Воспевая чешую

Когда выясняется, что Эсберну помогает скрываться Гильдия Воров, Мэва наотрез отказывается с ними встречаться. — Я могу понять тех, кто преступает закон из нужды, — заявляет она, — тех, кто не рад, что ведёт подобную жизнь… но не тех, кто выбирает её по доброй воле. Не тех, кто считает воровство — ремеслом, кто гордится им и организуется в гильдии. Эти люди — ржа, проевшая наши земли. Я не буду иметь с ними дело. Лин бы могла возразить, что дел тогда не стоило иметь и с Клинками, — да и влезать в талморское посольство не стоило тоже… — а жизнь сложна и многообразна, и, если на то пошло, теперь уже поздно думать, как бы не замарать руки — ввязавшись в такую игру, остановиться на полпути не получится... Могла бы — однако молчит. Мэва не дура — сама понимает, что многого не знает, и никогда не отвергает хороший совет. Она не считает зазорным учиться у Лидии, и слушает Лин, когда дело касается талморцев… Но если уж заявила о чём-то вот так, не сдвинется ни на пядь — это почти с первых дней стало ясно. Чем тратить время на уговоры, Лин предлагает сама во всём разобраться. Пусть Мэва берёт в охапку свою щитоносицу и отправляется с ней на запад, в Фолкрит, — или где там недавно видели очередного дракона? — а Лин пойдёт на восток. Пусть Довакин отвлекает внимание героическими делами, пусть на неё с опаской косятся Талмор, Пенитус Окулатус и все остальные стервятники, которые были б не прочь полакомиться мясцом альтмера-полиморфа. Пусть смотрят в другую сторону, а Лин пока разберётся с тем, что творится в Рифтене — своими методами. Она найдёт Эсберна, не привлекая внимание тех, других, которые его тоже ищут — и дальше всё пойдёт как по маслу: Эсберн расскажет, что знает о возвращении Алдуина, Дельфина — отдаст им рог, Седобородые — получат обратно свою драгоценную цацку, ради которой гоняли Мэву туда-сюда по семи тысячам ступеней — и все будут счастливы!.. Ну, кроме Талмора, который упустит добычу. Месяц-другой назад, в Высокое солнце или Последнее зерно, Лин бы в ужас пришла от такого плана. Долгие годы она бежала, запутывая следы, от драконов и тех, кто надеялся их укротить; единственный раз, когда она попыталась искать защиты, обернулся новым заточением, коротким, но в чём-то — ещё более унизительным. Лин никому не доверяет, Мэве — так и подавно; Мэва ей не доверяет тоже, однако не видит смысла натягивать поводок — так же, как Лин не видит смысла в побеге. Драконы уже нашли её и доказали: от них не скрыться даже под фальшивыми лицами. Лин не дура и не считает зазорным подольститься к тому, кто с лёгкостью может тебя уничтожить. Быть под крылом у дракона куда безопаснее, чем поворачиваться к нему спиной. Оттуда, если придётся, и к сердцу проще пробраться. Искать дружбы с Гильдией Воров Лин решает под маской босмерки. Нужно перелепить лицо, немного уменьшить рост, зачернить склеры... Воры наблюдательны и обращают внимание на детали — не стоит давать им лишних подсказок. Босмерке Ланвен, прибывшей в Рифтен, город понравился: может быть, по нему и ползёт воровская ржа, однако сейчас, в сердце осени, он кажется золотым, а не ржавым. Скоро листва облетит, и до первого снега вид у растопыренных голых берёз будет жалкий… но этого босмерка Ланвен уже не увидит. Город процветает — это заметно и по домам, и по дорогам, и по оживлению, что царит на рынке. Ланвен решает, что может позволить себе полчаса праздности — и гуляет между торговых рядов, прицениваясь к товарам, которые ей очевидно не по карману. На “редкости из Морровинда” у неё и подавно денег не хватит, но данмер-торговец умеет привлечь внимание. В Морровинд Ланвен ещё никогда не заглядывала… как, впрочем, и Лин. Пока торговец ведёт дела с чернобородым бретоном, Ланвен осматривает прилавок. Рядом с обычными для любой нордской лавки товарами — вещицы из хитина и кости, цветные флакончики с крышками в форме жуков, а посередине — узорчатая миска с круглыми тёмно-багряными ягодами. — Что это? — спрашивает Ланвен, когда торговец, попрощавшись с бретоном, обращает на неё внимание. — Комуника. Западней Велотийских гор её редко встретишь, но у меня хороший поставщик... Можешь попробовать, если хочешь, — предлагает он, и Ланвен — не отказывается. Данмер протягивает ей миску; из-под рукава мелькает край татуировки — мелькает и тут же скрывается, Ланвен не успевает её разглядеть… Она не наглеет — берёт себе одну ягодку. Комуника вначале кажется кисловатой, но послевкусие ни на что не похоже — сладкое, но не приторное, а какое-то будто пряное... На ягоды у Ланвен денег пока что нет. Она покупает точильный камень: самый обычный, не-морровиндский, дешёвый-дешёвый! Но данмер, принимая её монеты, — татуировка снова поддразнивает взгляд... — улыбается так приветливо, будто Ланвен оставила у него кошель с серебром. Дежурная вежливость торговца? Но на душе всё равно светлеет. Ей пригождается этот свет. Гильдейский связной, которого Ланвен находит — ржаво-рыжий, по-нордски рослый и безгранично самодовольный. — Я с кем попало дел не веду, детка, — заявляет он с ходу. — И чего же хочет от меня господин Бриньольф? — Докажи, что тебе можно верить. Меня попросили... кое-кого проучить, и лишняя пара рук будет очень кстати. Услуга за услугу, идёт? — Я не возьму кота в мешке. Что нужно сделать? — Всё просто, детка. Стащи у Мадези из-под прилавка кольцо и подкинь Бранд-Шею. Пусть посидит пару дней в тюрьме, подумает о своём поведении. Услуга за услугу, и все счастливы — так, Ланвен?.. — Я первый день в городе. Кто они, эти Мадези и Бранд-Шей? — спрашивает она, отчего-то не сомневаясь: ответ её не порадует. Предчувствие не обманывает Ланвен: Бриньольф подписывает её на редкой паскудности дело. Бранд-Шеем, несмотря на аргонианское имя, оказывается тот самый данмер, который угощал её ягодами на рынке. За что бедняга попал в немилость, Бриньольф не говорит, но тут и гадать не нужно. Видимо, помешал “гильдейским делам” — какие ещё могут быть причины? Она соглашается. Воровать ей не в новинку. Всему, что умеет, Ланвен — Лин — научилась самостоятельно. Не раз попадалась и получала крепкую взбучку, — однажды ей чуть было клеймо не поставили!.. — но неудачный опыт стал для неё лучшим наставником. Если способна вывернуться из любых кандалов, спрятаться за “хамелеоном” и быстро поменять лицо, у тебя появляется право на ошибку… или по крайней мере — возможность сбежать, чтобы, оправившись, попробовать снова. Лин не раз возвращалась на место неудачного преступления в новой маске и знала, что стражники ненавидят её “фокусы с невидимостью”. Удобно, когда тебя принимают за сильного мага и в нужную сторону даже не смотрят! Невидимость — сложные чары, тяжёлые, Лин ими так и не овладела. Наверно, заставить себя исчезнуть она и не хочет — и безо всякой магии слишком этого боится; а вот сливаться, копировать и подстраиваться — то, что у неё получается интуитивно. Босмерка Ланвен ни в чём Лин не уступает: возвращается на рынок, чтобы узнать, найдётся ли в городе для смышлёной девицы работа (не связанная с торговлей телом), а сама — присматривается. Ланвен находит аргонианина-ювелира, выясняет, где тот хранит нужное кольцо, продумывает пути отхода — и ждёт сигнала. Долго ждать не приходится: Бриньольф заявляется на рынок, улыбаясь, как обожравшийся сливками кот, — и устраивает представление, достойное столичного театра. Пока пройдоха для вида пытается впарить прохожим фалмерский кровяной эликсир, который вылечит от любой болезни, повысит мужскую силу и, кажется, даже сведёт чирьи с задницы, Ланвен делает за него всю грязную работу. Она не умеет вскрывать замки, поэтому крадёт у Мадези ключи, отмыкает спрятанный под прилавком сейф, достаёт кольцо, подкидывает ключи Мадези, подкидывает кольцо Бранд-Шею... “Ещё одной пары рук не хватает”, а, Бриньольф? Ну да... В награду за старания Ланвен достаётся чудесное зрелище: на рынок заявляется патруль, который явно предупредили, что у кого искать. Бранд-Шей удивлён, но позволяет себя досмотреть — и не сопротивляется, когда стража его уводит. Вот и всё... Чтобы отвести подозрения, Ланвен не сразу уходит с рынка. Она старается никак Бриньольфа не выделять, а так — покупает себе мешочек лежалых кедровых орешков и, по-беличьи их погрызывая, болтает с торговцами. Мало кто верит, что Бранд-Шей украл у Мадези кольцо, — зачем ему это? да и на взломщика он не тянет, а ещё целый день стоял за прилавком… — и Ланвен надеется, что, как и сказал Бриньольф, его быстро отпустят. Вкус комуники, чуть кисловатый и сладко-пряный, вытеснился ореховой гнилью. Когда Ланвен уходит с рынка, Бриньольф идёт следом. Он догоняет её в пустом переулке, подходит близко-близко, нависает над маленькой босмеркой всем своим нордским ростом… Его красивое — для неда — лицо ужасно портит это развязное, самодовольное выражение. — Кажется, я в тебе не ошибся, детка. Вот, держи. За остальным приходи в “Буйную флягу”. Ланвен слушает, как туда добраться, пряча за пазухой неожиданно щедрый гонорар; кивает, и улыбается, и с облегчением выдыхает, когда Бриньольф наконец уходит. Ей зябко — от озера тянет сыростью. Норды умеют обрабатывать древесину, но между брёвен Ланвен всё равно подмечает плесень. Рифтен уже не кажется ей красивым. В туннелях под городом Ланвен находит дорогу к “Фляге”. Приходится прошмыгнуть мимо каких-то очень недружелюбных ребят, но дальше всё идёт как по маслу: Ланвен вступает в Гильдию Воров — Лин надеется, что “согильдейцев” больше никогда не увидит, — и узнаёт, где прячется её цель. Ланвен находит укромное место и растворяется в тенях; Лин, вооружённая паролем Дельфины, попадает к Эсберну. Когда посреди разговора дверь начинают выламывать, Лин паникует. Из оружия — только кинжал, им много не навоюешь… Но Эсберн встречает гостей огненным шаром, призывает грозового атронаха — и всё заканчивается. Талморские агенты явно не ожидали встретить такой отпор: один сгорел сразу, не сумев закрыться; двум оглушённым и ещё дышащим Лин с удовольствием перерезает горло — кинжала для этого за глаза хватает... Как Талмор вообще их нашёл? Вряд ли — через воров. Может, Мэва была не так уж и неправа, отказываясь иметь с ними дело? Может, и стоило поискать иное решение? Хотя к Эсберну она бы тогда наверняка опоздала... Лин провожает его до Ривервуда, встречает там Мэву с Лидией и уже вместе с ними лезет в Храм Небесной гавани. Там они узнают… очень многое, а потом разделяются, договорившись встретиться в Вайтране: Лидия передаст своему ярлу просьбы Драконорожденной, Мэва вместе с рогом Юргена поднимется на Высокий Хротгар, а Лин... У неё осталось одно незаконченное дело. Она возвращается в Рифтен спустя три недели, как Ланвен приняли в Гильдию; Бранд-Шей просидел в тюрьме половину этого срока — даже после того, как Мадези несколько раз за него просил, придумывая истории о забытых дружеских одолжениях. В сравнении с появлением Алдуина это всё так, ерунда… но Лин позволяет себе немного эгоизма: сначала ест до отвала, набирая энергию, потом раздевается, готовит сменную одежду и погружается в медитацию. Если скопировать форму, можно украсть и суть; если уловить суть, то и форма подстроится... Вечером Бриньольф приходит к страже — рассказывать, как ограбил Мадези. Стражники смотрят на него как на идиота, но кидают в камеру — проспаться и всё обдумать. Не проходит и получаса, как Бриньольф сбегает, вывернувшись из кандалов и проскользнув через прутья решётки, как масло. Он накидывает “хамелеон” и “проявляется” — в первой пустой подворотне — уже как Лин: пусть теперь стража ищет его-настоящего! Бриньольф заслужил отдохнуть от дел. Лин бы хотела радоваться — о том, как подставить его, она фантазировала не одну неделю, — но радости нет в её сердце. Ничего ведь не изменилось — нет толку себя обманывать. Мотивы у Лин были самые неблагородные: она хотела не восстановить справедливость и наказать виновного, а утихомирить совесть. Совесть, проклятая, утихомириваться отказывалась. Чтобы выжить, Лин совершала многое, чем не гордится. Она не раз подворовывала у тех, кто жалел её, — пускал переночевать, или к себе на телегу, или к костру; а однажды даже украла у нищего миску с подаянием — после того, как он поделился с ней хлебом. Лин было стыдно за каждый такой поступок. Мало чем она отличается от своих тюремщиков — тоже смотрит на всех вокруг как на инструменты!.. Но этот стыд облетал с неё, как листва по осени. Лин не могла позволить себе за него цепляться: она не знала, как выживать иначе. Кто-то другой выживать бы не стал… Кто-то более благородный убил бы себя — придумав способ, который не позволил бы Талмору завладеть его мёртвым, но всё ещё ценным телом, — но Лин не смогла: слишком хотела узнать хоть что-нибудь настоящее. Сейчас всё иначе... сбросить листву больше не получается. Что-то переменилось, когда Мэва нашла её — нашла и ничего не потребовала. Лин сама решила за ней последовать, Лин успела почувствовать вкус иной — чистой, героической даже — жизни… И всё равно — при первой возможности повернулась к старому. Даже не попробовала искать иного пути. Лин — эгоистка; она не привыкла заботиться ни о ком, кроме себя — ведь о ней самой никто больше не позаботится… И здесь, в тёмной рифтенской подворотне, утопая в одежде, шитой на рослого норда, она наконец понимает, чего на самом деле хочет. Это желание эгоистично и безрассудно, но после Бриньольфа бояться Лин уже нечего. Нет смысла останавливаться на полдороге. О тайнике со сменной одеждой Лин подумала слишком поздно. Приходится что-то снять, что-то перепоясать, а что-то использовать не по назначению, но до "Пчелы и жала" она — в маске данмерки — добирается без приключений. Денег у Лин немного, но ещё день снимать комнату — хватит… Вернувшись к себе, она пишет записку — “Я владею информацией, которая будет тебе интересна” и указания, когда и где её можно найти, — а утром идёт на рифтенский рынок. Лин не в новинку возвращаться на место своего преступления в новой маске; она — неожиданно для самой себя — чувствует привычный азарт… и тоже его стыдится. О первом её предприятии на рынке уже и не вспоминают, зато второе — у всех на слуху. Бриньольфа, оказывается, “снова” схватили — и разбираются, что за балаган он устроил. Мадези, когда Лин для вида приценивается к его кольцам, предполагает: наверно, пройдоху проклял какой-то даэдра! Заставил стремиться к правде — а теперь, когда проклятие развеялось, Бриньольфу непросто будет выкрутиться… — И поделом, если так, — со смехом соглашается Лин. Так высоко — аж в даэдра! — её ещё не возносили. Бранд-Шей торгует на том же месте — и кажется столь же приветливым, как и три недели назад. Дежурная вежливость торговца, ставшая для него естественной, как дыхание? По лицу — не понять... Покидая рынок, Лин незаметно кладёт записку ему на прилавок. Она бы пришла к Бранд-Шею сама, но у Хельги им негде будет поговорить наедине. Месяца два-три назад, в Высокое солнце или Последнее зерно, Лин бы в ужас пришла от того, что замыслила — но драконы приучили её не бояться играть с огнём. Только так это и получается — жить по-настоящему… Если Алдуин всё-таки пожрёт мир, иного шанса уже не будет. Лин, прячась за пепельной маской, гуляет по Рифтену. Три недели прошло, но поступь зимы не чувствуется; на берёзах теперь больше меди, чем золота — вот и все изменения. Рифтен — красивый город, и даже озерная сырость, изрисовавшая плесенью стены, его не портит…. В общем зале "Пчелы и жала" Лин съедает свой обед и покупает у говорливого аргонианина нечто с названием “Бархатная удача”, а потом, подумав, и бутылку “Скального наездника” — из “патриотизма”. Свою "Удачу" она распечатывает уже наверху; внутри — винная терпкость, медовая сладость, пикантная ягодная кислинка... Бранд-Шей прерывает это свидание — и не теряет времени даром. — Тебе известно, где потерпела крушение “Гордость Тель Воса”? — спрашивает он первым делом. — Что? Нет. — Лин впервые слышит о… чем бы оно ни было. — Я позвала тебя не за этим. — Зачем тогда? — Я знаю, что на самом деле произошло. На рынке, с кольцом. И я подумала, что ты заслуживаешь узнать правду... если, конечно, сам этого захочешь. Бранд-Шей поначалу ей ничего не отвечает, только смотрит — холодно, немигающе… более по-аргониански, чем все аргониане, с которыми Лин сегодня общалась, — а потом едко хмыкает и всё-таки произносит: — Давай, удиви меня. Кольцо мне подкинули, потому что Мавен не простила, что я свидетельствовал против её человека... или я не прав? Об этом Лин тоже впервые слышит — но не позволяет себе выказывать удивление. — Я не смогу сказать, почему. Но могу сказать, как. Она и рассказывает — о Бриньольфе, который подписал на грязную работёнку "мага-иллюзиониста", и о… самой магичке, ввязавшейся в это дело, чтобы помочь Драконорожденной. Лин дважды отворачивается, сбрасывая лицо — процесс с наведением иллюзий никак не спутаешь, — и показывает сначала Ланвен, потом… себя. — "Признание" Бриньольфа — тоже твоя работа? — спрашивает Бранд-Шей — одновременно сердито и озадаченно. — Да. Я виновата перед тобой, но не знаю, как всё исправить. Денег у меня нет… Могу разве что выпивкой поделиться? Это, наверное, самые поганые извинения, которые можно принести, но они работают: бутылка пустеет, мысли — путаются, а Лин наконец созерцает татуировку, которая так будоражила её любопытство... В эту ночь она не думает ни о Талморе, ни о Пенитус Окулатус, ни даже о том, что Мэва хочет найти посредника для общения с Периайтом — и Рифтен становится для неё по-настоящему драгоценным.