Брошь с аметистом

Утром ночное происшествие вспомнилось не сразу. Мадам Готье привычно хозяйничала в гостиной, удостоверившись, что у «юной мадемуазель» есть всё, что ей нужно, и Эмили села за стол, с удивлением отметив, что Костова ещё нет. Она не хотела начинать завтрак без него и задумчиво отвернулась к окну, но вдруг вспомнила, что так взволновало её вчера вечером. Он ничего не сказал: не спросил, почему она слоняется по коридорам, и никак не упомянул свой разговор. Просто поинтересовался, всё ли хорошо, и, увидев неуверенный кивок, ещё раз пожелал спокойной ночи. В целом, вёл себя так, словно ничего не случилось: как будто ему нечего скрывать, а значит, и обсуждать тем более. Знакомое недоверие покалывало под кожей, но, как и вчера, Эмили убедила себя, что не имеет права расспрашивать его о личных делах, только потому что нуждается в уверенности и спокойствии. И это обращение «граф» в конце… Она могла думать только об одном человеке с таким титулом. «Нет-нет, меня это никоим образом не касается». И хотя тонкий голос испуганно возразил: «А вдруг всё-таки касается?» — Эмили знала, что считать, будто всё крутится вокруг неё, — тщеславие, и ничего больше. Её жизнь никак не могла быть настолько важной, чтобы теперь вокруг неё плелись интриги, да и Костов никак не был связан с Алоисом. А раз нет, то ничего плохого случиться просто не могло. Не связан же? Она повторила себе это несколько раз, но всё равно сидела как на иголках и невольно напряглась, когда мужчина вошёл. Он, как и всегда, представлял собой образец бодрости и здоровья, а гладковыбритое свежее лицо усиливало это впечатление. Казалось, его ничто не сможет выбить из колеи, и теперь даже самые мелкие переживания казались просто нервами. Эмили рассеянно ответила на пожелание доброго утра и, принявшись за еду, осторожно разглядывала соседа. Нет, если не считать тихого постукивания пальцев по скатерти, он ничем не взволнован — на секунду она даже решила, что телефонный разговор ей просто приснился. Костов оставил мадам Готье какие-то поручения насчёт почты и сказал, что обед готовить не нужно, а потом обратился к Эмили. — Ну, сегодня я полон сил и решимости посетить нашу выставку. Хотите составить мне компанию? Она взглянула в светлые, спокойные глаза напротив и не смогла связать его личность с каким-то странным, туманным делом. Ну разве это возможно? А если дело никакое не туманное, просто звучало так, что она придумала себе всякие глупости? Тем более, судя по всему, Эмили попала на середину разговора и никак не могла поручиться, что у неё создалось верное впечатление. Она опять уверила себя, что ей всё показалось, и утвердительно кивнула. — Да, буду только рада. И вновь посмотрела на его руку, не прекращавшую барабанить пальцами по столу. Тон кожи, на который Эмили обратила внимание в первую встречу, оказался не просто смуглостью: суховатая желтизна глубоко въелась в поры. Костов проследил за её взглядом и небрежно заметил: — Ах это. Это цена, которую ты платишь, когда только вступаешь на золотую дорожку табака. Не самое приятное время в моей жизни. Он медленно и безучастно, как будто сам впервые смотрел на свои пальцы, сжал ладонь в кулак. — Извините, я вовсе не хотела смутить вас, — поспешила сказать Эмили. У неё возникло такое же ощущение, как когда она спросила за обедом про Болгарию. Потом вспомнились и его слова в поезде: «Если не находить в любой ситуации что-то хорошее, жизнь видится очень и очень тяжёлой». Выходит, это извечное добродушие — не благодаря, а вопреки? Но вопреки чему? Она была абсолютно уверена, что его прошлое куда сложнее её, и устыдилась себе. «Если у него какие-то проблемы, последнее, что нужно делать, это подозревать его». Ей захотелось завести разговор о вчерашнем, спросить, может ли она чем-нибудь помочь, но она знала, что вряд ли будет полезной, и потому промолчала. Поэтому — и потому что всё ещё не хотела вмешиваться в его личные дела. Урок «не лезть, куда не просят» благодаря Алоису, был усвоен очень хорошо. Эмили опять подумала, как он, чем занимается. О чём сейчас думает? До их разрыва она никогда не думала о нём в отрыве от себя, и о себе — в отрыве от него. Они словно слиплись в один комок, и неосторожное движение одного волей-неволей причиняло боль другому. А теперь, расставшись с ним, она лишилась не только части своей жизни, но и как будто части своего тела, сознания. Все мысли, чувства и правила, которые Эмили определила для себя за годы жизни с Алоисом, остались парить в воздухе. Она не решилась бы сказать, что скучает, ни в коем случае, но всё произошло так резко, как если бы с незажившей раны сорвали повязку вместе с кожей. Как будто что-то должно было случиться ещё, закончиться, завершиться «правильно». Разве со временем она не должна вспоминать его реже? Получалось наоборот. — О чём вы так задумались? Эмили моргнула, возвращаясь в реальность, и увидела, что Костов почти доел свой завтрак, в то время как её тарелка осталась нетронутой. Ей так сильно захотелось рассказать о своих мыслях, поделиться ими, но почему-то казалось, что она уже и так злоупотребила его поддержкой и вниманием. И что она скажет? «Иногда мне хочется увидеть своего «брата», от которого я сбежала таким трудом?» Как вообще можно было ответить на подобное заявление? Она покачала головой. — Ни о чём толковом. — И ни о чём хорошем, судя по выражению вашего лица, — укоряюще произнёс Костов. — Я пока не овладела вашим мастерством извлекать хорошее из плохого, — Эмили улыбнулась, глядя на него. — Обещаю научиться. Во сколько вы хотите пойти на выставку? — Часов в двенадцать, раньше там всё равно делать нечего. Если я правильно помню, лорд Генри с братом тоже собирались заглянуть. — От упоминания Карров Эмили вся порозовела от волнения. — Правда не знаю, в котором часу, будет неудобно, если нас заметят вместе. Она торопливо согласилась. Уильяму незачем было знать, что она живёт с Костовым и уж тем более — почему. В этом их точки зрения совершенно сходились. — Мы можем сказать, — облизнула губы она, — что встретились уже на месте. Костов покачал головой. — А до этого вы отправились на выставку в незнакомом городе одна, без кузины и без сопровождения? Для людей их положения немыслимо даже то, что на корабль вы сели без личной горничной. Эмили растерянно вскинула подбородок: она совсем позабыла об этом. — Вам, вам кажется, что они решили… подумали о чём-то дурном? — Кто знает. Но ваш знакомый был очень удивлён. — Да, — она опустила глаза, вспомнив лицо Уильяма на корабле. — Я помню. Скажите, вы давно его знаете? Их, — поправилась Эмили. — Около… дайте подумать. Около двух лет. Странно, мне казалось, гораздо больше. Хотя да, разумеется, — задумчиво продолжил он, — почти два года прошло. А вы? — Совсем немного, — призналась она. — Пару месяцев. Костов как будто хотел спросить что-то ещё, но передумал. — Что же делать, мне совсем не хочется говорить им то же, что я сказала вам, это будет так глупо. Но и обманывать… мне неприятно его обманывать. Эмили не заметила внимательного взгляда: так смутилась, что решила вернуться к давно остывшим тостам, и запила их чаем. Разве всё, что она делала до этого, не было обманом? Уильям Карр не знает, почему она во Франции, не знает, что она всё оставила, чтобы он по-прежнему был в её жизни. Эмили удивилась: за эти два дня волнения по отношению к нему почти стёрлись из памяти. — Разве что найти вам парижскую кузину, — развёл руками Костов. Эмили вздохнула. Неужели придётся вовсе не встречаться с Уильямом? Как этот вопрос мог ускользнуть от неё? Ах да, она ничего не придумала тогда и решила положиться на случай. Удивительная проницательность. Днём они обговорили возможную встречу ещё раз, рискнули и вышли вместе. Было душно, солнце, уставшее светить в последние дни, отсыпалось за облаками, и Париж как-то посерел, осунулся. Прохожих по улицам попадалось мало, но вот миновали входную арку, и, чем дальше, тем больше толпа густела и густела, пока не показался ипподром. Людей было так много, что чтобы протиснуться через десятки разгорячённых, взбудораженных, двигающихся, как в муравейнике, тел пришлось постараться. Едкий запах пота забил ноздри. Эмили отдавили ногу во втором ряду, она ойкнула и пошатнулась. Костов осторожно придержал её за плечо и прошёл вперёд, время от времени оглядываясь, чтобы узнать, не отстала ли она. В толпе галдели и ставили ставки. Чаще других слышались две клички, очевидно, зрительские фавориты: Марсель и Калипсо. — Ставлю на Удачу! — гаркнули над ухом. — Удача придёт первой! Кто-то рассмеялся. Кучка студентов в смешных шляпах быстро осталась позади. Костов вёл её, не останавливаясь, пока не нашёл мало-мальски приличное место, где можно было дышать и откуда даже видны были дорожки, хоть и плохо. По соседству обмахивались веерами, чтобы спастись от духоты, дородные французские дамы — от разноцветных пятен их лент, волос, платьев зарябило в глазах. Одна из женщин, стоявшая ближе всего к Эмили, уверяла подруг, что её сын тоже мог бы участвовать, если бы захотел, потом они перешли на тему мужей, и их говор сменился пикантным шёпотом. В трибунах напротив собиралась, судя по элегантным светлым костюмам, парижская аристократия. Девушки, поголовно в белых изящных шляпках, как будто соревновались, чей головной убор изысканнее и оригинальнее, а их спутники делали вид, что им ничего не стоило потратить целое состояние на новые тёмно-серые визитки, жилеты, трости и бог знает что ещё, чего отсюда не получалось разглядеть. Эмили повернулась к Костову: ладно она, но ему было самое место среди роскоши и богатства трибун, а никак не в этой толпе. Если бы только титулы присуждались благодаря внутренним качествам… Но Костов выглядел абсолютно довольным и не тронутым теми же мыслями, что и она, только наклонился и шёпотом заметил: — Не удивлюсь, если в давке парочка почтенных граждан останется без кошельков. Оно всегда так. — Вы, я надеюсь, свой не взяли? — У меня свои методы борьбы с карманными воришками, — усмехнулся мужчина и указал на дорожки. — Кажется, сейчас начнётся второй забег. Смотрите, выводят. Разговоры стихли разом, что было совсем уж удивительно для огромной публики. На свои полосы встали четыре лошади: пегая поджарая кобыла, две белые, одна из которых нервно кусала удила, и высокий чёрный конь. Хозяин последнего чуть склонился с седла и подбадривающе похлопал коня по боку, после чего выпрямился и взял поводья поудобнее. Он как будто и не обращал внимания на сотни глаз, которые на него смотрели, и Эмили захотелось, чтобы победу присудили ему. Через несколько напряжённых минут распорядитель дал старт. Послышался топот копыт. Участники долгое время шли одновременно: видны были только крупы их лошадей, но на повороте одна из белых обогнала соперников. Её мощные, длинные ноги взрывали землю и несли наездника вперёд. Расстояние между участниками увеличивалось. Фаворит Эмили к концу следующего круга сошёл со второго места на третье; она прикусила нижнюю губу и нетерпеливо подалась к оградке. «Ну же, давай, пожалуйста». Пегая кобылка, в начале скачек, похоже, не тратившая силы, теперь пошла наравне с вороным. — Быть такого не может! — вырвалось у Эмили. — Он же должен победить. Он победит, точно. Третий круг, оставалось ещё два. Белая по-прежнему лидировала. Напряжение ощущалось в воздухе, кто-то хотел забрать деньги и поставить на Калипсо, другие возмущались, что против правил менять фаворита в течение соревнований. Старик слева в шляпе-котелке уверял, что Марсель возьмёт своё. Четвёртый круг. Лошадь второго всадника не успела вписаться в поворот и сильно сбавила темп. Вороной обогнал её — Эмили мысленно хлопнула в ладоши, — но другая кобыла всё ещё следовала по пятам. Нужно было удержать расстояние между ними и обскакать первую, но времени оставалось совсем мало. Три четверти круга — призрачный шанс. Но вот хозяин Марселя сдавил бока животного шенкелями и приподнялся в седле. Шанс увеличился. Половина. Две лошади остались далеко позади, первая скакала совсем рядом. Треть круга, и двое всадников скакали наравне — оба в серых жакетах, а под ними белый и чёрный кони. Эмили не успела удивиться символизму, когда вороной выжал темп что есть мочи и стремительно промчался за финишную линию. — Победитель — Марсель! Повторяю: победитель — Марсель, пяти лет, превосходный андалузец. В седле господин Антуан де… Эмили уже не слушала и, улыбаясь так широко, что заболели щёки, подняла голову на Костова. — Вы видели? Какой красивый конь, я так хотела, чтобы он победил! Это просто… а как он вырвался вперёд! Вы видели, правда, скажите, что вы видели? — Ну разумеется, я видел, — добродушно рассмеялся он. — Прекрасный конь и прекрасный всадник. Вы прямо-таки в восторге. — Мне очень, очень понравилось. Я так болела за него! А вы? — И я. Он уже не первый год одерживает победу. — Так вы уже знаете его? — восхищённо спросила Эмили. Ставившие на победителя ликовали и подталкивали в бок соседей, вынуждая раскошелиться, и даже в серьёзно-сдержанном круге аристократов на трибунах напротив царило оживление. Эмили никак не могла оторваться от красавца Марселя, что взбудораженно махал чёрным хвостом, когда Костов, который собирался уходить, остановился поговорить с кем-то. — И вы здесь, вот уж кого не ожидал. Она внутренне напряглась в одну секунду — и улыбка сошла с губ. Чёрт-чёрт-чёрт. Она как-то знала, что это Уильям, но не решалась повернуться, чтобы встретиться с ним взглядом. Вот-вот он спросит, в чём дело, и поймёт всё по её бледному лицу. Эмили сделала вид, что очень увлечена конём, и, позабыв дышать, прислушалась к разговору позади себя. — Не вы ли говорили, что без важной причины и носа сюда не кажете? Могу полюбопытствовать? — Просто интерес, Костов. Интерес, и ничего более. Можно же мне позволить себе такое простое развлечение? Эмили опешила. На секунду подумала, что ослышалась. Голос был совсем не Уильяма. Она ошибается, правда ведь? Она уже слышала этот голос, однажды. Но где? Она обернулась, резко, совсем не как леди, потому что все варианты быстро кончились. И не поверила своим глазам: решила, что зрение её обманывает. Она же совсем забыла этого человека. Не думала о нём уже два месяца, как не вспоминала о страшной ночи на часовой башне в Лондоне. И вот теперь как наваждение. Юноша узнал её, и в его взгляде, изменившемся в одно мгновение, мелькнуло и удивление, и… она не сразу поняла это, не смогла подобрать слово… смутное подозрение. В первую минуту она даже не спросила себя, что оно значило. Слова застряли на языке. Озадаченный взгляд Костова перебегал с лица Эмили, с которого сошла вся краска, на лицо его, судя по всему, знакомого. Юноша («Как его имя?» — пыталась вспомнить она) нашёлся первым. — Доброго дня, мисс Транси, — спокойно сказал он. — Как поживаете? — Я поживаю… Очень хорошо, благодарю. Могу спросить вас о том же? — Вы очень любезны. Всё идёт своим чередом. Как вам скачки? — Прекрасно. Я… — она убрала волосы, хотя они и не лезли ей в глаза, просто нужно было что-то сделать с дрожащей рукой, и продолжила уже спокойнее, — я никогда прежде не бывала на скачках. На кого вы ставили? — Ни на кого. Не имею такой привычки. Костов явно жаждал узнать, при каких обстоятельствах судьба свела людей из столь разных кругов, но вместо вопроса выдохнул негромкое: — Вот так сюрприз. Полагаю, представлять вам графа Фантомхайва не нужно, мисс Транси. Фантомхайв. Вот оно. Сиэль Фантомхайв. Юный граф обаятельно улыбнулся и взялся поудобнее за трость с гладким набалдашником. Верно, она узнавала и эту трость, и длинный чёрный плащ, и повязку на правом глазу. — Может, продолжим делиться удивлением под крышей какого-нибудь дома? Я вижу, Костов, вы со своим зонтом не расстаётесь, чего не могу сказать о себе. Тучи ещё не совсем сгустились, но погода заметно помрачнела по сравнению с белёсым светом утра. После коротких, неизменно вежливых пререканий Костов уговорил принять всех у себя. Эмили уцепилась за возможность притвориться, будто и сама будет всего лишь гостьей, и сказала, что «кузина наверняка будет не против». — Вы не хотите сообщить ей, что уходите? — осведомился другой голос — на этот раз дворецкого, с чёрными, как вороново крыло, волосами и лукаво прищуренными глазами. Он появился так неожиданно, что ей невольно пришлось отступить на шаг назад. Дворецкий сложил пополам лист бумаги и, получив короткий утвердительный кивок, убрал его в широкий карман фрака, всё ещё ожидая ответа. — Я в любом случае не собиралась возвращаться так рано. Проблем не будет. — Тем более, что мы не задержим мисс Транси надолго, — согласился Костов. — Я рассказывал ей, когда мы встретились, какая чудесная хозяйка моя мадам Готье — вы-то сами знаете не понаслышке, — и обещал однажды пригласить их с кузиной на чашку чая. — Не ожидала, что это будет так скоро. Эмили улыбнулась, почти совсем втянувшись в выдуманную историю, но взгляд — вернее, два взгляда, — пронзали до костей. Теперь она вспомнила, что эти люди как-то связаны с полицией или по крайней мере так себя назвали при первой встрече. Но почему здесь и сейчас? И причём тут Костов? Она шла, глядя себе под ноги, чтобы не пришлось пересекаться глазами с графом и его дворецким, и раздумывала, как всё могло так получиться. Разве возможно, чтобы он снова появился в её жизни, когда она выкинула его из памяти, и если да, то зачем? Она силилась понять, что связывало галантного Костова и этого хмурого юношу, и не могла ни до чего додуматься. — Вы не видели наших новых общих знакомых? — как бы между делом поинтересовался мужчина. — Слышал, они тоже собирались заглянуть на выставку. — Нет. Не довелось. Тот сказал это таким холодным, почти неприязненным тоном, что удивился даже Костов. — Вы не очень довольны исходом дела? — приглушённо спросил он, и, хотя он шёл впереди, Эмили всё равно услышала. — Не я, — выразительно сказал Фантомхайв. Дорога обратно тянулась изматывающе медленно, но наконец добрались до нужного дома. Костов сразу пошёл на кухню распорядиться насчёт гостей. Пока его ждали в холле, щёки Эмили всё гуще и гуще заливало краской. Что сказать? Любое слово будет встречено с подозрением. Но почему? Чем она его заслужила? Когда они виделись тогда, в марте, Эмили не позволила себе грубости или чего-нибудь ещё. Кажется. На улице заморосил дождь, и она облегчённо выдохнула, отвернувшись от окна. Тема нашлась сама собой. — Как здорово, что мы успели вовремя. Здесь дождь начинается так же неожиданно, как и в Лондоне. — Скажите, ваш брат приехал с вами? Эмили запнулась на полуслове. Опять и опять, вопрос об Алоисе выбивает у неё воздух из груди. Но почему его это так интересует? — Н-нет. Он… у него… Он остался в Англии. Её реакция не укрылась от внимания ни дворецкого, ни его хозяина. Она знала, что выдала себя с головой, но поздно было жалеть. Только почувствовала, как загорелись от смущения уши, и сделала шаг по направлению к гостиной — запоздало вспомнив, что не должна знать, куда идти. Слава богу, Костов вышел в это время из кухни и позвал гостей за собой. Сели не за обычным небольшим столиком, где они всегда завтракали — вместо этого устроились в креслах. Дворецкий, несмотря на приглашение, остался стоять. — Сейчас подадут чай, — заверил Костов. — В честь наших гостей из Туманного Альбиона — Эрл Грей Джексона. Я всегда беру с собой коробочку, когда уезжаю надолго: что-что, а английский чай достоин всяческой похвалы. — Как предусмотрительно. Эмили сидела прямая как палка, вглядываясь в лица собеседников, пытаясь найти ответ на свои вопросы, пусть и безуспешно. Потом подумала, что выглядит, должно быть, странно, что беспокоиться наверняка не о чем, и чуть расслабилась, положила ладонь на мягкий вельветовый подлокотник. — Многие говорят: «Если вы не знаете, что делать дальше, сначала выпейте чашку чая». Кажется, вы придерживаетесь того же мнения. — Придерживаюсь только за обедом. В другие времена я согласен с древними греками, которые утверждали, что хорошее вино заставляет видеть все вещи в самом приятном свете, а мне, после давки на скачке-то, очень не помешала бы помощь в оптимизме. Жаль, до ужина мне не светит и одного бокала. — Не грустите, вы держитесь молодцом, — постарался успокоить его Сиэль. — Где-то я слышал, что вино до добра не доводит, с ним всегда связаны самые страшные или страстные истории. Вам так не терпится обзавестись своей? Костов поцокал языком в притворном возмущении, всем своим видом утверждая, что нападки на вино — сама по себе уже ложь и клевета. — Много у вас страшных историй? — между тем спросила Эмили, поворачиваясь к графу и сама удивляясь смелости, которая позволила задать этот вопрос. — Больше, чем кажется, — уверил тот. Она улыбнулась. — Если честно, их и по первому впечатлению немало. — Не сомневаюсь. Одну из них мы, если помните, делим с вами на двоих, — мрачно сказал он и, задумавшись, добавил: — Хоть там и не было никакого вина. Костов, который вначале тихо рассмеялся с её шутки, теперь в удивлении поднял брови и подался вперёд. — Я уже могу попросить вас забыть об английской привычке ходить вокруг да около и прямо спросить, что там за история? Эмили вопросительно посмотрела на Сиэля, узнать, он ли будет рассказывать; он заметил этот взгляд и согласно кивнул. Махнул рукой, как будто говоря, что ничего любопытного или интересного здесь нет, хотя голос его выдавал сомнение. — Помните, в газетах пару месяцев тому назад писали о случаях самовозгорания? Мисс Транси жутко не повезло оказаться в руках преступницы, которая всё это затеяла, но с другой стороны, она же была достаточно удачлива, чтобы выжить. — Я так полагаю, потому что там были вы? — справившись с первоначальным удивлением, поинтересовался Костов. — Да. И ещё потому что в тот день шёл дождь и размочил на её платье порох, который как раз приводил к взрывам. Кстати, что вы там делали? Эмили непонимающе склонила голову. Разве она не упоминала об этом в прошлый раз? — Мой брат хотел сделать общую фотографию на память, и поэтому вызвал меня в Лондон. Она сказала это, и слова хлестнули, будто кнутом. Она заново ощутила тот физический ужас, когда нашла первый конверт от Алоиса и, не справившись с волнением, бросила письмо в огонь, даже не прочитав. Вспомнила, как получила второе письмо, с требованием немедленно приехать, вспомнила, как от пощёчин жгло щёки, когда он выговаривал ей, что она не смеет не подчиняться. Всё это было недавно, совсем недавно. Не прошло и двух недель с тех пор, как она вся замирала в страхе и ждала, что он скажет, что сделает. Кажется, её что-то спросили, но она не слышала что, и увидела обеспокоенное лицо Костова и недоуменное — Фантомхайва. — Простите, что вы говорили? — Я всего лишь спросил, почему… — начал последний, но отчего-то прервался. — Не обращайте внимания. Вряд ли вам это известно. Ну а вы? — обратился он к мужчине, меняя тему. — Должны же и у вас быть жуткие истории. Костов стал препираться, но Сиэль убедил его, что так будет честно: — Давайте, откровенность за откровенность. Иначе можно подумать, что вы скрываете ужасную тайну. — Да, расскажите, — кротко попросила она. Тот сипловато засмеялся и прочистил горло. Эмили заметила, что несмотря на улыбку, уголки его губ опустились, и подумала, что рассказ приблизит разгадку о его прошлом, которой мучилась утром. — Не знал, что вы любите страшные истории. Хотя эта скорее грустная. Она не моя вовсе. Но если подумать… мне кажется, о ней помнят все, кто там был, — он как будто смутился своего серьёзного тона и испустил смешок. — Шёл второй год моей жизни в Англии. Когда я сказал, что желаю хоть какого-то развлечения, видит бог, я не это имел в виду. Фантомхайв отрывисто качнул рукой, но ничего не сказал: только этот жест и выдал его нетерпение. — Улеглись впечатления, потянулась унылая деловая жизнь, и я маялся скукой. Тогда ещё стоял собачий холод, ноябрь — шутка ли. В моем городе и зимой не бывает так сыро, как тогда. Мой знакомый позвал меня на обед к какому-то важному человеку, обещал море веселья, и вина, конечно. Я согласился. Тогда был жив дед Карров, — пояснил он, взглянув на Эмили. Сиэль поймал этот взгляд, а подозрение, которое на какое-то время исчезло, стало ещё чётче в его глазах. — Я тогда с ними и познакомился. После нескольких часов разговоров обо всём и ни о чём остались только близкие знакомые. Бог знает, чем я понравился старому герцогу, но он пригласил меня на ужин. Вино тогда лилось рекой. Смех, шарады. Я быстро научился играть в бридж и, кажется, тогда выиграл первые деньги. Лучшего вечера нельзя было и желать. Если бы я был внимательнее… — он нервно мигнул и потёр пальцами ладонь. — Извините, — сказал он Эмили, — история не самая весёлая. Тон его голоса и такая непривычная сгорбленная поза подсказывали ей, что конец у этой истории непременно трагичный. Эмили выпрямилась, с сочувствием посмотрела на Костова, который, очевидно, подбирал слова, как продолжить. — Если бы я был внимательнее, то может заметил бы, что не все наслаждались вечером. Но как можно было такое предугадать? Если я и увидел, что одна из девушек притрагивается к бокалу чаще обычного, то не обратил никакого внимания — понимаете, у меня нет особых предубеждений, кто и сколько должен пить, да и тогда я слишком наслаждался другой компанией. Мне потом рассказали уже, что… а может, просто выдумали такой повод, люди всегда болтают. Может, алкоголь тут и не при чём, а всё дело в несчастном случае. Как бы то ни было, хозяин пригласил мужскую половину гостей в курительную, показывал нам старые-престарые бутылки вина из своей коллекции. Мы пытались угадать стоимость одной такой бутылки, каждый называл свои ставки и, когда пришла очередь моего друга, все вдруг замолчали. Костов не сводил взгляда с пустой чашки. Трудно было понять, что именно творилось в нём в этот момент, потому что его лицо стало почти неестественно спокойным, но Эмили, прибегавшая к подобной маске сама, поняла, что тот сейчас чувствует слишком много, чтобы как-то это показать. Сиэль чуть нахмурил брови. — Я ничего не слышал. Хозяин пошёл к двери — я не понял зачем, — но его опередили шаги, беглые такие, громкие. Стучали каблуки. Дверь открыла женщина, я тогда так и не запомнил её имени, вся заплаканная. В ужасе. Она и сообщила, что… не знаю, какая сила понесла меня к окну, когда я это услышал. Наверно, хотел убедить себя, что это какая-то несмешная шутка, так всё случилось неожиданно. Но это была не шутка. Она там лежала. Какая-то вся, — он шумно выдохнул воздух сквозь зубы, — как кукла, знаете. Кукла на шарнирах, которую можно крутить как тебе вздумается. Живой человек так не лежит. Эмили замерла с широко раскрытыми глазами. Костов со звоном опустил чашку на блюдце и замолчал. Спрашивать о подробностях, знал ли он эту девушку, знал ли, почему это случилось, казалось кощунственным. Эмили понятия не имела, как бы реагировала, случись подобное на её глазах: наверно, видела бы это изломанное кукольное тело в кошмарах спустя столько лет. Она вспомнила Колина: знала, что он умер, но никогда не видела его мёртвым, помнила только закрытый маленький гроб и густо пахнущие смолой похоронные венки. Но стать свидетелем чьей-то смерти? Насколько ужасно это должно быть? Ей хотелось сказать что-то приободряющее, но она не знала — что. И всё равно сказала, пусть и единственное, что пришло в голову, и потому совершенно искреннее: — Мне так жаль. Сиэль прочистил горло, но ничего не говорил. Он сделал знак дворецкому — тот налил чаю из чайника: сначала Костову, потом Эмили и в конце — своему господину. Мужчина тихо поблагодарил, и его пальцы снова забарабанили по подлокотнику. Он просидел так с полминуты, но потом пришёл в себя и, опершись руками о колени, наконец встал. — Ну, время историй закончилось. Только не рисуйте себе драматичных картин, как я не могу спать из-за этого случая; в конце концов, два года прошло. Просто такое, хочет человек или нет, всегда… оставляет свой след, вот и всё. Когда гости ушли и Эмили встала, чтобы пойти к себе, её прошибло холодным потом от запоздалой догадки: как Фантомхайв мог знать, что Алоис жив, что она нашла его тогда, после больницы? Но хуже было другое. Она ведь слышала уже его имя, даже до их первой встречи. Слышала давним-давним вечером. Потому что ради него Уильям — плечи невольно задрожали — продал и... предал Алоиса.