Брошь с аметистом

Сиэль недоверчиво остановился. — Вы уверены, что здесь безопасно? — Как сказать. Меня волновало то же самое в прошлый раз, и я из предосторожности обошёл пол-Парижа, чтобы не привлекать внимания разговором, но, уверяю вас, здешние люди не знают ни слова по-английски. Те, кто знают, будут упрямо продолжать разговаривать с вами на своём, даже если вы полный профан в языках. Французская гордость, чёрт бы их побрал. — В этом и проблема, Костов. Заговори мы на французском, никакой приватности ожидать нельзя. На английском — остаться незамеченными тоже трудно. Тем более, именно это и может нас выдать, — юноша задумчиво потёр висок. Костов, который собирался переступить порог кафе «Корона», оглянулся на своего спутника. — О чём вы? — голос его посерьёзнел. — Выдать кому? — Пока не знаю. Но я убеждён, что, кто бы этот человек ни был, он знает, что мы находимся в Париже. И будет не прочь проследить за каждым нашим шагом. Мужчина нахмурил брови и убрал с ручки двери ладонь. — В таком случае? Что вы предлагаете? — Уж точно не засесть в пабе, полном зевак. Граф, не дожидаясь ответа, прошагал вниз по бульвару. Ветер трепал ленты на шляпе и, неожиданно прохладный для летнего дня, залезал под воротник рубашки, вызывая неприятную дрожь. Напряжение всю прошедшую неделю только росло. Даже неунывающий, беззаботный Костов стал присматриваться к людям и вести себя осторожнее. Ему это не нравилось. Он отдал бы сотню фунтов, чтобы вернуть спокойствие, которого добился таким трудом, а бдительность, что оба вынуждены были соблюдать, слишком напоминала о событиях многолетней давности, в солнечной Болгарии. Шепотки, слова, кажущиеся полной бессмыслицей для посторонних ушей, но которые прекрасно понимали люди осведомлённые. О да, искать места для собраний революционного комитета было той ещё задачкой. Он, как и отец, рисковал многим: должностью, пусть и занимал её лишь для отвода глаз, семьёй, без преувеличения — жизнью. Но разница видна невооруженным глазом: тогда он знал, что нужно делать, знал — как и для чего. Цель у них всех была одна, и каждый из людей, разбуди его среди ночи, твердил бы одни и те же слова: «Свобода или смерть». Но не здесь. Туман неопределенности, в котором они застыли с Фантомхайвом, травил душу, и вся ситуация приобрела абсурдную, почти извращённую окраску. Разгромленное восстание болгар тринадцатилетней давности притянули к обвинению королевы, что правит на далёких британских островах. «Кто? — повторял себе Костов. — Кто и зачем?». Сиэль убеждал, что в статье приводилось ещё много доводов несостоятельности монарха, но несложно было вычленить самый яркий и кровавый. Народ всегда обращает внимание на зверства, если из них можно сочинить драматичную историю. Он напрягал память, пытаясь вспомнить всё, что могло помочь: имена, планы кого-то из своих соотечественников, но детали стерлись из памяти, вернее их стёр насильно он сам, чтобы его оставили в покое, чтобы можно было начать другую жизнь. Он начал эту новую жизнь и вёл её вполне успешно. До сих пор. — Вас того и гляди хлестнёт кнутом какой-нибудь кучер. Уйдите с дороги. Голос мальчишки вывел Костова из транса. Точно. Он и не заметил, что шёл по бульвару с той стороны, где проезжают кареты — одна из них, в подтверждение словам, прогрохотала за спиной в тот же миг, когда он ступил на тротуар. Разминуться с прохожим в синем времени не осталось: мужчина больно столкнулся с ним плечом и извинился за свою невнимательность. Тот не удостоил его ответом и смерил презрительными голубыми глазами. «Французы», — не без упрёка мысленно фыркнул Костов, но вслух спросил Сиэля: — Куда же мы, милорд? — Увидите. Дома в здешнем квартале поражали гнетущей бедностью. Это была какая-то другая часть Парижа, изнанка: ещё не трущобы, но уж точно не привычные глазу ухоженные коттеджи с милыми крылечками. Сырость тёмными пятнами наползала на стены, словно кожная болезнь. В водосточных канавках на улице гнили картофельные очистки, комки грязи неприглядного серо-коричневого цвета и размокшие обрывки газет. — Париж будто бы светлее Лондона, — заметила в его воспоминаниях Эмили. — Смотря в каком районе находишься. Философское замечание лорда Генри вполне соответствовало истине. «Не самое подходящее место для маленького лорда, — заметил про себя Костов. — Да и я бы предпочёл убраться подальше». Сиэль невозмутимо продолжал путь, но на его бледном лице явственно читалось отвращение: запах тут и правда стоял неважный. Девочка лет четырнадцати в грязном, сто раз перелатанном платье, сидела на бордюре и жевала корку хлеба. Шлёпнула под неосторожной ногой лужа. Девочка подняла взгляд на двух богато одетых пришельцев и почему-то испуганно попятилась назад. Костов дружелюбно улыбнулся, но сделал очевидно ещё хуже: она бросилась прочь, и, прежде чем скрылась в недрах дома, откуда доносился плач детей, он успел разглядеть блеснувший дорогой браслетик и синяки на худых запястьях. Наверно, воровке хорошо за него досталось. — Вы считаете, здесь лучше? — хрипло шепнул он, поведя напряжёнными плечами, и оглянулся по сторонам, чтобы вовремя заметить возможного брата-защитника маленькой нищенки. — С нас срежут кошельки, и это ещё будет считаться большой удачей. — Крысы мне не страшны. Они свернули в какой-то проулок, мрачный и узкий настолько, что вдвоём пройти через него не представлялось возможным. Костов решительно шагнул вперёд первым, пусть его и не покидало ощущение, что забрызганные чем-то кирпичные стены по обе стороны вот-вот сомкнутся и придавят своим весом. Потянуло влажным воздухом с Сены. Прожужжала настырная оса. Он осмотрелся и с удивлением обнаружил на этой стороне ютившиеся друг к другу торговые лавки. Полуслепая старушка в нескольких шагах перебирала в смуглых жилистых ладонях пучки розмарина и базилика. Костов с молчаливым вопросом повернулся к Сиэлю, который наконец смог вдохнуть полной грудью, не опасаясь зловония болезни и бедности. — Почему, по-вашему, беглецы стараются пересечь реку в случае погони? — глядя вперёд ответил тот. Мужчина понятливо кивнул. Значит, за ними в самом деле кто-то следил. — Грязная река у нас с вами вышла, — хмыкнул он, отряхивая от пыли рубашку. — Верно. Себастьян этим займётся. У нас другие дела. Они не торопясь шли мимо рынка. Здесь, у воды, духота утомляла, испарения каплями липли к лицу. Ветер стих. Солнце решило скрыться в густых тучах: слабая желтизна лучей за серой пеленой никак не утешала. Последние дни стояла ужасная жара, и в воздухе пахло предстоящей грозой — не сегодня, так завтра она должна была разразиться. Когда на повороте показались добротные каменные дома, Костов сопоставил улицу, по которой они шли, с мысленной картой округа, и глаза его округлились от удивления. Теперь он знал наверняка, куда они идут. То же самое подтверждение прочиталось во взгляде Фантомхайва. — Теперь вы поняли, почему нужно было выйти раньше. Если ваш приятель не слишком пунктуален, нам повезёт застать его дома. Да, всё становилось на свои места. Принимать журналиста у себя было бы небезопасно, учитывая недавние подозрения о слежке, в кафе — слишком много лишних глаз и ушей. Но явиться чуть ли не прямиком в его гостиную… для неизменно вежливого Костова подобное поведение было грубым, хоть он и понимал его необходимость. — Мы ведь даже не позвонили. — Естественно, мы не позвонили. Чем меньше людей знает о ваших намерениях, тем лучше. Кажется, эту фразу вы повторяли чаще, чем набожная монахиня — «Молитву господню». — И всё-таки. Откуда вам известен адрес? Не помню, чтобы говорил его. Сиэль впервые за этот день улыбнулся, снисходительно и довольно. — Надеюсь, я не уязвлю вашу гордость, если скажу, что вы не единственный мой осведомитель в Париже? — О, моё сердце абсолютно разбито, — в тон ему усмехнулся мужчина. Они перешли набережную Флер, миновали заброшенный садик за оградой, в котором до сих пор не убрали прошлогодние листья. «Да, если повезёт, Мак-гахан ещё дома». На сегодняшний день единственная зацепка или, по крайней мере, единственная, доступная им обоим. Костов не сомневался, что у графа расследование идёт полным ходом, о чём ему не было известно ничего или почти ничего. У Сиэля давно вошло в привычку ставить других перед фактом успешного разрешения дела в самом конце, и уж точно не раскрывать всех карт даже тем, кто на удачу (удачу ли) звался его сторонником. Они поднялись на первую ступеньку перед нужным домом; кто-то вышел и, глухо извинившись, в свою очередь спустился по лестнице. Сиэль дёрнул колокольчик, но что-то в коротком «извините» прохожего показалось Костову знакомым. Он обернулся, когда мужчина в чёрной кепи, хромая, ступил с крыльца на тротуар, и достаточно громко, чтобы его услышали, заговорил: — Друг мой! Простите покорнейше, что мы без предупреждения. Мак-гахан (а это был именно он) повернулся. Костов извинительно улыбнулся, протянул ладонь. Тот поднялся на лестницу и пожал её, в тот момент, когда дверь открыла черноглазая служанка с удивлённым видом, явно не ожидавшая незнакомцев через секунду после ухода хозяина. Сиэль заметил в её ушах маленькие перламутровые серёжки — слишком дорогие, чтобы прислуга позволила себе их купить. «Не иначе как подарок». — Луиза, они со мной. Проходите, господа. Он провёл их в гостиную, не говоря ни слова о внезапном визите. Два зелёных папоротника в больших горшках скрадывали общую серьёзность комнаты: тёмного дерева шкаф с книгами за стеклом, простой стол с множеством письменных принадлежностей и два стула с обивкой, заменявшие кресла. Хозяин уступил их гостям, сам заняв деревянный стул за столом, и стянул чёрный шейный платок, повязанный бабочкой. Сиэль отставил в сторону трость, Костов — зонт. Тиканье стрелок часов отдавалось в ушах. Три, шесть, девять. — Простите за беспокойство, — нарушил тишину юноша, прочистив горло, — нас вынудили обстоятельства. Я решил, что встретиться здесь осмотрительнее, но, разумеется, это не давало нам право врываться без приглашения. Тот молча кивнул и отмахнулся: — Если так лучше… — Вы упоминали, что получили какие-то новости?.. — Верно. Мне удалось узнать некоторые сведения о репортёрах, что могли собирать сведения в Болгарии в то время, как вы и просили. Большинство из них работали десять-пятнадцать лет назад, хотя теперь или отошли от дел вовсе, или не публиковали свои наброски. — Но? — Но не все. Двое вернулись на историческую родину, в Британию. К сожалению, оба работали под псевдонимом, поэтому настоящие имена мне неизвестны. — Их можно понять, — пожал плечами Костов, — ваша работа подразумевает некоторые риски. — Я отправил запрос в контору об их предыдущей писательской деятельности. В каких газетах они публиковались, с какой колонки начинали, что за темы их интересовали. Сиэль напрягся и подался вперёд. Журналист задумчиво перебирал в ладонях ткань оставленного на столе платка. — Некто, пишущий под именем Джордж Кинг, построил карьеру в «Йоркширской вечерней прессе» на судебных хрониках, а потом заинтересовался дальним зарубежьем, в том числе восточной Европой, хотя больше внимания уделял Греции. Сирил Стоун в своё время порицал чопорность викторианского общества, зависимого от традиций. Сиэль неопределённо хмыкнул. Костов тоже с трудом мог соединить военный репортаж с тем, что только что услышал. — Колонки не пользовались популярностью, и бедный Сирил был вынужден уйти со сцены. Однако несколько лет назад он же, теперь С. С., очевидно переквалифицировавшийся в неравнодушного человеколюба, написал «Письма к графу Абердину», которые наделали много шуму в Европе. — Это те самые, про зверства итальянского монарха? По молчанию стало понятно, что именно так. Снаружи шелестел ветер, поднимая пыль с мостовых. Юноша задумчиво крутил перстень с сапфиром. — Вздор, — наконец отрезал он через несколько секунд, так ни до чего и не додумавшись. — Как светский модник, англичанин, мог писать без знания дела о чужом государстве? — Знание дела у него было, — поправил Мак-гахан. — В этом и загвоздка. Представление о незавидном положении итальянских граждан мог получить только человек осведомленный, выезжающий за границу. Человек, владеющий дипломатией, словом и в целом гуманистически настроенный. Костов озадаченно выдохнул: — То есть явно не провинциал, начитавшийся либеральных статей. Но послушайте, вы уверены, что это один и тот же человек? — Он оставил старую подпись: по ней я его и узнал. — Это мог быть не англичанин? — вставил Сиэль. Мужчина медленно пригладил бороду. — Наше законодательство не позволяет публиковаться тем, кто не имеет британского подданства. Но статью напечатали анонимно. Обычно… обычно так делают, если в ней есть ценная информация и автор не желает раскрывать свою личность: редактор может взять на себя такую ответственность. Но здесь человек явно не дорожил своим местом. Учитывая содержание, только глупец выпустил бы её в тираж. Или кто-то, кому хорошо заплатили. — Или кто-то, кому хорошо угрожали, — мрачно проговорил Фантомхайв. Костов с протяжным вздохом покачал головой. — А может, и то и другое. Открылась дверь — служанка принесла чай. Положение дел не улучшалось. В голове у Костова гудели мысли, и он был рад перерыву на сандвичи и сладкие пирожные. Догадки, что автором мог быть кто-то из болгар разбились в пух и прах. Это и хорошо, тогда его самого не смогут обвинить. «Меня и не пытались», — напомнил себе Костов, но вышло не очень убедительно; старое беспокойство уже открылось, закровоточило, как задетая рана. Он сжал челюсть, чтобы отогнать это чувство, безуспешно. Зашевелились воспоминания о совсем другой жизни, до элегантных, с иголочки, костюмов, даже до табачных сделок, которые помогли ему подняться из низов. Арест отца за агитации, строгие наказы матери убраться из комитета, потому что терять единственного мужчину в доме она отказывалась. Угрозы. Конечно, он рисковал, перенаправляя дорогие партии в руки иностранных компаний: Костов тогда сделал бы что угодно, чтобы хоть как-то поквитаться с ненавистными турками. Но потом геройство закончилось. Он откусил сандвич, не различая вкуса, и взглянул за окно. Усталые, повядшие жёлтые цветы липы ветер срывал с деревьев и уносил прочь. Да, геройство закончилось, и всё, что он смог — это поспешно перевезти мать на север, оставив на попечение сестры, и выехать за границу. — Я выясню об обоих, — строго кивнул сам себе Мак-Гахан, тоже погружённый в невесёлые мысли. — Не знаю, как скоро это будет, но сделаю, что от меня зависит. В реальной жизни разгадки куда более прозаичны — хорошо это или плохо. — Мы тоже не будем сидеть без дела, — заверил Фантомхайв. От пирожных он отказался, только выпил свою чашку чая. — Делайте что нужно: считайте, что у вас есть королевский пропуск. Вы помогаете мне, а я никогда не забываю и не оставляю тех, кто оказал мне какую-либо поддержку. — Да, поддержка мне не помешает, милорд. Он смял в ладони шейный платок и встал из-за стола. — Вы останетесь на ужин? — Мы и так отняли у вас много драгоценного времени. Тем не менее, спасибо за приглашение. — Что ж. Рад был быть вам полезным. Костов также поблагодарил Мак-гахана, взял зонт и вежливо попрощался. Скоро входная тяжёлая дверь позади них закрылась, и мужчина стал спускаться по ступеням. Тучи на севере сгущались, набухали. Ветер пробирал до костей: казалось, снова наступил студеный апрель. — Ну и холод, мне стоило захватить пальто. Даром что лето. — Костов обернулся и наконец заметил отсутствие верной деревянной спутницы Фантомхайва. — А как же ваша… Сиэль сделал ему знак и чего-то ждал. Так и случилось. Прошло с полминуты, как служанка с раскрасневшимися от спешки щеками отворила дверь и подала графу трость. — Как хорошо, что вы ещё здесь, м’лорд. Вот, вы оставили. — Да, я вот-вот собирался постучать, — улыбнулся он. — Большое спасибо. Девушка рывком поклонилась на прощание, тряхнув каштановыми волосами, и серёжки покачнулись. Сиэль удержал её, прежде чем она вошла в дом: — Передайте хозяину нашу благодарность, он очень любезен… И очевидно очень добр, раз дарит вам такие дорогие вещицы. — О, что вы, — пролепетала та. — Они достались мне от покойной матери, м’лорд, совсем недавно. «Тогда твоя мать не иначе как леди», — подумал он, а вслух сказал: — Вот значит как… сожалею о вашей утрате. Доброго вечера. И, коротко кивнув, спустился. Когда юноша повернулся, его тонкие губы были крепко сжаты: как всегда, когда у него зарождалось новое подозрение. Костов шёл, зябко ёжась, и ждал, пока тот облечёт мысли в слова. «Дорогие вещицы?» Он ничего не заметил, но припоминал другое: Мак-гахан обосновался в Париже несколько лет назад и уже тогда писал, что взял девушку-сироту в услужение за её честность и старательность. Или тот говорил не о ней? И всё же, если предположить, что о ней, выходит, девушка соврала о недавно почившей матери. Как странно… «Боже, мне всюду мерещатся заговоры». Так бы он подумал, если бы Сиэль сам не обратил на это внимание. Возвращались, к счастью, не той дорогой, что пришли. Вода в реке, мутная и тёмная в свете занимающихся сумерек, медленно текла под мостом. — Так что за вещицы? Сиэль занёс трость, чтобы сделать ещё шаг, но остановился, услышав вопрос, хоть и не обернулся. — Для обычной служанки у мисс Луизы слишком дорогие серёжки, — тихо сказал он. — Даже если это подделка, а не настоящий жемчуг… с её жалованием такого не купить. — Право слово, я не всматривался. Не могу поручиться, но для меня слова про мать тоже звучали сомнительно. Неужели дурные наклонности? — Считаете, она их украла? — по короткой паузе стало понятно, что Сиэль не разделяет это предположение. — Вы знаете Мак-гахана куда лучше меня: возможно, он из тех людей, кто заводит, скажем… более близкие отношения с прислугой женского пола, чем следовало? Костов энергично покачал головой. — Кто-кто, а Мак-гахан не такой человек, нет. Времени пришлось бы хорошо потрудиться, чтобы изменить его. Но, вы правы, и воровку на службе он бы терпеть не стал. Но если это ни то, и ни другое, может, девица действительно получила их в подарок? В последнее время я перенял вашу подозрительность — и не особо этому рад. Улыбка вышла натянутой: в шутке, конечно, была немалая доля правды. — Подарок… возможно. Ветер, словно призрак, с шумом зашелестел пышными кронами над головой. — Но кто станет так раскошеливаться на служанку?