Землеройка мертвечины, Сгнил давно твой жёлудь духа! Змеи битвы жаждут в ножнах Браги ворона отведать. Если град ладей ограды Так тебя наполнил страхом, Плыть тебе, лосось долины, В море зверя кверху брюхом!
Чужая воля сталкивается с её собственной — кровь идёт носом, стекает по подбородку, щиплет растрескавшиеся губы… но Мирмулнир опускается перед Мэвой на землю — и замирает. Мэва почти не дышит. Мэва — не шевелится. Что-то слепое, полуживотное — бьётся под рёбрами и кричит: бежать, бежать! Бежать, пока есть возможность — не оглядываться, не останавливаться, не думать! Бежать, и только потом, когда силы тебя оставят — зарыться в нору и надеяться, что опасность минует… чтобы высунуть голову — и снова бежать! Наверное, эта же сила погнала Мэву из Морфала — к южным границам, скрыться от горя, не до конца пережитого, и от такого же — словно ненастоящего — преступления… Но Мэва не хочет жить как животное — и умирать как животное она не желает тоже. Дракон перед нею? Пусть будет дракон. Чего бояться? Замирает время, замирает битва; Мирмулнир, опустившийся на землю, замирает напротив неё точно так же. Человек и дракон — вглядываются друг в друга. Дракон и дракон — видят друг друга насквозь. Что-то холодное, полузмеиное стягивает Мэву в тугие кольца. Она и не думала, чего именно хочет добиться, когда на ходу складывала хулительный нид; но древняя магия оказалась сильнее, чем животные страхи и человеческая воля. Древняя магия обеззввучила её горло, а тело стянула крепче, чем паутина морозного паука… и потому Мэва не кричит и не вздрагивает, когда зачарованная огнём стрела пропарывает ей шею. За первой следуют и другие — быстрые, решительные. Голова. Снова шея. Грудь. Крылья... "Это чужая боль", — понимает Мэва — и смаргивает. Дракон — Мирмулнир — пойманный с нею в одну морозную паутину, тоже — не кричит и не вздрагивает. Вайтранские стражники времени не теряют: Мэва не видит, но знает, чувствует каждую рану. Видит она лишь одно — глаза, горящие едкой драконьей желтью. Всё ещё — целые, хотя вайтранцы не могут не понимать, какая это уязвимая точка. Глаза они берегут, будто бы опасаясь кощунствовать: драконы — не боги для них, но есть что-то подлое в том, чтобы слепить даже чужого бога. Он — Мирмулнир, Верность, Сила и Охота, тот, кто не умирал и не перерождался, — уже не взлетит, и понимание это — неожиданно освобождает. Мэва хрипло, сорвано выдыхает и наконец протягивает вперёд руку, касается его морды. Как странно... Раскалённая чешуя должна бы обжечь, но боли Мэва не чувствует — по крайней мере, своей, а не заёмной. "Значит, так всё закончится?" Тихий, усталый не-голос вслух не звучит — но словно бы напрямую пропечатывается в мыслях. "Скверная шутка… Я слишком поздно понял: он не вознаграждал меня — а наказывал за трусость. Я должен был умереть за него, чтобы вернуться во славе и в силе, как все они… Но я не умер. Поэтому он и послал меня, чтобы тебя накормить — меня, а не кого-то другого". "Как это — накормить?" "Ты скоро почувствуешь, Довакин. Женщина, значит? Не думал, что будет так — поэтому обманулся. Давно я не видел джилл... Что же, скажи, сестра: моё время вышло?" "Боюсь, что так". "Я был достойным врагом: моё поражение принесёт тебе честь и славу… Как странно! Умирать не так страшно, как я считал". "Смерти боятся только животные". "Ты обо всём рассуждаешь так просто! Думаю, это не продлится долго… Я должен тебя накормить, теперь я всё знаю. Но я не хочу… Я не… Ты впустишь меня? Позволь мне не раствориться, и я тебе помогу — как сумею". "Я тоже тебе помогу — как сумею. Я слишком многого не знаю, чтобы давать обещаний… Но я постараюсь — до следующей кальпы". "Тогда я уже не боюсь. Мы увидимся снова, верно?.. Моё время истекло, Довакин. Держи его всё — сколько есть. Держи, подставляй руки!" Мэва впервые не может ответить — не потому, что не находит слов и не-слов… просто она и правда впитывает его — чужое время, чужую душу, чужого брата; чужие надежды, и разочарования, и неугасшую жажду жизни. Впитывает — и тонет.***
Пот струится у Айрилет по спине. Плечи — ноют. Прокушенная губа не кровит, ранка запеклась тонкой коркой... от жара, что ли? Щиты у неё хороши, но кожа на шее и на щеках — чуть пощипывает, доказывая, что даже для данмера это слишком… Что уж тут говорить о её ребятах? — Мы его прикончили! Глазам не верю! Мне уж казалось, нам всем конец! — радуются они вразнобой — но от дракона держатся на почтительном расстоянии. Только сейчас, когда с ним покончено, Айрилет всё себе разрешает — усталость, и тревогу, и скорбь. Не такое “крещение пламенем” она бы желала своим бойцам — но выбирать не приходится. Лейф говорил, что Хроки и Тора схватили, когда они попытались бежать. Что с остальными? Фроднара зацепило, но вот он, скачет с мечом, пусть вторая рука и висит плетью... Тем, кого Айрилет привела, повезло: даже Эйнара она в последний момент оттащила. Паршивец едва не погиб, а так — лишь попрощался с ресницами и бровями... Но он был первым, кто подстрелил дракона, поэтому за самоубийственный рывок, стоивший Айрилет несколько новых седых волос, его не накажут — почти. Из Ривервуда всегда прибывают самые беспокойные… Айрилет убирает меч. Дракон не шевелится. Может быть, это уловка? Мэва, посыльная из Ривервуда, опасности будто не чувствует: как стояла перед драконом, так и стоит, ни на пядь не сдвинулась. Как она приманила его, Айрилет не понимает, но ей и не нужно — пусть перед Фаренгаром теперь отчитывается. — Он точно мёртв? — спрашивает Ингимар, опасливо косясь на дракона. Один из тех, кто вместе с Айрилет добил врага в ближнем бою, теперь он — робеет. Напрасно! Дракон — не неизъяснимый кошмар из древних преданий, а существо из плоти и крови. Найдись на вайтранских стенах десяток баллист, всё могло бы закончиться много быстрее и легче! Это нужно исправить — нанять инженеров и плотников, пусть себе строят… И каменщиков быстрее отправить залатывать стены… Но прежде — разобраться с драконьей тушей и поискать выживших. Всему своё время. — Отлично стреляете, парни! — Айрилет обводит их взглядом и улыбается, искренне гордая. — Надо убедиться, что этот ящер-переросток действительно сдох. Ребята смотрят на неё как на воплощенного Неревара. Айрилет их восторгом пользуется, пусть до конца и не понимает: она хороший командир и сберегла кого могла, но это не заслуга, а обязанность. Такой себе Хортатор… Но своих орлов Айрилет ведёт и сейчас — и первая замечает странное. — Все назад! — кричит она и, подавая пример, тоже отскакивает. Её приказ не оспаривают — никто, кроме чокнутой ривервудской нордки, которая так и стоит где стояла. Драконий труп конвульсивно дёргается — и загорается бледным, полупрозрачным огнём. Он пышет жаром — ощущается даже издалека, — но Мэва этого будто не чувствует. — Беги, дура! — кричит ей Эйнар… а дальше случается нечто настолько невероятное, что мозг поначалу отказывается всё осмыслить. Дракон — существо из плоти и крови, которое они самолично рубили мечами и топорами, — распадается туманными клочьями, точно иллюзия дешёвого чародея. Как такое вообще возможно? Кто-то навёл чары? “Нет, — понимает вдруг Айрилет, улавливая мелькнувший и тут же сгинувший запах гниения. — Это не чары развеиваются: просто время вокруг него отчего-то течёт иначе…” Слезает пластами иссохшая чешуя. Сходит, расслаиваясь, мясо… Вскоре от дракона остаются лишь голые кости — и пышная шапка белого света. Мэва втягивает его, этот свет, как редгардскую сладость пашмак, нить за нитью... Айрилет смаргивает... и всё заканчивается. Перед ней — кости уже много лет мёртвого существа и нордская женщина, которая медленно оборачивается. Айрилет отступает на шаг. У неё хорошая память на лица, а Мэва Сиггейрсдоттир — типичная нордка, ожившая иллюстрация для имперского путеводителя: высокая, светловолосая, синеглазая... Только глаза у неё — не синие, нет. Глаза у неё сияют драконьей желтью. Сколько… лет сорок, наверно, назад?.. Айрилет занесло в окрестности Торна. Дельце было нехитрое — проводить до Стормхолда бретонского антиквара, — но крепко врезалось в память. Когда до города осталось всего ничего, бретон решил “срезать путь” и увёл их с тракта. Наёмной охране работодателя переспорить непросто; Айрилет с товарищам ничего не оставалось, кроме как идти куда сказано. Дорогу и правда удалось срезать, но за очередным поворотом их поджидала жирная ящерица-вамасу. Бретон не придумал ничего лучше, как подстегнуть коня и рвануть вперёд, обгоняя охрану... а вамасу, с виду неповоротливая, вдруг взвилась вверх, вцепилась в брюхо его несчастной лошади и опрокинула — вместе со всадником. Хищная неподвижность, холодный рептильный взгляд… С чернотопской вамасу у Мэвы Сиггейрсдоттир много общего. Ещё недавно время вокруг неё текло так быстро, что до костей ободрало дракона. Теперь — наоборот, густеет. Айрилет понимает: если ошибётся, то сломанными ногами вряд ли отделается. Эта женщина куда опаснее, чем вамасу. Время ползёт. Ничего — внешне — не происходит. Ребята, оправившись, вполголоса начинают галдеть: про довакинов, драконов, Тайбера, мать, Септима... Айрилет расслабляет плечи. Вскидывает ладонь, призывая к молчанию. Медленно выдыхает. Ей, выросшей при храме Мефалы, не в новинку быть свидетельницей чужого транса; она не удивляется, когда нордка, так и не проронив ни слова, просто… начинает идти вперёд — небыстро, но поразительно целеустремлённо. Нельзя её упускать! Айрилет раскидывает приказы, как запечённый в углях батат — лишь бы быстрее сбыть, не опалив пальцы. Фроднара отправляет к ярлу, с отчётом — заодно покажется Фаренгару; Ингимара — на площадь, успокаивать горожан, а Эйнара — руководить оставшимися: пусть попробуют поискать выживших... Остальное подождёт. Мэва прёт вперёд — и правда, как вамасу, — а Айрилет идёт за ней след в след: на юго-восток, прочь от дозорной башни и дальше — в сторону от дороги. Раньше, ещё до того, как Балгруф впервые женился, они любили шутить, что, может, плюнуть на всё, уехать куда-нибудь в Элинир и открыть таверну? С годами побег обсуждался всё реже и реже; иной жизни Айрилет себе давно не представляет, но в этот час к элинирской таверне она как никогда близка. Дракон — ерунда; опасен, свиреп и огромен, но не так уж и страшен. Его можно ранить. Он истекает кровью. Да, дышит огнём, но с вамасу у него куда больше общего, чем с божеством. Но божеству — её, Айрилет, настоящему божеству — дракон интересен. Трое из ныне живущих знают, что ярлов чертог хранит в себе Эбонитовый клинок — милость и проклятие Прядильщицы, — и что клинок на время удалось усыпить. Трое — знают, но только Айрилет, выросшая при храме Мефалы, чувствует, как он дышит, укрощённый её ритуалами: медленно и спокойно, не источая — почти… — безумие. Айрилет — единственная, кто замечает, как сбилось его дыхание. Думать о том, что это значит, по-настоящему страшно. Мэва к её тревогам глуха — но, хвала богам, наконец замедляет шаг. Она сворачивает ещё пару раз и выводит их с Айрилет к одинокой разлапистой ели. Там, привалившись к стволу, сидит женщина — кинжал на поясе, великоватая, явно с чужого плеча одежда... редгардка, судя по коже и волосам, хотя черты не совсем типичные… может, полукровка? Она кажется глубоко спящей, но когда Мэва подходит ближе, вздрагивает и распахивает глаза — тёмные и полные дикого, животного страха. Редгардка вскакивает на ноги, но бежать не пытается — только жмётся к стволу; в волосах у неё иголки. — Я помню тебя. По телеге. — Голос у Мэвы разочаровывающе будничен, слова — обрывочны; но редгардка глядит на неё с полминуты, а потом — опускается на колени. Кожа у неё выцветает, лицо — искажается судорогой, оплавляется... а потом снова затвердевает — маской альтмерки. Айрилет, глядя на эту срань, очень жалеет, что в Элинир они с Балгруфом так и не уехали.