Воспевая чешую

Точка отчёта — страх: дикий, животный, идущий уже не от разума, а из тела. Ей нечем дышать. Она... умирает? Что-то жжёт её изнутри, сжимает и тянет, тянет… Времени нет, и она не думает — только бьётся, рвётся... и падает: вздрагивает всем телом, давится первым неуверенным вздохом и наконец выкашливает — что-то густое, тягучее... Страх не исчезает: вместе с воздухом к нему примешиваются новые нотки. Она открывает глаза, но ничего не видит: всё вокруг тонет в тревожной густой рыжине. Внутри — пустота. Внизу — холодный и мокрый камень. Холод пронизывает насквозь, врастает в кости, выворачивает и давит. Есть только он, этот рыжий голодный холод… только низкий, утробный гул, забивающий уши, и, сквозь него — чьи-то крики. Ей тоже хочется… так, но тело знает лучше: бьётся в судорогах, выкручивает себя как тряпку — и застывает. Она поднимается на четвереньки, пытается проморгаться, пытается — через боль — сделать хоть что-то. Густая янтарная жижа льётся из носа, из глаз, из ушей; кажется, даже сочится из пор. Кожа — янтарно-рыжая, тоже... и будто горит огнём. Голая и обессиленная, она не может пошевелиться — и давится уже не янтарной жижей, а слезами. Она умирает? Беспомощность, к счастью, длится недолго. Ей помогают подняться на ноги. Помогают отмыться. Помогают вспомнить. Её называют “Двадцать Один-Семнадцать”. Ей говорят, что она хулкинд — дефектный ребёнок, чья телесная оболочка была при рождении искажена из-за первогреха Лорхана. По старым законам её бы оставили умирать в лесу или на прибрежных скалах, но Талмор милостив. Талмор пытается её вылечить. Талмор о ней заботится. Талмор научит её, как приносить пользу. Она верит… а больше ничего и не остаётся, кроме как верить. Это легко и естественно: особенно когда младшая целительница Лантиль наносит лечебную мазь на её обожжённую кожу, а рив-комиссар Эрелассэ хвалит её успехи. Иногда она притворяется, что эти красивые меры — её родители. Они так добры… Ради них она будет стараться исправить свой генетический дефект, хотя не совсем понимает, как — и не совсем понимает, что именно в ней поломано. Объяснения рив-кураторов кажутся слишком сложными…. но ей только десять! Когда-нибудь она всё поймёт — и сумеет заслужить себе настоящее имя. Кажется, когда-то оно у неё было — имя; и родители — тоже были. Память, выжженная янтарной плазмой, расползается под пальцами... У мамы были такие же чёрные гладкие волосы, как у неё, а у отца — очень красивый голос, и он любил петь… Что с ними стало? Ответов не будет: таким, как она, нормальной семьи не положено.