Брошь с аметистом

И только тогда, когда перед глазами выросли белые, с прочерками чёрного камня, меловые утёсы Дувра, а влажный, прилипчивый воздух осел на лицо, Эмили вдруг задала себе вопрос, от которого бежала с того самого момента, как решилась на это. Пугающее, но неотвратимое: «Что если?..» Она опустила саквояж на землю, потёрла саднящий розоватый след от ремешка на ладони и вынудила себя мысленно продолжить. Что если удача — та, что до сих пор следовала по пятам, — теперь отвернётся от неё? Она хотела отмахнуться от встревоженности, как делала всегда, и в который раз положиться на судьбу, но не получалось. Разум был странно, непривычно ясным, как светлое, перламутрово-жемчужное небо над головой. «Что если?» — настойчиво спрашивал голос. Что если она не найдёт его? Корабль отплывает в семь. А сколько сейчас? Эмили вспомнила позолоченные часы-кулон, которые предлагал прошлой осенью Бернар и от которых она отказалась, потому что тогда ей было незачем следить за временем, и прерывисто выдохнула. Теперь время стало важным, как и всё остальное, о чём раньше и в голову не приходило задумываться. Нужно идти, раз уж она здесь, и чем скорее, тем лучше, даже если она понятия не имеет, повезёт ли ей снова. «Допустим, он здесь… но что тогда?» Больше нельзя будет обойтись какой-нибудь глупой ложью, выдуманной наспех — их в её жизни было более, чем достаточно. Никакого правдоподобного объяснения не находилось; его вообще не находилось. Сумка била по ногам, но Эмили не обращала на это внимания. Она не знала, что скажет, как отреагирует, что вообще почувствует, когда увидит Уильяма. Если увидит, напомнила она себе. По вискам стекали капельки пота. Жара не отпускала, захотелось снять шляпу, но это значило остановиться, пусть и на секунду, потерять время, а вместе с ним и все шансы. У неё теперь было представление, насколько они малы — повезёт, если один к десяти. «Пусть всё сложится», — по-детски попросила Эмили, сама не зная, у кого. Когда-то давно она так же просила засыпая: «Пожалуйста, пусть мне приснится хороший сон». И если всё же просыпалась, дрожа, от кошмара, то твердила тихим-тихим шёпотом: «Я буду вести себя как следует, я больше не буду думать о плохом, больше не буду грубить, только, пожалуйста, пусть мне теперь приснится что-то хорошее». Эти давние воспоминания тоскливо отозвались в груди — так некстати. «Пусть всё сложится». Ещё несколько минут, и внизу, за деревьями, показался порт с высоким, куда выше, чем в её представлениях, кораблём, приставшим к берегу. «Вот и всё. В самом деле. По-настоящему». Люди на пристани суетились; глядя на них, Эмили тоже заспешила. Она знала, что отсюда ей ни за что не разглядеть того, кого она хотела видеть больше всего на свете, но всё равно искала высокую фигуру с каштановой макушкой. Только бы найти, только бы он был там, только бы дождался… Разве это не он? Вон там, в самой середине толпы. Ну же, почему она не может идти быстрее! Туфелька скользнула по гравию, и Эмили тихо вскрикнула, вскинула руки — саквояж с глухим шлепком ударился о землю. Перед глазами кувыркнулась жёлтая дорожка, длинные стволы деревьев, и наконец опрокинулось небо. Она упала навзничь. Гравий царапал затылок. Секунды три Эмили и вовсе не понимала, где находится, и чувствовала только колотящееся сердце в груди. Потом проморгалась, и лицо её тут же скривилось — лодыжка болезненно пульсировала. Нет-нет-нет, только не это. Она осторожно приподнялась на локтях и попыталась понять, не кружится ли у неё голова. Нет, вроде бы нет. Ничего не плыло. Эмили подтянула ногу к себе и резко втянула воздух сквозь зубы — больно. Она смотрела на щиколотку, и к векам подступали слёзы: не из-за боли, нет, там была только маленькая ссадина, но дырочка на чулке… Это было хуже всего. Она видела злосчастное бурое пятно на платье и туфлях, порванный чулок, представила взлохмаченные, прилипшие к разгорячённому лицу волосы и ощутила физическое отвращение к самой себе. Разве это — то, как должна выглядеть леди? Вся её собранность растаяла, как мороженое, забытое на солнце. Она так хотела предстать перед Уильямом спокойной и непринуждённой, чтобы он наконец увидел её не в том жалком виде, в каком она была во время каждой их встречи, и вот теперь снова, только на этот раз хуже, чем когда бы то ни было прежде. Будто бы в наказание за смелое желание побыть перед ним той, кем она не является. Внутри всё дрожало. Эмили кое-как встала и принялась отряхиваться. Она проклинала себя за то, что не нашла времени даже переодеться, когда забежала за деньгами и сумкой. А ведь могла бы. Поезд Лондон-Дувр задержали на пятнадцать минут, но кто об этом знал? «Поэтому ты и такая. Леди бы никогда не позволила себе выйти в таком виде». Да, потому что она никакая не леди и никогда ею не была. Потому что ей до смерти хотелось успеть, и она даже не задумалась о том, насколько дико выглядит. Несколько монет вылетели из наружного кармана саквояжа, и Эмили, игнорируя тянущую боль в лодыжке, собирала их, а когда собрала, выпрямилась, смахнула волосы с глаз и наконец набралась храбрости, чтобы вновь взглянуть на пристань. Толпа поредела. Эмили пришло в голову, что сейчас, должно быть, почти семь. Отчаяние сдавило грудь. Есть ли смысл идти? Она чувствовала ужасную, давящую усталость. За последние сутки ей столько раз приходилось совершать над собой усилия, чтобы не сдаться, что теперь их не осталось на этот последний рывок. В самом ли деле ей это нужно? Эмили бежала за ним с самого начала их переписки, сначала мысленно, после, когда жизнь с Алоисом стала невыносимой, — буквально. Теперь без Уильяма она уже не могла обойтись. «Какая же ты жалкая», — выплюнул голос, и Эмили понятия не имела, чей он был — её или Алоиса. Больше всего хотелось сесть под дерево и расплакаться, но она знала, что это ничем не поможет. И только потому, что пути назад просто не было, как уже очень много раз в этом месяце, она взяла саквояж в руки и по пыльной, каменистой дорожке спустилась к берегу. Внизу пахло морем, людским потом и чем-то горьким. Пристань была полна рядами стянутых между собой бочек, рабочие перекатывали те, что по одной, к улочке, и их грубое, хриплое «посторонись!» смешивалось с криками чаек. Доски под ногами резко заскрипели. Эмили смотрела по сторонам, но не видела единственного знакомого лица: должно быть, он уже внутри; кто-то из пассажиров, дама в сиреневом и мужчина в цилиндре, тоже поднимался на корабль. Эмили вспомнила о своём несчастном виде, так разительно отличавшемся от шикарных нарядов остальных, и снова заколебалась. — Осторожно, поберегись! — послышались слева тяжелые шаги и грохот бочки и вынудили зашагать вперёд. «Как будет, так будет». Когда она дождалась своей очереди, грузный мужчина в форме оглядел её с ног до головы и кисло спросил билет. — Билет? — запнулась она. — Можно купить его здесь? У меня есть деньги. — Ваш сопровождающий? — не обратил внимания на вопрос тот. — Мой… — Ваш сопровождающий и ваш билет. Эмили посмотрела на него, но не нашла в глазах и тени участия. «Если бы только я выглядела нормально, — подумала она, а в животе скручивался тугой комок страха, — если бы…» Она выудила фунт и три шиллинга — те самые, что собрала с земли. Этого точно должно было хватить. — Можно купить его здесь? — пробормотала она растерянно. — Вы меня слышите? — Да, конечно. — Ваш сопровождающий и ваш билет, — неумолимо повторил мужчина. — У меня его нет, — сказала Эмили, сдерживая так и просящиеся слёзы, — нет сопровождающего. Я не успела купить билет. Поезд из Лондона… — Сэр, слушаю вас. Он обращался уже к следующему мужчине с двумя маленькими чемоданами. Тот показал билет; проверяющий вежливо и энергично объяснил, как пройти к каюте, и пожелал «почтенному джентльмену» приятного путешествия. Эмили чувствовала, как проваливается в прошлое, в тёмные, дождливые улицы Лондона, когда на неё точно так же смотрели — словно она была лишь досадной помехой, которая раздражает взгляд. Она пыталась вытянуть себя из воспоминаний, убедиться, что сейчас — взрослая, не грязная, не нищая. «Это всего лишь пятно, — лихорадочно звучало в голове. — И порванный чулок. Только чулок». Женщина в зелёной шляпе с двумя дочерьми недоуменно взглянула на Эмили и прошла перед ней. — Вот, пожалуйста, — сказала она с лёгким акцентом и небрежно показала билеты. — Очень хорошо, миссис… о, прошу прощения, мадам Мартен, я вас не узнал. Всё, как всегда, в полном порядке. Возвращаетесь во Францию? — Да, — со скукой произнесла она, явно желая побыстрее оказаться в спокойствии каюты. — Элоиза, стой смирно. — Нижняя палуба, каюта номер четырнадцать. Салон и столовая совсем рядом. Смею уверить, мадам, что ваше путешествие… — Спасибо. Мадлен, осторожнее, сколько раз тебе говорить? Мадам Мартен устало поднялась на борт. Эмили стояла в стороне и, замерев, смотрела, как скрылась наверху её зелёная шляпка. — Пожалуйста, — попыталась она, но слова путались между собой. — Я могу… я вам заплачу. У меня есть деньги. — Какое из слов вам непонятно? Она не могла поверить, что выглядит настолько жалко, чтобы её можно было принять за воровку или, того хуже, какую-то распутную девицу. Ну почему, почему нельзя купить билет на месте? Если бы у неё с собой были часы, она бы слышала, как непреклонно тикают стрелки, но и без них знала, что время утекает сквозь пальцы. Если бы только… Она опустила глаза, словно это поможет ей не чувствовать удушающий стыд, и произнесла: — Мой знакомый уже должен быть на корабле. Его имя Уильям Карр, маркиз Карр. Мужчина хохотнул, видимо, окончательно уверившись в её недалёкости, и перестал утруждать себя обращением на «вы». — Да, а герцог Нортумберлендский твой троюродный дядюшка. Знаешь, сколько у меня таких с богатыми родственниками, дорогуша? — Но я говорю правду, — пролепетала она, зная, что никак не может это доказать, а он ей не поверит. — Разумеется. Чистую правду. Он заглянул в блокнот, проверяя, нет ли опоздавших среди пассажиров, хмыкнул себе под нос и, подняв глаза, увидел, что она достала деньги. Хмуро почесал усы. — Я не занимаюсь благотворительностью. Эй там! Пора отплывать! Эмили судорожно протянула ещё две монеты — итого, три фунта и десять шиллингов. — Лучше бы купила себе одёжку поприличнее, — ухмыльнулся мужчина, но сунул деньги в карман и ещё раз изучил список. — Каюта номер два. Нижняя палуба. И пошевеливайся давай. Он, кажется, хотел подтолкнуть её в спину, но передумал: то ли решил, что не стоит об неё пачкаться, то ли проявил сочувствие — конечно, купленное. «Везёт. Опять везёт». Это везение не было заслуженным, хотя кому какая теперь разница. Неожиданно холодный порыв ветра хлестнул по щеке, и Эмили с опаской ступила на трап. Шаг, отрезающий от всего, что она знала до сих пор. У неё не было ни малейшего понятия, что ждало её теперь, но время сомнений прошло. Внизу, между причалом и бортом корабля, слышался мерный плеск воды. Она направилась к указанному коридору. Нумеровка, как ни странно, начиналась с конца: пришлось пройти мимо по меньшей мере дюжины роскошных дверей в самую корму корабля; ближе к последним дорогой бордовый ковёр заменили доски. Эмили отметила это краем сознания, но всё её внимание занимала потянутая нога. Наконец она нашла истёршуюся чёрную «двойку» над каютой: открыла дверь и увидела скромное убранство комнаты: кровать, ненадёжного вида умывальник и деревянный стул. «Потом». Обо всём этом можно будет подумать потом. Она бросила саквояж в угол и устало опустилась на подушки. Всё тело сковало изнеможение: не было сил ни на мысли о будущем, ни на волнения о прошлом. «Уже всё, всё кончено». Совсем скоро она провалилась в беспокойный сон без сновидений и не заметила, как корабль тяжело отчалил от пристани. Когда Эмили проснулась, то не сразу поняла, что именно её разбудило; ей даже показалось, что она не открыла глаза: настолько было темно. Во рту пересохло. Несколько секунд, и зрение привыкло к густому мраку и даже стало различать очертания стула и тускло белеющую раковину, а после раскатисто прогрохотал гром, будто где-то наверху перекатывали огромные бочки. Кажется, этот звук она и услышала через полудрёму. Корабль лениво пошатнулся, как большая колыбель, и Эмили качнуло в сторону. «Это… буря?» — запоздало подумала она и потёрла веки. В книгах шторм мог запросто переломать мачты, опрокинуть, словно ореховую скорлупку, даже самое большое судно, но чтобы в жизни, тем более не в открытом море… У неё в голове не укладывалось, что после того, что случилось, всё может закончиться так страшно и так нелепо. Наверняка всего лишь небольшая гроза. Она встала, ещё разбитая после сна, пошарила в темноте в поисках саквояжа, открыла застёжку и нащупала несессер. Ей просто необходимо почистить зубы. От неприятного, жёсткого привкуса во рту тошнило. Эмили подошла со склянкой зубного порошка к умывальнику и осторожно отвернула кран: тоненькая струйка воды зазвенела об жесть. «Слава богу. Вода есть». Это придало ей уверенности, но щётка в руке всё равно почему-то дрожала. Тошнота не прошла и тогда, когда она закончила и снова села на кровать. Пустой желудок сворачивался от голода, а качка усиливалась. Снаружи грозно рычали волны. «Просто гроза», — твердила она себе, сжимая виски холодными влажными пальцами. Интересно, который час? И как долго вообще будет продолжаться это путешествие? Протяжный скрип дерева, доносящийся будто бы отовсюду сразу, мешал думать. Она понятия не имела, сколько часов пути до Франции, и пыталась осознать, что голубая тоненькая полоска на карте в её памяти — и есть пролив, по которому они плывут. Уже ночь, но насколько поздняя? Ещё одна волна почти спихнула её на пол. Иголочки тревоги стали покалывать кожу изнутри, и на секунду показалось, что волоски и те становятся дыбом. Даже если это «небольшая гроза», оставаться одной было слишком. «А если нет…» Она силой остановила бесконечные «если» и вернулась к умывальнику. Холодная вода возвращала в чувства и напоминала о часто бьющемся сердцем, на которое Эмили до сих пор не обращала никакого внимания. Она задавала себе тот же вопрос, что и днём: имеет ли на это право — идти к людям, когда не хочет быть в одиночестве? Когда не может ничего дать сама. Но колебания ощущались смутной, ещё одной тяжёлой ношей, на которую нет сил. Даже если не имеет, пускай. Она ничего не попросит, ей просто хочется увидеть других, услышать, как они говорят между собой, ощутить чьё-то присутствие. Она будет сидеть тихо и всё. Но какой-то другой голос, более взрослый, чем она себя сейчас ощущала, напомнил, что сидеть тихо не то, что нужно. «Хорошо, — согласилась она, — я буду говорить, если меня спросят или если мне захочется что-то сказать. Не буду никому обузой». Да и разве кто-то на корабле, кроме неё, сидит один в каюте, когда на море гроза? «Но они плывут с кем-то. Поэтому они и не одни. Поэтому они собираются где-то». И всё же эта мысль сделала её уверенней. Наверно, есть человек, который тоже путешествует один, но всё равно знакомится с остальными и не мучает себя догадками, можно ли ему это. Эмили достала из саквояжа платье — она не могла определить его цвет, но определённо тёмное, с просторными гладкими рукавами и пуговицами спереди; на другое решиться было бы полным безумием в таком мраке. Сменила чулки, выудила новую пару туфель — правда, для этого пришлось вытащить почти всё и сложить на кровать. Волнение, почему-то неожиданно, неправильно приятное, стало охватывать её всю. Она оделась, заплела на ощупь тугую косу на одну сторону и только жалела, что в каюте не было зеркала, чтобы она могла рассмотреть себя в отражении. Усталость осталась только в невнятной тянущей боли в костях, но и о ней можно было забыть при желании. Эмили выскользнула за дверь, пригладив платье. Уже зажгли лампы, но далеко, где-то в середине коридора. Она шла на свет, почему-то красноватый, и звук её прерывистого дыхания терялся в угрожающем скрипе. Каюта номер четыре, шесть, восемь… Она скорее считала про себя двери, чем видела таблички с номерами, потому что вокруг царил сумрак, густой и какой-то призрачный. Казалось, всё происходит в другой реальности: корабль шатало, так что приходилось изо всех сил держать равновесие. Но и это не помогло, когда особо сильная волна ударила о борт — Эмили швырнуло к стене, и лодыжка снова дала о себе знать. Ладно, узнать, что с ногой, можно будет при свете. Или на следующий день: боль ещё терпима. Она подняла глаза и увидела, что вдоль этой стены идёт гладкий железный поручень, и путь продолжала, уже скользя ладонью по его холодной поверхности. Ещё несколько дверей по бокам, и на полу показался ковёр; вместе с ним появились и лампы. Она невольно залюбовались ими: круглые красные шарики-фонари, расписанные тёмно-золотыми узорами. Никогда в жизни ей не доводилось видеть такие. «Как в сказке», — подумала она и не заметила, как сказала это шёпотом. Розоватый приглушённый свет убаюкивал. Ей казалось, она в совершенно другом свете: в месте из книг, далёком от всего, что она знала до этого. Ничего, что было бы хоть немного знакомо, никакой уверенности: палуба и та, будто в подтверждении мыслям, ходила из стороны в сторону. Эмили покачнулась и протянула руку к двери, за которой лился безмятежный шум голосов, но дверь открылась, и непривычно яркий свет, так отличавшийся от вишнёвого полумрака, ударил по глазам. Она мигнула и привычно сделала шаг назад. Это был официант в длинном чёрном фраке. Он отвёл руку с подносом в сторону, оглядел её коротким, но пристальным взглядом и наконец пропустил в салон, сказав что-то по-французски с очень лестным «mademoiselle» в конце. — Благодарю, — ответила Эмили на французском, и её опять охватила приятная, такая незнакомая дрожь. Она перекинула косу на плечо и перешагнула через порог. Взгляды — чьи любопытствующие, чьи равнодушно-усталые — устремились на неё. Что уместно говорить в таких случаях? Разумеется, учтиво кивнуть и поздороваться. Но на каком языке? Она вовсе не была уверена, что все из путешествующих были англичанами, да и хорошим тоном почему-то виделось начать разговор на французском, раз уж они отправляются в Париж. Щёки загорелись смущением: пауза затягивалась. Эмили оглянулась по сторонам, и… Столько чувств смешались в ней разом. Горячая волна облегчения (как в тот вечер, когда Ханна пришла за ней перед самым отъездом) залила грудь; Эмили и сама не поверила, как смело и почти звонко произнесла «bonsoir». Несколько отдельных голосов ответили тем же. Она не различила его голос, но видела по движению губ, что он что-то сказал. И этот взгляд — удивлённый, на этот раз куда более удивлённый, чем её. Дежавю. Она сделала несколько шагов в его сторону и только потом заметила у его столика ещё одно знакомое лицо, и тогда пришёл её черед изумляться. Уильям озадаченно взглянул на своего собеседника: того самого, кого она встретила на балконе у лорда Меннерса, со строгим лицом и чёрными кудрями; тот поздоровался первым — на английском. — Добрый вечер, — эхом повторила Эмили и сдержалась, чтобы не ущипнуть себя за ладонь: настолько всё было нереально. — Добрый, — сказал Уильям, и ничего в его тоне теперь не выражало удивления. — Как поживаете? Богато одетая пара и мужчина в сером жилете, подтянутый и элегантный, несмотря на возраст, тоже поздоровались. Эмили открыла рот, чтобы что-то сказать, хотя и не знала что, когда Уильям привстал и вежливо представил её остальным. От липкого, наизусть знакомого имени «графа Транси», без привязки к которому её не существовало, Эмили передёрнуло. В этот момент Алоис казался частью сна, от которого она наконец проснулась, частью какой-то другой прошлой жизни. Уильям назвал остальных: граф Арден и его жена Изабелла, Костов из далёкой Болгарии (мужчина в жилете отсалютовал ей бокалом) и лорд Генри Карр. «Карр? — изумлённо подумала Эмили. — Выходит?..» — Вы хотите сказать, ваш брат… — начала она, а лорд Генри равнодушно кивнул вместо ответа. — Прошу, садитесь, — леди Изабелла устало повела глазами в сторону свободного стула, и Эмили скоро догадалась, что это была не только усталость: женщина то и дело промакивала виски платком. Видимо, её мутило. Невнятный гул голосов продолжился — тихий и успокаивающий, как жужжание пчёл в улье. Она и сама не знала, почему ей пришло на ум это сравнение, и решила прислушаться к разговору за столом, который возобновился, как будто его и не прерывали. — Нет, что ни говорите, а это в высшей степени бесчеловечно. Позор тому кораблю, который не окажет помощь погибающим на море. Всего два века назад весь экипаж заставили бы пройтись по доске, а капитана в первую очередь. — Я не возражаю, граф, напротив, я полностью согласен — при одном лишь условии: будь эта история правдой. Но давайте не забывать, — подчеркнул лорд Генри, — никаких письменных доказательств, что барк в самом деле прошёл в тех водах, нет и не было. — А как же свидетели? — граф Арден возмущённо нахмурился. — Вы считаете, люди всё выдумали, раз нет письменных доказательств? — Нет, я так не считаю: барк мог там быть с ровно такой же вероятностью, с какой мог и не быть. Всё, что я хочу сказать, так это то, что нет смысла горячиться попусту, когда этот рассказ может быть всего лишь морской байкой, которую постоянно рассказывают на борту. — Если вы так считаете, — заявил тот и с видом оскорблённого достоинства поднялся из-за стола, — я принесу всем ещё пунша. — Мне не нужно, — покачала головой его жена, к этому времени уже бледная, как полотно. — Я пойду к себе. Эмили тоже хотела отказаться: слишком хорошо помнила, как у неё кружилась от одного стакана голова в прошлый раз, но не успела. Граф поцеловал леди Изабеллу в висок и, еле заметно прихрамывая, ушёл к общему столу с напитками. Эмили вздохнула, обвела глазами салон: мебель в спокойных кремовых тонах и позолота повсюду, а ещё огромные, начищенные до блеска зеркала в причудливых янтарных рамках на стенах. Она разглядывала своё лицо, немного заспанное, и в том же отражении увидела, как пожал плечами Костов, а обернувшись, услышала его добродушный смешок. — Старая закалка. Благородный пыл, но никакого желания проверить, существует ли вообще предмет его спора. Лорд Генри уклончиво хмыкнул. Уильям чистил от кожуры яблоко и до сих пор не проронил ни слова. Она следила, как двигается по кругу маленький нож с тонким, острым лезвием в его руках, и время от времени поднимала взгляд на его лицо, непривычно серьёзное. О чём он думает? Узнать это не представлялось возможным: Уильям полностью сосредоточился на своём деле, пока длинная зелёная лента из кожуры не упала в блюдце; потом он разрезал яблоко на части и также молча придвинул тарелочку на середину стола. Со стороны казалось, будто ему очень интересно наблюдать за тем, как граф наливает в бокалы пунш. Возможно, он просто сильно удивлён тем, что она здесь, подумала Эмили. Или погружён в свои заботы. Но какое-то противное, неуютное чувство не давало покоя, чувство… неправильности. Что если он… злится? Ей не приходило в голову, на что, но это была её первая догадка. Вдруг он злится, что она заявилась сюда, а он вынужден был прервать спокойный вечер и представить её своим знакомым. Корабль качнуло. Эмили буквально почувствовала, как кровь отхлынула от лица, и тошнота, о которой она успела забыть, вновь сжала желудок. Она растерянно оглянулась в поисках воды: на столе была только маленькая корзинка с яблоками, профитроли с паштетом и печенье. Костов заглянул ей в глаза и понимающе указал на печенье. — Ешьте, полегчает. Имбирное, совсем не сладкое: при качке самое то. Он говорил с заметным акцентом, но бегло и правильно. Эмили поблагодарила его и последовала совету, по-прежнему украдкой глядя на Уильяма. Его карие глаза не выражали ничего, кроме скуки, и от этого её затошнило ещё сильнее. Нет, он не злится: ему просто нет до неё никакого дела. Может, он считает её просто досадной неприятностью, как можно было решить иначе? В который раз она принимает вежливость за что-то большее, забывая, что в высшем обществе такое отношение ни о чём не говорит: учтивость, только учтивость. Вернулся граф Арден — громко стукнули бокалы с пуншем. Он извинился за резкость, сказал что-то про больную ногу, но по выражению лица и поджатым губам было видно, что его всё-таки задел недавний разговор. — Вы очень любезны, — поблагодарил его Уильям. — Мне это ничего не стоило. Лорд Генри придвинул бокал к себе: — В такую погоду явно ничего крепче вина и фруктового сока не рискуют предлагать. — В нём нет и капли спиртного, я полагаю? — поинтересовался Костов. — В здешнем — ни капли. — Тогда не буду изменять себе, — и он вновь отпил красного вина, которое не оставлял на протяжении всего вечера. Эмили зацепилась за часть фразы, которая была ей больше всего интересна — «ни капли спиртного». Конечно, всегда есть шансы, что представления о капле у неё и у мужчин разнятся, но… Она осторожно поднесла свой бокал ко рту, заметив, что рука у неё дрожит и решилась, быстро сделала глоток. Терпкая кислинка щипала язык. На первый взгляд, это и правда был обычный яблочный сок, нет, скорее яблочный с апельсиновым. И ещё очень знакомый пряный запах корицы, неизменно напоминающий о Рождестве — том Рождестве, что было у них дома, а не в приюте. Эмили прикрыла веки, и её снова охватило ощущение нереальности. Что значили часы, проведённые на корабле, по сравнению с годами у Алоиса? Ещё недавно её жизнь была расписана по минутам; она знала, что будет делать завтра, через неделю, через месяц, но не теперь. Знала, как вести себя, как смотреть, что говорить — вернее, чего не говорить, чтобы не попасть под горячую руку. Десятки правил, выцарапанных на подкорке — что с ними сегодня делать? Она сделала ещё глоток и глубоко вздохнула. Если бы не шатающийся из стороны в сторону корабль, она бы спутала этот роскошный салон с одной из гостиных Лондона, где они бывали. Ей казалось, будто она уже встречала эти широкие зеркала и бежевую обивку на стульях, слышала отголоски разговоров, отличалась одна единственная деталь… Теперь с ней не было Алоиса. — Отправляетесь к родственникам в Париж? Эмили резко открыла глаза, вынырнув из воспоминаний. Это спросил Костов, и в любое другое время она была бы ему благодарна за интерес, но не сейчас, не в эту секунду. Она выпила ещё пунша, лихорадочно размышляя над ответом, другой рукой отвела волосы со лба. Что будет приемлемо? Уж точно не «Я оставила всё, что знала, и побежала за одним из ваших друзей, потому что не представляю, что делать с моей жизнью». Она подняла взгляд, и по спине побежали мурашки. Уильям смотрел и ждал какого-то объяснения, но с тем же поверхностным любопытством, что и остальные. На мгновение Эмили подумала, что совсем не знает его, и он её не знает, и это осознание резануло, как ножом. Все картинки, что она рисовала в своей голове, представления — что он скажет? — всё обрушилось карточным домиком. Что она вообще здесь делает? С незнакомыми людьми, на корабле, плывущем в неизвестность, с потянутой лодыжкой. Она сделала ещё глоток, чтобы оттянуть время, и представила, как странно выглядит со стороны, но ничего не приходило в голову, абсолютно ничего. Она будто снова оказалась перед билетёром, грязная и жалкая, с застекленевшими глазами и нервно подрагивающими пальцами. Чужие люди. Они все — чужие люди. Нет, не так: это она здесь чужая. — Морская болезнь, — вынес вердикт граф Арден и покачал головой. Костов обеспокоенно потянулся через стол и тронул её за руку — Эмили вздрогнула от сухого, тёплого прикосновения и пришла в себя. — Д-да, ужасная качка, — пробормотала она. — Я никогда раньше не путешествовала морем. — Могу представить. Вы ели? Я не видел вас на ужине. — Нет-нет, мне не хотелось. Мне и сейчас не хочется. — С пустым желудком приходится ещё хуже, — заявил граф Арден как человек многоопытный. Лорд Генри кивнул на профитроли с паштетом. — Граф прав. Гарантирую, что хуже вам не станет. Захватил со стола портсигар, он извинился и вышел. — Этот человек решительно невозможен, — тихо проворчал Арден. — Подниматься на палубу в непогоду ради сомнительного удовольствия. Эмили больше не обращала внимания на то, что говорили вокруг. Она откусила кусочек и медленно, прислушиваясь к ощущениям в желудке, жевала. Рассматривала яркие, но уже тронутые временем лепестки маков в вазе на столе. О вопросе, что так её взволновал, все забыли. «Родственники в Париже, — Эмили подавила желание скривить губы в подобии ироничной улыбки. — Родственники… да. Целая семья, о которой я ничего не знаю». Мысли в голове лениво перекатывались, как тяжёлые свинцовые шарики. Обратного билета просто не существовало: ни в Лондон, ни в их загородное поместье. «Его», — поправила себя Эмили. Теперь у неё нет никакого права называть его дом их домом, даже если говорить так уже стало привычным. Рано или поздно корабль пристанет к берегу, и ей придётся решать. На минуту Эмили захотела, чтобы предположение о шторме было верным: не нужно будет судорожно обдумывать, что делать дальше, не нужно будет ни о чём заботиться, но… в отличие от неё, у других есть планы. Есть жизнь. Уильям поправил жилет — бронзового цвета, который так ему шёл, — встал, и выдвинутый стул заскрипел по полу. — Уже довольно поздно, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. — Боюсь, что и я вынужден вас покинуть. Желаю всем прекрасного вечера. Граф Арден, — он почтительно кивнул, — Костов. Костов элегантно вскинул ладонь и пожелал ему доброй ночи. — Мисс Транси. Эмили подняла взгляд. Сколько раз она слышала это обращение от него и мечтала услышать снова — но не так. Не таким ровным, вежливым, безразличным голосом, который заставляет что-то в груди с треском сломаться. Её хватило только на тихое, бесцветное: — Спокойной ночи. И Уильям, слабо поклонившись, направился к выходу. Тот Уильям, который обеспокоенно смотрел на неё в полумраке коридора, когда всё кружилось и качалось. Который подхватил её на руки, чтобы она не упала. Тот Уильям, который говорил о письмах, книгах, путешествиях, который спросил, чего ей хотелось бы из Парижа. На глаза навернулись слёзы. Это был тот же Уильям и в то же время совсем другой человек, которого она видела впервые. Она так отчётливо ощутила своё одиночество, что потянулась к бокалу с пуншем и всё равно обернулась. Уильям что-то объяснял официанту, тот энергично и подобострастно кивал. Наверно, просил чего-нибудь принести в каюту. Но ещё секунда-две, и дверь за ним закрылась, а вместе с ней оборвалась последняя глупая надежда. Вот и всё. Она мечтала его увидеть — и увидела. Она думала, что как только встретит его, то сразу станет понятно, что делать со своей жизнью, будто одно его появление магическим образом должно было решить все проблемы, как было до сих пор. Ей было скучно и душно в поместье — тогда она получала письмо от Уильяма или писала сама и могла сделать вид, что живёт совсем другой жизнью. Ей стало плохо на приёме — он единственный оказался рядом. С ним, в доме номер четырнадцать по Болтон стрит, исчезало извечное напряжение. И вот теперь, когда она бросилась за ним, ни о чём не думая… Справа от неё вдруг выросла тень. — Voilà votre eau, mademoiselle. Прежде чем Эмили опомнилась, официант (а тень была именно его) налил в стакан воды и опустил графин на стол. Она непонимающе посмотрела на мужчину и попыталась подобрать слова на французском, чтобы объяснить, что она ничего не заказывала, но его уже подозвала пара за другим столиком. Эмили ждала чего-то, как будто стакан мог исчезнуть или же просто предназначаться другому человеку, но ни Костов, ни граф Арден не обратили на это ровно никакого внимания. Она нерешительно потянулась за водой, когда последний и вовсе встал и, цветасто извиняясь, попрощался. — Мои наилучшие пожелания здоровья леди Арден, — участливо сказал Костов. Они остались вдвоём. Эмили оглянулась и увидела, что салон почти опустел: из десяти круглых лакированных столов заняты были только три. Корабль больше почти не качало, и она подумала, что гроза, если и была, то уже отгремела. Сонливость начинала наваливаться на плечи. Сейчас, когда все знакомые люди ушли, Эмили могла себе позволить расслабиться и обмякнуть на стуле. Веки слипались. — Сколько нам ещё плыть? — решилась спросить она через какое-то время, только чтобы не заснуть. Костов вскинул взгляд, будто не расслышав. Потом, видимо, понял и вынул из кармана изящные, дорогие часы. Его будто бы врождённая манера красоваться казалась ей забавной. — Должны прибыть утром, около девяти. Вы спешите? Эмили не поняла вопроса. — Вас встречают? — пояснил тот. — Нет, — сорвалось с языка, раньше чем она успела придумать какую-то ложь. Как глупо. Она сглотнула и, снова поправив волосы, ждала какой-то реакции. Её не последовало. Мужчина взял с блюдца кусочек яблока — мякоть потемнела, но его это ничуть не беспокоило — и откусил, обнажив крепкие, белые зубы. Почему-то ей вспомнилась миссис Хантли за завтраком в тот день. Возможно, они бы с ним подружились… Но Эмили отмахнулась от мысли, появившейся так некстати. Он что-то заподозрил? О чём он сейчас думает? Она вглядывалась в его смугловатое, бодрое лицо с серыми, под стать костюму, глазами и не находила ничего, что могло бы подтвердить её страхи, но и опровергнуть их — тоже. Может, он просто сделал вид, что пропустил её слова мимо ушей, а на самом деле… Она почти рассмеялась, когда осознала, насколько мнительна, и тоже потянулась за яблоком. — Как ваша нога? — вдруг поинтересовался Костов. — Моя нога? — растерянно повторила Эмили и забыла, зачем вообще протянула руку к тарелке. — Ваша нога, да. Вы хромаете. «Хромаю?» Она совсем этого не заметила. Ей хотелось солгать о чём-то, как обычно, но вместо этого она просто тихо сказала: — Я сегодня упала. Ничего страшного, мне уже лучше. — Надеюсь, что не смутил вас. Мне всего лишь показалось, что вы хромали, когда подошли к нам в начале вечера. — Всё в порядке, спасибо. Он закивал и поднял ладони в знак того, что не лезет в чужие в дела. Сидели молча. Эмили было тепло и — она не решалась назвать это спокойствием, потому что очень боялась, что оно исчезнет, — почти хорошо, по крайней мере здесь, с этим человеком. Она думала, что будет на него злиться после вопроса о родственниках, но злиться не получалось. Эмили перевела взгляд на красные маки и прислушалась к своему ровному дыханию. Когда ей приходилось уже испытывать похожее чувство? Совсем недавно. Это потому что он — друг Уильяма? Но ни в присутствии угрюмого графа Ардена, ни даже лорда Генри у неё ни возникало ничего отдалённо похожего на спокойствие. Она пыталась додуматься — почему, когда Костов повёл напряжёнными плечами и, вздохнув, поднялся на ноги. — Ну что ж, молодая леди. Очень рад нашему знакомству. — Вы уходите? — встрепенулась она. — Да. А вам бы хотелось, чтобы я остался? Костов спросил это без фамильярности и даже без иронии, просто с интересом. Эмили хотелось сказать «да», сказать «посидите со мной», но она не могла его задерживать. — Думаю, завтра мы увидимся снова. — Безусловно. Тогда до завтра. — Спокойной ночи. Он кивнул и, проходя позади её стула, негромко бросил, будто невзначай: — Приложите холодное. Если будет сильно болеть.