Брошь с аметистом

Влажный, сырой ветер лип к рукам, царапал кожу. Дышать становилось больно, но тем было лучше. «Тем правильнее», — безжалостно заключил Алоис и поднял коня в галоп. Барон недовольно фыркнул, но повиновался. Замелькали по сторонам деревья, пышные кроны уныло качались в туманной дымке. Из-за недавнего дождя под копытами шлёпали лужи: ничего, кроме этого звука и собственного рваного дыхания, не было слышно. Плеск-вдох-плеск-выдох. Ноющая боль в боку, которую Алоис старался не замечать, становилась всё отчётливее, и чем больше времени он уделял верховой езде (а теперь не проходило ни дня, когда Алоис бы не забирался в седло), тем меньше он мог игнорировать её. Зато лучше получалось игнорировать другую боль, не физическую. До этого дня. Он повернул лошадь и увидел, что Клод, как и было велено, ждал у изгороди. Безукоризненно-правильный. Верный. Стоит приказать, выполнит что угодно, не задумываясь. Будет там, где его оставишь. Даже если захочется скрыться, не получится. Закроешь глаза, он и тогда будет рядом. Тем лучше. Алоис об этом и просил, разве нет? Никогда не покидать. Не оставлять одного. И только Клод оставался верным своему слову. Все остальные уходили. Все — что бы он ни делал. Но не демон, нет. Пусть даже чтобы в конечном счёте поглотить его душу, но до тех пор он был рядом, он исполнял приказы, он слепо повиновался. Защищал. Ему можно было верить как раз потому, что у Алоиса было что-то, что тому нужно — душа. Только в этом случае от него не уйдут, если он сможет что-то дать. Или нет… Алоис сцепил зубы и, сам того не заметив, рывком натянул вожжи. Удила впились в щёку и без того измученного коня. «Нет. Даже этого недостаточно, даже это не гарантия». Он уже успел убедиться, что даже тогда люди уходят. Барон замотал головой. Уходят, пусть ты и дал им больше, чем нужно, больше, чем они того заслуживали. Слишком много. Может, в этом есть и его вина? Может, он сам взрастил в ней эту гордыню, подняв на один уровень с собой, сделав своей сестрой самую распоследнюю нищенку. Зачем? О чём он только думал? Можно было играть в благодетеля, не выводя эту дурочку в общество. Можно было запереть её дома, оставить то жалкое серое платье, что она носила в приюте, единственной её вещью. Напоминанием, куда она вернётся, если его терпение лопнет. Тогда она бы была смирной. Тогда… Слух прорезало высокое, ослабелое ржание. Барон взвился на дыбы и тут же врезался копытами в землю: быстрее, чем Алоис мог бы среагировать. Нечеловеческой силой его швырнуло вперёд. На секунду мир погас, паника оглушила, и Алоис далеко не сразу понял, что просто зажмурился от страха. Первой пришла боль, яркой белой вспышкой. Тогда он и открыл глаза и сразу об этом пожалел: Барон взбудораженно топтался рядом, а чёрные копыта мельтешили на опасно-близком расстоянии. Дыхание спёрло. Алоис попытался двинуться, но бедро у него защемило. «Сука». Он закусил губу и, поднявшись на дрожащих локтях, кое-как отполз в сторону. Алоис вытер лицо рукавом, размазав холодную, жидкую грязь ещё больше. «Прекрасно. Просто замечательно». Не удержался от сдавленного всхлипа, потом ещё одного. Что-то злое, отчаянное, испуганное рвалось из груди, грозило разломать изнутри кости, если не получит выхода. Затряслись плечи. Её здесь нет, но даже так она умудряется всё портить. Только вот его никто не спасает в последний момент, как её. Никто. Даже тот, кто поклялся в верности. Даже он… Защипало от слёз веки. Никто, совершенно никто. Он один, как был всегда. Один. Потому что никто с ним не останется. Потому что… Но мысль эта была слишком невыносима, и Алоис закрыл глаза, чтобы не продолжать. Дышать приходилось ртом, чтобы хоть как-то остудить неумолимый огонь в лёгких. Лодыжка немела. Поначалу он слышал только, как тяжело дышит, а когда к этому звуку прибавились тихие, шлепающие шаги за спиной, раскрыл припухшие веки. Далеко впереди маячил тёплый жёлтый свет конюшни. Казалось, если он сумеет сам доползти туда из холода, влажности и тускло-зелёного света «наружности», всё будет хорошо. Алоис собрался с силами и, упрямо втянув носом воздух, хотел встать на колени, но бедро опять пронзило болью, и он упал. «Даже сейчас. Даже сейчас никуда не убежать». Оставалось сдаться. Не двигаться. Замереть. Подошёл Клод, поднял своего господина, измазанного в грязи, как поднимают с земли гусеницу — с брезгливым любопытством. От этого взгляда боль ошпарила с новой силой, но Алоис не нашёл силы ни на что, кроме как отвести глаза и крепче ухватиться за одежду дворецкого. Оставить следы грязных пальцев на безупречно выглаженном чёрном фраке. «Ему противно? Пускай будет ещё более противно». Клод считал его жалким, так пусть в этом убедится, пусть презирает, пусть. Что бы тот ни думал, ему некуда деться: он обязан оставаться рядом, несмотря ни на что, и останется. «Только поэтому…» — подумал Алоис, но остановился. Даже если только поэтому, даже если таково было условие контракта. Пускай так. Когда Клод вымыл его и одним точным движением вправил бедро (отчего Алоис едва не потерял сознание), уже начало темнеть. Зернистая мгла опускалась на сад, проглатывала дорожки, алебастровый фонтан, деревья вместе с ветками. Пустота. Больше ничего. И единственный способ скрыться от неё, от тьмы, вечной, возвращающейся каждую ночь, — это выбрать свою тьму. Знакомую и почти надёжную. — Вам не стоило подвергать себя такой опасности, — сказала его тьма. — Знаю, — хотел фыркнуть Алоис, но получился жалобный стон. — Не рассчитал скорость, — уже жёстче добавил он. — Пока не утихнет боль, вы останетесь в постели. Барону тоже лучше дать восстановиться. Его едва смогли успокоить в деннике. — Знаю, — повторил он, но на этот раз ощутил укол совести. Кто меньше всех был виноват в случившемся, так это лошадь: Алоис это понимал, но не мог сам справиться со всем, что бурлило внутри. Что разъедало, действовало на нервы. Когда он садился в седло, ветер трепал волосы и рассеивал мысли, от которых иначе было не избавиться, но, видимо, напряжение, которое уже несколько дней грозило перелиться через край, сегодня сдержало обещание. И теперь Алоису придётся снова остаться один на один с собой, в давящей пустоте комнат. Страх угрюмо заворочался, начал показывать зубы. — Что это там? — буркнул Алоис, заметив два конверта на письменном столе. Клод повернулся и проследил за его взглядом. — После обеда пришло письмо от Её Величества. Изволите прочесть? — Давай сюда. Он разорвал конверт, не утруждаясь поиском ножичка, и вынул лист бумаги. Королева, как и всегда, была лаконична. Странное чувство отразилось на его лице, но всего лишь на мгновение, а после Алоис тут же вернулся к невозмутимости, которой научился у дворецкого. — Мне нужны выпуски «Daily news» с десятое по пятнадцатое мая, Клод, но это потом. А пока достань перо и пиши, — наконец приказал он. — Я, ваш покорный слуга, глубоко сочувствую положению, в котором вы оказались… *** На новом месте спалось удивительно хорошо. Эмили проснулась только раз посреди ночи, на секунду забыла, что делает в незнакомой спальне, но потом напомнила себе, где находится, напомнила, что не одна, и до подбородка завернулась в мягкое, тёплое одеяло. Снаружи мягко шуршал ветер, но тишина дома успокаивала; полумесяц за окном светил высоко, а значит, ночь ещё была целиком и полностью в своей власти. «Завтра наступит новый день». Эмили тихонько обрадовалась мысли, которая обычно вгоняла в тоску, перевернулась на другой бок и заснула. К утру в комнате стало прохладнее. Эмили заспанно взглянула на часы — те показывали половину девятого, — закрыла глаза, но сон больше не шёл. Ещё лежа в постели, она осмотрелась: свежесть спальни в голубоватых тенях утра так отличалась от той, что она привыкла видеть. Обои в мелкий розовый цветочек, старомодный гардероб с завитушками, зеркало, что вчера слишком уж поразило её — всё было одновременно просто и необычно. Позолота канделябров и безжизненно-зелёные шторы в её прежней комнате остались далеко-далеко. Эмили спустила ноги с кровати и вспомнила, как давила на неё холодная роскошь особняка Транси и пустые, чересчур широкие для них двоих коридоры. Как Алоису могло нравиться убранство его дома? Нравилось ли вообще? «Очевидно, да, разве не он сам обставил его, как хозяин?» — убедила себя Эмили, но не слишком уверенно. Даже думать об этом было для неё неловко, словно если она продолжит, то обязательно додумается до чего-то, что не хотела знать. Слишком много времени Алоис занимал все её мысли, разве не имела она права отказаться от них хотя бы сейчас? Она с нетерпением подошла к зеркалу: получится ли увидеть себя такой же, как вчера? Волшебное отражение не повторилось, но даже так, с залёгшими под глазами синими кругами, она нравилась себе больше, чем в любой из дней в поместье. Эмили привела себя в порядок, а когда вышла из комнаты, растирая замёрзшие, как обычно, руки, столкнулась с Костовым возле ванной. Доброго утра они пожелали друг другу одновременно. Может, потому что она не ожидала увидеть его так неожиданно и так скоро, но смущение вновь охватило её. Как начать разговор? С той самой встречи на корабле она видела мужчин так часто, как никогда до этого — может, даже слишком часто. А теперь встречаться с кем-то взглядом до завтрака, в одном доме, с кем-то, кроме Алоиса… Это было так странно, что она тотчас ощутила, как загорелись щёки. — Вы сегодня рано. Думал, проспите до одиннадцати. Она натянуто улыбнулась. — Не думаю, что я когда-то спала до одиннадцати. — Очень зря, прекрасный опыт. — Так почему же вы сами так рано встали? — Привычка, — развёл руками Костов. — А, может, ещё и потому, что я не хотел, чтобы вы слонялись по дому, как голодное одинокое привидение. Его манера общения не изменилась. Это, с какой-то стороны, успокаивало. С другой… Почему её настроение так резко изменилось? В спальне она чувствовала себя уютно, что до Костова, то он ни разу не позволил себе ни грубости, ни навязчивости. Тогда что? Эмили не знала. Чувство вины укололо прямо в точку: ей помогали явно не затем, чтобы слышать тоскливые вздохи по поводу и без. «Ну же, не молчи, придумай, что сказать». Ничего забавного, интересного или хотя бы вежливого не приходило в голову. Не найдя ничего лучше, она в конце концов коротко кивнула, получила ответный кивок и только после этого скользнула за дверь ванной. Снова оставшись в одиночестве, выдохнула. «Какая же ты дурочка». Ну разве было с чего так переживать? Эмили умылась, почувствовала себя немного лучше и спустя несколько минут набралась храбрости выйти. Аппетитный, манящий запах печёных перцев безошибочно привёл её к гостиной. Костов галантно придвинул для девушки стул и, когда она села, насыпал из общего блюда что-то похожее на взбитый омлет с овощами. Его джентльменство воспринималось естественным, ни чуточку не фамильярным, но она всё равно не могла стереть с лица робкую улыбку всё то время, пока он за ней ухаживал, и до тех пор, пока не начал есть сам. Яйца ей понравились, да и белый солоноватый сыр, который она попробовала с опасением, пришёлся по душе. Эмили сделала глоток чёрного крепкого чая и заметила: — Мадам Готье готовит и правда замечательно. Костов, не сводивший глаз с тарелки, расплылся в довольной улыбке. — Не могу не согласиться. Жду не дождусь вечера, чтобы она вернулась, и мы смогли отужинать по-человечески. — Вернулась? — непонимающе наклонила голову та. — Разве она не здесь? — У мадам Готье сегодня дела, и она задержится у других арендаторов до пяти. Эмили вновь посмотрела на тарелку с горячим завтраком и мысленно сложила два и два. Если мадам Готье здесь нет, а омлет совсем свежий… Она удивлённо раскрыла глаза, а Костов с напускной скромностью продолжил молча есть. Нет, решительно невозможно. В голове не укладывалось, что человек его положения стал бы возиться на кухне, причём успешно: это не шло ни в какое сравнение с её неудачной попыткой разогреть воду для чая в лондонском доме. Да и кто из её знакомых, вернее из знакомых Алоиса, которые стали наполовину её, мог готовить? — Право слово, мне, конечно, и жизнь-другую пришлось спасти, но и тогда на меня не смотрели так же, — нарушил молчание Костов. — Я же не всегда имел прислугу. — Что за жизни? — перевела тему Эмили, чтобы не признаваться, что про спасение он и в её случае прав. Тот дожевал и махнул рукой: — На самом деле ничего героического, но звучало неплохо, правда? В основном, перевязывал чересчур рьяных бунтарей, которые сами себе разбивали головы в студенческих стачках. Она медленно кивнула самой себе, в попытках осознать его многогранность. Нет, он то и дело сбивал её с толку. Скажи кто Эмили на корабле, что франт с бокалом вина, во-первых, никакой не аристократ, а кроме того, может готовить и перевязывать раны, она бы ни за что не поверила. Но и представить, что он лжёт ради внимания (да и внимания кого?), не получалось, так что приходилось только принять такое замечательное соседство. — Какие у вас на сегодня планы? — вырвал её из задумчивости Костов, приступив к фруктам. — У меня? Я совсем об этом не думала. — Подумайте на досуге, чего вам хочется. Я вернусь к обеду и, если не буду совсем уж выжатым, надеюсь заглянуть на выставку после чая. Простой вопрос завёл её в тупик. Эмили и понятия не имела, какие у неё могут быть планы, но очевидно должны были быть, по крайней мере на этот день. Если она хотела решить, что делать дальше, стоило начать с малого. Правда, дело бы пошло быстрее, знай она хоть о каких-то вариантах, но и показаться совсем уж неосведомлённой перед Костовым Эмили не хотела. — Да, разумеется… я подумаю. — Замечательно. Я напишу вам адрес этого дома и оставлю в прихожей: возьмите, чтобы не потеряться, если будете выходить. Мне уже пора. На этот раз она уже не спрашивала, куда тот собирается, только пожелала хорошего дня и задумалась снова. Он так просто сказал, что она может выйти, когда ей заблагорассудится, что Эмили и не знала, что с этим делать. Необъятный, когда-то представляющийся сказочным, Париж теперь как будто оказался в её распоряжении — если сравнивать с домашним садом, куда она могла выходить исключительно с сопровождением, такая возможность не только радовала, но и пугала. Эмили мысленно решила, что сегодня останется дома, в безопасности, которая досталась такой удачей. Хватит с неё прогулок, тем более в одиночестве. Она вспомнила, в каком отчаянии искала, кому продать жемчужные серёжки, вспомнила, как спешила, сбивая ноги, на поезд, а потом и на корабль, и не могла поверить, что это произошло только позавчера. «Поразительно». Кто бы сказал в прошлом месяце, что она могла всё это выдержать? В холле стоял терпкий аромат пионов, срезанных из сада, а по углам то и дело попадались высокие гипсовые вазы. Эмили прошла по коридору к «своей комнате» — хоть и не могла в полной мере назвать её так. А имела ли она право называть своей ту, другую? Она отмахнулась от этой мысли и, вернувшись в спальню, открыла окно после нескольких секунд колебаний. Солнечное, шумное утро ворвалось внутрь. Понукание извозчиков, грохот экипажей и журчащий говор французов — всё это на какой-то миг оглушило. Эмили даже отпрянула от подоконника, но, заправляя постель, всё равно прислушивалась к новым, живым звукам, от которых в груди трепетало предчувствие чего-то. Давящее безмолвие больше не преследовало, не тянулось следом, как сорванная с кустов паутина. Бодрящий свежестью воздух с улицы щекотал нос. Она расправила голубое покрывало поверх одеяла и запоздала отметила, что не помнила, когда последний раз сама заправляла постель. А здесь это вышло так естественно, что не было даже времени задуматься. Эмили подняла саквояж на стул и, полная смутного волнения, открыла его. Вынула перламутровый гребешок, склянку с зубным порошком и щётку, шпильки для волос из внутреннего кармашка. Как хорошо, что ей хватило ума не забыть всё это на корабле. Шаль и две пары перчаток нашлись под ночными сорочками, так же как и чулки. Даже маленькое издание «Джейн Эйр» на дне. «Все эти вещи…» — прошептала она, разглядывая их, складывая на столе, чтобы потом убрать на полку. Не будь их, разве было бы возможно то спокойствие, которое она ощущала сейчас? Ханна позаботилась и об этом. А Ханны не было бы, не будь… Она выдохнула и заставила себя продолжить. «Да, ладно. Ханны не было бы в моей жизни, не будь в ней Алоиса. Как не было бы и всего остального». Она прислушалась к себе, пытаясь понять, что чувствует при этих словах, и совсем неожиданно кольнула грусть. Ведь все эти вещи ничуть не отличались от тех, какими располагала любая, а самое главное, «настоящая» знатная дама. Получается, он не играл. Он мог бы дать ей лишь то, чего хватило бы для обычной, неприметной, незаурядной жизни — даже об этом Эмили в десять лет не смела бы и мечтать, — но не сделал этого. Почему? Зачем ему было это нужно? Она села на кровать, ничего не понимая. Зачем? Только чтобы попрекать её все последующие годы? Но Эмили возвращалась к одному и тому же: чтобы требовать благодарности, ему не надо было давать ей всё это. Хватило бы дома. Еды трижды в день. Тёплой постели. Она так привыкла к служанке, которая о ней заботилась, к красивым платьям, к редким, но ослепительным выходам в свет. Это стало такой же естественной частью жизни, какой наверняка было и для него. Только он её заслужил по праву рождения. Но она… В какой момент благодарность, которую она чувствовала, которую она правда когда-то чувствовала, исчезла, растворилась со злостным шипением? Осталась только неприязнь, желание уколоть любой ценой, ведь так делал он, безучастность. Эмили взглянула на перевязанное предплечье, словно это поможет спастись от вины, но поняла, что не чувствует ничего. «Хорошо, — сказала она себе, — но теперь ему легче. Больше не надо меня терпеть. Можно просто забыть, как страшный сон. Как глупую, неблагодарную обузу. Разве не лучше?» Но на самом деле она не хотела, чтобы Алоис её забывал. Потому что даже сейчас, на другом континенте, Эмили о нём помнила, и хотя понимала, что её-то помнить не за что, всё равно этого хотела. К двум вернулся Костов. Она встрепенулась от звука шагов в холле и отложила книжку. Читала Эмили в гостиной, куда после полудня заглянуло солнце, и потому ожидала, что он вот-вот зайдет, выпрямилась, но шаги проследовали в другую сторону. Может, он забыл о ней? Но она убедила себя, что даже если так, то потом Костов всё равно вспомнит, к тому же ему, наверно, нужно было отдохнуть, так что Эмили снова забралась в кресло, как сидела, и нарочно вернулась к чтению. Голод, который до этого не решался беспокоить, зашептал сильнее. Она подняла глаза над книгой и неуверенно взглянула на вазу с фруктами, доверху полную розового винограда. Если Эмили возьмёт немного, Костов ведь не будет против? Тем более тревожить его по пустякам не хотелось. Она решилась и оторвала несколько ягодок с грозди. Надкусила — тонкая кожица лопнула, выпуская сочную мякоть, не приторно-сладкую, но и не кислую, от которой сводило бы щёки. Эмили потянулась за ещё парочкой виноградин и свободной рукой перелистнула страницу. Деревья за окном тихо колыхались от ветра, и по пожелтевшим листам книги скользили тёплые солнечные зайчики. Эмили ела, удобно пристроив макушку на подголовник, и ни о чём не думала, разве что о том, в самом ли деле мистер Рочестер был так хорош, как казался героине. Она добралась до момента, где Джейн, замёрзшая и промокшая от дождя, упала в изнеможении на ступени чужого дома, когда на пороге гостиной зазвучали шаги. — Ну что, нашли себе занятие по душе, как я погляжу? Эмили невольно вздрогнула от неожиданности, села как следует и обернулась: Костов в сером свободном сюртуке прошёл мимо и налил себе воды из графина. Жестом поинтересовался, не хочет ли она пить, и Эмили так же молча показала, что нет. Остатки утренней неловкости помешали начать разговор первой. — Я решил, что вы на прогулке или заснули в своей комнате, так зашёл бы раньше. Вам, наверно, было совсем скучно? — Нет-нет, нисколько. Мне было полезно просто поскучать. А вы? — Встретился со знакомым журналистом, — Костов сел на диван и, закинув ногу на ногу, добавил со смешком. — Обошёл пол-Парижа. Всё-таки стоило назначить встречу в каком-нибудь кафе. Эмили удивлённо подняла брови. — У вас есть материал для газеты? — Что вы. Мы виделись, как старые друзья. — Вот как. Он кивнул и, бросив взгляд на вазу с фруктами, как-то виновато улыбнулся. — Бог мой, я совсем забыл, что вы не обедали. Хотите дождаться мадам Готье или поесть в кафе? Недалеко от дома готовят прекрасные сэндвичи. Эмили опешила. Разумеется, она не думала, что Костов оставит её голодной, но и кормить просто так её был не обязан. Она поднялась с кресла и поправила платье. — У меня только английские шиллинги. Но если вы знаете, где их можно обменять, или если я просто дам их вам, чтобы… — Ну что вы, не стоит. Я не разорюсь, если куплю вам разок-другой поесть. — Нет-нет, пожалуйста, возьмите. Я сейчас принесу. Она заторопилась к выходу, не поднимая головы, чтобы Костов не остановил её, и выпрямилась, только когда оказалась в коридоре. За окнами проезжали экипажи. Эмили провела глазами один из них, аккуратный, с лакированными чёрными дверцами, смахнула прядь волос с глаз и прошла к себе. Деньги нашлись там же, где она их оставила, в маленьком отделе несессера. Подсчитала: шесть фунтов и десять шиллингов. — Да вы неплохо обеспечены, — снисходительно заметил Костов, когда Эмили вернулась в гостиную и протянула ему монеты. — Вот. Пускай они лучше будут у вас. — У меня? Почему вы так решили? Эмили опустила взгляд и не сразу нашлась со словами. Сцепила между собой ладони и, так же глядя в пол, сказала: — Я просто не хочу, чтобы вы думали, будто я не благодарна вам. Я не принимаю это всё как должное, правда. И я знаю, что тут не так много. — Так, — придержал её Костов. — Секунду, давайте-ка подсчитаем. У вас тут приличная сумма на первое время. Двадцать пять франков я оставляю вам, распоряжайтесь как хотите, а главное, если меня не будет рядом, сможете накупить себе столько еды, сколько захотите. Остальное, если вы настаиваете, пусть хранится в доме. Так вы их не потеряете и всегда сможете быть спокойны, а если мне понадобится, я воспользуюсь вашей добротой и что-нибудь оттуда возьму, чтобы вы не переживали, что я обнищаю, помогая вам. По рукам? Он говорил, как всегда, спокойно и обстоятельно, и Эмили, поразмыслив, согласно кивнула. — Вот и прекрасно. Идите переодевайтесь. Видимо, у него пересохло в горле, потому что он налил себе ещё немного воды, а Эмили вернулась в комнату. Она и правда к этому времени была ужасно голодна, поэтому быстро переоделась, выбрав то же кремово-белое платье, что и вчера вечером, заплела заново косу и приколола её шпильками к макушке. Получилось не так хорошо, как у Ханны, но всё равно вполне сносно. Две вьющиеся прядки остались свободно спадать по обеим сторонам лица. Она ещё раз взглянула на себя в золотистого отлива отражение, по привычке пригладила юбки и вышла. Костов, в шляпе, постукивая кончиком щегольского чёрного зонта, уже ждал в холле. Эмили невольно улыбнулась. — Собирается дождь? — Три года переменчивой погоды в Англии, и я ношу зонт всегда, — лаконично ответил он. На улице мягко пригревало послеобеденное солнце. Зелёные листья тополей шелестели на ветру. Они спустились вниз по аллее и свернули направо, на улицу, куда более многолюдную, с самыми пёстрыми прохожими, которых можно было себе представить. Голоса, звуки, запахи окружили сразу. Дамы в нарядных платьях, не стесняясь в выражениях, торговались с продавцами картошки и рыбы. Отдыхающий от работы кучер, покручивая усы, свистел вслед молоденьким гризеткам, а те смущённо хихикали и отворачивались с деланным возмущением. Где-то плакал ребёнок. Эмили как раз восхищённо проводила взглядом очаровательную женщину в белой пелерине на плечах и с рыжими волосами, когда Костов указал на вывеску кафе. — Мы на месте, мисс Транси. Хотите сесть снаружи? Ей вовсе не хотелось терять этот новый, многообразный мир, который только что открылся, и она закивала, села на краешек плетёного стула, который отодвинул подоспевший официант, и улыбаясь поблагодарила. — Чего желает мадемуазель? Эмили понятия не имела, что подавали в этом кафе. Официант понял это по её лицу и вежливо перечислил: — Багет с бужениной и горчичным соусом, с говядиной и луком, с сыром и жареным яйцом, с курицей. — С сыром и яйцом. — Что-нибудь ещё, мадемуазель? Нисуаз, салат с голубым сыром и луком-шалотом, с печенью и виноградом, с молодой редиской и зеленью? Он говорил так быстро, что Эмили расслышала только последнее, и повторила: — С молодой редиской, спасибо. — Никакого десерта? Вода, кофе? Нет? — он повернулся к её спутнику. — Для вас, господин? — Только кофе, благодарю. С молоком и без сахара. — Как скажете. Всё будет готово сию же минуту. Официант поклонился и отправился к соседнему столику, чтобы принять заказ. — Вы совсем не хотите есть? — спросила Эмили на английском, когда они остались одни. — Я пообедал, перед тем как заглянул домой, да и грешно будет наедаться перед ужином. — Точно-точно, — вспомнила она. — Мадам Готье. — Именно так. Пока они ждали, Эмили оперлась щекой о руку и спросила: — Получается, вы три года в Англии? Я думала, намного дольше. — Я бывал и раньше, — признался Костов, — но переехал насовсем три года назад. — А до этого вы жили в Болгарии? Он уклончиво покачал головой. — И да, и нет. Я был в постоянных разъездах. Франция, Россия, та же Англия. Однажды дела завели меня в Германию, но, если честно, я рад, что только однажды. Побывать в стольких странах… для Эмили это было просто удивительно. — Вы не хотите вернуться домой? — Нет, — жёстко ответил Костов, но потом сменил тон. — Несут вашу еду. Поговорим потом. Эмили не настаивала, аккуратно убрала с сэндвича яичницу на тарелку и разрезала поджаренный хлеб — багет аппетитно захрустел, а расплавленный от жара сыр растянулся по обоим кусочкам. В яркой зелени салата терялись розовато-белые кружки редиса. Сладкий аромат жёлтой акации, посаженной тут и там, кружил голову: было здорово просто есть, просто вдыхать этот запах, прислушиваться, к чему говорят люди вокруг и чувствовать себя совсем не так, как раньше. Какая-то часть неё ещё боялась, ещё не верила, но сейчас, хотя бы на несколько минут, можно было расслабиться, обмякнуть. «Пусть так, — подумала она несмело. — Пусть так». Костов пил кофе не спеша и, кажется, о чём-то задумался. Эмили понадеялась, что не расстроила его неосторожным вопросом, но расстроенным тот не выглядел, скорее так, словно ему просто напомнили о чём-то, что он знал и без того и не мог изменить. В самом деле, зачем надо было спрашивать о Болгарии? Кто знает, почему он не хотел или не мог туда вернуться. — Вам удалось заглянуть на выставку, когда вы гуляли? — перевела тему Эмили. Костов моргнул и посмотрел на неё. — Нет. К сожалению, нет. Но времени у меня с лихвой: она открыта до октября. — А что бы вы хотели там посмотреть? Он раскусил её попытки развеять его и улыбнулся. — Лошадей. Говорят, будут показывать русскую тройку. — Правда? — как-то чересчур восторженно переспросила она и уже тише добавила: — Мне тоже нравятся лошади. — Вы хорошо ездите верхом? — Не то чтобы. Скорее нет. Меня учили, но… — Эмили запнулась, вспомнив свой день рождения, но продолжила. — В целом, лошади очень красивые существа. И добрые. Хотя до этого у меня была лошадь, которая то и дело хотела меня скинуть. Серая, в яблоках. Костов благосклонно рассмеялся. — Извините. Я просто вспомнил, сколько раз падал, когда учился держаться в седле. Но, выходит, хорошо, что ваша кобыла вас не сбросила и теперь мы имеем возможность обсуждать её норов за её, несомненно, красивой спиной. Она хихикнула. Молния и вправду была красивой, с изящной, сухой шеей, хотя, понятное дело, в то время Эмили не могла этого оценить: слишком была скована страхом. Костов допил кофе и, увидев, что её тарелка пуста, предложил: — Хотите немного погулять? Если вы не устали, конечно. — Нисколько. А вы? — Самую малость. — Тогда пойдёмте домой. Я вовсе не хочу, чтобы из-за меня… — Никаких возражений. Пожалуйста, не делайте из меня немощного старика, хоть я и старше вас. Он элегантным движением надел шляпу, расплатился по счёту и взял зонт, который до того повесил на подлокотник стула. Дневная жара спадала, тени становились всё длиннее и длиннее, но солнце ещё не думало опускаться за горизонт. Толпа заметно поредела: изредка прохаживались мужчины в котелках или скромно одетые швеи с корзинкой ниток в руках. Они шли не тем путём, которым добрались сюда после обеда — Костов пообещал, что эта улица лишь чуточку длиннее первой. Акации здесь перемежались с раскидистыми магнолиями, а аллея была шире. По дороге им встретился низенький усатый мужичок с ручной обезьянкой, который просил за выступление всего несколько су. Мужичок заводил заунывную шарманку, а обезьянка в красных шёлковых шароварах принималась кружиться в танце. — Его зовут Пичино, — хрипло сказал хозяин. Чёрные блестящие глазки зверька смотрели почти по-человечески, и Эмили вмиг стало грустно. Разве не мог хозяин купить Пичино друга или подружку, чтобы тому не было так одиноко? Ведь в потрёпанной шляпе, что лежала на тротуаре, даже за один день собралось достаточно монет. Костову выступление не понравилось: видимо, он думал о том же, что и она. Шли практически до самого дома молча. Уже подходя к знакомому садику за оградой, Эмили увидела свет в окнах. — Кажется, мадам Готье уже хозяйничает в кухне. И слава богу, я нагулял неплохой аппетит за сегодня. — А я теперь немножко устала. Но это ничего, мне очень понравилось. Он кивнул. — Я рад. Значит, вас скоро ждёт постель, а меня — тёплый ужин. Через полчаса в городе зажгли фонари, а мадам Готье подала чай. Костов отставил пустую тарелку в сторону и довольно поблагодарил: — Не перестану повторять, как мне с вами повезло, мадам. Но вот незадача, приходится делить вас с другими арендаторами. Женщина шутливо отмахнулась. — Вот они мужчины, никогда не умеют делиться. — Но, мадам, как же можно делиться таким сокровищем? Мадам Готье и Эмили засмеялись, а Костов сделал вид, что был совершенно серьёзен и не понимал, почему те нашли его реплику забавной. Спать в тот вечер Эмили и в самом деле ушла рано: попрощалась, пожелала спокойной ночи и тихонько притворила за собой дверь гостиной. Уже в спальне она, ощущая, как ноют мышцы, развязала шнуровку корсажа (слава богу, та была спереди) и сняла платье. Стянула чулки. На коже остался чуть заметный след резинки, обтягивающей икры, да и синяк ещё не прошёл, только некрасиво пожелтел. Эмили вздохнула, переоделась в чистую сорочку и устало нырнула в кровать. «Всё-таки день был хороший». Но ей не спалось. Она проворочалась, быть может, с полчаса на сбившихся простынях, когда поняла, что ей нужно воспользоваться ванной. Свет уже не горел, но фонарей из окна было вполне достаточно. Эмили уже выходила из ванной, когда за стеной, в кабинете, послышался голос. — Да, уверен. У него просто нет никаких причин, — голос замер. — Сказал, что постарается найти нужного человека, или по крайней мере снова свяжется с редактором, узнает, нет ли новостей. Недолго, пару дней. Разумеется. Я сам позвоню, не стоит беспокоиться, — снова пауза. — Именно. Тогда доброй ночи, граф. Эмили невольно побледнела и будто в полусне услышала, как Костов повесил трубку. Тень в круге жёлтого света за порогом покачнулась и приблизилась к выходу.