Каждому нужен хозяин

В Альбукерке сегодня облачно, обещают осадки в виде кусков человеческих тел и металла. Лучше звоните Солу: чтобы быстро получить компенсацию, и хоть это и не заглушит рану, но хотя бы её окупит. Если бы всё работало именно так легко. Если бы можно было просто купить забвение, если бы можно было обмануть глупое сердце, чёрт возьми, чёрт возьми… Это событие, потрясшее город, проходит мимо Джесси Пинкман. Джесси, которая ночует в притонах, звонит по номеру, который никогда больше не ответит — даже заезженным по кругу голосовым сообщением на автоответчике, — но у неё отбирают даже это. У неё не остаётся даже грёбанной совместной фотки, которой никогда не было — и уже никогда не будет. Герыч — говно ебаное, но если Джейн его употребляла, значит, и Джесси будет. Такая вот дань памяти. Такая попытка повторить сальто мортале без страховки, которое только чудом обернётся прыжком веры — а может и не обернётся. Какая уже разница? Джесси хочется думать, что никто её не спасёт, никому она не нужна — но это наглая ложь, именно поэтому она прячется в притонах, потому что здесь-то наверняка не найдут. В конце концов, их столько по городу, что никому и в голову не придёт прошерстить их все. Но одному хуесосу всё-таки приходит. Уолтеру Уайту оказывается не слабо. Уолтеру Уайту, оказывается, не всё равно. — Джесси, Джесси, очнись! — У меня для тебя ничего нет, чувак, отстань от меня… — бессвязный гиперфиксированный бред, Уолтер проматывает его вперёд, как заевшую плёнку. — Джесси, — ещё тысячу раз Джесси, — это я, Уолт. Просыпайся! Пойдем отсюда… — у Уолтера дрожат руки и голос, когда он закидывает тонкие бледные руку себе за шею и пытается вытащить её из этого гадюшника. — Не-не-не-не-не… Он продолжает говорить что-то успокаивающее, что-то обнадёживающее. У Джесси подкашиваются ноги, но руки мёртвой хваткой вцепляются в куртку, оседает на пол, прижимается крепко и… Джесси думает сквозь туман отходов и депрессии: пошёл ты нахуй, мистер Уайт, пошёл ты нахуй. Но рыдает в его плечо, цепляясь отчаянно за лацканы заношенной бежевой куртки, как за спасательный круг, и из героиновых отходов выдёргивает только его запах, слова, сказанные непривычно бархатным голосом, и тёплые руки, которые закрывают её от всего этого несправедливо жестокого мира. У Уолтера, сука, Уайта дочь родилась, а он здесь, в ссаном притоне, гладит по голове напарницу по наркобизнесу (ничего серьёзного, ничего важного, ты же так, бесполезная недоучка), как ребёнка, качает, качает на руках, не понимая, как вывозить это состояние, эти эмоции, бьющие через край (всегда — она всегда такая, поэтому он на дистанции, как самый настоящий трус), как помочь, сделать хоть что-то, чтобы прекратить истерику, но против самого себя идёт — обнимает только крепче. — Это я, я убила её… я убила её. — Повторяет это, как заведённая, и тогда Уолтера прошибает. В самом деле прошибает. Он припёрся сюда спасать её, прилетел, блядь, рыцарем на (почти что) белом «Ацтеке», а она ноет о покойной девушке. — Посмотри на меня, посмотри, Джесси. Ты никого не убивала. Заставляет её в глаза посмотреть. (Она не знает, что: он был там; он всегда её находит; он никогда её не оставит, скорее, привяжет к себе, как собачку, и будет таскать повсюду, заставляя публику развлекать такой ручной дурой-наркоманкой; он никогда её никому не отдаст, потому что Уолтер Уайт — конченный психопат, торчок, но только не героиновый: он торчит по власти, которую имеет, по восхищению, которое читает только в её глазах, и Джесси не в курсе, но — он не спас её подружку совсем не от того, чтобы спасти Джесси, просто он — серьёзно, без прикрас, — ахуенно взбесился, что Пинкман нашла ему замену в той бесполезной стерве так быстро после того, что было.) — Я любила её. Любила её больше всего на свете! — её упоротый бред Уолтера, может, и злит, но он впадает в ужас. Боль девчонки куда реальнее, чем его собственные чувства к человечеству. Уолтер никогда не воспринимал Джейн, как угрозу. Ну, в смысле, это же Джесси. Его Джесси. Та самая Джесси, которая спрячет трупы в подвале, растворит в кислотной ванной, поможет отравить мексикос самодельно выращенным бобом и которая наверняка выстрелит кому-то в лицо, если Уолтер прикажет. Эта Джесси не может принадлежать кому-то ещё. Уолтер чувствует себя последним гондоном, моральным уродом и убийцей, но вой Джесси Пинкман разворачивает его нутро дизельной бензопилой, но он так и не говорит ей правду. Не сможет. Ведь тогда она точно перестанет быть его. Но здесь и сейчас, Джесси обнимает его, как самого близкого человека, нуждается в нём так сильно, что хочется поверить в это. Скайлер, что ещё позавчера обнимала его на операционном столе, безусловно волновалась (за него, себя или детей, которые останутся на матери-одиночке? Уолт не задаётся этим вопросом, не желая знать ответа), но никогда не слушала его приказов, она просто — никогда в нём не нуждалась. — Ты не виновата, это не твоя вина. Ты веришь мне? Ну же. У неё нет выбора. У неё — из этого ёбанного замкнутого круга его рук нет выхода. — Да…