Хоть розой назови

Мы с тобою станем Ярким огненным вихрем, На мгновенье станем Ярким огненным вихрем. Это плата за рай, Что был нами украден На полчаса. (с)

Промокшие насквозь мы, смеясь, поднимаемся ко мне в мансарду: две комнаты, кухня и окно на крышу - мой уютный мирок. Отправляю его в горячий душ, а сам в это время нахожу нам сухую одежду и приношу полотенца. Рихард тянет меня за руку к себе и, хотя мне странно вот так сразу, я поддаюсь, отдаваясь желанному чувству. Мы обнимаемся под струями горячей воды и осторожные прикосновения становятся нетерпеливыми, но всё же я решаю не игнорировать осторожность. Резинки у него есть, а вот о геле никто из нас не подумал. Мы с сомнением смотрим на полку у зеркала и он берет с неё, кажется, крем для рук и вопросительно смотрит на меня. Я вытягиваю у него из пальцев тюбик с кремом и с сомнением изучаю состав. Это совершенно ничего не дает, потому что в голову не приходит, что должно быть в составе лубриканта. Вазелин? Что-то подсказывает, в обычном креме для рук совершенно не то, что нужно. Он прижимается ко мне со спины, отводит в сторону мокрые волосы и целует в шею. На самом деле я слегка тяну время, в последний раз размышляя над допустимостью происходящего, пусть и осознаю, что делать это несколько поздно. - Ещё можно сварить из крахмала. У тебя есть крахмал? - возвращает он меня на бренную твердь. - Понятия не имею, - честно признаюсь я и зачем-то представляю, как мы вместо того, чтобы предаваться страсти, сидим на кухне над кипящим крахмалом и что там еще нужно? - Только надо, как следует остудить. - продолжает он. Если я выйду из дома, то какая уже разница идти в аптеку или продуктовый? - Важный нюанс. - улыбаюсь ему, откинув голову на плечо и подставляю губы под поцелуй. - Откуда ты вообще это знаешь? Он нагло хмыкает: - Читал. - сразу становится ясно, что за этим стоит ни больше ни меньше личный опыт, сын ошибок трудных. - Сочувствую. - улыбаюсь я и он фыркает, ткнувшись носом мне в затылок. Приходится принять трудное, взрослое решение и под его протестующие "Мммм" я выбираюсь из душа. - Лучше и правда схожу в аптеку. Грейся. На улицу мне совсем не хочется, но ещё меньше хочется, чтобы сегодня что-то не получилось из-за ерунды или получить какие-нибудь неприятные последствия после. Он тянется за поцелуем, и от этого так хорошо, так тепло на сердце, что мы целуемся еще долго, как будто расстаёмся не на десять минут, а на несколько месяцев. Немного всё же чувствую себя влюбленным идиотом, покупая интимную смазку за десять минут до закрытия аптеки, но даже пожелавшая "хорошего вечера" юная фармацевт со все-понимающей-улыбкой не раздражает. Когда я снова поднимаюсь в квартиру сердце обливается нежностью просто от того, что в душе шумит вода, в комнате горит свет, а в коридоре стоят его ботинки. Он стоит ко мне спиной, водит ладонями по плечам разгоняя льющуюся на него воду и я любуюсь им, а когда поворачивается - вручаю свою добычу и, раздевшись, снова забираюсь под теплые струи в жаркие его объятия, а дальше всё плывет в счастливом тумане страсти. Обрывочно ещё остаётся в памяти, как он вжимает меня в стену и целует в шею, шепчет нежности, гладит грудь и живот спускаясь прикосновениями ниже, горячие его ладони скользят по бокам, он с силой ведёт по спине и действует чуть настойчивее, когда прогибает в пояснице, чтобы было удобнее и я подчиняюсь, млею в его руках отдаваясь страсти, больше ни о чём не думая. Немного больно, не от того, что он, на мой вкус, чуть торопится, скорее просто из-за его размера, но потом хорошо, жарко, наполнено и безумно нежно. В какой-то момент, мы перебираемся в комнату и просто лежим обнявшись под одеялом, согреваясь, но как не гладить друг друга, когда так хочется прикасаться, как не трогать, стараясь уверить себя, что всё по-настоящему, никакой ошибки и он желает меня так же, как я его? Я сажусь и веду ладонями по его бедрам и глажу колени и развожу его ноги в стороны, смеюсь, когда приходится вернуться за лубрикантом в ванную, а он ожидает меня потягиваясь, намеренно себя демонстрируя: желанный, горячий, нежный. В порыве страсти он шепчет какую-то милую ерунду на смеси надорского и кэналли, а еще мне чудится, что я слышу "Рокэ". Обманываю себя - мне чудится, чудится! Обнимаю его сильнее, тону в этой страсти и нежности. Рихард, нежная моя бабочка. Вжимаюсь в него и ложусь на него совсем, теряясь окончательно в мареве удовольствия. После, обнявшись, мы тихо лежим, думая каждый о своем, вероятно, и всё же это "Рокэ" не дает мне покоя. Меня в этом Круге и близко не так зовут. Выбравшись из его объятия я ухожу на кухню - сделать чай или же попросту занять чем-то руки, тянет помыть посуду - небывалое какое желание, или, совершенно не нужное - вдруг вспоминаю, что собирался помолоть кофе, или вот оборвать желтые сухие листы у герани на окне. Сцепив руки я долго стою у окна вглядываясь в дождь. Я ждал его, но Рихард не выходит и я возвращаюсь в комнату. Сажусь к нему со спины, провожу ладонью по плечу: он то ли дремлет, то ли просто тихо лежит и я решаю нарушить молчание: - Кто такой Рокэ? Рихард просыпается окончательно и поднимает на меня растерянный взгляд, но эта растерянность тут же сменяется грустной улыбкой и вместо ответа он говорит: - Вот, опять вы смотрите так. Я улыбаюсь в ответ и мягко повторяю вопрос: - Кто такой Рокэ? Вы шептали это имя. Он хмурится, смотрит мимо - эта перемена сжимает сердце неясной болью, так, что я сразу же жалею о своем вопросе. Просто скажи "мой бывший" и я тут же забуду. Мало ли подобных имён. В наше время так могут звать даже девушку. - Я... Простите. Я не хотел. Вы очень похожи внешне, только вы моложе лет на десять и я... Вспомнил. Я думал, он больше не станет говорить, но Рихард добавляет, бездумно глядя в стену. - Он был, - подбирает слова, - Он был мне... Неважно, он давно погиб. Оставив его, я встаю и, накинув рубашку, иду к стеллажу, где в ворохе листов и тетрадей нахожу работы студентов за прошлый семестр. Эссе об Олларианской революции Агнессы Штерн и Рихарда Сангре совершенно разные. Да я и запомнил бы, если бы он действительно списал. Хуже того, это мысли человека, который присутствовал при тех событиях, а после имел возможность обдумать происходящее. Мне ли не знать, как это бывает. Я поворачиваюсь и смотрю на него, не решаясь поверить. Силюсь придумать рациональные объяснения, но они все тут же рассыпаются, потому что правду я уже знаю. Чувствую сердцем и всей своей измученной за этот Круг душой: вот же я стою, через четыреста лет, почему не быть ему? И как я мог раньше его не узнать? Если допустить эту мысль, одну только мысль... Я вспоминаю, где был в это время. Кажется, в очередной раз уполз зализывать душевные раны в Кэналлоа? Я выдыхаю и мне становится немного легче. Как хорошо. Я бы не выдержал, окажись мы снова по разные стороны баррикад. В прошлом, это все в прошлом. Размечтался - одергиваю я сам себя. Рики... Не может быть, что это ты. Я же похоронил тебя. Сажусь на постель и разглядываю его снова. Дотрагиваюсь до волос, чтобы убрать их с лица. Это ты, в самом деле ты? Ложусь к нему просто обнять, вдохнуть запах его волос, он мягко отстраняется, садится на край кровати и, кажется, хочет уйти, но сидит, опустив голову на свои руки. - Я хочу рассказать вам одну тайну. - говорю я ему в спину. - Если это тайна, о ней лучше молчать, - тихо замечает он, но не противится осторожным прикосновениям к своим волосам. - У меня был ученик. Я убил его. Он замирает на мгновение, а потом хмыкает. - В это трудно поверить. - Я позволил его убить и ничего не сделал, чтобы его защитить. Ему заморочили голову, толкнули на предательство, а я... Поверил. Он оборачивается ко мне, глядя мимо и я продолжаю: - Что, если он не погиб? Он ещё не понимает до конца, но в его глазах уже проскальзывает будто бы узнавание, в которое он не решается поверить. О, какое же знакомое чувство. - Вы никогда не умели врать... - сажусь к нему и осторожно взяв пальцами за подбородок, заставляю посмотреть на себя. - Этот шрам, на самом деле от дроби... или картечи? Он смотрит на меня. Страх и непонимание, о сколько же вечностей назад я видел такими его глаза. - Дикон. Хочется обнять его, прижать к себе, но он выворачивается, его будто током от меня отбрасывает на другую сторону комнаты. - Вы... Как это возможно?!? Он тоже меня узнаёт, наконец, узнаёт. А как возможен ты здесь? Ты живой. Настоящий ты. Встаю с постели и делаю шаг, но он отшатывается выставляя перед собой руку. - Не подходи. Не подходите! Вы... Вы обознались! - бросает он резко, и следа нет от прежней нежности, обжигает ненавидящим взглядом. О, такой я тоже помню и как же больно снова его увидеть, но чувство это мешается с радостью, диким, неправильным счастьем, что он жив и был все это время, пока я его оплакивал и тосковал по несбыточному. Он судорожно собирает свои вещи, чтобы стремительно уйти, а я перестать смотреть на него не могу. Каждое движение, нервный, вздернутый подбородок, прикушенная губа, волосы мягкой волной падают, когда он наклоняется за рубашкой. - Дикон! Тщетно. Открытая дверь хлопает от сквозняка, а я стою, как громом пораженный. Нестерпимо хочется побежать за ним в ночь тёмную и кричать "Дикон, Дикон!". Докричаться до его сердца: прошу тебя, не пропадай снова! Только не пропадай снова! Но разве я могу, разве имею право? Если он ушёл, если он не хочет видеть меня, какое право я имею его удерживать? Без сил опускаюсь на пол прислонившись к стене и зажимаю себе рот ладонью, чтобы не повторять, как безумный "Дикон, Дикон..." Я не помню ночь, но она проходит. Мутный серый день каким-то образом тоже наступает. Разве может стать всё ещё хуже чем есть, думаю я, но на следующий день понимаю - может. Случается совершенно непредвиденное, абсурдное, невозможное. Меня просят срочно заменить другого преподавателя у четвертого курса и тема занятия, о, у меня мелькает мысль, что происходит сейчас самое издевательское, что ещё может случиться. Своим студентам эту тему я всегда даю для самостоятельного изучения или вовсе стараюсь не браться читать эту часть курса, но совершенно по-идиотски соглашаюсь помочь не узнав, что они проходят. Успеваю обрадоваться, что его хоть бы нет в аудитории, но дверь хлопает закрываясь за последними опоздавшими и я, осознаю, что понятия не имею, как мне вести сегодняшнее занятие. Милый мой мальчик, что ж тебе не спалось? Отчего не захотелось прогулять еще пару-другую? А мне стоило закрыть дверь аудитории на замок, как делал, когда приучал первокурсников не опаздывать. С самого начала всё идет не так, всё валится из рук, а горло почти перехватывает после каждой фразы и это слишком явно. Стараясь не смотреть в его сторону, я прошу кого-нибудь читать с моих записей. Лучше так, чем сидеть уткнувшись в учебники. Вызывается, конечно, умница и староста курса Агнесса. Встает за кафедру и звонким ровным голосом читает о том, как Ворон Алва и Савиньяки обманули и обворовали старую знать и забрали власть у последних Олларов и как в этой возне погибли все Окделлы, последние Раканы, изрядное количество Приддов и многие другие громкие фамилии бывшие у власти в конце прошлого Круга. Он встает со своего места в конце аудитории и смотрит на меня какое-то время: - Это правда? - спрашивает он, Агнесса удивленно замолкает, а Ричард берет раскрытый учебник и будто бы хочет им хлопнуть об парту. После вчерашнего чёрного отчаяния вдруг закипает мгновенно обида пополам с досадой. Мог он не знать? В первый раз услышать сейчас, никогда не сталкиваться, никогда не интересоваться, как смотрят на ту прошлую нашу жизнь люди сейчас? Неожиданно хочется ответить тем тоном, которым говорил с ним когда-то: разумеется правда, юноша, в учебнике же написано! Разве я стал бы, милый мой мальчик? Разве ты веришь, что я стал бы нарочно травить и загонять герцога Окделла, как дичь на охоте? - Это правда? - повторяет он в полной тишине глядя мне в глаза. Смотреть на него выдержки ещё хватает, но как на такое ответить? - А вы как думаете? Я не забыл, что мы на паре, но вздрагиваю, когда Агнесс, решив, что это вопрос всем, громко говорит "Уж очень это цинично!" Возразить мне нечего, да я и не могу, а она продолжает рассуждение "Даже для такого беспринципного человека, как Ворон" Хочется закричать. Да что ты знаешь о Вороне и о том, каким человеком он был?!? Что написано в твоем глупом учебнике - всё ложь и притянуто за уши, чтобы хоть как-то объяснить то безумное время! Мне удается успокоить нарастающую в сердце злость и кивнуть ей, чтобы продолжала читать, но слушать дальше невыносимо. Не мне одному, но, к сожалению, я выйти из кабинета так просто - не имею возможности. Дикон идёт через аудиторию, и когда он подходит к кафедре, сил ещё хватает не закрыть лицо руками от замаха учебником, но книга летит не в меня, а в портрет Лионеля Первого у меня за спиной, осколки стеклянной рамы с грохотом осыпаются на пол, а я зачем-то встаю, отворачиваюсь от него и смотрю на это непотребство. Как будто в толще воды или замедленной перемотке фильма: громом хлопает дверь, я повторяю себе "отомри, отомри, продолжай занятие, хоть что-нибудь скажи" но это не помогает, я смотрю на разбитую раму и осколки стекла и не вижу их. Моей руки касается Агнесса, она кладёт лекции на стол и тогда я понимаю, что звонок с пары прозвенел, уже давно прозвенел, я все ещё стою уставившись в пол, а она что-то пытается мне объяснить: - ... Я понимаю, что это, наверное, да что там - точно, звучит нагло, но прошу вас! Не докладывайте в деканат? У Рихарда и так много проблем!... Молча собираю свои вещи и иду к выходу, Агнесса идёт за мной, берёт у меня сумку, пока я трясущимися руками пытаюсь запереть кабинет, и я наконец понимаю, что она не отстанет, пока я не отвечу. Заставляю себя сосредоточиться на том, что она говорит. Выслушав, наконец, нахожу, не решение, но хоть бы его подобие: - Скажи ему... Скажи, если Рихард не хочет ещё больше проблем, пусть придёт, мы поговорим. Он знает где меня найти или завтра я буду ждать его до последней пары. Она оставляет меня в покое, я возвращаюсь домой и этот безумный день заканчивается. Мне удается ощутить немного спокойствия только под ледяными струями душа, но когда я вспоминаю происходившее здесь вчера, меня снова накрывает муторной, глухой тоской. Не думаю, что он придёт, вернее даже думаю, что больше не увижу его, но ближе к ночи, в мою дверь требовательно стучат. Он приходит и с порога начинает с угроз: - Если вы попытаетесь испортить мне жизнь!... - Я не стану, Дикон. Слышит ли он? Глаза пылают яростью: - Тогда, что вы хотели?!? Я смотрю на него и не могу насмотреться. - Что вы хотели? Не выдержав молчания, он хватает меня за горло и толкает - не удержав равновесие я ударяюсь затылком о стену. Он бьет по стене рядом с моей головой и почти рычит уткнувшись лбом в свою руку. - Я даже вас... Я не ненавижу вас. - горько признается он, - Не могу ненавидеть! - Тогда целуй, - тихо прошу я, и его глаза расширяются в непритворной... Злости? Удивлении? Болезненном узнавании? "Как вы смеете?" вспоминаю я единожды брошенное, но все мысли тут же сметает - он впивается в мои губы жадным поцелуем-укусом и мне, неожиданно, становится почти хорошо. "Дикон" шепчу ему в губы, он прижимается лбом к моему плечу и воет то ли от ярости, то ли от досады, а я обняв одной рукой, запускаю пальцы в его волосы. Рики, мой Рики, ты ведь тоже тосковал, я не знал, я этого не знал, но оказывается тоже оставил в твоей душе незаживщий след.