Сердце больно кольнула обида.
Вот он — конкурент за внимание дорого человека.
Глубоко вдохнув, Бертольд посмотрел на Марко, который уже наигрывал какую-то песню, тихо напевая её приятным баритоном. Вот такого светлого и по-детски счастливого человека он помнит с колледжа, но лишь он отпустил своё чувство вины — оно захлестнуло его с новой силой: взгляд моментально заметил худые пальцы, не до конца отъевшиеся щеки и немного впалые глаза, резко очертившиеся синяками под ними, которые появились из-за скрывшегося за облаками солнца. — Марко, — долговязый лишь ещё раз выдохнул, понимая, что его старый друг уже по уши влюбился, — а это не выйдет как с Райнером? — веснушчатые пальцы резко перестали играть переборы. — Он, — брови приподнялись, а взгляд устремился в никуда, — я чувствую, он — другой… Он как ребёнок, откровенен в своих желаниях и намерениях. — Смотри мне… Жизнь у тебя одна. — По сути, я уже начал вторую, — Ботт выдавил из себя вымученный смех, стараясь сделать из этого гипер смешную шутку, но Бертольд лишь приподнял бровь. — Марко, а это не он? — парень указал взглядом на другую сторону пруда: там шел парень и вёл под руку пожилую женщину, что смотрела то на него, то куда-то в сторону. Молодой человек усадил её на лавочку, а сам какое-то время спустя сел напротив на бетонную ленту, что очерчивала пруд. — Он! — Марко резко вскочил, с лавочки вместе с гитарой. По лицу было видно, что он растерян, — и как это понимать? — он сделал несколько шагов в сторону, немного отходя от лавочки, чтобы было видно чем он занят. Парень на той стороне что-то доставал из какого-то кейса. — Он? — заинтересованно спросил Бертольд. — Рисует. Он рисует, — Ботт вернулся к лавочке и повернулся к Фуберу, — может поговорить? — такой ажиотаж и оживление пианист не видел очень давно. — Ты себя видел? — с иронией ответил долговязый — А что со мной не так? — Марко озадаченно подошел к воде, чтобы посмотреть на своё отражение. — Ты уже десять минут бегаешь с укулеле и не отпускаешь её, — Бертольд спокойно встал со скамейки и подошел к воде, смотря на отражение кларнетиста, он улыбнулся, — отдай, — он протянул руку и аккуратно вытянул из горячих пальцев инструмент. — А, ой, это, я, — кларнетист схватился за волосы и обреченно сел на бетонную ленту, — мне не светит. — Марко, возьми себя в руки, — пианист сел рядом. — Я ему напишу! — Ботт воодушевлённо вскочил, поднимая вверх палец, — а не странно ли будет, что мы с ним иногда пересекаемся в больнице, а я уже его в соц.сетях нашел. Ещё подумает что я сталкер ебучий, — он обреченно сел обратно на ленту, — скажу что попался в рекомендациях! — Зачем оправдываться? — Бертольд сильно зажмурился и устало открыл глаза, куст сирени отражался в тёплой зелени радужки, — просто если нужно — бери и пиши. Это же твоё желание. — Уверен? — такая неуверенно просящая интонация в нежном голосе Марко будила в пианисте огромного мужчину, что желал защитить его, оберегать веснушки на щеках от слёз. Пускай Ботт был высоким и взрослым, для него он был таким же подростком со стрижкой Андеркат на прямой пробор, быстро краснеющими щеками и неловкостью при влюбленности. — Да, просто отправь ему запрос в друзья, напиши, — Бертольд положил укулеле на скамейку и сел на место, — а сейчас, — он посмотрел на часы, — тебе пора идти, а то обед скоро. — А можно я тебя сфотографирую? — Марко усадил пианиста на скамейку, выхватил телефон друга, попросил взять в руки гитару и немного улыбнуться. На фотографии на экране появился снимок: сидящий Бертольд с закинутой правой ногой на левую, лакированные ботинки, широкая и искренняя улыбка, F аккорд на гитаре, и почти зацветшая сирень за его могучими и широкими плечами. — Ого, классно получилось, — Марко посмотрел на снимок и хитро улыбнулся, — ты такой красавчик, я выложу эту фотку, — пока Фубер обдумывал данную фразу, Ботт уже выложил эту фотографию на странице своего друга. — Спасибо… — Бертольд аккуратно забрал свой телефон из смуглых пальцев. Марко смотрел на спину Жана, пытаясь понять, почему он уже двадцать минут сидит рисует. Руки художника поднялись вверх, как при глубоком потягивании, корпус наклонился вправо, влево, руки согнулись в локтях и парень сделал скручивание, Ботт подумал, что Кирштайн сейчас обернётся и, словно грациозный снежный барс, быстро перепрыгнул скамейку, спрятавшись в куст сирени, что предательски захрустел ветками. Жан повернулся обратно к рисунку, даже не заметив возни на другой стороне пруда. — Марко, знаешь, иди-ка ты обедать… — Бертольд обернулся за скамейку, где на лопатках кверху задом лежал Марко, потирая лоб, — а то ты меня пугаешь… — находящийся в затруднительном положении лишь кивнул и громко рассмеялся. — Да, ты, определённо, прав, — парень попытался встать, но лишь сильнее запутался в ветках и джинсах, скручиваясь настолько, что колени были уже на плечах. — Тебе точно нужна уже помощь, — и пока Ботт пытался отшутиться, Бертольд аккуратно завел свою руку между разведённых самой судьбой ног, пальцы легки на внутреннюю поверхность бедра и потянули ногу немного назад, помогая разгибаться кларнетисту. Как только попа перестала встречать солнце всем своим величием, Фубер заметил сильно покрасневшего Марко, стыдливо закрывающего лицо, сводя колени вместе, вторая рука тянула объемный пуловер вниз. Зелёные глаза жадно впитывали эту картину в память, пальцы кларнетиста растопырились и из-под них, в окружении багрового румянца, сверкнули глаза. — Марко, давай вставай, а то еще заболеешь, — пианист перекинул руку через спинку лавочки и протянул её лежащему, горячие пальцы вцепились в кисть руки, парень встал с земли, отряхнул джинсы и свитер от веточек и листиков, — пойдём, я провожу тебя до калитки. — Пойдём, — Ботт как-то эмоционально стал отстранённым, уязвимым даже перед солнечным светом, словно нежный нарцис, расцветший на клумбе у дороги. Обойдя скамейку, музыканты пошли по тропинке вглубь сквера — к калитке, ведущей из сквера на территорию больницы. Витой забор огораживал внутренний двор, откуда виднелось окно палаты Марко. Старый девичий виноград, оплетающий ограду, начал оживать после длинного зимнего сна. Бертольд потянул за ручку калитки, на что та со скрипом отворилась. — Ну что, давай прощаться? — пианист придерживал калитку спиной, раскинув руки для объятий. — Давай, — Ботт как-то стушевался и быстро зашел на территорию больницы, — хорошего дня! — выдавив из себя улыбку, он помахал своему другу рукой и побежал к зданию. — Марко… — сердце сжалось с невыносимой болью, — что же ты со мной делаешь?.. — взгляд искал ответ в быстро удаляющейся спине.«Ответа нет.»
Окольными путями, парень начал выбираться из сквера, почти у самого выхода со своей стороны пруда, он рухнул на скамейку, достал укулеле и начал наигрывать что-то из современной грустной попсы. Пальцы сами дёргали за струны, создавая иллюзию полной автономности работы рук, так как лицо не выражало ни одной эмоции и застыло, словно мраморная статуя.«Может я мешаю?»
Бертольд посмотрел в сторону выхода из сквера, там показалась фигура Жана, он шел под руку с женщиной с темно-русыми волосами, в которых пробивалась где-то седина.«Это — его мать. »
Смотря на фигуру молодого художника, язвительная обида сжала сердце.«И что его привлекло в нём?»
Обычный парень, ничего сильно привлекающего в нём нет. Тонкие губы скривились в недовольной гримасе, но лишь одно мгновение спустя изменило всё представление о ситуации. Жан повернулся и посмотрел вглубь сквера, его взгляд пал прямо на фигуру в лёгком пальто, держащую укулеле. Живые глаза цвета ржаного солода и искренний детский… восторг? Погружаясь на расстоянии в его взгляд, парень начинал понимать Марко: в глубине за этой улыбкой скрывался искренний ребёнок, готовый дарить не только радость, но и взрослую осознанную любовь. Такая уверенность, источаемая художником, конечно же, оставляла Бертольда на заднем плане.«Ты, ебучая, терпила, Бертольд. »
Глубокое погружение во взгляд было оборвано оппонентом на другой стороне пруда, из-за чего в сердце помимо обиды и самобичевания появились всепоглощающая пустота и чувство вины.«Трус, терпила, так ещё и эгоист»
Парень откинулся на спинку лавочки. Теперь он точно ТОЛЬКО друг. Пальцы перебирали, наигрывая грустные мелодии на тонкий нейлоновых струнах. Четыре струны без управления головой полностью выражали состояние нервной системы — опустошение.«Вот мои четыре грустные струны»
Бертольд рассмеялся. Этот смех разносился эхом над прудом и поглощался водой, слушая отголоски своей бодрой печали, парень достал свой телефон, тот завибрировал от уведомления.* пользователь Райнер Браун оценил (-а) Вашу фотографию в 15:28 *
* У Вас 1 новое сообщение*
Бертольд смахнул уведомление и открыл переписку.«-Бертодо, дороу! Слушай, у меня сегодня концерт будет, есть свободный билетик; ~}»
— Хех, спасибо, Райнер, — музыкант шумно выдохнул, — отвлекусь хоть.«-Прикинь, Энни придёт с парнем. С ПАРНЕМ!!! Со СвОиМ, блять, ПаРнЕм!!!»
— Нет, не «спасибо» тебе, Райнер, — губы изогнулись идеально ровной дугой вниз, — ну, ладно, хоть выпью.«Спасибо, приду. Во сколько?»
Райнер быстро прочитал сообщение и что-то набирал, наконец-то пришёл ответ:«-20:00 начало, бар «Злобный Кени», кстати… я зову не просто так»
— Так, блять, начинается, — шумный выдох вырвался из груди, собеседник по ту сторону экрана продолжал печатать.«-Там заболел пианист, так что выручай, друг»
— О, — парень покивал головой, — расслабиться я хотел, ага, ЗчАз.«Что играем?»
«-Не поверишь, ДЖАЗ»
«-АХАХАХАХАААХАХАХААХАХАХ»
— Ебать, да ты шутник, — взгляд совсем стал печальным, — боже, когда это всё закончится…«Буду к 19:00, не опаздывай»
«-ОК»
Парень встал с лавочки, убрал укулеле в чехол, закинул его за спину и подошел к воде. С зеркальной поверхности на него смотрел замученный жизнью пианист, который не может разобраться в своих чувствах, в своих мыслях, который из-за этого страдает и мечтает лишь об одном — о любви. Бертольд собрался с мыслями в единую биомассу и направился домой. Выйдя из сквера ровно в три часа дня, до дома он добирался, примерно, за час. Зайдя в пустую квартиру, он снял ботинки, закинул чехол на полку. Навстречу из комнаты выглянул черный мейн-кун с желтыми глазами: ленивая кошачья походка и грация показывали, кто здесь хозяин. — Папа сейчас тебя покормит, — Фубер за пару шагов дошёл до кухни, открыл холодильник и достал кошачьи пакетики, — держи, — высыпав корм в миску и поставив её на пол, он разогнулся и пошёл в комнату. Кот, заметив странное настроение «папы», быстро побежал за ним. Пианист застыл перед шкафом, в котором лежали ноты вперемешку с вещами. Зная убогий репертуар Райнера и остальных кафешек, где он занимался халтурками, Бертольд достал папку с говорящей надписью «lazy shit», что кратко и красочно описывало Брауна.«Теперь дело за малым»
Взгляд пал на пиджак, расшитый пайетками, объёмной вышивкой, бисером, необычными пуговицами и стразами.«Не, брат, я тебя надену на сольный концерт с Марко… Если он будет»
Взгляд стал полностью замутнённым и печальным. Эта мечта была из ряда «неисполнимо, но факт». Понимая это, Фубер натянул плотные льняные штаны, рубашку в народном стиле, с различными абстрактными орнаментами, из-за чего казалось, что это какая-то пижама в народном стиле. Облачившись в своё одеяние, парень стоял у зеркала и пытался понять — уместно ли это на джеме или нет, из размышлений пианиста вырвал кот, что трепетно и нежно терся об ногу «папы». — Эх, Берик, вот и что мне с тобой делать? — длинные руки подняли кота и посмотрели в глаза, на что тот лишь мяукнул, — Берик-Берик, твой отец — клинический идиот, — будто понимая речь Фубера, кот положил мягкую лапку на выдающийся профиль хозяина и замурчал., — боже, зачем мне кто-то, если я люблю тебя, а ты любишь меня? — парень обнял громоздкого кота, стараясь удержать того на руках. Удобно устроившись, кошачий зажмурился и начал мурлыкать, — друг, да ты у меня прям как вертолёт, — сильно ссутулившись, Бертольд уткнулся ухом в грудную клетку кота, успокаиваясь от громкого мурчания.«Мрррр, мрррррр, мррррр, мррррр, мрррр»
— Берик, — крупная слеза выбежала из зелёного глаза и быстро скатилась по щеке, — только жизнь с котом мне и светит… — пробравшаяся сквозь шерсть и подшерсток остывшая слеза неприятно тронула горячую кошачью кожу. Кот встрепенулся и ловко спрыгнул с рук Бертольда, быстрой трусцой покидая комнату. Часы показывали без пятнадцати четыре часа дня, — пора выдвигаться. До бара Фубер ехал полтора часа сплошного метро. Вставленные в уши наушники играли «Blue Monday», шаги идеально чётко попадали в ритм, из-за чего скорость великана в потоке людей сильно отличалась. Выйдя со станции, перед стеклянным вестибюлем показалась площадь Западного округа, на которой были: администрация, пара магазинов и яркая вывеска-экран «Злобный Кени», на которой красовался какой-то мужик в шляпе, с какой-то плешивой бородкой, перезаряжающий пистолет. Неоновые огни с экрана освещали скупую на архитектурное величие площадь, отражаясь в витринах магазинов, в окнах домов. Еще было светло, но это цветовое богатство уже блистало.«Это что, гей-клуб?»
Неоновые огни бара отражались в зелёных стёклах глаз Бертольда. Некий ступор прошел через мгновение, выдохнув, он направился туда уверенной походкой. Входные двери в предбанник были стеклянными с нанесённым на них рисунком дверей ковбойских салунов, за этими дверями был просторный гардероб и туалетные комнаты, дальше был мрак зала для гостей. Из темноты послышались шаги с пристукивающим каблуком. — Бертольд? — из темноты показался широкий нос с слегка блестящими глазами. — Райнер? — такое серьезное выражение лица настораживало, — а где сцена? — Пойдём, — рука из темноты схватила пианиста за кисть и потянула во мрак. В зале уже пахло сигаретами, химическими запахами от айкоса, немного потом и лютым количеством гормонов. — Куда ты меня тащишь?! — пытался быстро выговорить Бертольд, параллельно спотыкаясь обо все стулья и столики, — эй! — Да подожди ты, — парень остановился и нажал на какой-то включатель: зал моментально заиграл неоновыми красками — круглой формы столики снизу подсвечивались приглушенными неоновыми диодами, создавая ощущение, что это океан, наполненный неизвестными видами медуз. В конце зала, напротив гардероба была огромная барная стойка человек на двадцать точно, выполненная из массивного дерева, а посередине столешницы была прибита двустволка. Эффект моря поддерживался зеркальным полотком, подняв глаза, Бертольд засмеялся — над сценой зеркала были кривыми, и сверху на него смотрел парень с огромнейшим носом, глазками в разные стороны и с круглыми плечами, — вот это — «Злобный Кени», бар электронной музыки, но сегодня здесь будет проходить вечер джаза. — Хорошо, а сцена? — парень обернулся и замер: на сцене стоял огромный концертный белый рояль, обклеенный зеркальными кусочками разной формы и цвета, из-за чего загадочно мерцал из глубины, на пюпитр и клавиши было проведено освещение. — Я вот тоже замер и позавидовал, что прогуливал пинанюгу нашего, но решил тебя позвать. — Ахуеть, — пианист пролез между столиков и в один прыжок оказался на сцене. Быстро сев за рояль, парень заметил эмблему, — «Heintzman», — парень перегнулся через пюпитр, посмотреть механику, — Райнер… — Не благодари, подыграй нам и всё будет чики-пуки, — только сейчас брюнет обратил внимание на внешний вид своего друга: высокие штаны, жилетка на голый торс, и шляпа, обклеенная стразами. Янтарные глаза в этом океаническом мраке сияли, как звёзды. На другом конце сцены блеснула бас-гитара. — Ого, ты сегодня с Марией? А почему не Альберт? — еще в колледже, Райнеру подарили контрабас, который он называл Альберт, а позднее он сам купил себе бас-гитару, которую назвал Марией. — Чтобы звучность была посильнее, но Альберт тоже будет сегодня, — он ухмыльнулся. Дальнейший разговор о программе концерта ввел Бертольда в ступор — новые произведения, чьи ноты он никогда не видел, но соло там было то для бас-гитары, то для контрабаса. Новая программа Райнера была техничнее и звучнее. — Ты с кем-то начал заниматься? — Бертольд раскладывал ноты по порядку. — Да, я хочу поступить в «Paradis orkestra», — тот вытер испарину со лба. — Ого, здорово, — пианист понял, что Браун старается поменять свою жизнь, — но почему классика? -Услышал как ты играл тогда Бетховена, стало завидно и обидно, — губы искривились в недовольной гримасе, — ладно, у тебя есть сольные произведения? А то мы с тобой заняли всего час времени, а нам тут сидеть где-то до десяти точно. — Ну, у меня есть сборник Регтаймов Джоплина, и куча пьесок типа «Охоты на моль» или «Кленового листа»… — Бертольд громко сглотну, — ну есть еще моя… — Да ладно, мы же «Четыре струны» не исполняли года три точно… Да и мы же без Энни выступать будем…- речь шла о квартете, который написал Бертольд на третьем курсе колледжа. Квартет для: контрабаса, ударных, фортепиано и кларнета, который позже заменили саксофоном для чувственности звучания; сейчас же это трио для фортепиано, контрабаса и ударных, названное теперь «Грустные четыре струны». — Да, но мы же недавно его играли, — Бертольд как-то вымученно посмотрел на контрабасиста. — Играли, но с Энни. — Это да… На сцене повисла гробовая тишина. Неловкость зашкаливала. — Ладно, а кто на ударных? — Бертольд постарался разорвать эту пелену молчания. — А, Порко, — Райнер улыбнулся, — он давно знает ту партию, он так за Энни бегал очень долго, чтобы ритм-партию узнать. — Хорошо, посмотрим, вдруг нас не закидают помидорами? — Бертольд засмеялся. — Ну чего ты сразу так? — светлые брови были сведены «домиком». — Извини-извини, просто не хочу обосраться за таким инструментом, — пианист поднял руки вверх, изображая жест того, когда человек сдается. — Ладно, если хочешь сидеть — сиди, а я пойду покурить. Как только блондин покинул сцену и бар, потихонечку стали подтягиваться люди. Из гардероба был слышен заливистый смех, чьи-то приветствия, знакомые голоса. Бертольд встал из-за рояля и покинул сцену зайдя за кулису. Выглядывая иногда из-за тяжелого бархата, парень увидел, что за столик напротив сцены села Энни с молодым человеком: сантиметров на десять выше Энни, блондин, голубые глаза, очень интеллигентный вид.«Ахуеть. Он как модель»
Бертольд оглядел свой льняной костюм.«А у меня будто пижама. Ну и хер с ним»
Долговязый вышел из-за кулисы и сел на сцену напротив столика Энни и её парня, свесив ноги в зал. Ударница заметила своего старого знакомого и его счастливо-грустный взгляд на её спутника. — О, Бертольд! — она немного улыбнулась, блондин рядом с ней окинул пианиста внимательным изучающим взглядом, — Армин, познакомься, мой друг детства и коллега -Бертольд, Бертольд, познакомься, это — Армин, художник. — Приятно… — Познакомиться, — молодые люди пожали друг другу руки. — Энни, мы сегодня играем «Четыре струны», — девушка равнодушно посмотрела на сцену. — Хорошо, надеюсь, Райнер ничего не испортит, — она скривила губы, показывая свою неприязнь к данному музыканту. Бертольд промолчал на этот упрёк, немного грустно улыбнулся и вернулся за сцену, стараясь отпустить эти мысли и выступить. Начало джема было самым обычным: вступительная речь небольшая, заигрывания с публикой и прочее. Зелёные стёкла же смотрели лишь на столик Энни и Армина: они сидели вместе, общались, смеялись, иногда целовались, как яркий акцент — на столике лежали их руки, сцепленные замочком. Весь концерт парень иногда отвлекался на ноты, стараясь не импровизировать, но этот романтичный столик привлекал его одинокое внимание.Сердце снова кольнула обида.
«Я тупой и бездарный, кому я такой нужен кроме кота?»
Слеза скатилась по щеке, в зале где-то мелькнула вспышка от фотоаппарата, но даже это Бертольда не отвлекло от тяжёлых размышлений, в которые он погружался словно в ледяную полынью. Джем был нереально длинным, время тянулось как гудрон. Под светом софитов становилось душно и дурно, не хватало воздуха, одежда стала прилипать от пота к коже. Райнер взял микрофон в руки и радостно объявил:«Друзья, а теперь, представляем Вашему вниманию — «Четыре струны»!»
Фубер поднял взгляд на Райнера, что был полностью погружен в музыку и был в восторге от публики. В мыслях проскользнула мысль:«Счастливый засранец»
Дождавшись, когда Браун положит микрофон за сцену, пианист начал играть свою пьесу, полностью погружаясь в музыку, как в омут. Тело стало лёгким, казалось, что мир потерял гравитацию. Полностью уйдя в музыку, он будто начал говорить через мелодию.«У меня есть друг, который очень мне дорог, но он влюбился в парня»
«У меня есть друг-мудак, за которого я цепляюсь, так как боюсь остаться один»
«У меня есть подруга, которая была девушкой, что мне нравилась, но я остался во френдзоне из-за своей нерешительности»
«Я заебался»
«Я влюбился в него по уши, а он меня и не любит»
«Кому я нужен кроме кота?»
Шумно выдохнув, парень доиграл пассаж и повернулся в зал, отрывая пальцы от клавиш, публика смотрела на него завороженно, глаза были у всех на мокром месте.«BRAVO!»
Зал рукоплескал и восхвалял бедного юношу. Вжавшись в рояль, Бертольд…сбежал. Он никогда не считал себя гениальным музыкантом, а такая реакция его напугала, ведь никогда такого не было. В зале началась какая-то возня, шум, какие-то выкрики. Напуганный Фубер забился в какой-то угол и закрыл руками голову, стараясь как можно меньше занимать места в пространстве. — Что я наделал, — длинные пальцы сжали темные волосы, натягивая кожу головы до боли. Он всегда старался не привлекать внимание, а теперь его ищет весь персонал, чтобы вывести на поклоны. — Эй, золушка, ну и куда ты съебался, — голос Райнера разрезал пелену ужаса, — вылезай, тебе похлопают, отдадут деньги и можешь идти. — Райнер, — из темноты блеснули два кусочка зелёных стёкол, — правда? — Нет, конечно, на бис попросили сыграть. — Я не смогу, — блондин по звуку отыскал большую пугливую кошку. — Ну так и скажешь, что нет, пошли, — блондин потянул пианиста под локоть, заставляя встать. — Скажи это ты, я не смогу сказать это без заикания и смущения, — брюнет поднялся, возвышаясь над другом. — Договорились, только пошли. Стоя на сцене, брюнет впервые почувствовал себя немного свободнее — он сказал о своих чувствах, правда лишь через музыку, а не словами наедине. Огромная глыба свалилась с плеч, помогая великану гордо расправить плечи, возвышаясь настолько, что Порко, чей рост был сто семьдесят пять сантиметров, был у него на уровне рёбер.«Bravo! На бис!»
Только Райнер решил подойти к микрофону, его пусть перегородила длинная рука Бертольда, показывая, что он сам. — Друзья, — он посмотрел на столик, где сидели Армин и Энни, — на бис я ничего больше не сыграю, это были мои «Грустные четыре струны», которые я больше не смогу повторить. Спасибо что пришли, наслаждайтесь вечером и напитками, — закончив свою речь, он немного по-академически поклонился и покинул сцену, спрыгнув с неё в зал. Публика продолжала что-то восторженное вслед ему.«Я свободен.»
Забрав своё пальто из гардероба, проверив все ноты, он вышел из бара: на часах красиво высветилось «двадцать один тридцать». Спокойной поступью он прошел оживившуюся бегущими домой людьми площадь, вызывая какие-то испуганные и затаённые взгляды. Вагоны метро излучали какую-то духоту и усталость, вызывая противное чувство опустошенности. Вот он, сыгравший концерт, высказавший всё что думал и чувствовал. Выйдя из метро, выдыхаемый воздух уже образовывал облачка пара, что исчезали в воздухе бесследно.«Пришло время, сделать «Счастливые четыре струны» .»
Пока он шел домой, пальцы быстро нырнули в карман пальто за телефоном, открыв социальные сети, он увидел, что Марко в сети, текст сам стал появляться:«Марко, знаешь… я понял что ты мне очень нравишься. Вот я — дурак, проворонил тебя. Знаю, это по-скотски так с тобой обойтись: отказаться и потом появиться из неоткуда и писать такое. Марко, ты достоин счастья больше чем кто-либо на этой грёбаной планете, это, действительно, так. Я был не прав, а ещё я эгоист и ссыкло. Я искренне считаю, что если этот архитектор тебе сделает больно, то и убить его не жалко. С любовью — Бертольд <3»
Зелёные стекла окинули весь текст.«Ну и хуйню я написал…»
Парень быстро и испуганно удалил весь текст, оставив поле для сообщений пустым. Грустная улыбка столкнулась ярким светом фонаря. Парень зажал кнопку блокировки смартфона сбоку: «перезагрузить» или «выключить»?«Выключить»
Нажав заветную кнопку, он понял, что сейчас спокойно зайдёт домой, покормит кота, примет душ и ляжет спать. Все тяжкие и дурные мысли покинули Бертольда. Зайдя в квартиру, он увидел Берика, спящего на тумбочке, подгребающего большими лапами к себе его осенне-весенний шарф. Тихо поставив сумку и сняв пальто, парень взял мейн-куна на руки и пошел в комнату. Теперь не было никакого угнетения из-за жизни с котом, было лишь окрыляющее счастье, позволяющее оторваться от бренной жизни. Фубер положил кота в кровать, тот встал, потянулся и устроился очень маняще на подушку, скручиваясь калачиком. Бертольд лёг рядом, погружаясь в счастливые сны.