Брошь с аметистом

— Куда ты это несёшь? — холодно осведомился дворецкий. — Разве господин не приказал сжечь всё, что было в той комнате? Ханна остановилась и прижала к груди стопку тетрадей и зелёный альбом для рисования. Правая рука покоилась на перевязи. — Господин расстроен, — сдержанно ответила горничная. — Не говори глупостей и делай, что велено. Это не твоя забота. — Тогда почему бы тебе не позаботиться об этом? Клод смерил её сухим, жёстким взглядом и нарочито хладнокровно вынул из пиджака карманные часы. — Без двадцати пять. Ступай на кухню и оставь это мне. — Послеобеденный чай входит в твои обязанности, — с расстановкой произнесла та. На несколько секунд повисла тишина: напряжённая, почти наэлектризованная. Воздух и тот угрожающе загустел. — У тебя вошло в привычку перечить. Помни своё место здесь. Ему не ответили. Ханна повернулась и продолжила подниматься по ступеням — порывы тёплого ветра из раскрытого окна развевали пряди волос, не собранные в косу. Дрогнула нижняя губа на лице дворецкого. Но у него не было времени обращать внимание на такие мелочи. В конце концов, весенний Дарджилинг нельзя заваривать в последнюю минуту. Часы давно отзвонили пять. Алоис перелистнул страницу и скучающе рассматривал картинку дикой лошади, которая встала на дыбы, пытаясь сбросить наездника в смешной шляпе. Заголовок гласил «Буффало Билл снова даёт шоу, посвящённое Дикому западу. Всемирная выставка, Париж». Чай остывал. Капля густого малинового джема из надкушенной булочки розовела на блюдце. Алоис взял свежий выпуск «Таймс» и не смог побороть желание закатить глаза. Всё та же клятая выставка, только на этот раз новость всего одна: Её Величество королева Виктория призвала подданных бойкотировать Всемирную выставку, приуроченную к свержению французской монархии. Французская монархия. Опять эта чёртова Франция. Чёртов Париж. Он с громким шелестом смахнул газеты со стола и не заметил, как задел сахарницу. Звон резко и противно отозвался в ушах. Будь его воля, он бы стёр этот Париж с лица земли. Отправил ко дну все корабли, следующие через Ла Манш. Чтобы ей некуда было податься… Чтобы она… эта идиотка… Клод молча стоял у окна, против света, и по затемнённому лицу трудно было догадаться, о чём он думает. Взгляд скользнул с пола, с разлетевшихся осколков и крупинок сахара, вверх на хозяина. Плечи юноши были напряжены до предела, как будто он боролся с каким-то мерзким, мешающим чувством в груди. Тонкие губы некрасиво сжались. Казалось, можно было кожей почувствовать единственный вопрос, разлитый в воздухе — ожесточённое, недоумённое «Как она посмела?». — Чего стоишь? Убери здесь всё, — наконец приказал Алоис. — Меня бесит эта грязь. — Слушаюсь. Клод опустился на колени и принялся собирать острые фарфоровые черепки в ладонь. «Ребёнок, у которого отняли игрушку». Глаза его блеснули золотом, но только лишь на мгновение. Перемены настроения господина обычно можно было легко предугадать: он закатывал истерики и по куда более незначительным поводам, чем то, что случилось. Когда с сахарницей — или вернее, с тем, что от неё осталось, — было покончено, Клод встал и направился к двери, намереваясь позвать Ханну, но Алоис резко его одёрнул: — Ты что, сам не можешь ничего сделать? — Прошу прощения. Вот как. Наблюдать за его эмоциями оказывается куда интереснее. Злость к Ханне — понятна, объяснима и вполне разумна. Именно она отпустила девчонку и за это поплатилась. Но попытки огрызнуться даже на него, Клода… Демон смотрел на них с той же снисходительностью, с какой смотрят на щенка, играющего с волкодавом. Забавно. Даже любопытно. Но к любопытству примешивалось едкое разочарование: пламя души, которая когда-то так его очаровала, теперь чадило — и из-за чего? Кем была для него эта пигалица? Иногда ему казалось, что он наконец разгадал загадку, а потом человеческие чувства вмешивались вновь и всё портили, заставляли начать сначала. Эти дети пытались укусить друг друга как можно больнее, чтобы потом в одиночестве зализывать раны — до следующей схватки, — пока чаша терпения обоих не переполнилась. Эмили его не волновала: её страдания и страхи были до смешного заурядны. Но Алоис… Что он нашёл в ней? Этого Клод понять не мог и не желал. А с другой стороны… С другой стороны, дым отчаяния, в котором его господин сейчас находился, вдыхать было по-особому сладко, пусть даже его причина столь избита. Еле заметно улыбнувшись своим мыслям, Клод смёл сахар и обернулся. Надел привычную маску бесстрастия, которая удавалась ему без особых усилий. — Какие-либо ещё пожелания, милорд? — Нет. Унеси. Алоис отрывисто кивнул на чашку так и недопитого чая и поднялся из-за стола. Сделал несколько шагов, но, опустив голову, брезгливо скривился: на полу, как обычно вымытом до блеска, остались крошки сухой грязи от сапог. Похоже, он забыл, как сам взорвался час назад на простое предложение сменить обувь после конной прогулки. Тогда Клод не посмел возразить, а только подчеркнул, что эти несколько дней господин переусердствует с верховой ездой: даже на резвом Бароне несколько часов непрерывной скачки сказывались не лучшим образом. Словно прочитав его мысли, Алоис хмуро поинтересовался уже на пороге: — Как Барон? — Я распорядился, чтобы его вычистили и накормили, как вы и приказали. — Ясно. Он открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но упрямо стиснул зубы и продолжил идти. Дворецкий направился следом — глубоко внутри наслаждаясь его жёсткой походкой, впитывая каждое нервное движение плеч. Светлая макушка то тускнела, то озарялась косыми, ломаными лучами солнца, когда он проходил мимо окон. Но подбородок — и Клод с особым удовлетворением отметил это про себя, — подбородок всегда был высоко поднят. Пока мальчишка гордо вскидывает голову, его душой ещё вполне можно насладиться.

***

— Конечно, о художественной ценности можно поспорить, но просторности ему не занимать. Говорят, он больше Сент-Панкраса. — Я бы не стал верить всему, что пишут французские газетчики, — отрезал лорд Генри и ступил на пирс — весьма ненадёжного вида. Эмили спускалась за ним по полутрапу, не выпуская из рук поручень. Суть разговора она потеряла уже давно и только мечтала поскорее оказаться на твёрдой земле: её шатало. Волны, сверкающие под утренним солнцем, слепили глаза, и их тихий-тихий рокот усыплял. Впрочем, может, всему виной ночь, которую пришлось провести почти без сна. — О чём вы? — спросил Уильям. Он замыкал цепочку и, очевидно, тоже не слышал, о чём говорили впереди эти двое. Эмили поёжилась — то ли от звука его голоса за спиной, то ли от влажного воздуха, который пробирал до костей. — Дворец машин, — громко сказал Костов, так чтобы его можно было разобрать с пирса. — Сказочно огромный. Он придержал девушку за руку, когда она сошла вниз, и Эмили опять поймала себя на мысли, что её почему-то успокаивает прикосновение этой большой тёплой ладони. В отличие от неё, да и от всех остальных, Костов был на удивление бодр. — Кажется, вы хорошо выспались, — слабо улыбнулась она. — Я всегда хорошо сплю в путешествиях. Хотя и предпочитаю кораблям поезда. — Тогда у меня для вас прекрасная новость, господин Костов, — сощурился от солнца лорд Генри, и на его лице впервые появилось подобие улыбки. Она, впрочем, быстро сникла, когда молодой человек взглянул на часы. — По правде говоря, прекрасной новостью я могу назвать только одну из двух. — Предпочитаю услышать её первой. — Ваше право. Итак, поздравляю, совсем скоро вы сможете оценить по достоинству всю романтику французских железных дорог. — Что же здесь может быть дурного? — Поезд отправляется через пятнадцать минут. Они заторопились. Эмили мысленно простонала: глаза закрывались, и всё, чего ей хотелось, — это уснуть в ближайшей кровати, если повезёт, но уж точно не спешить на станцию с саквояжем, то и дело бьющем по ноге. «Без синяков не обойтись». Дыхание сбилось непозволительно быстро, и она старалась не подавать виду, каким трудом ей обходится эта кремнистая, ведущая в гору дорожка. По бокам от тропинки стелилась трава, и Эмили изо всех сил напрягала зрение, чтобы стебельки не слились в одно буро-зелёное пятно. Если веки совсем уж уставали, она переводила взгляд на фигуры впереди: повыше, в тёмном, лорд Генри и Костов в рубашке и жилете в жёлто-коричневую клетку. Солнце начинало пригревать. Она смутно подумала, что нужно было надеть шляпу, но вот наконец поднялась, кое-как удержала равновесие на склоне и остановилась. На долю секунды показалось, что она всё же заснула: мелкие цветы — голубые, жёлтые, розовые — так и рассыпались под ногами. Облитый лучами маяк уходил башенкой в небо. Пейзаж перед глазами походил на картинку с открытки, и Эмили не удержалась от изумлённого выдоха. Ветер дружески встрепал волосы, те, что не были заколоты на затылке, и это привело её в чувство. — Позвольте? По спине пробежались мурашки. Уильям нагнал её — она как в полусне смотрела на порозовевшие от ходьбы щёки и бледное, такое же невыспавшееся лицо, — и кивком указал на её вещи. Эмили непонимающе склонила голову. — Позвольте вам помочь, — тихо сказал он. Он правда это сказал? Она так не хотела снова тонуть в слепой наивности, но сейчас Уильям казался ей точно таким, как и зябким утром в саду миссис Хантли. Тот же взгляд. Как будто она в самом деле существует и что-то значит. Тогда воздух пах сиренью, а сейчас — морем. Мокрым песком, солью и чем-то неуловимым, чему не получалось дать имя. Если бы только можно было растянуть эти секунды… Она вспомнила о вопросе и растерянно, всё ещё во власти странного чувства нереальности, передала маркизу саквояж. Холодные пальцы коснулись её, мгновение — не больше. Отстранённость, которую она обещала себе сохранить, растворилась; вспыхнули щёки, но он этого не увидел: быстро зашагал вперёд. Что это значило? Эмили шла и уже не обращала внимание ни на камни под тонкой подошвой туфель, ни на своё прерывистое дыхание. Почему, почему она так странно себя чувствует? Как прошлой ночью море шатало корабль из стороны в сторону, так её качало от безучастности, обиды до обжигающей нежности. Кажется ей всё, или он действительно иногда смотрит иначе? Но почему тогда потом его взгляд сменяется вежливым равнодушием, как ни в чём не бывало? Она хотела расспросить его обо всём, но знала, что не должна; знала, что не получит ответа. Нет, не надо ни о чём думать: пусть останется, как есть, в конце концов переживания никогда не приносили ничего хорошего. Но Эмили всё равно не могла удержаться от того, чтобы смотреть на него украдкой: ни тогда, когда они наконец добрались до станции и он объяснял что-то проводнику на безупречном французском, ни когда укладывал её вещи на полку. Хотелось сохранить в памяти все его движения, как будто он мог куда-то исчезнуть, раствориться. Она не сразу среагировала, когда Уильям закончил и, расслабив шейный платок, сообщил: — До встречи. Ланч подадут в полдень. Желаю вам приятного путешествия. Мисс Транси. Костов. Эмили запоздало поблагодарила его. Поезд качнулся, медленно оторвался от платформы, и за окном потянулись деревья. От теней и света стало рябить в глазах, и она отвернулась. Костов, который делил с ней купе, был занят выбором наиболее спелой грозди винограда из вазы с фруктами. Эмили присобрала платье, села напротив. С ним она не чувствовала себя неловко. Почему? Может, потому что он не походил ни на кого из тех людей, что она знала? Нет, он держался так же учтиво и непринуждённо и, если бы не твёрдая «р» в произношении и смуглое лицо, она не отличила бы его от англичанина. Что тогда? — Если признаться, я думала, что мы прибудем прямо в Париж. Я как-то совсем забыла, что нужно добираться на поез… — и по обыкновению запнулась на полуслове. «Как нелепо. Будто ты никогда не видела Париж на карте. Разве он на побережье?» Эмили взглянула на собеседника, ожидая привычное раздражение от глупых вопросов, но его не последовало. — Было бы, конечно, неплохо, — согласился тот и отправил в рот ещё несколько виноградин. — Хотя, как вы уже поняли, я питаю особую слабость к поездам и потому не могу жаловаться. Это, — он взмахнул рукой, вспоминая нужное слово, — как сказать по-английски, успокаивает мои нервы. — Нервы? — поразилась она. Костов виделся ей самым спокойным человеком из тех, что она встречала. Разве что миссис Хантли могла с ним сравниться, хотя и ту можно было назвать скорее энергичной и жизнерадостной, чем безмятежной. — Да, — он коротко рассмеялся. — Вы так удивлены. Почему? — Не знаю, — пробормотала она. — Но вы… выглядите так, словно в любой ситуации найдёте что-то хорошее. — Ах, вы об этом. Да, пожалуй. Полезное умение. В ином случае жизнь видится очень и очень трудной. Эмили повертела в руках абрикос и, решившись поднять глаза, спросила: — Знаете, я не совсем понимаю, как к вам обращаться. Мне неловко называть вас просто по фамилии. Лорд Костов? Он, к её недоумению, расхохотался, так что она решила, будто сказала что-то обидное. Когда смех прошёл, весёлые бороздки морщинок собрались над его губами. — Лорд Костов — мне нравится, как это звучит. Нет, увы. Хорошо это или плохо, но я простой торговец. Поэтому никаких званий и романтичных приставок «де» ко мне не прилагается. Она не поверила своим ушам. Его одежда, манера держаться, благородная осанка не оставляли сомнений. — Вы шутите, не правда ли? — Вовсе нет. В моей стране нет титулов, привычных английскому пониманию, — объяснил он. — Но даже если бы и были, я ими не обладаю. Нет титулов… для Эмили это было чем-то невообразимым. Ещё в детстве она знала, что где-то есть богатые люди с известными фамилиями, замками и лошадьми, а потом и сама вошла в этот свет. Но представить страну, напрочь лишённую такого деления… — Не поймите меня неправильно, — покачал головой Костов. — Различия есть и будут всегда. Просто у нас они продиктованы не сословием. — Он заметил её искренне заинтересованное выражение лица и улыбнулся. — Однажды я вам расскажу о Болгарии. А пока ешьте. Она последовала его совету и надкусила сладковатую, сочную мякоть. Дремота вновь дала о себе знать. Эмили понятия не имела, который сейчас час, но решила, что вполне может поспать перед ланчем, хотя бы немного. Она знала, что в Париже точно придётся всё объяснить, но до сих пор не придумала — как. Может, она немного поспит и тогда что-нибудь придумает. Да, именно так. Она прислонилась головой к перегородке и до подбородка закуталась в клетчатое покрывало, нашедшееся на сиденье. Покончив с виноградом, Костов промокнул влажные пальцы салфеткой и вытащил из своего чемодана книжку с красно-белой обложкой. Потом взглянул на Эмили. — А вы явно спали плохо, — серьёзно сказал он. — Ложитесь, я не буду вас беспокоить. — Что вы читаете? Голос её прозвучал невнятно, но Костов всё же расслышал вопрос и ответил: — «Этюд в багровых тонах». Эмили сонно улыбнулась и, прежде чем доводы рассудка остановили её, как это случалось всегда, попросила: — Можете, пожалуйста… почитать немного вслух? И прикрыла глаза, не увидев ни удивление на лице мужчины, ни последовавший за ним озадаченный, погрустневший взгляд. Дыхание скоро согрело её, слова стали доноситься откуда-то издалека, а потом ей показалось, будто они звучат у неё в голове. — Я не прочь с ним познакомиться, — читал Костов. — Если уж иметь соседа по квартире, то пусть лучше это будет человек тихий и занятый своим делом. Я недостаточно окреп, чтобы выносить шум и всякие сильные впечатления. Он не прочёл и пяти страниц, когда Эмили отвернула голову к окну и заснула. Ей снилось, будто она не спит, а только лежит с закрытыми глазами и слышит, как бранятся люди. Один голос, хмурый и строгий, недоумевал, как барк мог пройти мимо терпящего бедствия корабля. «Позорно и непростительно», — громко возмущался он. Другой втолковывал про счета и накладные, а потом принимался обсуждать табак и изысканное вино. «Это красное вино было привезено из винодельни Пуркарь, — вторил ему монотонный голос, который она почти успела забыть, — с самого юга солнечной Молдавии. Прошу, наслаждайтесь». Её качало, и Эмили решила, что до сих пор плывёт на корабле, а вместо стука колёс ей чудилось, как перекатывают по пристани тяжелые бочки. «Поберегись!» — кричали рабочие. Звякнули о стол чашки. «Ваш чай, миледи». Эмили потянулась, как будто хотела взять кого-то за рукав, но покрывало обвило её тугим, тёплым коконом. Она попыталась выбраться, но чем дольше старалась, тем больше запутывалась. Стало жарко и тесно, слишком тесно, но как раз в тот момент, когда она отчаянно заворочалась, кокон превратился в объятия — крепкие и успокаивающие. — Толку тебя учить никакого, — сказал кто-то. Кто-то, кого она знала очень хорошо. Эмили проснулась — резко, словно вынырнула из воды, с быстро бьющимся сердцем. Приподнялась на локтях, отлепила от висков мокрые пряди. Костов размешивал сахар в чашке, и ложечка звенела о стенки. — Ох, — виновато выговорил он, когда поднял голову и заметил, что она не спит. — Вы так крепко уснули, что я совсем забыл об осторожности. — Ничего страшного, — с трудом выговорила она, потирая лоб. Эмили раскрылась, и сквозняк из-за приоткрытой двери лёг отрезвляющей прохладой на плечи. Мысли, до сих пор спутанные, кружились в голове. Такое чувство, будто голос — последний голос — звучал совсем близко, в самом деле. «Как странно, — подумала она. — Но такого точно не может быть». Она знала это, должна была радоваться, но всё равно ощутила ноющую тоску в груди. — Но знаете, хорошо, что вы проснулись, — продолжал Костов. — Я не хотел вас будить, а между тем уже без трёх минут двенадцать. Нас почти наверняка ждут. — Двенадцать? — переспросила Эмили. Она была так уверена, что спала не больше получаса, что не поверила и оглянулась, будто бы ища подтверждение своей догадке. Но нет, тени, утром прохладно-голубые, теперь обрели мягкий золотистый оттенок. Пейзаж за окном сменился густым сосновым лесом. Видимо, она действительно крепко заснула. Эмили неторопливо причесалась и собрала волосы, пока Костов пил кофе —терпкий, землистый аромат, такой непривычный, наполнил купе. Несмотря на то, что бодрой Эмили назвать себя бы не решилась, усталость, которая преследовала со вчерашнего дня, наконец прошла, и это подняло ей настроение. Она не сильно расстроилась, даже когда, надевая туфли, заметила на щиколотке яркий синяк и один поменьше, розоватого цвета, и только поправила верхние юбки, чтобы их не было видно. В вагоне-ресторане витали аппетитные, дразнящие запахи блюд, и она с опозданием осознала, насколько хочет есть. Желудок слабо сводило от голода. Братья успели переодеться: Уильям надел бронзовый жилет поверх рубашки и невысоко закатал рукава, лорд Генри, очевидно, изменил себе — в светлом обеденном сюртуке его было не узнать. Только сейчас она заметила, что они в чём-то похожи друг на друга — правильное телосложение, прямой нос и одинаковый разрез глаз, только у старшего — Эмили была до странности уверена, что лорд Генри первенец — волосы кудрявились сильнее и отличались чёрно-коричневым оттенком. — Вот и мы, — возвестил Костов. — Чем французская кухня побалует нас сегодня? — Всем, на что осмелится вас желудок. — Вы, как всегда, любезны, — добродушно покачал головой мужчина и, сев за стол, сложил салфетку на колени. — Я, как всегда, честен, — в тон ему ответил лорд Генри. — В меню есть какая-то мудрёная запеканка с сыром и белым сухим вином. Официант её очень нахваливал. Вы не хотите? — О нет, никаких запеканок. Я голоден как волк. — Я слышал, говядина по-бургундски очень хороша, — подал голос Уильям. — Хотя я бы не советовал её в дороге. Эмили сидела напротив и, чтобы он сказал что-то ещё, спросила: — Почему? Мелькнул луч солнца, и его карие глаза блеснули знакомым медовым цветом. — Блюдо довольно тяжёлое. — И замечательно, — закивал Костов. — Надеюсь, они не пожалели своих прованских трав для говядины, потому что именно её я и выберу. Эмили улыбнулась, припомнив его вчерашнюю фразу: «Приложите холодное, если будет болеть». Видимо, забота Костова о здоровье распространялась на других, но никак не на него самого. — Я, наверно, воздержусь. Есть что-то… более лёгкое? «Более недорогое», — хотела она сказать, но не сказала. Потратить на обед всё, что у неё осталось, вряд ли будет верхом рассудительности. — Могу вам посоветовать форель, — после недолгого раздумья предложил Уильям. — Здесь её подают с лимоном и розмарином. Сам он выбрал кролика в горчичном соусе и, когда официант, приняв заказ, удалился, вновь перешёл на английский. Они с Костовом обсуждали договор, и Эмили догадалась, что именно это и привело всех во Францию. Верно, миссис Хантли упоминала что-то подобное. — Я встречался с ним. Очень достойный юноша и очень умелый — для своего возраста… Хотя чего-то ему всё же недостаёт. Так вот, если он найдёт ваши условия приемлемыми для себя… — И всё же, — с нажимом вмешался лорд Генри. — мы предпочли бы согласовать поставки напрямую, нежели нанимать посредника. Какая в этом выгода? — Выгода в том, — Костов спокойно сделал глоток воды, — что деньги, которые можно было бы вложить во что-то более стоящее, вы потратите на самостоятельную транспортировку. Я вас понимаю, хочется держать всё под контролем и ни от кого не зависеть, но, увы, далеко не всегда это играет на руку. А он, как ваш соотечественник, вполне может пойти вам навстречу. Уильям напряжённо потёр переносицу. — То, что вы говорите, разумно, Костов. Но посудите сами. Мы едем с определённым замыслом и определёнными бумагами. Такие решения не принимаются поспешно. — Решения принимаются по-разному. Это нелегко, да, однако ход дела может смениться в одночасье, подобно ветру. Наша с вами задача — следить за ситуацией. Собранность и серьёзность, которая была неотъемлемой чертой лорда Генри — так же как бакенбарды или нахмуренные брови, — передалась остальным. И если в Костове подобная дальновидность не удивляла, то Уильяма она таким видеть не ожидала. Какое-то новое чувство, помимо безотчётной симпатии, зашевелилось в душе. Эмили переводила взгляд с одного лица на другое, ловя каждое слово, но скоро принесли еду, и разговор на время смолк. Она пододвинула к себе тарелку, втянула пряный, будто бы сосновый запах розмарина и, оставшись довольной ароматом, принялась за еду. Уильям был прав: форель пришлась ей по вкусу и, несмотря на то, что в дороге обычно она много есть не решалась, сейчас было тяжело удержаться. Но эти длинные рукава… «Как же они мешают». Долгое время слышался только стук приборов и лестные комментарии в сторону французской кухни: по крайней мере, за их столиком; к разговорам за соседними столами Эмили не прислушивалась, но ей нравился переливчатый, выразительный говор французов и их голоса. — В чём они знают толк, — заявил Костов, когда управился с говядиной и без тени смущения домакал соус, — так это в еде. Признаю. — Не вы ли накануне жаловались, что у вас непременно случится несварение от «стряпни лягушатников»? — иронично поинтересовался лорд Генри. — Тише, бога ради, не то какой-то приверженец старых традиций проткнёт меня шпагой. Все засмеялись. — Бьюсь об заклад, вам даже не нужно далеко ходить, чтобы найти романтичных воздыхателей, сокрушающихся, что время дуэлей прошло. — Одного из них мы все прекрасно помним, — Костов выразительно покачал головой. — Разумеется. Пылу его светлости графа Ардена позавидует любой француз. — Что есть, то есть. Надеюсь, ваш месье Леру не имеет с ним ничего общего. — К счастью. Честный человек с хорошей деловой хваткой, что не так уж часто встретишь в наше время. Наши интересы с ним сходятся, так что проблем возникнуть не должно. — Моё предложение вам не по вкусу? — спокойно спросил Костов. — Нет, почему же. Если ваш человек согласится нас выслушать, мы выслушаем его, хотя и не буду скрывать, что договор с месье Леру для нас в приоритете. В любом случае, мы договорились о встрече на двадцать второе мая, а до среды сможем обсудить и другие предложения. Эмили отпила воды из стакана и, глядя на Костова, осмелилась спросить: — О какой сделке вы говорите? Честно говоря, я до сих пор не могу понять. — Ах, это. Мы, кажется, и без того вам наскучили. — Нет-нет, напротив. — Поставки сахара, — коротко сказал Уильям, как будто не зная, стоит ли объяснять дальше, и потёр подбородок. — Господин Костов прав, здесь нет ничего весёлого для девичьих ушей. — Знаю, это не весело, — согласилась Эмили и, задумавшись, всё же продолжила. — Но не все темы должны быть весёлыми. Я хочу сказать… конечно, я мало что понимаю, но даже слушать… вполне интересно. Когда она закончила, щёки у неё заалели: впервые она решилась сказать куда больше, чем обычно себе позволяла, да и внимательность, с которой на неё смотрели, тоже обжигала своей непривычностью. Эмили едва поборола желание застыть на месте, как часто случалось, когда она говорила больше, чем нужно, или делала что-то не то. — Если вы так считаете, — сдержанно кивнул Уильям, но даже в его взгляде промелькнуло что-то похожее на удивление. Официант подошёл и вежливо осведомился, желают ли господа и мадемуазель чего-нибудь ещё. Они покачали головой, только Костов спохватился и поинтересовался, может ли надеяться, что ему принесут печёные каштаны, а лорд Генри с братом поднялись из-за стола. — Костов, если вас не затруднит, подскажите адрес вашего достойного юноши. Не будем терять время. Как только сойдём с поезда, сразу же отправим письмо. — Разумеется. Они попрощались. Эмили ответила на лёгкий поклон Уильяма кивком и улыбнулась, несмотря на дрожащие до сих пор губы. Тепло окутало её, словно невесомый газовый шарф. — Пойдём и мы, мисс Транси. Она встала, погружённая в свои мысли, вышла за Костовым в коридор, а солнце мелькало из-за деревьев и горячими лучами гладило щёки. Голос, который так ей нравился, до сих пор звучал в голове; тот голос, который ещё несколько дней назад она думала, что больше не услышит. «Боже. Взаправду», — облегчённо подумала Эмили. Он здесь и она здесь, и всё происходит в самом деле. Неважно, надолго ли, но главное, что это сбылось. Если она рядом с Уильямом, если он не исчез из её жизни, значит всё в порядке. — У вас очень хорошее настроение, — как бы между прочим заметил Костов и открыл забытую на столе книгу. Улыбка опять тронула её лицо, и Эмили отвела взгляд, чтобы в её глазах нельзя было прочесть что-то ещё. — Кажется, я начинаю понимать вашу любовь к поездам, — уклончиво ответила она. — В них есть своя романтика. Эмили выдохнула тихое «да». Хотелось занять чем-то руки, чтобы не выдать своё непонятно откуда взявшееся волнение, но она ничего не могла придумать. «Господи, почему я до сих пор улыбаюсь?» За окном разлилось широкое голубое озеро, и отблески солнца слепили глаза. — Скоро лето, — прерывисто сказала она, не глядя в сторону. Короткое «верно» перекрылось стуком из коридора. Кто это может быть? Эмили замерла, пытаясь унять забившееся вдруг сердце. «Держи себя в руках», — напомнила она себе и отвернулась, чтобы не смотреть, как Костов открывает дверь, но маска спокойствия, которое всегда давалось ей так легко, то и дело слетала. Она видела в отражении, как лихорадочно блестят её глаза, и полуприкрыла веки. Щёлкнула ручка двери. — Voici vos châtaignes, monsieur. — Merci beaucoup. Merci, merci Эмили выдохнула, не зная, от облегчения ли или от лёгкой грусти, что это оказался официант. «И хорошо, что так», — убедила себя она и, шелестя платьем, пересела на кровать, а купе между тем успело заполниться жарким ореховым ароматом. — Надо же, как они быстро, — присвистнул Костов. — Сегодня обслуживание меня удивляет. Идите сюда, уверен, такой прелести вы ещё не пробовали. — Я так наелась, честное слово. — Я не хочу съесть всё сам и видеть потом ваши грустные глазки. Садитесь. Эмили не раздумывала долго: запах орешков в подрумяненных коричневых шляпках говорил сам за себя. Она подтянула рукава платья и почти отправила в рот горячий, обжигающий пальцы каштан, когда ошеломлённый взгляд напротив заставил застыть на месте. Невольно съёжиться. — Извините, я… я не уверена, как его есть, — начала она. — Ваша рука, — только и сказал Костов. Она проследовала за его взглядом и в свою очередь широко раскрыла глаза, как будто не могла принять то, что это случилось на самом деле. «Нет… нет-нет-нет». Она уже несколько дней не смотрела на уродливый волдырь и решила, что может оставить всё в прошлом. Забыть, как будто ничего не было. А следующий вопрос и вовсе выморозил внутренности. — Вы ведь не могли обжечься на корабле? Эмили открыла рот, чтобы что-то сказать, но не могла. «Придумай же что-то, ради всего святого». Она знала, что наверняка была похожа на выброшенную на сушу рыбу, но не могла ничего с собой поделать. Только умоляюще взглянула на мужчину, будто это заставит его забыть о своём вопросе, но он по-прежнему ждал ответа. — Я… — и она снова запнулась. — Это просто… — Вы позволите? Он аккуратно взял её за ладонь, а она не посмела отказаться. Решимости — ни на то чтобы опустить рукав, ни на то чтобы хотя бы вырвать руку — не нашлось. — Боже правый. Рана совсем свежая. Почему вы не сказали, что вам больно? — Мне не больно, — пискнула она. Он внимательно рассматривал размытые розовые контуры, и Эмили молилась, чтобы Костов не догадался, от чего может быть этот ожог. От осторожных прикосновений его пальцев её потряхивало. — Мне… я в полном порядке. Оставьте, честное слово, — пролепетала она. Он отпустил её, но ответом не удовлетворился, и от прямого взгляда серых глаз было не уклониться. — Оставьте, — выдавила она из себя и не узнала свой глухой голос, — прошу, оставьте, я не могу вам сказать. — Вы уверены? — тихо спросив Костов. — Если вы хотите вернуться домой, только скажите. Эмили сглотнула навернувшиеся слёзы и отчаянно замотала головой из стороны в стороны. Как объяснить ему? Она молчала, а время текло с давящей скоростью. Минуту назад она была счастлива, а теперь прошлое опять обрушивалось ей на голову. «Глупая, какая же ты глупая», — совсем как раньше, повторяла она себе. — Как будто ты могла быть кем-то ещё…» — Вы меня слышите? Вам что-нибудь нужно? — Нет, — коротко произнесла Эмили и хотела привычно уйти в себя, забыться, отдалиться от того, что происходит, но его голос не давал ей это сделать. — С таким ожогом стоит носить повязку. Она у вас есть? — Что у меня есть? Костов взглянул на неё и понял, что она не в себе. Постарался сказать как можно более внятно, что сейчас принесёт ей воды, что незачем волноваться, и что он не будет её расспрашивать, пока она в таком состоянии, но слова проходили мимо, будто он говорил не на английском, а на каком-то неизвестном языке. Но когда мужчина подошёл к самой двери, Эмили вдруг овладела собой и негромко сказала, словно и не было никакого потрясения: — Не нужно. Останьтесь. Но, пожалуйста, когда я вам расскажу, забудьте об этом. Вы сможете?