Воспевая чешую

— Огонь опасен только тогда, когда он скучает, — приговаривает, вороша угли, Сэда. — Поэтому мы кормим его и рассказываем истории. В её волосах, подсвеченных пламенем очага, сверкают красные искры. Они кажутся тяжёлыми, её волосы — точно выкованы из меди. (Было чудно — и очень приятно — узнать, что это не так) Выпрямляясь, Сэда перебрасывает их за спину. Она выглядит усталой, когда оборачивается: загадочный рыжий свет ей не льстит. Накануне Южного ветра у Белетора нет отбоя от покупателей, а у Сэды — мешки под глазами и щипанные морозом щёки; когда она улыбается, от её грустных ореховых глаз расходятся лучиками морщинки. Как на неё смотреть — и не обжечься? Это самая красивая женщина, что Лидии доводилось видеть. Смущённая, она опускает взгляд, берёт в руку ложку. В настой с розмарином и ягодами облепихи можно добавить немного мёда. Главное — не переборщить. Избыток вкуса отбивает вкус — так, кажется, говорят у бретонцев? Надо будет спросить, есть ли у ричменов похожая поговорка… Сэда садится напротив, берёт свою кружку и готовится слушать. У Лидии много историй: сегодня на очереди та, где она выходила замуж за ворожею и похищала у великана козу. Пока Мэва в Винтерхолде, решает свои драконьи дела, Лидия следует её наказу и присматривает за всем, как может… и, кажется, ей и самой не помешал бы присмотр — например, от даэдра за уши оттаскивать! Мэва обещала вернуться к весне, а там можно будет опять — ходить за ней со щитом и не решать ничего настолько серьёзного. Вот, например, решение на спор пить с бретонцем Сэмом Гевеном было явно ошибочным — но как же хотелось поставить его на место! Если так посудить, случившееся не выставляет Лидию в выгодном свете, однако она всё равно рассказывает — даже о том, как Сенна, маркартская жрица Дибеллы, гоняла её метлой. Нельзя допустить, чтобы огонь — заскучал. Для них двоих это за пару месяцев стало привычкой. Всё началось с рассказа о руинах Бтардамз: тогда Сэда слушала её, слушала, а потом — огорошила. — Ты знаешь, что это? — спросила она, указывая на странный зеркальный щит, висевший на стене. Лидия только головой покачала. Щит был красивый, по виду двемерский, но будь он каким-нибудь ценным, то вряд ли хранился бы у Белетора в кладовой. — Это Разрушитель Заклятий. Артефакт, созданный двемерами из клана Руркен — отражает почти любую магию. Когда-то им владела Заан Воспевательница Чешуи. Теперь он твой. Десятками способов можно было задать этот вопрос, но Лидия выбрала самый простой и неизысканный: — Почему? — Ты сделала, что было обещано, — Сэда пожала плечами; Лидия всматривалась и всматривалась в её лицо, но оно было словно небо в солнечный полдень: не за что зацепиться взгляду. — Периайт доволен тобой — и заключённой сделкой. Разрушитель вернулся в Нирн, и мне дали решать, кто им будет владеть. Кто, как не ты? — Драконорожденная, к примеру? Да и себе ты могла бы его оставить… — Но это ведь ты — выполнила задание Князя! Да и тебе Разрушитель будет намного полезнее, чем Сиггейрсдоттир, которая не сражается со щитом, или же мне, обычной вайтранской лавочнице. — Сэда улыбнулась криво, словно смеясь своим же словам, и Лидия ей ответила такой же полуусмешкой. Она была какой угодно, но только не “обычной”, эта ричменка, по-свойски болтающая с даэдра, но если ей нравится так о себе говорить, то пусть говорит… — Что мне с ним делать? Я его не продам: у такой вещи нет цены. И Лидия — взяла этот щит. Ну правда — не оставлять же его висеть на стене? Будь Разрушитель Заклятий чем-нибудь даэдрическим, она бы трижды подумала — но двемеры? Двемеры, давно исчезнувшие, Лидию не пугали. Этот щит не раз её выручал: например, когда она помогала Амрену из Ветреного района вернуть свой фамильный меч, а среди бандитов неожиданно оказался волшебник… В этот раз, выслушав её историю, Сэда улыбается по-особенному: так, как только она умеет — глазами, губами, ямочкой на правой щеке и будто бы всем своим телом — подаётся вперёд, расправляет плечи, закидывает ногу на ногу, а волосы блестят медью да так и зовут — коснуться, зарыться пальцами… — Ворожея, значит? — Сэда насмешливо вскидывает брови и делает новый глоток отвара; губы влажно блестят и недвусмысленно дразнят. — Кажется, у тебя есть типаж… А знаешь, я вовремя приготовила для тебя подарок. Возьми-ка, надень — он зачарованный, а у меня останется к нему пара. Так я смогу найти тебя, если что. Уважь меня, дева-щитоносица: так мне будет намного спокойнее. Лидия не артачится и надевает её амулет: колечко — кажется, серебряное, — на толстом витом шнуре; а после — делает всё, что уже давно хочет. Этот огонь её никогда не ранит.

***

— Мне, пожалуй, осталось самое важное, что нужно успеть в Вайтране — напиться до беспамятства. Поможешь мне, Лидия? Пить в одиночку — неблагородное дело. Лидия слушает, слушает, а кажется, что не слышит. Вроде, Безумный Пелагий был уже пару недель назад, а до дня Шутника — ещё больше месяца. Не время для… для подобного, верно ведь? — Кажется, я не расслышала тебя правильно, тан. Можешь мне повторить свою просьбу? — спрашивает она — словно на хрупкий речной ледок наступает. Мэва не отвечает: смотрит на неё, смотрит, склоняет голову набок — и от простого жеста у Лидии вся спина мурашками покрывается. Мэва и раньше так делала: клонила голову то к правому, то к левому плечу, когда о чём-то задумывалась и не спешила трепать языком: слова — серебро языка, но золото рта — молчание… Неужели за их разлуку — отвыклось, и Лидия позабыла, как это — о чём-то с Мэвой вести беседы? Или не в памяти дело, и чувства её не обманывают? Годы тренировок научили Лидию ощущать и контролировать своё тело, но также — следить за чужими телами, что на войне, что в мире. Пластика Мэвы отчётливо изменилась, и образ мысли, кажется, тоже — если судить по её просьбе... А что ещё? По крайней мере, улыбка — широкая, лёгкая и как родник скоротечная: моргнёшь не вовремя и не заметишь вовсе! — осталась прежней; и Лидия прежде, чем разумом, откликается телом — расслабляет мышцы, расправляет плечи, улыбается… и её собственная улыбка слетает пожухлой листвой, когда Мэва заново повторяет, что хочет: — Мне нужно напиться. И я прошу твоей помощи и компании, Лидия, потому что тебе я больше всех в этом городе доверяю. Дом Тёплых Ветров, пусть и на совесть протоплен, совсем не кажется тёплым. Лидия ёжится и тянется выпростать амулет из-под рубахи. Не делает только из-за того, что теряется. Что ей сейчас тянуть, молот Талоса? Или колечко с терновником, полученное от Сэды? Мэва вздыхает: конечно, она заметила её замешательство, и Лидии стыдно за эту слабость, за то, что не поняла, что не пойми чего испугалась — но ей совершенно не хочется переспрашивать. (И, если честно, то после “Сэма Гевена” ей ещё больше не хочется с кем-то пить…) Впрочем, Мэва ей говорит совершенно не то, что Лидия ожидает услышать, и вот это уже — более чем привычно. — Ты уже заметила, — заявляет она, и, прежде чем Лидия, недоумённая, спрашивает, вскидывает вверх руку. — По глазам вижу, что заметила. Мэва говорит негромко и совсем просто, не играя словами и не приукрашивая, но каждое её слово чеканится в память и ещё долго звучит — даже после того, как сама она замолкает. Это ли — Голос, за время разлуки окрепнувший? Или сама она, Мэва, сросшаяся с чешуёй и властью? Осталось только понять, что именно Лидия умудрилась заметить… но Мэва снова её опережает, и снова нет на душе никакого стыда — только облегчение. Мэва медленно, напоказ, становится в незнакомую Лидии стойку, отводит корпус назад и поднимает руку, занося над головой воображаемый лёгкий топорик; потом так же медленно — перетекает в другую стойку, и… Да, Лидии не почудилось: она и правда двигается иначе. — Я привыкаю к памяти, которая мне досталась. Моё тело — тоже, и изменяется, чтобы её вместить, — объясняет Мэва, и от её простой, расслабленной позы, от будничного тона, которым она это говорит, от взгляда, в котором не отражается сильного чувства, Лидии страшно. Не за себя, к добру или к худу. — А выпивка? — переспрашивает она, чтобы не просто стоять и хлопать глазами. — Я хочу попробовать кое-что из того, что никогда не знала: прежде, чем навсегда потеряю саму возможность. Драконье золото будет просачиваться под кожу, проникать в кровь и кости… Я изменюсь сильнее, но не хочу забывать о той, которой была. И в этой просьбе Лидия не способна ей отказать, хотя боится — за Мэву, да и не только за Мэву, если быть честной, — уже втрое больше. Она не знает, чего ожидать, когда приходит в Дом Тёплых Ветров этим вечером. Вначале они с Мэвой пьют, и рассказывают истории — о приключениях, пережитых по отдельности, о новых врагах и друзьях, о том, что потрясло и что рассмешило. Потом, когда в ход пошла уже третья бутылка аквавита, — они же напиться хотят, а не вкус смаковать? — Мэва неожиданно заявляет: — Мой муж вёл дела с Талмором. В ответ Лидия осоловело моргает. Она знает, что Мэва овдовела, — но та никогда не делилась подробностями. Что на такое скажешь? — Они его обманули, и в результате погибла моя семья, — продолжает рассказывать Мэва. Аквавит на неё ни капельки не влияет: речь и взгляд всё такие же ясные, как и пару бутылок назад. — Хьёрвард этого не пережил. И наш ребёнок — тоже. Лидия охает, и чуть не роняет чашу, и спрашивает раньше, чем успевает подумать: — Ты была матерью? Мэва смотрит на неё, смотрит, и набок склоняет голову, и отвечает — всё так же ясно: — Я не знала, что в тягости — пока не скинула. Зарыла, что было, по дороге на Солитьюд. — Она вдруг смеётся: хрипло, надломленно, и Лидии кажется — что-то вдребезги разбивается, впивается, обагряется кровью… — Спасибо тебе, Лидия из Вайтрана, — благодарит, отсмеявшись, Мэва, и салютует ей чашей. — Теперь я и это — скинула. Что на такое скажешь? Лидия — кивает, и салютует в ответ, и долго ищет спокойствие где-то на дне, но всё никак не находит… Эхо этого смеха потом месяцами стоит у неё в ушах.

***

— Через неделю Хогитум, для Телдрина это день особый. Убьём двух скальников одним камнем — проведём для неё церемонию в этот день. Лидия кивает, про себя отмечая, как изменилась речь Айрилет после того, как та пообщалась со старым другом. Даже не выговор стал инаков — скорее, течение речи: то, как она строит фразы, какие выражения использует. Лидия об заклад готова была бы биться, — если б нашёлся кто-то, готовый на этот заклад, — неделю назад Айрилет сказала бы не о скальниках, а о зайцах. Неделю назад в Вайтран возвернулась Лин, и… после всего, за последние пару месяцев пережитого, Лидия уже не пугается так, как могла бы — и обнимает незнакомую имперку со знакомыми чёрно-печальными глазами без каких бы то ни было колебаний. Имперка представляется бретонским именем “Бранвен”, и к этому, конечно, нужно ещё привыкнуть… как и к тому, насколько враждебна к Лин Сэда — от одного только имени ядом брызжет. — Чем она тебе так не глянулась? — спрашивает у неё Лидия в то единственное время, когда Сэду можно застать врасплох — расчёсывая ей волосы. Гребень ходит по тёмному морю, мысли — блуждают, и Сэда отвечает ей раньше, чем успевает подумать: — В ней зреет беда. — Что это значит? Сэда поворачивается к ней лицом и хмурится, явно недовольная тем, что её зажали в угол, но всё-таки объясняет: — Она — то, что не должно было существовать. Неестественное — сотворённое — и потому непредсказуемое. С такими силами, как у неё, она способна принести беды, которые мы и представить себе не можем. Ей, впрочем, не привыкать… Держалась бы ты подальше! — Я девочка взрослая и сама способна решать, с кем мне знаться, — не соглашается Лидия. — Зла от неё я никогда не видела и, наверное, лучше знаю, что и где у ней зреет. Сэда в гневе вырывает у неё гребень, взвивается, словно всполох пламени, и они с Лидией ругаются так, что стены дрожат, и ещё пару дней старательно не встречаются. Потом мирятся, конечно — но каждая остаётся при своей правде. За время, проведённое на Солстхейме, Лин меняется; но было б намного страннее, если бы — не изменилась. Она куда уверенней держится, и сражается — тоже. В учебных поединках Лин больше не пытается копировать своего противника: внимательно наблюдает, да, и кое-что неизбежно почерпывает, но бьётся так, как ей лучше биться, гибкой и по-эльфийски лёгкой. Телдрин Серо, “лучший мечник Морровинда” и старый приятель наставницы, как учитель оказывается превосходен. Айрилет, услышав от Лидии эту похвалу, улыбается — одновременно и гордо, и грустно. — Телдрин когда-то собирался открыть в Морровинде школу, — рассказывает она, не дожидаясь расспросов. — Собирал деньги, отправлял своему партнёру в Блэклайт… А когда тот неожиданно умер, его родственнички прикарманили все их совместные сбережения. Телдрин не смог добиться справедливости и к своей мечте — охладел. Но, может, сейчас всё изменится? Сердцем Лидия не привязана к малознакомому Телдрину Серо, но разумом — соглашается. Такая традиция не должна пресекаться. Жаль будет, если на Телдрине с Лин всё и закончится… Вместе с “Северной девой” — первым кораблём, что по весне всегда ходит к Солстхейму, пересекая всё ещё льдистое море Призраков — в Виндхельм прибывают не только три данмера и четыре ящика эбонита-сырца, но и целые горы слухов, сплетен и удивительных новостей. Драконьи жрецы. Вновь заработавшие эбонитовые шахты. Древний данмерский герой Нереварин, появившийся на Солстхейме, чтобы сразить первых и открыть вторые… Когда Мэва спрашивает об этом, Лин очень забавно смущается, но рассказывает: она, конечно, никакой не Нереварин, но со жрецами разобралась и с шахтами помогла — вот, представитель Вороньей скалы привёз образцы… А ещё — никогда не вернётся на континент талморский экспедиционный корабль: море Призраков по весне такое опасное! Этим достижением она по виду гордится сильнее всех прочих. Так проходит неделя, потом — другая неделя, а потом, в данмерский праздник Хогитум, Телдрин Серо устраивает для Лин экзамен — в традициях боевой школы, к которой принадлежит. Лидии — как и Мэве, и Айрилет, — выпадает честь поприсутствовать, и зрелище — поистине завораживает. Учебный поединок Лин не выигрывает, но ей и не нужно. Телдрин — слишком хорош, но всё равно её не затеняет. Акавирским клином Лин овладела так, что Лидия — не может придраться, а Айрилет — не хочет. — Ну, вот я и кончил мучить тебя, кабанчик, — провозглашает Серо, стоит им убрать оружие, и смеясь уворачивается от удара ножнами. — Держи-ка это: на память. Телдрин передаёт Лин пластинку из белого нефрита — ещё одна чужая традиция, — и в этом жесте есть что-то такое… пугающе окончательное. Отчего-то Лидия тотчас вспоминает предупреждения Сэды, но — запрещает себе паниковать. Будь что будет. А если беда придёт, тогда она и решит сама, что ей делать.