ветра ушей Сесилии гневный, но спокойный голос вампира, стоящего у нее за спиной. Сесилия хватала губами воздух и глотала быстро индевеющие слезы, отчаянно искала выход и цеплялась за последние минуты жизни. Только державший за ноги Джексон пока еще не позволяла ей полететь головой вниз из открытого окна. ― Смотри, луна моя, смотри! Ты понимаешь, что с тобой будет, если я отпущу? ― Джексон наклонил ее еще ниже. Сесилия завопила. ― А когда я сдался, я хотел убить ее, и почти убил… Он кивнул ей, прощаясь, и сильные мужские руки смокнулись на ее шее. Она инстинктивно потянулась рукой к шее, стараясь освободиться и только бесполезно царапая мраморные руки ногтями. Легкие горели огнем – это все, о чем она могла думать. Даже страх смерти отступил – она просто хотела вздохнуть. Ничего не имело такого значения. Пока она не встретилась взглядом с Джексоном. Вампир чуть приподнял ее над полом, уравнивая разницу в росте. Джексон криво усмехнулся. ― Она, очевидно, не сказала тебе и половины, ― он посмотрел на Карлайла. Его глаза были почти черными от голода, под глазами залегли черные круги. Он казался сломленным, а Джексон, который в последние дни убивал слишком много, был крепким и полным сил. Карлайл бы верил в это, если бы не чувствовал, как Мартелл сам ломается изнутри. Если Карлайла все это убивало, то Джексона просто разрушало. Каллен переживал это один раз, а Джей оказался в этом аду уже второй раз. ― Много чего между нами было, всего и не упомнить. Я причинял ей боль. Но все это… все это я делал лишь для того, чтобы она очнулась. Чтобы она поняла, как сильно любит жизнь. И это помогало, страх и угрозы всегда возвращали ее, как вернула бы ярость от разговора с Эдвардом. Выжить всем назло, ― Джексон усмехнулся. Сесилия чуть дернула рукой. Ей хотелось, чтобы они заткнулись. Когда в очередной раз ее мысли доходили до бессмысленности существования и неимения какого-то более лучшего будущего, чем можно полагать, эта цепочка вновь приводила к тому, что нет смыла жить. А зачем, когда Сесилия не чувствовала себя кем-то целым? И вся любовь, что ей дарили окружающие, вмиг превратилась в ничто. Нет ощущения того, что кто-то остался верен ей в чувствах. Как быть верным в чувствах к человеку, что ведет себя отвратительно по отношению к другим? Чувство вины росло, Сесилия думала ― даже не думала, знала ― что всех подводит, что никто никогда не сможет принять такого ужасного человека как она. Без нее всем стало бы только лучше. И она ругала себя, называя мерзкой и гадкой. Все чаще оскорбляла, проклинала и видела смерть единственным выходом из ситуации. Возможно, если бы она умерла в этот черный своей жизни, то ее похоронили бы, и она бы настояла, чтобы в гроб положили семена. Из них появились бы цветы, пчелы опылили бы их и сделали мёд, и потом могло получиться так, что семья Сесилии Свон купила мёд в магазине, и семья съест её ― Чарли или Бьянка. И она будто бы продолжила жить внутри них. Это очень красивая теория, но Сесилии Свон никто не даст умереть ― ни ее бессмертный возлюбленный Карлайл Каллен, ни ее бессмертный друг вампир-певец Джексон Мартелл. Вот и все, что оставалось делать ― лежать в кровати, и ждать, что организм сдастся и умрет сам. В какие-то мгновения сковывало грудь, Сесилия не могла дышать, задыхалась, точно на нее давила тяжесть пережитого. Это больше напоминало пустоту, черную дыру, высасывающую все эмоции. Абсолютно все. Разве что, оставленная быстрая раздражительность и агрессия все еще присутствовали. Правда, Сесилия чувствовала себя настолько усталой, что даже не могла выразить их, просто где-то на краю сознания ― на краю, который был по странному здоров ― чувствовала раздражение о того, что кто-то трогает ее, кормит ее. Даже то, что с ней разговаривают раздражало, а этот разговор рядом с ней сейчас… Она хотела бы попросить их замолчать, но язык был тяжелый, губы пересохли, и она продолжала лежать молча, ощущая слова Джексона кожей. Она знала, что причиняла боль. Но разве ей не причиняли боль раньше? Даже Джексон, даже Карлайл… ― Но я бы сделал это еще раз, если бы это помогло ей! ― вдруг решительно заявил Джексон. ― Я просто… просто хочу, чтобы она была. В порядке она или нет ― уже не так важно, когда ты видишь ее такой, ― он положил ледяную руку на ее голое плечо и погладил. ― Пока она жива, все поправимо. Все, что я когда-либо с ней делал ― одно ее существование все прощает. ― Ты веришь, что это закончится однажды, ― вдруг сказал Карлайл. Джексон кивнул. ― А я боюсь поверить в обратное. Нет сил, чтобы что-то ответить; нет внутренних ресурсов на обдумывание ответа. Нет желания общаться, есть желание абстрагироваться от общества. Закрыться. Забиться в угол и сидеть до тех пор, пока «это не закончится». Но оно не проходит. Не проходит долго, усугубляется и снова наступает тишина. Сесилия прикрыла глаза. ― Ну, один раз это закончилось, ― заметил Джексон. ― И сейчас все может быть хорошо, ― они помолчали какое-то время. ― Ты знаешь, я все-таки хочу взять свои слова обратно, ― вдруг медленно проговорил вампир. ― Я не хочу забирать ее у тебя, но… Но может нам пора всерьез обдумать вариант того, чтобы превратить ее в вампира? Карлайл молчал какое-то время. Потом прочистил горло и хрипло ответил. ― Я думал. Но ты знаешь хоть одного вампира, который был обращен при острой фазе депрессии? Джексон осмотрел его. ― Я знаю вампира, который впадает в депрессию. Карлайл невесело хмыкнул. ― В любом случае, это непредсказуемо. С одной стороны, яд совершенствует все, и может помочь восстановить нейронные связи в головном мозге и нормализовать работу гормонов… ― Причем тут гормоны? ― тупо спросил Джексон. ― Ты не понимаешь, как работает депрессия? ― спросил Карлайл недоверчиво. Ему казалось, что уж кто-кто, а Джексон прекрасно разбирается во внутрифизиологическом протекание депрессии. Мартелл повел плечами. ― Смутно. Я думал, что на нарушение работы нервов все и заканчивается. Карлайл вздохнул и озабоченно потер шею. ― Работа нервной системы сильно зависит от гормонов. К ним относятся серотонин, норадреналин и дофамин. Их недостаток способствует развитию депрессивных состояний и навязчивых расстройств. То есть чем меньше вырабатываются эти гормоны, тем хуже работают нейронные связи, проще говоря. Антидепрессанты непосредственно влияют на улучшение выработки этих гормонов. Джексон задумчиво потер колючий подбородок, а потом погладил запястье Сесилии с меткой своего укуса. ― Итак, гормоны и яд. Гормоны же вроде отвечают за работу большинства жизненно важных органов, регулируют рост и обмен веществ? Карлайл кивнул. ― Некоторым вампирам они почти не нужны из-за того, что органы у нас почти не работают, и организм только усваивает кровь. С другой стороны, гормоны у вампиров вырабатываются в других количествах из-за неуязвимости головного мозга. Поэтому нельзя сказать ― начнут ли они вырабатываться у Сесилии до приемлемого количества, или из-за состояния организма она так и останется в таком... останется такой. Карлайл кинул взгляд на Свон, и внутри него все замерло от ужаса, представляя, что он мог запечатать Сесилию в этом состоянии на веки вечные. Это были далеко не те ставки, которые он мог сделать, не тот случай, где у него было право на ошибку. Возможно, был прав Джексон, и обращение в вампира сделает ее совершенной и физически, и духовно, а может волнения Карлайла оправдаются, и Сесилия никогда не выберется из этого состояния. Джексон вздохнул, а потом вгляделся в Каллена. ― Ты давно на охоте был? Ты выглядишь ужасно. Эмметт и Розали собирались на охоту, иди с ними. Карлайл глянул на Джексона без капли веселья. ― После того, как ты угрожал забрать ее у меня? ― Я уже сказал, что не стану этого делать. Я меняю тактику на то, чтобы ты сам увез ее отсюда. И какой смысл мне ее теперь похищать, чтобы не-превращать в вампира где-то в Италии, где она будет лежать точно так же? ― Джексон качнул головой. ― Ты подкинул мне пищу для размышления. Так что действительно иди перекуси. Я о ней позабочусь. «Он скидывал ее в окно, показал весь ужас жизни вампира и пытался убить, ― подумал Карлайл. ― О какой заботе может идти речь?» Но увидев, как мягко Джексон провел рукой на щеке Сесилии, злость отошла на второй план. Джексон сражался за нее. Всеми доступными для него способами, но сражался, даже если их с Карлайлом пути шли в совершенно разные стороны. Слишком разными они были, слишком разными были их истории ― чего только стоит превращения Джексона в вампира во время войны. Но кое-что у них было общее ― любовь к этой черноволосой девушке, которая сейчас была за гранью собственного разума. Так может надо было уступать? Позволять Джексону делать то, что он делал до этого? Возможно, там, где Карлайл не пройдет со своими устоями проломится без принципиальный Джексон? И так уж важны были принципы сейчас, когда на кону стояла Сесилия? Ломать себя было больно и противно, но ради Сесилии он мог пойти на это. Отступить, проявить необходимую твердость и жестокость. Он уже делал это раньше, пусть и не так часто, как должен был, так может стоило и сейчас идти по этому пути? Не важно, какого будет ему ― главное, чтобы хорошо было ей. ― Ладно, ― выдохнул Карлайл, поднимаясь. Он прислушался к ровному дыханию Сесилию, к медленному биению ее сердца. Кажется, она уснула. ― Ладно. Он взял темную спортивную одежду и уже направился было в ванну, чтобы переодеться, как вдруг его остановил задумчивый вопрос Джексона. ― Может быть, стоит найти брошенного человека в ее состоянии и превратить в вампира? ― Карлайл недоверчиво обернулся к Джексону. ― Мы посмотрим, как он поведет себя, а потом убьем. Ты же врач, значит должен оценить такой практический подход. ― Делай, что хочешь, ― сказал Карлайл, отворачиваясь, засовывая поглубже неприятное ощущение того, что он подводит итог жизни какого-то незнакомого человека. ― Просто держи меня в курсе. Мартелл кивнул, кажется, всерьез обдумывая эту возможность. Когда Карлайл ушел, Джексон аккуратно перелез на его часть кровати, лег, уткнувшись лицом между лопатками Сесилии, вдыхая ставший неотъемлемым запах ее шампуня и собственный аромат человеческого тела. Едва ощутимый сейчас, но все еще кружащий голову. Тубероза, кофе, какао и бергамот ― аромат, за которым Джексон пошел бы на край света, пересек бы любые грани, лишь бы быть рядом с его обладателями. «Я так хочу, чтобы ты обняла меня крепко-крепко», ― подумал Джексон. «Я хочу, чтобы он тоже ушел», ― сквозь сон мелькнула мысль в уставшем разуме Сесилии. Жизнь явно давала понять, что легче не станет. Подобную несправедливость Сесилия Свон уже предпочитала не замечать и просто жить весь отведенный ей срок. В конце концов, именно эта несправедливость подарила ей лучшего друга в темноте ― Джексона Мартелла — и возлюбленного мужчину ― Карлайла Каллена. Возможно, жизненная несправедливость в итоге и создала Сесилию такой, какой она была сейчас.***
И на здорового человека она могла произвести тяжелое впечатление, а на расстроенное, возбужденное воображение действовала тем более тяжело Это было большое мрачное каменное здание старинной казенной постройки. Тускло-серая краска трескалась, местами и вовсе отвалилась. Крыша сотни раз уже перекрашенная в конечном итоге стала такой черной, что даже солнцу было бы не так просто выжечь ее. Окна на втором этаже были огороженными решетками с двух сторон, а на втором еще и почти наглухо заколоченными, оставляя лишь небольшой просвет. Трава была коротко подстрижена, ни цветов, ни деревьев не было, только голый асфальт и взрыхленная земля с зелеными редкими просветами. Нестройный шум, прерываемый завываниями и воплями, несся оттуда. Больница была устроена на восемьдесят человек, но так как она одна служила на несколько окрестных штатов, то в ней помещалось до трехсот. В небольших каморках было по четыре и по пять кроватей; зимой, когда больных не выпускали в сад и все окна за железными решетками бывали наглухо заперты, в больнице становилось невыносимо душно. Джаспер поморщился. Ему захотелось сесть на корточки, прижать голову к коленям, закрыть ее руками и заплакать. Он ненавидел такие места. Ощущение боли, безысходности и тягучей пустоты буквально отравляло его изнутри. Он будто был экстрасенсом, который оказался на кладбище и слышал стоны насильственно умерших людей. Да и просто умерших. Но Джаспер сделал глубокий вдох и сказал себе оставаться на месте. Элис озабоченно погладила его по плечу. Он был страшен. Воспаленные, широко раскрытые глаза горели неподвижным горячим блеском; нервная судорога подергивала край нижней губы; спутанные курчавые волосы падали на лоб. ― Ты в порядке? ― Нет, ― честно ответил Джаспер. ― Но это ничего не меняет. Он пришел в ужас и ярость. Нелепые мысли, одна чудовищнее другой, завертелись в его голове. Что это? Инквизиция? Место тайной казни, где враги его решили покончить с ним? Может быть, самый ад? Психиатрическая клиника Трентона неподалёку от городов Трентон и Юинг, в штате Нью-Джерси была самым подходящим для них местом. С начала двадцатого века почти тридцать лет это медицинское учреждение возглавлял Генри Коттон, который прославился «прогрессивными» методами лечения психопатов. При нём больница действительно напоминала сплошную сцену из фильма ужасов, и, хотя сейчас внешне все было, вероятно, лучше, Джаспер ощущал все те ужасы, что творились в этом месте почти век. В десятых годах двадцатого века у медиков возникло подозрение, что спирохеты — возбудители сифилиса могут спровоцировать проявление симптомов психического заболевания. Коттон тут же решил, что все психические отклонения у людей вызваны различными инфекциями, и бороться с ними можно, только удаляя заражённые части тела. Начав с удаления зубов, Коттон постепенно перешёл на эксперименты с другими органами: желчным пузырём, желудком, яичниками, отделами толстой кишки и маткой. При этом он заявлял о достижении эффективности в большей половине случаев, но в действительности таких цифр не было и в помине — большинство пациентов умирали на операционном столе. Джасперу казалось, что он чувствует застоявшийся ужас, боль и безысходность этих пациентов пеплом на языке, и он пожалел, что его не могло стошнить. Может, тогда бы это ощущение прошло. Они специально выбрали ее. Элис сказала главному врачу, что они с Джаспером молодые медики, исследующие вопрос лечения депрессии с помощью введения в мозг разных иголок и трубок, но у них не хватает практической базы для исследования. Главврач сначала поломался, но когда ему и его сотрудникам выдали более чем приличная денежная сумма, он сказал, что их клиника с радостью послужит для будущего медицины. При условии обоюдной анонимности, конечно, но Элис и Джаспер успокоили его, говоря, что клиника нигде не будет упомянута. Это было необходимо. Они понимали, что тяжело будет им обоим. Несмотря на то, что Элис ничего не помнила о своем человеческом прошлом, в ней до сих пор жил ужас психиатрической клиники и ее собственной палаты, а в особые моменты уязвимости ей казалось, что она чувствует удары током. А Джасперу казалось, что он задыхался рядом с этими клиниками, что внутри него все нагревалось до предела, и он горел заживо ― как тот бедный уж на раскаленной сковороде. Но… но это было необходимо. Элис поджала губы, и Джаспер нашел ее руку сжав чуть подрагивающие пальцы. ― Я могу пойти один, ― снова ненавязчиво предложил он, но Элис упорно качнула головой. Джаспер несколько раз предлагал ей отказаться от участия в затее, чтобы ее не мучали ее собственные кошмары из прошлого, но Элис была настроена серьезна. Кроме того, очевидно, что больше помощи нужно Джасперу, а не ей, учитывая, что они собираются сделать. Не все же из-за Беллы бегать ей, правильно? Пусть они и сдружились больше, чем с Сесилией, любимая женщина Карлайла ― член семьи не меньше, чем подруга Эдварда. И как бы Элис себя ни вела, как бы не занимала нейтральную позицию, ради Сесилии она была готова на те же жертвы, что и ради Беллы. ― Давай сделаем это, ― решительно произнесла она, и они вдвоем вошли в угрюмо прикрытые двери клинической больницы.