Брошь с аметистом

Подозрения, в которые она отчасти верила, о том, что мужчина может иметь какое-то отношение к Алоису, развеялись. Всё было наоборот. Костов — добродушный Костов, Костов, который приютил её и всегда ей сочувствовал, — оказался связан с двумя людьми, которых Алоис ненавидел больше всего. Уильям Карр. Сиэль Фантомхайв. Прошла неделя, а догадок, как всё это оказалось возможным, не прибавилось. Эмили сидела с пустым лицом перед книгой и уже минут как десять перестала делать вид, что читает. Думалось тяжёло. Пальцы сами собой потянулись к нижней губе — привычка, забытая на долгое время, — и отодрали тонкую, пересохшую кожицу. Проступила капля крови. Тускло, как-то вяло напомнила о себе боль. Если всё случилось как случилось… как меняется её положение? Что ей делать? Она повторяла про себя эти вопросы до тех пор, пока слова не потеряли смысл и не стали казаться странным набором букв. Какая-то часть неё убеждала не замечать и продолжать жить, как до этого. Иначе слишком сложно. Она ведь только-только сбросила с плеч тяжесть размышлений. Но Эмили знала: оставь и этот вопрос без внимания, переживания только усугубятся. Она потёрла ладонью виски и, вздохнув, попробовала снова. Если всё случилось как случилось… что это значит для неё конкретно? Она честно подумала несколько секунд, но в итоге соскользнула с мысли про себя и вернулась к единственному выводу, который смогла сделать: Алоис питает к Сиэлю Фантомхайву неприязнь, судя по всему взаимную, и их отношения продолжались дольше, чем ей было о том известно. Но вот вопрос: послужил ли причиной раздора Уильям или всё началось гораздо раньше? Единственный вариант узнать наверняка — спросить кого-то из них. Она нарочно оставляла в стороне Костова. Хорошо, он просто знаком с ними всеми, это ведь ничего не доказывает, ничего не значит. Костов — хороший человек, он не имеет отношения к разборкам. Но Эмили понимала, что не могла быть уверенной даже в этом, потому что… Ей не хотелось продолжать, но пришлось: в конце концов, Алоис тоже предстаёт в обществе всего лишь учтивым подданным Её Величества, и только она знает, какой он за закрытыми дверями. «Костов совсем другой», — возразила она себе, но её это не убедило. Да, они совсем разные, но великодушие не исключало какую-то другую сторону, которой она пока не стала свидетелем, и то, что теперь приходилось расстаться с образом абсолютно положительного, непогрешимого человека рядом, причиняло боль. Разве это не значило, что она опять и опять может доверять только себе? Как хорошо было вверить свою жизнь в чьи-то надёжные руки, а теперь это чувство ускользало, как ускользает мелкий-мелкий песок в ладонях, если сжать их слишком сильно. Эмили перевела взгляд на строчки в книге, постаралась вернуться к чтению, хотя и знала, что ничего не выйдет. Её состояние все эти дни было похоже на качающиеся туда-сюда волны, а сосредоточиться на чём-то одном: мысли, чувстве, предположении — стоило громадных усилий. В том же неопределённом настроении её и застал Костов. Он дважды окликнул девушку: сначала привычным «мисс Транси», потом, увидев, что она не реагирует, заменил фамилию именем. Эмили подняла голову, внимательно раскрыв глаза. Она смотрела на него, как будто им придётся скоро расстаться, и потому хотела его запомнить. «Нет, я не хочу терять его из своей жизни, — вдруг пришло на ум, — кого угодно, пожалуйста, но только не его». Эмили знала, что ещё рано, что она никого не теряет, но всё равно поспешила отвернуться, чтобы он не заметил, как переменилось её расстроившееся лицо. Костов или в самом деле не заметил, или сделал вид, тактично скрыв недоумение. — Вы закончили свои дела? — глядя в сторону, быстро спросила она, потому что тишина затягивалась. — Если бы… Но пока я могу немного отдохнуть. А вы? — Я? Я просто читала. Не совсем дела, скорее так… Нет, вообще не дела. Просто… Эмили поняла, что начала тараторить от никуда не пропавшего волнения, и прикусила язык. Костов молча кивнул, налил себе воды и как-то устало сел в кресло. За окном поблёскивало сквозь ветви послеобеденное солнце. — Извините. В любом случае, я ничем не занята, — после глубокого вздоха выговорила она. — Хорошо. Молчали какое-то время. Эмили погрузилась в свои мысли и, когда её снова окликнули через несколько минут, вопросительно подняла брови. — Совсем забыл вам сказать. Мадам Готье собирается на рынок. Вам нужно что-нибудь? Она задумалась, но, раньше чем смогла прийти к какому-то решению, Костов продолжил и подсказал сам: — Платье, новая шляпка? На правом берегу Сены продают что угодно, и весьма недурного качества. Простите, я пока не могу уделить вам много времени, да и мадам Готье знает Париж куда лучше меня. Развейтесь немного. Она будет только рада вашей компании. Он улыбнулся, но лицо у него было какое-то уставшее, помятое, а под глазами залегли тени. Всегда весёлый, не жалующийся на бессонницу мужчина выглядел так, как будто который день засиживался за бумагами допоздна: или он много работал, или, возможно, правда что-то случилось. — Скажите, всё хорошо? — решилась спросить Эмили, несмотря на неловкость. Костов непонимающе переспросил: — Простите? — У вас всё в порядке? Я не хочу лезть в ваши дела, ни в коем случае, — быстро добавила она. — Но просто… может быть, мне показалось, но вы выглядите уставшим. Лицо его смягчилось. — Вам не показалось. Ничего серьёзного, просто есть периоды, или, вернее сказать, сезоны, когда приходится попотеть, чтобы не потерять деньги и покупателей; сейчас как раз один из таких. Поэтому я и сказал, что не могу уделять вам столько внимания, сколько бы хотелось, но это, конечно, не значит, что вы должны скучать дома, раз я не могу вас сопровождать. Эмили кивнула. Даже если он просто хотел побыть один, то имел на это полное право. «Я никого пока не теряю». Она взяла деньги, ту сумму, которую договорились, что она может спокойно брать, не боясь уличных проходимцев, переоделась и вышла на крыльцо, где ждала румянощёкая мадам Готье. Эмили не представляла, что купит, ведь никогда не покупала одежду сама: все платья за неё выбирал Алоис. «Если я окажусь в затруднении, то спрошу мадам», — успокоила она себя. По яркому-синему, будто раскрашенному гуашью небу, плыли облака, гонимые ветром. По дороге женщина разговорилась об ужине и спросила, чего мадемуазель бы хотела. Вспомнился пряный томатный суп с сырными булочками, и она почти сказала об этом, но вместо того вдруг спросила: — У господина Костова есть блюдо, что он любит больше остальных? И замолчала. До тех пор Эмили не беспокоилась о том, как женщина видит сложившуюся картину, а теперь слова будто нарушили нейтральную учтивость, с которой она обычно говорила о хозяине дома. Ладно, и пусть. Да, ей хотелось сделать что-то, чтобы Костов чувствовал себя лучше. Хоть что-нибудь, что в её силах. Эмили отвела взгляд, принявшись рассматривать реку, вдоль которой они шли. Вода с мягким шелестом набегала на скользкие, блестящие камешки, покрытые чем-то зелёным. Справа торговцы зазывали купить свежайшую редиску или килограмм телятины всего за шестнадцать су. — Рыбу, мадемуазель, — не заметив её смущения, ответила мадам Готье с улыбкой. — Он предпочитает рыбу с овощами. — Давайте тогда их купим. Я бы попробовала что-нибудь новое. Женщина кивнула и прошла через пару рядов к продавцу, который как раз разделывал большого карпа с блестящей чешуей. Эмили осталась в стороне. На ней снова было то мятно-зелёное платье, в этот раз чистое, и в этот раз она не чувствовала на себе пытливые, недоуменные взгляды. Рынок не был чище того, что в Лондоне: на земле тут и там попадались лужицы крови, пахло перезрелыми абрикосами, летали пчёлы — но внутри Эмили чувствовала себя совсем иначе. Она по привычке хотела отогнать радость и облегчение, ведь за ними всегда следовало разочарование, но не стала. Скоро вернулась мадам Готье, держа завёрнутого в газету карпа и несколько морковок, и Эмили ей улыбнулась. Да, прошла неделя с того разговора с Сиэлем Фантомхайвом, и она решилась сказать себе, что он ничего не поменяет в укладе её жизни, а даже если и так, то это уже не станет для неё таким кошмаром, как было бы раньше.

____

Послеобеденный чай Костов пил не один. Он как раз опустил фарфоровую крышку заварника, когда в дверь постучали, и поспешил открыть. — Доброго дня, граф. — Доброго, — выдохнул Фантомхайв. Он был без дворецкого и экипажа, а потому казался уставшим. «Один?» Отсутствие за спиной юноши верного Михаэлиса казалось странным, но Костов оставил расспросы на потом и предложил тому поскорее присесть. — Ещё раз извините. Понимаю, что у вас могли быть свои планы. — сказал граф, прислонив трость к подлокотнику кресла. — Не говорите мне, что вы шли пешком, — покачал головой мужчина, хотя и так догадывался об ответе, и налил две чашки чая. — Увы. Я отправил Себастьяна кое-что проверить, а так как он мой единственный слуга здесь, в Париже, выбирать не приходится. — Я мог бы зайти к вам. Мне это ничего бы не стоило. — Не могли, — отрезал он. Повисла тишина. — В доме никого. Говорите спокойно. Сиэль опустил чашку на блюдце, так и не сделав глоток, и свёл брови. Он не сомневался, что они одни, но сомневался, стоит ли говорить. Потом, очевидно, решил, что вполне может поделиться тем, что его беспокоило, раз уж пришёл, и тихо начал: — Три месяца назад. Помните? Мы встретились с вам точно так же, и я жаловался на распутицу и на то, что письма приходят с опозданием. Вы ответили мне, что мартовская слякоть вполне располагает к задержкам в пути. Костов наклонился вперёд, недоумевая, к чему он клонит. — Я согласился с вами и не придал этому значения, — продолжал тот. — Но потом… потом я получил письмо от Её величества. Она писала, что недовольна моим бездействием. Каким бездействием, вы спросите? Я был удивлён не меньше вашего, ведь мне ничего не приходило. И тогда я вспомнил наш с вами разговор. Правда ли всему виной весеннее бездорожье? В первый раз я уже опоздал с отчётом. Из-за нашей общей знакомой. Костов сначала смотрел, ничего не понимая, а потом широко раскрыл веки от удивления, когда до него дошло, о ком идёт речь. — Боже правый. Выходит, это в том… — Да, в том. Я занимался поисками её брата, только чтобы потом оказалось, что он доложил о деле первым. Теперь я думаю… — он потёр переносицу, как бы пытаясь облечь давние подозрения в слова. — Думаю, не было ли это таким замыслом? — О нет, — решительно возразил Костов. — Посудите сами, как он мог знать наверняка, что вы броситесь её спасать от той безумной? Кроме того, разве он сам не был ранен, как вы говорили? — Именно это и не даёт мне покоя. Да и каким братом надо быть, чтобы рисковать сестрой ради королевского поручения? Учитывая, насколько малы были шансы, чтобы я поступил так, как поступил? Мужчина открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Он уже был наслышан об Алоисе и потому не удивился бы, окажись слова Сиэля правдой — теперь он это понимал и потому молчал. — Ваш друг говорил, что она ничего не знает. Но вот теперь мисс Транси во Франции. Не кажется ли вам это слишком уж удачным совпадением? — заговорил Сиэль. — В первый раз — возможно, но второй?.. Как по волшебству, она оказывается именно на том корабле, на котором плывёте вы, мой союзник. Вы всё ещё не находите ничего странного? Костов покачал головой. — Я бы так не сказал. Мисс Транси и словом о вас или о делах графа Транси не обмолвилась, напротив. Из её слов выходило, что она не имеет никаких планов. Я и сам толком не понял, почему и как, но, видимо, всё случилось в спешке. Простите мне моё суждение, но иногда вы видите подвох даже в никак не связанных стечениях обстоятельств. — Меня это ещё ни разу не подводило. Транси изворотлив, как змея. — Конечно, конечно, вы имеете все основания это подозревать, но… мисс с братом вовсе не так близка, чтобы ваше предположение стало возможным. Сиэль взглянул на него, явно ожидая пояснений, и Костов рассказал ему. Граф нахмурился ещё сильнее. По его лицу было видно, что он недоволен тем, что пришлось упустить важную версию, на которую до этого рассчитывал. — Почему же она солгала о кузине в таком случае? — недоуменно спросил он. — Это было безумно глупо. — Мисс Транси предпочитает не распространяться об обстоятельствах, которые вынуждают её делить кров со мной, — деликатно объяснил тот. — Я всегда говорил, что вы филантроп, — Сиэль махнул рукой. — Как бы то ни было, я не могу отказаться от своих слов и считаю, есть смысл спросить у неё об этом прямо. Не сейчас, после. Простите за фамильярность, но ваша подопечная совсем не умеет врать. Тот улыбнулся, не отрицая этого и как бы раздумывая над новым словом, которым Сиэль назвал Эмили. Поднёс ко рту чашку чая, но вспомнил, с чего начался разговор. — Так и всё же, о письмах… что вы хотите сказать? Вы подозреваете, что их нарочно кто-то задерживает? Перехватывает? — Я не могу сказать наверняка, но именно эта мысль и закралась ко мне в голову. Себастьян должен будет подтвердить это или опровергнуть. Дальше пили чай молча. Каждый задумался о своём. Скоро, думал Костов, по крайней мере, часть загадки с анонимной статьей, подрывающей авторитет королевы в выпуске «Daily News», должна будет разрешиться. Бесспорно, увольнением редактора дело кончится не могло: важно было найти автора. В первой части статьи говорилось о том, что королева Виктория злоупотребляет своим монаршим положением и не случайно призвала бойкотировать французскую выставку, посвящённую свержению монархии. Такие мнения были не новы, хотя до тех пор и не печатались в газетах уровня наподобие «Daily News». Но вторая часть… когда он только узнал об этом, не мог поверить. Болгарский вопрос. Сообщение о том, что британское правительство не предприняло ровным счётом ничего, чтобы облегчить положение христиан на Балканском полуострове, и ради своей выгоды, чтобы не портить отношения с Турцией, подписало Берлинский трактат, «разорвав целую страну на три части и швырнув обратно к их мучителям». Автор намекнул и на апрельское восстание: Костов помнил, что несколько лет назад об этом уже писали, и потому решил обратиться к знакомому журналисту. И всё-таки… он не мог не проводить параллели, и время от времени приходила невообразимая мысль, что он имеет какое-то отношение к происходящему, хотя даже об этом не подозревает. Играет роль, которую ему выделили, не спросив. Но смысл? Кому он мог перейти дорогу, что сейчас вспомнили о его прошлом? Ему не нравилось всё, что происходило, и чем меньше он понимал, тем меньше оно ему не нравилось. Фантомхайв уже спрашивал, есть ли у него какие-то догадки, но даже и мысли не допустил, чтобы Костов мог быть к этому причастен, хотя, если говорить начистоту, национальные мотивы отрицать было бы глупо. Доверие человека, приближенного к Её Величеству, хоть немного, да успокаивало. Ничего, на днях журналист даст контакты людей, которые были в Болгарии в те годы и могли сделать заметки для репортажа. Мак-Гахан знает толк в таких делах. Чем раньше, тем лучше, потому что напряжение начало действовать ему на нервы. Костов допил чай и, глядя на ничуть не более спокойное, чем его собственное, лицо собеседника, спросил: — Есть что-нибудь ещё? Ваша встревоженность ощущается за версту. Сиэль, поразмыслив, мрачно кивнул. — Это никак не связано, но при дворе перестал появляться один из лордов, некий Уильям Гладстон. Королева желает, чтобы я занялся его бесследным исчезновением. — Вот как. Час от часу не легче. Иногда, когда он смотрел на молодого человека перед собой, то видел в его взгляде то, чего никак не должно быть у юноши, что ожидаешь найти в глазах взрослого, прошедшего через то, что не хочется вспоминать. Но графу Фантомхайв было всего семнадцать, и все три года из этих лет, что они были знакомы, Костов удивлялся, с какой стойкостью тот занимался самыми тяжёлыми и иногда откровенно опасными поручениями. Его деловая хватка была лучше, чем у многих поседевших, видавших виды «волков», с которыми Костову приходилось иметь дело, но то ли по складу своего характера, то ли видя в столь ранней холодности что-то неестественное, мужчина ему сочувствовал, хотя старался ничем этого не показывать. Он знал, что любая жалость уязвит «волчонка» до глубины души. — Мак-Гахан обещал со мной связаться в самое ближайшее время, — сказал он как бы между прочим и закурил. — Вы уверены, что не он сам — тот, кого мы ищем? Помнится, он уже писал что-то подобное, тринадцать лет назад. — Я уже говорил, но если вы хотите убедиться лично, можете расспросить его сами при встрече. — Вы ведь по… — Позвоню. Как только узнаю. Можете не волноваться. Сиэль кивнул. Складка на бледном лбу — явное свидетельство долгих размышлений — последнее время никак не желала разглаживаться. Костов спрашивал себя, закончится ли когда-то череда трудностей, через которые мальчишка вынужден был проходить, и с грустью пришёл к выводу, что скорее всего нет. Это беспокоило его, как беспокоила законченная жизнь той юной девушки, бросившейся с балкона. Как беспокоила и Эмили, которая сломя голову сбежала от родного брата в другую страну, потому что ей некуда было идти. И если в первых двух случаях он ничего не мог поделать, последний не казался ему таким безнадёжным. Хотя вечером всё же придётся обсудить с ней кое-что. — Вы тоже держите меня в курсе, если что-нибудь узнаете. И если я могу помочь чем-то ещё — тоже сообщите. — Вы и без того помогаете, — сказал Сиэль, глядя ему в глаза. — Я ведь говорил вам «спасибо», верно? Мужчина рассмеялся. — Говорили, и не раз. Я ведь не за «спасибо» здесь, а потому что мне тоже интересно, чем закончится тот или иной случай. Детективы в реальной жизни, что может быть любопытнее. — Да, это уж точно, — согласился тот с ироничным смешком и взялся за трость. — Как бы то ни было. Будьте осторожны. Он искренне удивился и спросил: — Что вы имеете в виду? — Ничего конкретного. Я не люблю полагаться на туманные предположения, но… у меня чувство, будто это дело касается и вас. Даже если нет, излишняя осторожность никому ещё не вредила. — Понял. Не забывайте следовать своим же советам. Когда они попрощались, закат играл на небе розово-оранжевыми переливами. Костов втянул полной грудью свежий воздух, пахнущий сладковатой липой, и, стоя на крыльце, заметил две женские фигуры. Они шли к дому: одна, более приземистая, шагала неторопливо с пакетами в руках, другая — тонкая, в светло-зелёном, и тоже что-то несла. Он невольно улыбнулся, когда они вошли в садик, обе с розовыми от оживления щеками. — Дамы, — чинно поклонился он, — какое удовольствие видеть вас сегодня вечером. После разговора с Фантомхайвом настроение у него на удивление прояснилось. Эмили ответила радостной улыбкой и пожала плечами, обращая внимание на то, что было на них — а именно, новенькая дымчато-серая кашемировая шаль. Костов пропустил её и с шутливым снисхождением поинтересовался: — Через четыре дня лето. Вы замёрзли? — Иногда по ночам холодно, а я не взяла свою. Просто… Я правда не собиралась её покупать, но она такая красивая, я очень хотела, чтобы она у меня была. — И правильно сделали, — вставила мадам Готье. — Полностью с вами согласен, мадам. Прошли в кухню. Женщина разложила покупки на низком деревянном столике, Эмили следом опустила хлеб и абрикосы, которые держала. Шаль от движения соскользнула с её плеч на пол. Костов наклонился, чтобы поднять: кашемир оставил мягкое, пуховое тепло в ладони даже от быстрого секундного прикосновения. — Спасибо, — подняла голову она. Румянец на её щеках стал ещё гуще. Он вспомнил, какая она была бледная, с потерянным взглядом, на корабле. Иногда этот взгляд возвращался, она уходила в себя, как в кокон, заворачивалась в мысли, и тогда он не мог догадаться, что её тревожит. Но иногда она смотрела как сейчас, приветливо, смущённо и почти открыто. Он не хотел начинать тему, которую должен был поднять давно, не хотел заставлять её раниться о воспоминания, но понимал, что для них обоих будет лучше, если они поговорят. — Знаете, мы купили рыбу, — как будто прочитав его намерения и желая смягчить удар, проговорила Эмили и заглянула ему в глаза. Он постарался смотреть спокойно, но она, кажется, действительно прочитала что-то в его взгляде и отвернулась. — Правда? Я очень рад, — и он развернул подмокшую газету, ничуть не боясь испачкать руки. — Надо же! Прекрасный карп, килограмма два, не меньше. Сегодня что, праздник? — Нет, но мы подумали, вы захотите что-нибудь рыбное. Тем более, он совсем свежий. — Да, это верно. Костов задумался. Женщина хлопотливо раскладывала по полкам коробочки со специями и, закончив, поставила в маленькие стаканы с водой пучки с зеленью, чтобы те не повяли. Покрутилась в поисках помидор, потянулась за ножом, чтобы приняться за готовку, когда Костов остановил её. — Знаете что, мадам. Вы сегодня прекрасно потрудились: завтрак и обед были замечательны. Я не могу позволить себе, чтобы вы в третий раз стояли на кухне, тем более только вернувшись с рынка. Мадам Готье заупиралась, но тот, даже со своей любезностью, был непреклонен. — А как же рыба? — всполошилась она. — Как же ужин? Вы собираетесь сидеть голодными? — Вы забываете, откуда я родом. Что-что, а с рыбой я всегда умел управляться. Ну же, вы совсем мне не доверяете? Она заворчала: — Вы платите мне деньги не за то, чтобы я вязала носки по вечерам. — Я плачу вам деньги за вашу компанию и золотые руки. Разве завтра с утра вам не нужно идти на бульвар Бланш-Элоиз? Пожалейте себя. Мы с мисс Транси со всем управимся, не так ли? — Так, — не очень уверенно подтвердила та. Женщина сдалась и, не прекращая бормотать что-то себе под нос, засеменила к двери. Костов тем временем снял жилет, аккуратно повесил его на спинку стула и закатал рукава рубашки. — Не смотрите так, разумеется, я пошутил, — рассмеялся он, когда взглянул на растерянное лицо Эмили. — Вы можете просто смотреть. Нам не нужно, чтобы вы обожглись или ещё чего похуже. Она выдохнула и даже слабо улыбнулась, потёрла ладонью запястье. — Да, я, к сожалению, никогда не готовила. — Вы бы застали меня врасплох, если бы сказали, что готовили. Для девушки вашего положения это более чем естественно. Он поставил маленькую кастрюлю с водой на плиту и никак не объяснил себе, почему Эмили, моргнув, опустила веки. Вместо этого посмотрел на её нарядное, чистое платье и кивнул: — Вам лучше переодеться во что-то более домашнее. А сам стал нарезать лук. К тому времени, как она вернулась, две крупные луковицы и несколько зубчиков чеснока отправились на сковородку, а вода уже закипела. Он мельком предложил Эмили сесть, ошпарил помидоры — на красной тонкой кожице собрались складки — и через несколько секунд легко снял шкурку. И почувствовал тот же удивлённо-восхищённый взгляд, что однажды за завтраком. — Нам не нужна кожура, — пояснил он. — А так её очень легко счистить. Эмили понятливо кивнула. Костов, отправляя в сковороду нарезанные помидоры и морковь, думал, когда стоит заговорить о том, о чём собирался, но так и не найдя подходящего момента, просто заметил: — Я рад, что вам здесь нравится, мисс Транси. И кожей почувствовал, как Эмили позади него напряглась. Он обернулся: она смотрела снизу вверх, крепко сцепив между собой пальцы на юбке платья, и ждала продолжения. Он решил, что чем раньше скажет, тем меньше будет мучить её. — Надеюсь, вы простите мне мое любопытство, но я ещё в поезде справился о ваших родителях у маркиза. Он и сам не осведомлён, только сказал, что удивился тому, что ваш брат в столь юном возрасте получил титул графа. Извините, наверно, вам неприятно вспоминать. Но я хочу прояснить одну вещь. У вас ведь должны быть другие родственники, помимо него? Кто-нибудь, кто мог бы оказать вам покровительство или поддержку? Она побледнела, и её взгляд пугающе остекленел, так что Костов пожалел, что начал этот разговор, но знал, что его не избежать, сейчас или в другой раз — неважно. Она поднялась с табуретки, как будто хотела что-то сделать или сказать, но села обратно. — Не нужно, мисс Транси. Я не отказываюсь от своих слов. Вы можете остаться здесь столько, сколько вам нужно. Но прошло столько времени с тех пор, как… как бы то ни было, граф ваш брат. Он наверняка вас ищет. Картина вырисовывается не самая приятная. Вы меня слышите? Она сглотнула и запоздало кивнула, медленно, через несколько секунд. — Всё в порядке. Я не прошу вас возвращаться, хорошо? Боже упаси, если бы я просил вас вернуться к нему. Но мне, да и вам, думаю, будет спокойнее, когда ситуация разрешится. Вы, можете, скажем, написать одному из родственников и сообщить, что вы здоровы, чтобы они не беспокоились. Если вы доверяете этому человеку, — он сделал паузу, ожидая какого-то ответа, реакции «да или нет», но не дождался, — стоит попробовать написать ему и попросить совета. — Да, я понимаю, — наконец сдавленно произнесла Эмили. Лицо у неё было до странности пустое, но прошла минута-две и, она, сделав над собой усилие, выпрямилась и, кажется, теперь действительно понимала, что он имел в виду. Костов вдумчиво наблюдал за ней, забыв про соус, и только когда на сковороде послышалось шипение, отвернулся, добавил немного воды, размешал. Пока он возился, Эмили встала и медленно подошла к окну. Розоватое закатное солнце скрадывало серьёзность её лица. Она, как будто ей было холодно, накинула шаль повыше, скрыв длинную белую шею, и опять сжала между собой ладони. — Я… Я понимаю. Да, вы правы. Так действительно лучше. Было бы. Но дело в том, — плечи у неё напряжённо поднялись, — в том и дело. Извините, я не могу никому не написать. Извините. Голос у неё дрожал от сдерживаемых слёз. Она так быстро изменилась — от нескольких слов — из радостной и спокойной, что сердце у Костова сжалось. Он захотел подойти и как-то утешить её, но подумал, что напугает её. Ей некому написать? Значило это, что все её родственники так же жестоки? Не значит, так ведь? Будь это правдой, это было бы совсем ужасно. — Точнее, — продолжала она, словно оправдываясь, — у меня есть кузен, но он… он. Я правда не знаю, могу ли ему написать. Он не знает ничего, совсем ничего. И получается, если я ему скажу, он станет расспрашивать Алоиса и тогда всё станет ху-уже, ещё хуже, ведь это значит, что я рассказала, а я, — Эмили протяжно, как-то по-детски всхлипнула, — я не должна была рассказывать. Она снова была той напуганной девочкой, которую он встретил в салоне корабля глубоким вечером. Даже в поезде, вся зажатая и дрожащая, она не плакала, когда говорила о том, что случилось. Но теперь… «Не должна была рассказывать». Как надо было запугать человека, чтобы он решил, что должен оставаться со своей болью в одиночестве? Не просто какого-то человека — сестру. Одна мысль об этом казалось абсурдной, неправильной и жестокой. Он знал, что такое случается и случается нередко, но знал в теории, как-то отдалённо, и сейчас с трудом мог смотреть ничего не делая. Костов раздумал и подошёл, осторожно, оставаясь в шаге — не слишком близко, но и не далеко, — погладил её по сухим, кудрявым волосам. Эмили вздрогнула, но не отстранилась, опустила голову, хотя он всё равно мог видеть, как она кусает губы, чтобы перестать плакать. — Ну-ну, будет вам. Вы не сделали ничего плохого. Не знаю, если смогу вас убедить, но вы не сделали ничего плохого. То, что вы мне рассказали, это наоборот хорошо, слышите? Он поправил шаль на её подрагивающих плечах. — Это наоборот хорошо. Давайте вы мне потом расскажете подробнее про вашего кузена и мы вместе подумаем, что можем сделать? Ладно? Эмили молча закивала, как будто боялась, что если раскроет рот, то не сможет сдержаться. Она по-прежнему смотрела в пол. Костов хотел увидеть её глаза, хоть как-то понять, о чём она думает, но пришёл к выводу, что когда она будет готова, то сама посмотрит на него. — Я хотел это вам сказать, потому что мы не обсуждали как следует то, что случилось. Так что теперь, когда вы что-нибудь решите или захотите узнать моё мнение, если вам нужен будет совет… За стеной послышалось какое-то шуршание, он последний раз легко погладил её по плечу и отошёл. Начало положено, и вряд ли она сейчас додумается до чего-то конкретного. Судя по её взгляду совсем недавно, Эмили решила, что она ему надоела и он выгонит её на улицу. Немыслимо, конечно. Но как-то решить ситуацию придётся, придётся испробовать все способы. Будет куда лучше, если девочке удастся почувствовать твёрдую почву под ногами. Когда соус был готов, Костов привычным движением надрезал рыбу — слава богу, уже выпотрошенную, делать это самому всегда вгоняло его в тоску, — и заполнил тушёными мягкими овощами. Полил соусом, добавил немного лимонного сока, прежде чем отправить в печь, пожалел, что нет грецких орехов. Зимой его мать неизменно добавляла к запечённому карпу орехи. Было это… он посерьёзнел. Да, очень давно. Эмили смотрела за его движениями, как будто старалась запомнить последовательность действий, и Костов улыбнулся ей. Вымыл руки и, удовлетворённо выдохнул, довольный тем, что представился случай приготовить то, что он не ел, пожалуй, несколько месяцев. Сел рядом. Эмили придвинула стул и, отчего-то поколебавшись, спросила: — Как вы научились всё это готовить? — А «всё это» это, стало быть?.. — Ну, вот например рыбу. И я помню омлет, который вы приготовили. И наверно ещё много-много всего, да? Он усмехнулся. Её непогрешимая уверенность, что он какой-то сверхчеловек, одновременно трогала и забавляла. — Мне, конечно, лестно ваше мнение, но если признаться, я не готовлю «много-много всего». Так, что-то по старой памяти. Сейчас я очень доволен тем, что могу заплатить человеку, который приготовит за меня, и, что немаловажно, — поднял он палец, — придумает, что приготовить. Если бы вы с мадам Готье не купили рыбу, я бы даже не вспомнил до зимы, что умею с ней управляться. — Почему до зимы? — увлечённо спросила она. Здоровый цвет медленно, но верно возвращался в её бледные щёки. «Слава богу». — Потому что у нас его готовят на день святого Николая, а он в декабре. Шара́н-плаки́я, — сказал Костов на своём языке и кажется даже развеселился от её замешательства. — Что вы, я не читаю заклинания. Шара́н — по-вашему карп. Так это блюдо называется на болгарском. Немного терпения, и вы его попробуете. Эмили слабо улыбнулась и стянула с плеч шаль, положила на колени. Она молчала, а Костов думал, что пока он может чем-то ей помогать, пытаться исправить «не совсем безнадежный случай», собственный «случай» не тяготит его слишком сильно.