Брошь с аметистом

За окном качались старые, сухие ветки. Скрип не давал уснуть. Давно ожидалась гроза, но вместо неё с вечера расшумелся ветер, проносящийся по городу с жутким свистом. Он кружил и кружил, и безрадостно стучали закрытые ставни. Подсознательное неуютное чувство, которому Эмили не могла найти объяснения, засело внутри и, всякий раз, как она поворачивалась в постели, напоминало о себе стянутыми напряжением мышцами. В самом деле, лучше бы пошёл дождь: стук мягких капель по стеклу или крыше всегда убаюкивал её. Но не ветер. Эмили протяжно выдохнула. Всё было в порядке и в то же время что-то изменилось: тоска следовала неотвязно, как прилипшая паутинка, уже несколько дней. Хуже всего, что не получалось затолкать ощущение неправильности поглубже, как обычно. Она перекатилась на другую сторону кровати, но не обратила внимания на холод смявшихся простыней. Первые дни отстранённости Костова удалось пережить, к своему же удивлению, спокойно: в конце концов, он всегда возвращался, заговаривал, и ей снова было тепло рядом с ним. Но время шло, и такие островки спокойствия появлялись всё реже, и Эмили становилось тяжелее убеждать себя, что всё хорошо, что она не обуза и не одинока. Всё чаще уходил Костов, и в комнатах коттеджа звенела тишина. Она стойко боролась с собой, чтобы не позволить безрадостное сравнение: так же тихо было в поместье. «Нет. Здесь всё иначе. Всё по-другому», — упрямилась Эмили. Но иногда всплывали воспоминания, слишком живые, слишком яркие, и она застывала, словно Алоис в самом деле стоял рядом. «А может, было бы лучше, будь он здесь», — вырвалось однажды, и с тех пор уже не получалось не думать об этом. Потому что он был с ней, всегда, целый человек для неё. Нет, больше. Всё, что её окружало, вся жизнь после двенадцати лет — Алоис. То, что до — сплошное чёрное пятно с редкими проблесками, которые хотелось забыть. Но Алоис будто единственный, кто был… только для неё. Он винил Эмили в чём угодно, за что мог найти — за сорвавшуюся сделку на обеде, ведь «рыбы и то говорят больше, могла бы улыбнуться вместо того, чтобы позорить меня», за недостаточно почтительный взгляд, за молчание — когда она молчала — и за глупые вопросы, когда всё-таки открывала рот. «И за неблагодарность…» Но раньше она имела значение. Эмили занимала место в его жизни, что-то делала, он что-то чувствовал — из-за неё. А она — из-за него. И это было правильно… привычно. «Так должно быть». Сейчас же стало невозможно избегать пустоты, которая то и дело подстерегала вечерами. А Костов — не только для неё. Будь Эмили в лучшем расположении духа, то не расстроилась бы этому замечанию; теперь же стояла глубокая ночь, с силой бился в окна ветер, и мысль, что он «не для неё» резала ножом. Потому что Костов — где-то вовне, с целой жизнью, о которой она не имеет никакого понятия, а Эмили всего лишь одна её часть, маленькая, совсем крохотная. И он снова далеко, в другом мире, таком красочном, но всё равно чужом, пусть они и делят его — на время. «А я… я нигде. Уже нигде». Эмили с силой стиснула подушку, не заметив, что намокли веки. В груди дрожал, ломался тяжёлый камень. «Нигде». «Уже не будет человека только для меня, никогда больше». В новом мире так было правильно. Но не для неё. И поэтому новый мир стоял в стороне, какой-то зазеркальный, кажется, протяни руку — и ты в нём, только потом что-то снова и снова выбивает тебя оттуда. Ещё недавно получалось верить, что ей позволено там быть. Но… «Потому что я не подхожу никуда, — сжимала она зубы, чтобы не заплакать, и не плакала: в спальне стояла непроницаемая тишина. — Не подхожу Костову, не подхожу Уильяму. Он не помнит обо мне, потому что зачем? Но Алоис… как мне туда вернуться? Никак. Уже не будет так, как раньше, уже никак не будет». Все чувства, которые игнорировались последние недели, навалились разом, так что дышать становилось тяжело. В гостиной прямо и направо по коридору часы отзвонили третий час, а когда Эмили засыпала, больно уже не было: только пусто, как во всём доме сегодня ночью. Брошь разбилась. Это первое, что пришло в голову, чётко и ясно, причём разбилась так легко, словно была сделана из стекла, а не прочного аметиста. «Нет-нет, как же так». Ронять брошь не следовало, это ясно как божий день. Как можно было быть такой глупой? Если он узнает, ей точно не поздоровится. Камешки, что росяными каплями когда-то виднелись на фиолетовых крыльях бабочки, блестели на полу. Если он увидит… если зайдёт в комнату… Эмили принялась собирать осколки. Больно, пускай. Нужно собрать, пока он не вошёл. Быстрее. Острые края царапали кожу до крови. «Это хорошо, тогда он увидит, что я старалась, что я не хотела». Стеклянная пыль впивалась в руки, чесалась до жути. Нужно вытащить, а она уходит глубже как назло. Вот так, ещё немного. Эмили ведь правда не хотела, она просто дурочка, но может извиниться, и тогда всё будет хорошо. Страх безжалостно скручивал желудок до тошноты. «А если не будет хорошо?» Будет, обязательно будет, потому что она исправится. Она загулялась, но теперь видит, что он был прав, всегда-всегда. «Только не заходи, не сейчас, пожалуйста». Эмили скользнула горячими ладонями по волосам и убрала их с глаз. И тогда услышала то, чего так боялась. Сжалась на полу, мечтая стать невидимой, а с порога зазвучали шаги — громкие: она выучила, что каблук на туфлях для визитов должен быть высокий. «Чуть меньше, чем для бала», — заученно повторила Эмили про себя. Сердце стучало вместе с каблуками, и замерло, когда замерли шаги. Она заставила себя поднять голову раньше, чем ей прикажут это сделать, и взглянула на вошедшего. Над бронзовым жилетом, застёгнутым на все пуговицы, чернел широкий бант. — Когда говоришь, что кто-то выходит замуж, нужно писать avec. И разве вы не проходили наклонения в прошлом году? Эмили склонила голову набок, не веря в услышанное. Нет, он ничего не сказал, даже рта не раскрыл. Тогда что это за голос? Слышится отовсюду: от стен, от окон с розовым зимним рассветом. Неправильная, непривычная розовость путает мысли. «Проходили. Le subjonctif выражает желание…» Эмили моргнула. «…неуверенность…» Как странно. Комната — как сквозь мутное, запотевшее стекло. «…или предположение» Она уцепилась глазами за чужие глаза напротив, чтобы не скатиться в неизвестность. Голубые, такие знакомые. Равнодушные. «Почему, почему. Не смотри на меня так, только не так». Эмили хотела позвать его по имени, но с ужасом поняла, что не может вспомнить. Как его зовут? «Не надо молчать, ну хватит. Скажи, что я невнимательная растяпа, или что я не умею ценить вещи, и тем более подарки. Скажи что-нибудь». Человек поправил каштановые кудрявые волосы и продолжил смотреть. О безразличие в его взгляде можно порезаться. Он опустил глаза, заметил отломанное аметистовое крыло в её исцарапанных ладонях. И ушёл. А комната исчезла в облаке густого пара. На утро, перламутрово-белёсое утро, горло саднило. Эмили сглотнула, пытаясь понять, заболела ли или ей просто нужно выпить воды, на всякий случай потянулась к стакану на прикроватной тумбочке. Влажные пальцы оставили на стекле следы. Прерывистое дыхание громко слышалось в ушах. «Сон. Просто сон». Эмили тяжёлой рукой убрала волосы, прилипшие ко лбу, и глубоко вздохнула. Голова гудела. Сквозь раскрытые ставни пахло свежим воздухом, прибитой пылью и мокрой зеленью. Она пила, думая, кто открыл окна, ещё и не разбудив её при этом. Утро, верно, совсем раннее. Эмили повернула голову и, закашлявшись, решила, что глаза её обманывают: часы показывали четверть двенадцатого. Может, они остановились? Мерное тиканье стрелок говорило об обратном. Просыпаться в восемь или половину девятого стало такой неизменной привычкой, что когда никто не приходил её будить, что-то всё равно поднимало с постели. Но сегодня нет… Эмили со стуком положила стакан на место и встала, не зная за что взяться. Взгляд блуждал по комнате, словно пробуждение позже обычного всё спутало. «Нет. Успокойся сейчас же». Нужно просто делать всё как всегда. И хотя она пообещала взять себя в руки, одной решительности не хватало, чтобы всё шло так, как того хотелось. Она то и дело прислушивалась к звукам в коридоре, чтобы понять, вернулся ли Костов, да и волосы никак не желали заплетаться. С одной стороны они завивались сильнее, а справа почти разгладились, оттого что она ворочалась во сне. В конце концов было решено просто причесаться как следует и заколоть верхние пряди сзади, а остальные — оставить спадать на плечи. Что-то подсказывало, что дом всё равно пуст. Надевая туфли, она едва не споткнулась о порог. Подозрение оказалось верным. В опустелой гостиной никого не было, из кухни не доносилось ни звука. Что могло потребовать отсутствия Костова всю ночь, неужели что-то случилось? «А может, даже если он и возвращался, то ушёл снова», — предположила Эмили, и уголки губ опустились. Как всё непонятно. В любом случае, её это не касается. Да… не касается. Эмили вяло позавтракала ягодным бисквитом и запила холодным молоком. Ей уже даже надоело строить возможные теории, куда уходит мужчина, потому что все вопросы он сводил в не особо весёлую шутку, и она перестала спрашивать. Первое время забавляло думать, что раз Костов связан с Фантомхайвом — который имеет какое-то отношение к полиции — то они вместе расследуют какое-то преступление, похожее на дело с фотографом. Было бы увлекательно. Она перебирала в голове самые невозможные варианты, но в итоге убедила себя, что в обычной жизни ничего подобного не случается. А случай с Маргарет Тернер… что ж, это было исключением из правил, причём весьма неприятным, хотя нельзя сказать, что воспоминания как-то её мучили. Они перешли в раздел между давним прошлым и нереальностью и, даже захоти Эмили вспомнить, что чувствовала тогда ночью, на высоте Вестминстерской башни в руках убийцы, ничего не получалось. К счастью. Но поверить, что отстранённость сожителя связана всего лишь с работой? Конечно, он старался шутить, как и обычно, но когда погружался в свои мысли или думал, что она его не видит, производил совсем другое впечатление. Костов выглядел не просто уставшим: озадаченность и подозрительность, которой Эмили не могла найти причину, оставили отпечаток в его глазах, в напряжённой складке на лбу и поджатых губах. Однако он ничего не хотел говорить, и иногда она думала, что это к лучшему, не хватало ещё занимать себя новыми беспокойствами, с которыми ей никак не помочь справиться. «И всё же…» Всё же какая-то невидимая стена пролегла между ними. Каждый оставался по свою сторону. Они проходили мимо друг друга, ужинали вместе, разговаривали, но в то же время их действительность кардинально различалась. Оставалось гадать, сколько так будет продолжаться, а сидеть в полном одиночестве в доме было выше её сил. Пускай хоть по прилегающим улочкам, но нужно выйти прогуляться. Это она вполне может себе позволить, чтобы почувствовать себя лучше хоть на полчаса. Спустившись с крыльца и пройдя несколько шагов, ей послышался какой-то звук: она обернулась, но человек, очевидно, сосед направлялся в другую сторону. Ей так и не представилось случая с кем-то из них познакомиться. По знакомым улицам гулять оказалось невероятно скучно: за последние дни Эмили выучила их наизусть. Аллея с почти отцветшими липами, вниз по улице и поворот направо. Широкий бульвар, тёмно-зелёные кроны. Вот и кафе, куда Костов повёл её попробовать «чудесный сэндвич». Но все эти переулки, балкончики и клумбы она видела десятки раз. Можно попробовать пойти в другую сторону, тем более что она предусмотрительно захватила уже изрядно помятую бумажку с адресом. «Если что, я просто буду запоминать, куда шла. В Лондоне же как-то разобралась». Её тряхнуло от воспоминаний бесконечных улиц и поворотов и ноющих от усталости ног. «Просто прогулка. Я не собираюсь забираться никуда далеко». Она свернула влево и пошла вверх по бульвару, морщась от бьющего в лицо ветра. Никого интересного по пути не встретила, только милый малыш в синей полосатой матроске, гуляющий с нянькой, заставил коротко улыбнуться. Всего несколько мгновений, и ребёнок остался позади, а улыбка растаяла. Сколько лет назад она сама была того же возраста? Наверно, двенадцать. Больше половины своей жизни. Иногда — внутренне — Эмили чувствовала себя не старше этого мальчугана и не могла понять почему: ей давно не пять, избалованной хорошим детством её назвать сложно, тогда откуда это прилипшее чувство беспомощности? Что-то мешало жалеть себя как раньше: ей удалось сбежать, перебраться через Канал, оказаться во Франции, и теперешнюю жизнь можно по праву назвать сказкой. Тогда почему, почему, бога ради, она снова чувствует беспокойство, расползающееся по венам, как быстрый яд, и снова всё не так? Что бы сказал на это Алоис? Ничего хорошего. Скорее всего, просто назвал бы её неблагодарной, неумеющей ценить всё хорошее, что ей достаётся простой удачей. «С тобой возятся, как с принцессой, а ты смеешь быть чем-то недовольной». — И он прав, — прошептала Эмили, забыв о редких прохожих. Пускай раньше в королевском отношении можно было засомневаться, но ведь Костов в самом деле обращается с ней лучше, чем она того заслуживает, лучше, чем когда-то могла мечтать. «Когда мне уже будет достаточно? — вздохнула она и сама же закатила глаза от своей вечной унылости. — Что, чёрт возьми, нужно, чтобы этого было достаточно?» Несильно пнула ногой камешек, и он откатился в серую лужу. «Наверно, быть какой-то другой. Но мне не светит быть другой». Эмили напрягла память, когда уже говорила себе эти слова. Кажется… Да, на балконе в дождь. Приём у Меннерса… Всё началось тогда, с этого чёртового приёма. Тогда её самым большим чаянием было увидеть Уильяма, поговорить с ним. Он мог спасти её от всего только своим письмом или присутствием — так казалось тогда. На какую-то секунду, пока Уильям держал её в своих руках в коридоре, Эмили исполнилась уверенности, что он защитит её, раз и навсегда, и всё будет хорошо. Но пришёл Алоис, и Уильям быстро спустил её на пол. «Наверно, мне не Уильям был нужен». Эмили даже замедлила шаг и поборола желание переубедить себя, сказать, что нет, только ради него она и сбежала, потому что он смог чем-то затронуть её сердце. «Да, например, тем, что не упрекал меня десять раз на дню и не бил по щекам. Не толкал с последних ступеней лестницы, чтобы посмеяться. Прекрасный повод для любви». От своего же ироничного тона захотелось скривить губы, как от горького сиропа. Господи, оставаться в иллюзиях было куда приятнее и вполовину не так больно. Да, не он был ей нужен: за это время маркиз Карр почти не появлялся в её мыслях. Эмили подняла от земли голову и оглянулась: совсем забыла, что обещала себе следить, куда идёт, чтобы потом не спрашивать дорогу. В конце площади возвышалась колонна, та, что с позолоченным ангелом на шпиле. Можно было довериться памяти и пройти до вокзала, но дорога до него вызвала бы новые мысли и сожаления, как всё было и как могло бы стать. Она удержала себя от сладкого искушения провалиться в солнечные воспоминания первого дня в Париже и решительно прошагала в сторону. Старичок у тротуара продавал пригоршни лесной малины в газетных свёртках. «Нужно было захватить деньги». Эмили провела глазами крохотные розовые ягодки и подалась вправо от шума экипажа позади, хоть и не стояла на бульваре, чтобы лошади могли её ударить. Фиакр как раз высадил даму в зелёном с тонким носом и её мужа, и извозчик стал зазывать новых клиентов, обещая довезти до квартала Маре за пять су. Лихо завёрнутая набекрень шапка на его голове показалась забавной: и как только она не слетала на поворотах? В Лондоне все кэбмены были столь же чопорны, как и нанимающие их господа. Будь у неё деньги, может, Эмили бы и прокатилась по городу, потому что до сих пор не успела рассмотреть его как следует. «Деньги и хоть какой-нибудь спутник». Хорошо, что она надела самое простое платье и походила скорее на горничную леди, вышедшую по поручению хозяйки, чем на саму леди. В таком виде она чувствовала себя спокойнее. «Девица вашего положения без сопровождения вызовет в лучшем случае пересуды, в худшем — нездоровый интерес». Кто ей это сказал? Кто бы ни был, он прав, так что Эмили, если Костов не составлял ей компанию, завела привычку гулять в скромной одежде, которую приобрела за такую же скромную цену на вещевом рынке. Несколько серых и синих платьев с белыми воротничками пополнили гардероб. С другого конца площади тронулся ещё один фиакр: видимо, здесь было что-то вроде их стоянки. Эмили, немного выдохшись, остановилась и стала рассматривать дома. В редких окнах, несмотря на полдень, горел свет: наверно, кто-то зажёг свечи, чтобы развеять пасмурную мрачность за стеклом. Ей сразу стало уютно — вот бы сейчас оказаться в одной из комнат. Наверняка там живёт милая старушка с двумя собаками, которая любит цветы в вазах и заваривать по утрам какао. Много-много лет назад это было её любимым занятием — гадать о жизни людей в окнах или придумывать радости и невзгоды прохожим, но после того, как Алоис забрал её, смотреть стало не на что и не на кого. В загородном поместье на много миль вокруг не было ни души, а в Лондоне Эмили появлялась не слишком часто. Она поискала глазами подъезжающий фиакр, чтобы сочинить историю и о сидящих в нём мужчинах, но… сердце ухнуло вниз, как будто его подцепили крючком и с силой дёрнули. В самом деле, из всех людей?.. Или Бог захотел проверить, действительно ли она верит своим словам «он не тот, кто мне нужен»? Если так, то проверка глупая и жестокая. Радость от решения надеть невзрачное серое платье испарилась, как будто той и не было. «Глупости. Сколько мы не виделись? Они меня даже и не узнают». Эмили отвернулась и пошла в совсем другом направлении. Чего она боялась больше — того, что младший Карр узнает её или что проедет мимо, не обратив и толики внимания? Перезвон копыт по брусчатке за спиной играл на нервах. Нет, неожиданная встреча вовсе не значит, что им придётся разговаривать. Да и словно кто-то ради неё остановит извозчика, просто чтобы поболтать. В самом деле, это немного успокоило её. И всё-таки… Гулять без кузины или хотя бы служанки…. новые подозрения, вопросы. «Ему нет дела до обстоятельств моей жизни. К счастью. Или нет». Цок-цок. Только бы дойти до вон того поворота и скрыться в улицах. Цок-цок, но уже громче. Боже, пусть он всё-таки проедет мимо. Эмили отвернулась, поборов первый импульс присесть и притвориться, будто поправляет задник туфли, но в последний момент решила, что это принесёт ещё больше ненужного внимания, и, пристально смотря вперёд, продолжила идти. Уж будь что будет, всё лучше, чем позорно сбежать узнанной. Экипаж медленно прокатился слева, послышались знакомые голоса. — Нет необходимости ехать вместе сейчас, но и задерживаться здесь незачем. Поеду девятичасовым послезавтра. Ты знаешь отца: он скорее даст сломать себе руку, чем признает, что нуждается в помощи. Уильям кивнул без слов и перевёл взгляд, рассеянно разглядывая улицу. В руках у него громко шелестели от ветра верхние листы в стопке каких-то бумаг. Эмили на секунду подумала, что он станет делать, если листы разлетятся по площади, и как в таком случае поступить ей, но долго размышлять не пришлось: маркиз накрыл их ладонью с длинными, тонкими пальцами, и шуршание прекратилось. Никто и не подумал на неё взглянуть. — Тогда напиши, как обстоят дела в Брайтоне, — наконец заговорил он, — я приеду через неделю-полторы или около того. И возьми ту книгу для Вики, что я купил у Рене. Наверняка она уже заждалась. — Девочка хочет её от тебя, а не от меня, — просто пожал плечами лорд Генри, сидящий спиной. — Ты говорил, они будут здесь до июля? Успеешь вручить подарок лично. Эмили шла дальше, затаив дыхание. Они были рядом, совсем близко, такие знакомые. До проулка, в который она собиралась свернуть, осталось с десяток-два шагов. Что хуже, упустить их из виду сейчас и потерять насовсем или отвечать на расспросы, давя нарастающий стыд и смущение? «Неделя-полторы» звенело в ушах. Только теперь уже не побежать за ним обратно. Она шумно, глубоко вздохнула. Много времени на раздумья не было. «И что мне в самом деле сделать, броситься за фиакром и кричать «постойте»? Нет, этого нельзя было себе позволить, но ничего не сделать сейчас значило действительно лишиться его присутствия в своей жизни. На этот раз навсегда. «Оно мне не нужно, я же уже сказала, что не нужно». Но и уверенности в этом тоже нет. Может, всему виной то, что они совсем не виделись? Может, общайся они теснее, всё бы было хорошо? Как можно что-то утверждать, не попробовав? Однако картинка собственной неловкости, где она заговаривает первой, а он, вероятно, делает вид, что не узнал её, холодила жилы. «Нет, Уильям же не такой… — несмело возразила Эмили. — Уильям вежливый. Этого у него не отнять». Семь шагов. Повернуть вправо. Остаться. Ну же, решай хоть что-нибудь. Эмили шла медленно, но расстояние между ней и проулком всё равно уменьшалось, а с экипажем — увеличивалось. «Дьявол!» Очередной камешек отлетел в сторону под неосторожной ногой и пару раз простучал по брусчатке. Эмили резко вскинула голову. Если это её шанс, то пускай. По лопаткам и шее бежали мурашки. Она даже не заметила, что опять задержала дыхание. Он услышал. Знакомые карие глаза чуть расширились от удивления, и маркиз слегка выпрямил шею, как будто стараясь получше вглядеться. Эмили прошибло холодным потом. «Зачем… что теперь делать? Ещё и в таком виде». Но было поздно. Она улыбнулась с точно такими же дрожащими губами, как на приёме у Меннерса, когда тем вечером заметила Уильяма в отдалении у столиков. Сердце стучало в горле. Теперь Уильям наконец узнал её. Узнал, скрыл своё удивление и улыбнулся, больше сдержанно, чем мягко. Кивнул в знак приветствия. Ещё несколько секунд. Ветер трепал её светлые волосы, лез в глаза. Ещё немного. Подол платья хлестал по ногам. «Что делать? Что он сделает?» Ничего. Экипаж проехал дальше, и уже сложно было разглядеть и взгляд, и лицо человека, который так взволновал её. _____ Костов подпер пальцами нижнюю губу и расслабил спину, не особо надеясь на облегчение. Плечи и шея ныли, словно между лопатками вогнали раскалённое лезвие. «Когда всё кончится, устрою себе отпуск где-то на севере, куплю билет на поезд. Снег, свежий воздух, горы. Ни одной плохой мысли». Обстоятельства вынуждали его задержаться в Париже дольше, чем он планировал, — в месте, где удивительным образом переплетались роскошные фасады городских особняков и ужасная нищета. Ни по-настоящему свежего воздуха, ни отдыха, ни тем более гор. Здесь, в коттедже, что арендовал для себя Сиэль, можно было ненадолго представить, что они и не покидали Англию: гостиная поразительно напоминала городскую резиденцию Фантомхайва. Конечно, по большей части это сходство усиливалось задёрнутыми шторами, из-за которых в комнате густел полумрак, но… В тарелке темнела недоеденная мякоть яблока. Дворецкий подал фрукты со свежим сыром бри в качестве закуски, но аппетитом никто похвастаться не мог. На ужин ждали Мак-гахана. Ждали — сорок минут назад. Возможно, его задержали дела. Догадка хоть и наивная, но успокаивающая, а спокойствия как раз и не хватало. Сиэль не был так оптимистичен: уже высказал предположение, что, быть может, кто-то прознал о расследовании и предложил репортеру выгодные условия взамен на его молчание. Костов спросил, какие, и получил в ответ всего два слова: «Например, жизнь». Это походило на правду: Мак-гахана с его принципами трудно было бы купить. Но кому это понадобилось, автору статьи? Зачем бы он стал вылавливать всех, про неё прознавших, если только не боялся наказания за вольнодумство? Нет, он знал, на что шёл, публикуясь в одной из самых читаемых газет Англии. Вопрос в другом… Мужчина сморщил лоб, пытаясь оформить вечно убегающую мысль. Кто мог получить сведения, что во Франции, за пару сотен миль от Британских островов, цепной пёс Её Величества напал на след?.. Сиэль в это время велел унести тарелки и, поднявшись, подошёл к столу и взял из ящичка какие-то бумаги. Вздохнув, уселся в кресло. — Видимо, Мак-гахан сегодня не почтит нас своим присутствием. И всё же, чуть позже я пошлю Себастьяна узнать наверняка, дома ли он и стоит ли нам беспокоиться о его здоровье. Помните, я говорил вам о пропаже одного из лордов? Он потряс шуршащие листки. Костов вытянул шею, которая не переставала болеть, и устало кивнул. — Один из моих доверенных людей в Англии выяснил, с кем Гладстон состоял в тесных деловых или дружеских отношениях, кто видел его за несколько дней или недель перед исчезновением. Здесь — показания свидетелей. — Что-то интересное? — Последним Уильяма Гладстона видел некий барон Хэвишем, за завтраком, устроенным в благодарность на какую-то незначительную услугу. Он не заметил ничего странного в его поведении. Сказал только, что тот жаловался на здоровье и упоминал, что неплохо бы поехать к водам, в Плимут. — Кто-то проверил, там ли он в самом деле? Граф жестом велел ему проявить терпение. — Леди Элизабет Тарли. Надеющаяся выдать за малолетнего сына Гладстона свою единственную дочь, она приглашает лорда на север в Ланкашир, чтобы, видимо, очаровать его роскошью и дать понять, что за приданым дело не станет. Гладстон с радостью принимает приглашение. Костов начинал догадываться, куда он клонит. Одному знакомому Гладстон намекает, что поедет на юг, другой даёт обещание прибыть в Ланкашир — графство, столь отдалённое от Плимута. Остальные показания, судя по всему, отличались лишь деталями. — Позвольте угадать, ни в одном из указанных мест его не нашли? — Верно. Он рассчитывал выиграть время, пока за ним будут носиться по всей стране. — Не думаете ли вы, что… — Я этого не исключаю. Он мог выехать за границу, возможно, во Францию, а мог затаиться в укромном месте родной Англии, где его никто и не подумает искать. — У него должен быть мотив прятаться. — Несомненно, его я и собираюсь выяснить. Я собирался покончить хотя бы с одним из поручений, с помощью вашего приятеля, но и то и другое снова затягиваются. Он сделал глоток остывшего чая, поморщился и оставил чашку. Пальцы его напряжённо двигались всё время разговора, но теперь юноша сложил ладони домиком и задумчиво положил на них подбородок. Это значило, пришло время молчания и раздумий. По всей позе, по взгляду, можно было прочесть, что его мозг выбирает, проверяет и отбрасывает самые разнообразные догадки. Костов хотел последовать его примеру, хотя любая мысль причиняла ужасную головную боль, но и просто сидеть без дела казалось неправильным. Он потянулся к оставленным листам, чтобы прочесть и впитать уже известное, а не строить предположения самому. Хэвишем, Тарли, Рэйвенфилд. Ещё какие-то имена. И ни один свидетель не сходится в показаниях, ни один. Гладстон хорошо подготовился. Что же он натворил? — Себастьян. Голос Фантомхайва нарушил устоявшуюся тишину. Дворецкий, который уже вернулся с кухни со свежим чаем, чуть поклонился, готовый исполнить приказания. — Через двадцать минут отправишься по этому адресу, к человеку по имени Мак-гахан. Узнай, что помешало ему прийти, и пусть расскажет тебе всё, что собирался рассказать нам сегодня вечером. — Как пожелаете, милорд. — Мы можем позвонить ему домой, — встрял Костов, — прежде чем отправлять Себастьяна. В крайнем случае, узнаем ситуацию от служанки. Сиэль внимательно посмотрел на него и, поразмыслив несколько секунд, согласился. — Телефон в вашем распоряжении. Вас он знает дольше, чем меня. Какое-то время на другом конце трубки стояла ничуть не обнадеживающая тишина. Мужчина левой рукой придерживал провод, словно так звонок точно мог дойти. Пятнадцать секунд. Ничего. Он набрал номер снова, глядя на лицо напротив, темнеющее с каждым мгновением. Сиэль уже пожал плечами с мрачным видом «Я же говорил вам», когда в ухе послышался какой-то шум, потрескивание и наконец ответил женский голос. — Да. Луиза, добрый вечер. Это Костов вас беспокоит, мы виделись с вашим хозяином на прошлой неделе. Да-да, с моим хорошим другом. Себастьян за спиной разливал новую порцию чая. — Вы не могли бы позвать к телефону господина Мак-гахана, пожалуйста?.. Ах, вот что. И во сколько? — короткая пауза. — С самого утра? — удивлённо воскликнул мужчина, несмотря на всё призванное на помощь самообладание. Сиэль встал. Губы его были сжаты. — Нет, ничего передавать не нужно. Только будьте добры, сообщите ему, когда он вернётся, что я очень жду звонка. Пусть звонит по моему адресу. Спасибо. Нет, всё хорошо. Спасибо, доброго вечера. Костов обернулся, чувствуя, как то же подозрение холодит вены, и покачал головой. Сиэль понял его без слов, и так же молча кивнул Себастьяну. Совсем скоро они остались одни. Ветки, где-то узкие, сухие, на фоне тёмно-голубого вечернего неба казались росчерками карандаша. Далеко за горизонтом проурчал гром, и шумно зашелестела листва. Костов, стараясь держать себя в руках, вернулся к креслу, хотя напряжение сковало позвоночник цепкой ледяной хваткой. Взял листы бумаги, чтобы отвлечься от страшных картин, которые рисовало воображение. Мозг, как назло, отказывался понимать прочитанное. Мужчина водил глазами по строчкам, не разбирая, что они значат. «Это совсем не доказывает, что он мёртв, упаси Господь. Мало ли куда ему нужно было пойти утром?» Он и не замечал, как сжимал и разжимал свободную ладонь. «Не доказывает, конечно. Это всё эти проклятые нервы. Незачем сразу принимать на веру худшую из возможностей». Костов снова перебрал листы и, сощурившись от отсутствия света, остановился на одном из них. Лорд Алистер Чембер — гласила витиеватая надпись наверху. Мысли переворачивались в голове тяжело, едва ли не со скрипом. Почему и чем этот человек мог заинтересовать? Он опустил взгляд на строчку ниже. Виконт Друитт, один из знакомых Гладстона. Друитт… Откуда ему известно это имя? «Думай, ну же». Костов нетерпеливо потёр висок. Он слышал его недавно, совсем недавно. Только где? — Что это с вами? В наступивших сумерках лицо Фантомхайва виднелось бледным, встревоженным пятном. «Да и моё не лучше…» — Ничего особенного. Показалось, один из людей знаком мне, но это, разумеется, маловероятно, — а внутри колоколом звенело «думай, думай». — И кто же? — Некий… Алистер Чембер. — А, вы об этом. Пару лет назад шумел весь Лондон. Он был задержан в качестве подозреваемого в деле о Джеке-потрошителе. «Боже правый». — Но потом виконта отпустили за неимением доказательств, — с непонятной досадой произнёс Сиэль. — Вероятно, вы читали о нём в газете. — Да, вполне воз… «Нет». Он наконец вспомнил. — У меня есть кузен, но он… он. Я правда не знаю, могу ли ему написать. Он не знает ничего, совсем ничего. Костов помотал головой. Этого просто не может быть. Как? Можно ли ошибиться? Кузен Эмили был или не был замешан в преступлении несколько лет назад и — сейчас — возможно, в другом, о котором никто не имеет ни малейшего понятия. Что сделал пропавший Гладстон? Или он просто кому-то помешал? Мужчина облизал пересохшие губы, чувствуя, как всё идёт кругом, и велел себе успокоиться. «Паранойя до добра не доведёт. Я уже везде вижу врагов». Трель телефонного звонка заставила подскочить. Может, это Мак-гахан вернулся домой? Да, так и должно быть. Пусть так и будет, потому что долго это продолжаться не может. Костов в два шага подошёл к телефону и, бросив в сторону неуверенное «наверно, Мак-гахан», снял трубку. — Алло. Я вас слу… — он прервался на полуслове и выдохнул: — Лорд Генри! Вы? Что случилось? Слова, короткие и обстоятельные, падали как свинцовые шарики. Он открыл рот и тут же его закрыл. Хотелось сказать: «Вы, должно быть шутите», но ничего из сказанного не походило на шутку. Сиэль приблизился. Его туфли простучали по паркету удивительно громко, а может, всему виной головная боль, которая дошла до своего пика. — Я всё понял, — голос треснул. — Она пришла в себя? — Что происходит? — спросил Сиэль. — Конечно, лучше будет поговорить позже, — пообещал в трубку Костов и взглядом показал, что то же самое относилось и к Фантомхайву. — Спасибо. Приеду немедленно. Раскат грома прогремел прямо над крышей, с жутким треском, раскалывающим мир надвое. Оканчивающее звонок потрескивание в немеющем шуме было почти не слышно.